Текст книги "Серебряная корона"

Автор книги: Анна Янсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 32

Ансельм сидел на больничной койке с обиженным видом, озираясь невидящими глазами и прислушиваясь к непривычным звукам.

– Я же сказал, хочу, чтобы на мне была моя одежда, но чертова старуха, которая называет себя заведующей, утащила мои брюки! – завопил он, услышав Монины шаги. – Я спросил ее, может, она хочет залезть ко мне в постель и меня согреть, но она только поджала губы и ушла. Здесь были оба, и Кристоффер, и Улоф. Но найти мои брюки они не смогли.

Сосед по палате сел в постели и заулыбался, предвкушая очередное веселье. Скандалы, устроенные Ансельмом за один сегодняшний день, стали лучшим развлечением с тех пор, как в палату приходил женский хор «Лилии Шарона» петь на праздник святой Люсии. В тот раз тогдашний пациент, пьяница Альгот, которого выписали на прошлой неделе, увидев женщин со свечами и в длинных белых одеждах, решил, что попал на небо. Он даже заплакал. Затем он надел очки. И испугался, предположив, что угодил, наоборот, в преисподнюю. Не будь он глуховат, то понял бы ошибку с самого начала. А теперь, после такого религиозного откровения, он решил поехать домой и написать завещание в пользу прихода. Ансельм в качестве соседа по палате был не менее многообещающим.

– Мона, иди сюда, помоги мне надеть брюки, пока у меня жопа не отмерзла!

– Мне кажется, брюки взяли постирать.

– Их никто не просил мочить мою одежду! Вот сяду и напишу письмо премьер-министру, председателю Народной партии Бенгту Вестербергу! Здесь плохой уход!

– Он больше не премьер и не председатель! – прояснил ситуацию сосед по палате.

– Ах нет? Вот и хорошо, тогда у него есть время прийти и посмотреть, как обращаются с моими вещами! Я не останусь тут ни минуты! Мона, вызови такси!

– Лучше я принесу тебе кофе и включу радио!

Ансельм что-то забормотал, и сосед с огорчением понял, что представление окончено.

– Он хочет кофе с сахаром, – попытался подначить сосед, но Мона притворилась, что не слышит.

Ей удалось устроить Ансельма как можно дальше от своего отделения. Она могла навещать его, но не обязана была за ним ухаживать. Какое облегчение!

– Мона, вот ты где!

Мона увидела свою начальницу, быстро идущую по коридору, огибая инвалидные коляски и железные тележки с памперсами и кюветами. Спрятаться Моне было некуда. Наверняка начальница сейчас опять заговорит об этих чертовых курсах. Мало Мона натерпелась унижений в школе – зачем ей, взрослой, нужно опять это переживать? Мона заметила в руке у заведующей бумажный пакет. Он качался в такт ее шагам. Она подходила все ближе. Не похоже, что в пакете книги. Скорее вещи, оставшиеся после умершего.

– Как хорошо, что я тебя нашла! Мне сказали, твоего отца положили сюда. Прими мои соболезнования – это так ужасно, то, что произошло с Вильхельмом!

– Спасибо. – Мона настороженно ждала продолжения.

– Я знаю, что вы дружили со Свеей из двенадцатой палаты.

Мона опустила взгляд на часы, чтобы скрыть страх и изобразить, будто торопится. Что могла рассказать Свея?

– Я поговорила с ее двоюродной племянницей, не так-то просто было ее разыскать, а также с официальным попечителем Свеи. Никто из них не хочет забрать оставшуюся после нее одежду. Может, ты заберешь? Ее можно, например, сдать в благотворительный магазин. Ну что? Я понимаю, что не вовремя, но я хотела тебя спросить, прежде чем ее выбросить.

Мона кивнула. Не нашла что сказать. Молча взяла пакет, повернулась и пошла к лестнице. Выбросить одежду Свеи на помойку? А ведь та всегда так тщательно одевалась! Мона заглянула в бумажный пакет. Нахлынули картины прошлого, и на глаза навернулись слезы. Захотелось побыть одной, и она побежала вверх по лестнице в дежурку, где ей разрешили пожить, пока ее дом обыскивает полиция. Нога болела все сильнее с каждым шагом, икроножную мышцу дергало. Утром она сняла повязку и осмотрела ногу. Сильная краснота, воспаление, опухоль не спадала. Это точно инфекция. Надо опять вскрыть нарыв и выпустить гной, пока не стало хуже. Наверху в дежурке у нее есть бутылка со спиртом и бритва.

Дежурка находилась на чердачном этаже, напротив склада. Жить там было неуютно. Все слишком функционально: лампа дневного света на потолке, койка, стол и кофеварка. Белые стены. Лампа на чердачном складе не работала. Мона вчера вечером сказала об этом вахтеру, но у того, видно, и своих дел полно. Дверь на чердак была тяжелой. Моне пришлось поставить пакет на пол и взяться за ручку обеими руками. Только бы приоткрыть, а дальше легче пойдет.

Тусклый вечерний свет лился сквозь грязное окошко на потолке, освещая диковинную выставку: допотопные инвалидные каталки, кожаные ножные протезы, старое гинекологическое кресло и кружку Эсмарха из нержавейки. Сколько же человеческого страдания вобрали в себя все эти предметы!

Половицы скрипели под ее шагами. У каждого отделения на чердаке имелось свое складское помещение. Елочные игрушки и пасхальные украшения лежали вперемешку с кислородными трубками, ведрами-туалетами и положенными плашмя стальными коечными бортиками, едва различимыми в полумраке. Мона пробиралась вперед, держась руками за занозистые деревянные балки. Сзади раздался слабый шорох, и у Моны волосы встали дыбом. Она не решилась обернуться. В последние дни ей все время чудилось дыхание Вильхельма. Свистящий звук в груди, с которым он тогда рухнул на пол. Теперь она слышала его опять, казалось, тени выступили из углов, окружили ее и хотят забраться ей под кожу. Еще пара шагов, и она будет у дежурки, откроет ее и зажжет свет. И наконец сможет закрыться от этого чердачного мрака! Что-то загремело, и жесткая ладонь зажала ей рот, чье-то тело прижалось сзади, ее грубо втолкнули в дверь дежурки. Мона узнала его по запаху.

– Я боялся, что ты начнешь кричать, – сказал он, закрыв за ними дверь.

– Ты убил Свею! – сердито зашептала она. – Как ты мог? Не лучше ли было признаться, как есть, что это случилось нечаянно тогда в рыбацком домике? Ты же не хотел, так само получилось. Я бы это подтвердила.

– Кто-нибудь интересовался причиной смерти Свеи? Ты сказала, ее вскрывать не будут. Они что, передумали?

– Нет, но ты сам все делаешь себе назло.

Он сухо засмеялся.

– Куда ты дела кочергу? Выбросила в море, как я сказал?

Мона не решилась посмотреть ему в глаза.

– Что ты с ней сделала?

– Положила ее в ящик для инструментов под седлом велосипеда Ансельма.

– Что за дьявол? Какая глупость, черт тебя дери! Ты хотя бы свои отпечатки-то вытерла?

– Нет. Что теперь делать? Велосипед стоял в сарае, а теперь на нем разъезжает один из полицейских. Они найдут кочергу! Я знаю, что найдут. Не лучше ли во всем признаться? Я больше так не могу! Меня они все время расспрашивают. – Мона опустилась на койку и заплакала. – Лучше во всем признаться. Невозможно дольше прятаться! Получается только хуже.

– Да успокойся ты, черт тебя дери!

Она посмотрела на его застывшее белое лицо. Взбухшие жилы на лбу, черные расширившиеся зрачки. Он изо всей силы сжал ее запястье.

– Я тебя убью, если ты расскажешь!

Мона, задыхаясь, ловила ртом воздух.

Он взял ее за подбородок:

– Я тебя убью!

Его взгляд пронизывал ее, требовал ответа.

– Я ничего не скажу, – прошептала она.

– Вот и хорошо. Я займусь кочергой. Позвоню.

Ей хотелось обнять его, чтобы он смягчился. Но она не решилась. Он вполне мог ее ударить в ответ на проявление нежности. И она его не обняла. Только смотрела, как он открыл дверь и закрыл за собой. Миг – и словно никого тут не бывало.

Мона продолжала неподвижно сидеть на койке. За окном стемнело, наступила ночь. Мона слушала, как парализованная, монотонный гул вентилятора и свое дыхание и медленно скользила взглядом по комнате. И тут заметила пакет с одеждой Свеи. Мона вытряхнула содержимое на постель. Там было черное платье из синтетики, темно-синий костюм с кружевной блузкой, когда-то белой, теплое зимнее пальто, футляр для очков и маленькая сумочка с туалетными принадлежностями. Вот и все, что осталось от целой человеческой жизни.

Сначала Свея переехала из собственного дома в квартирку площадью двадцать четыре квадратных метра, а оттуда – в больницу, где все ее имущество поместилось в тесный гардероб и ящик тумбочки. Мона погладила рукой синий пиджак с узким воротником, вышитым жемчугом. Свея была в этом костюме, когда Мона плакала от горя и беспомощности у нее на плече после того, как у нее забрали Арне. Точно так же плакала она и когда Вильхельм запер Улофа на ночь в погребе. И когда Кристоффер упал в сенях без сознания, проработав целый день в лесу, как взрослый. Свея всегда была рядом. Она предлагала Моне развестись и забрать детей. Но Моне не хватало решимости. Страх одиночества перевешивал. И страх перед чиновниками с их бланками, и стыд, что она не умеет считать как следует. Нет, лучше молчать и принять жизнь такой, как есть.

Что за секрет знала Свея? Или просто скрашивала скуку фантазиями? Но она проболталась, и за это была приговорена к смерти. А может, у нее был не один секрет? Мона взяла шерстяное пальто и стала рассматривать. Пластмассовые пуговицы растрескались от старости. Ткань на локтях протерлась, из-под нее просвечивала темно-красная прокладка. Внизу подол был зашит вручную и зашуршал, когда Мона к нему притронулась. Что в нем зашито? Деньги? Когда жизнь сужается до размеров бумажного пакета, то человек хочет получше спрятать свои последние ценности.

Мона взяла бритву и стала отпарывать подол пальто, надеясь, что там – деньги. Но с разочарованием обнаружила там газету, старую, пожелтевшую и в пятнах. Мона осторожно развернула «Готландс Аллеханда» от 4 апреля 1921 года. Половина первой страницы была обведена красной ручкой. Статья продолжалась на следующей странице, подклеенной к предыдущей. Мона осторожно разделила листки бритвой и стала читать:

В Буттлескугене во время рубки леса произошел несчастный случай. Одного мужчину раздавило упавшим деревом. Это был брат деда Вильхельма. Дед нашел его там поздно ночью. Они работали вместе весь день, но дед поехал домой на велосипеде чуть раньше. На пожелтевшей фотографии можно было разглядеть старика Якобсона с фонарем в руке. Своими груботесаными чертами он очень напоминал Вильхельма. У погибшего брата детей не было.

Другая вырезка оказалась еще более старой. Там в левом углу на пятнадцатой странице имелась маленькая заметка от 20 марта 1921 года. В ней речь шла о судебном разбирательстве по поводу наследования прибрежного участка между рыбацким поселком Кронваль и Экстой. Судились дед Якобсон и его брат; дело выиграл брат.

Последняя газета почти совсем стерлась. Только при очень большом желании можно было прочитать отдельные фразы. Газета была от 7 ноября 1937 года. Еще одно трагическое происшествие. Дед Вильхельма ехал верхом по осушенному торфянику. Лошадь чего-то испугалась, понесла и свалилась с седоком в карстовый провал. В принадлежавшей погибшему усадьбе Мартебу остались вдова и сын. Мона разочарованно собрала газеты. Обо всем этом она уже слышала раньше. Вильхельм не любил говорить о своем деде, да и об отце тоже. Один раз она спросила, на какие средства Якобсону-деду удалось купить усадьбу Мартебу. Свея говорила, будто он заплатил наличными. Но Вильхельм на этот вопрос не ответил. И вообще молчал потом целый день. Больше она его об этом не спрашивала.

Мона готовилась ко сну. Все, что она взяла с собой из дома, пришлось укладывать под наблюдением полицейского. Но тот ключик ей удалось спрятать в лифчик. Видимо, именно здесь пролегала граница приличий – в белье скобящей вдовы они все-таки не полезли… Мона достала ключик, подержала в руке, повертела им, задумавшись. Могла полиция знать, что у Вильхельма была банковская ячейка? Конечно. Есть ли у них право проверить ее содержимое? Пожалуй. Мона никогда не была в банке. Всем этим занимался Вильхельм. Она подписывала для него доверенность, и все, ей не надо было возиться с цифрами. И вот так она стала заложницей собственной ущербности…

Директор училища сказал, что у нее врожденная неспособность считать, и покачал головой, услышав, что она собирается учиться на медсестру, как Свея. Цифры Мону не любили. Вот и сейчас они ее подвели. Какой может быть номер у этой ячейки? Если повезет, там найдется немного денег. До следующей зарплаты далеко, а деньги у нее почти кончились.

Глава 33

– Ты только посмотри, Мария, на эти тарелки! Я их меняю третий раз, а ведь написано, что они первого сорта! – Вега бросила на пол упаковочный картон и подняла белую тарелку с цветочным узором. – Я купила Биргитте на свадьбу сервиз, но, слава богу, проверила все предметы прежде, чем упаковать подарок. Можешь себе представить? Каждый третий предмет с дефектами! Я вернула сервиз в магазин, и там заказали на фабрике новый. В следующий раз я показала его продавцу. Он осмотрел все тарелки. Глазурь вся в пузырях и неровностях. На одной тарелке край оказался выщерблен! А продавец говорит, это смотря что считать дефектом! Представляешь? Как будто это дело вкуса – иметь битый сервиз или целый! Пусть и этот возвращают на фабрику! В следующий раз я проверю весь сервиз прямо в магазине, чтобы они не думали, что я бью тарелки дома для забавы!

– Правильно, – сказала Мария, заметив, что Вега ждет ее реакции.

– Еще я не знаю, что мне надеть на свадьбу. Придется надеть что-то старое. Раньше лицо было гладкое, а юбка в складку, сейчас – наоборот: юбка гладкая, а лицо в складку. Но если не стареть, то не увидишь будущего. Я бы надела шляпку, это элегантно, да только выгляжу я в ней страшней войны. А народный костюм мне давно уже мал.

– Я слышала, что свадьбу переносят.

– Да, на следующую субботу. Просто счастье, что удалось перенести и заказанный ужин в пансионате.

– А что случилось? – спросила Мария.

– Официальная версия – у Биргитты грипп. Но я думаю, там что-то еще. Она не хочет рассказывать. По-моему, она сомневается, стоит ли идти замуж, но все уже купили подарки, ресторан заказан, свадебное платье сшито. Не так-то это легко! Боюсь за нее! Когда она была маленькая, она мне все рассказывала. Она всегда была такой откровенной! А теперь молчит. Мне кажется, что ей плохо. Даже трубку не берет.

– Понятно, что ты беспокоишься.

– Ее мама мне сказала, что Биргитта сегодня вечером пойдет на дискотеку в ресторан «Готский погребок». Я, старушенция, на дискотеки не хожу, но, может быть, ты туда сходишь и поговоришь с Биргиттой? Я оплачу тебе входной билет. Пожалуйста, для меня это очень важно. Ах, я знаю, что я старая дура. – Вега смотрела на Марию с мольбой, выкручивая себе пальцы. – Ну, пожалуйста!

Вечерело, и Мария прогуливалась по переулкам Висбю с Арвидсоном и Эком. На Береговой улице была уже почти что давка. Мария остановилась у «Старой аптеки», пропуская двух женщин с колясками. Легко было вообразить себя здесь в Средние века. Мария представила себе средневекового стражника со смоляным факелом в руке, кричащего, что сейчас полночь и в городе все спокойно. Мимо торопливо прошел монах в рясе с капюшоном. Пахло свежим хлебом.

– Почему раньше строили дома со ступенчатыми фронтонами? – спросила Мария.

– Чтобы уменьшить риск распространения пожара, – сказал Арвидсон. – Чтобы огонь не перебрасывался с дома на дом. Здания ведь стояли впритык друг к другу. Здание «Старой аптеки» раньше было пакгаузом, там хранились товары. Помещения внутри пакгаузов не сообщались – чтобы ограничить распространение огня. Пожар грозил огромными убытками. Занятное здание!

– Я думаю, ужина из трех блюд мне хватит. В «Готландском погребке». – Эк не особо интересовался архитектурой. – Не пойти ли нам туда?

– Ты видела Бургомистерский дом в начале Береговой улицы? – спросил Марию Арвидсон. – Там внутри потрясающая стенная роспись. Работы знаменитого Юхана…

– Думаю, в «Погребке» подают готландское пиво, – перебил Арвидсона Эк и встретил его сердитый взгляд. Но чего не сделаешь, чтобы избежать лекций по истории искусства?

Биргитта сидела за столиком одна. Перед ней стоял бокал с пивом. Она слегка откинулась назад и следила взглядом за официантами. Мария сделала своим коллегам знак держаться на расстоянии и подошла к ней. Биргитта жестом пригласила ее присесть. Мария села. Долговязый мужчина за соседним столиком, собиравшийся встать, когда Мария приблизилась, сделал новую попытку. Верхняя часть его длинного тела подозрительно покачивалась. Наконец он перегнулся через Биргиттин столик, так что кончик его галстука угодил в ее бокал.

– Мы с вами раньше не встречались? – спросил он Биргитту, пытаясь сфокусировать на ней взгляд. Его лицо вдруг оказалось слишком близко.

– Почему вы так думаете? – спросила она без всякого интереса.

– Красивое лицо забыть нельзя. Можно присесть?

– Нет.

– Где вы работаете? Мне кажется, я вас знаю. У вас сиськи красивые!

– Она работает в отделении кожно-венерических заболеваний! – сказала Мария.

– Чего?

– Ими можно заразиться, если макать галстук в бокал. Оставьте нас в покое!

Биргитта взглянула на Марию с благодарностью:

– Черт, вот ведь достали!

– Метод проб и ошибок, но больше ошибок. Поучился бы сперва кадрить умных девушек. – Мария заказала стакан белого вина и салат.

– А для начала попробовал бы протрезветь. Трезвый-то он и рот открыть боится. Знаю таких. Ты ведь из полиции?

– Да. Приехала на временную работу. Собирались приехать всей семьей, да вот не получилось.

– Семейные проблемы? Дело пахнет разводом?

Мария ошарашенно посмотрела на Биргитту и не сразу нашла что ответить:

– Возможно. Иногда полезно разъехаться на время и подумать, что тебе нужно. Какими ты видишь дальнейшие отношения. И сколько готов за это заплатить. Последние недели я много об этом думала.

– Ты его любишь? – спросила Биргитта с интересом.

– Да. Но мне не нравится, что он думает сперва о себе, а уж потом о семье. С ним не так-то просто. Думаю, он меня тоже любит. Но свою свободу – больше. – Мария сама удивилась собственной откровенности.

– Я, наверно, такая же. – Биргитта повертела свой бокал и отпила глоток. – Мне кажется, мне нужна большая свобода, чем Арне может мне позволить.

– В каком смысле?

– Он не дает мне встречаться с друзьями-мужчинами. Звонит моим друзьям и проверяет, где я. Иногда он заявляется ко мне, хотя должен быть на работе. Когда я пытаюсь с ним об этом говорить, он отмалчивается.

– Между твоей потребностью в свободе и поведением Кристера есть большая разница. – Мария подперла голову руками. – Мой муж хочет свободы без ответственности за семью, хочет следовать своим импульсам, приходить и уходить когда ему нравится. А то, что ты описываешь, это гипертрофированная ревность. Вы поэтому перенесли свадьбу? – Мария перевела дух. Наверно, она слишком поторопилась.

– Что, Вега рассказала?

– Она о вас переживает! Так это правда?

– Дело не только в этом. – Биргитта прикусила нижнюю губу и опустила глаза. – Тут и другие вещи тоже. Раньше моим парнем был Улоф. Два дня назад я узнала, что Улоф и Арне – кровные братья. Разве я не имела права узнать это раньше? Сама не знаю, почему это важно, но это действует на меня. Я как-то растерялась. Я думала, что знаю Арне, но я его совсем не знаю. И вообще, странная у них семья. На той неделе я встретила Улофа на турнире. Он изменился, стал веселее, чем раньше, и разговорчивей. Почти таким же, как тогда, когда мы с ним встретились в первый раз. Улоф сказал, что ему тяжко пришлось. По-настоящему, у него была депрессия. Когда мы с ним встречались, я не замечала этого. Просто иногда он умолкал и задумывался. А иногда напивался и засыпал прежде, чем мы успевали с ним поговорить. Я считала, что это из-за меня, что он больше меня не любит.

– Что ты собираешься делать теперь?

– Не знаю. Это ужасно, что произошло с Вильхельмом. Арне теперь только об этом и думает. Он встревожен и раздражен. Он многое хотел сказать Вильхельму, но теперь никогда не сможет. В любом случае мы не можем играть свадьбу до похорон. Все-таки облегчение среди всего этого ужаса.

– Ты хорошо знала Вильхельма?

Биргитта устремила взгляд в окно.

– Он обращался со мной как с родной дочерью. Вильхельм очень хорошо ко мне относился. Поначалу немного стеснялся, но со временем все больше раскрепощался. Он был на самом деле занятный. Когда я оставила Улофа, с Вильхельмом мы продолжали общаться. Он сначала расстроился, что все так получилось, а потом сказал: «Зачем все усугублять?»

– Когда вы с ним разговаривали в последний раз?

– По телефону, вечером накануне его предполагаемого отъезда.

– Сказал он что-нибудь особенное?

– Он собирался на рыбалку. Перед этим он просидел весь день в кабинете и хотел на свежий воздух, проветриться.

– Ты уверена, что он собирался вечером на рыбалку?

– Да. Он хотел подумать в тишине и покое о своей жизни. Я думаю, он хотел продать усадьбу и выплатить Моне ее часть. «С ней спать – все равно что с трупом», – сказал он мне однажды, когда мы собирали лисички и я спросила, каково им вместе. Было заметно, что им не очень-то хорошо вдвоем. Она его все время шпыняла своими намеками и никогда не смотрела ему в глаза. Никогда не улыбнется, никогда не поддержит. Они жили рядом друг с другом, как два двухлетних ребенка в одной песочнице.

– Не знаешь, он не собирался с кем-нибудь встретиться на рыбалке?

– Похоже на то. Он собирался поехать туда в определенное время. И сказал что-то в том духе, что жизнь коротка, пора платить по счетам и прощаться. Я не знаю, что он имел в виду. Мона тогда была дома, во всяком случае. Я слышала, что он сказал ей подвинуться, чтобы он мог сесть. Он тяжело дышал, как будто бежал к телефону. Это я сама позвонила.

– Ты сказала, он собирался развестись. Он стал встречаться с другой женщиной?

– Нет. Тогда он был бы радостным. Такие вещи сразу чувствуются. Нет. В последнее время он грустил. Говорил обычные слова, но голосом, падающим в конце каждой фразы. Понимаешь, о чем я? Когда берешь уроки пения, начинаешь замечать мелодику речи. У некоторых она настолько явная, что можно записать нотами. Вообще-то я бы поняла его, если бы он заглядывался на других женщин. Мона ведь никогда не заботилась о том, чтобы кому-нибудь нравиться. Если на ней блузка, то это огромный бесформенный балахон, застегнутый на все пуговицы и с длинными рукавами. Она не красится, а волосы закалывает в пучок, вместо того чтобы потратиться на красивую стрижку. Она никогда Вильхельма не погладила, никогда ласкового слова не сказала. Не скудновато ли для семейных отношений? Я бы первая его поздравила, найди он кого-нибудь, кто полюбил бы его таким, какой он есть. Знаешь, по-моему, Мона смотрела на него сверху вниз. И он это чувствовал.

Арвидсон ждал Марию у выхода из ресторана. Мария просияла при виде его и стала оглядывать площадь, ища глазами Эка.

– Он ушел час назад с рыжей девушкой-акупунктурщицей из центра по борьбе с курением, – объяснил Арвидсон. – Никогда не видел, чтобы он так стремился бросить курить. Он, наверно, рассчитывает на индивидуальный курс. Например, провести целую ночь на коврике с иголками. Можно, я провожу тебя до Восточных ворот?

– Я хотела прогуляться до порта, мне кажется, я сразу не усну. Мысли мешают. Разговор с Биргиттой меня что-то встревожил. – Увидев в его лице разочарование, Мария добавила: – Пошли вместе, если хочешь.

Ночь была теплой, в переулках кипела жизнь. Порывы легкого ветра доносили смех, звуки танцевальной музыки и соблазнительные запахи из ресторанчиков. Цветы плетистых роз на фасадах сияли, подсвеченные уличными фонарями. Арвидсон остановился и обхватил ладонями распустившийся желтый цветок.

– Понюхай, – сказал он, и Мария наклонилась, чтобы почувствовать аромат. Ее волосы коснулись его губ. Она этого не заметила. А он ощутил всем телом.

Они вышли на Береговую улицу. Около ресторана «Бургомистр» толпились мужчины среднего возраста в кожаной одежде. Они не проходили внутрь ресторана, было видно, что у них назначена встреча у входа. Один из них попытался втащить в их круг Марию, при этом он громко хвастался своим крутым байком и что «мусора» его даже штрафанули за превышение скорости.

– Я сейчас возьму, бля, пару пива, и хрен они меня потом остановят! – У него был певучий северный говорок.

Арвидсон подошел и просто глянул ему в глаза. Доставать удостоверение не пришлось. Они друг друга поняли.

Вдруг позади двух девушек в спортивных костюмах Мария увидела Улофа Якобсона, спускающегося в ресторан. Тот, похоже, торопился и Марию с Арвидсоном не заметил. На нем были шорты и белая майка.

– Возьмем по пиву? – предложила Мария.

– Наверно, нужно заказать столик? – Арвидсон взял в руки меню. Поесть в «Готландском погребке» ему не удалось, потому что он не сводил глаз с Марии.

– Либо показать служебное удостоверение и считать, что мы при исполнении, – предложила она.

– Имеем полное право.

Мария проследила взглядом за Улофом, как тот прошел во внутренний дворик ресторана и сел за стол. Там он заговорил с мужчиной, сидевшим к ним спиной, с прямыми темными волосами и на голову ниже Улофа. Мужчина повернул голову и резко поднялся. Мария коснулась руки Арвидсона, и он посмотрел в ту же сторону. Это был Арне Фольхаммар. Музыка не позволяла разобрать их слова, но жесты были вполне понятны. Дело шло к драке. Арне положил на стол купюры и последовал за своим рослым братом к выходу. Арвидсон взял Марию за плечи и повел на улицу. Снаружи толпился народ. Когда они вышли на Береговую улицу, Улофа и Арне видно не было.

Запах моря, роз и каких-то незнакомых цветов струился по переулкам, манящий, как ночная прохлада. Арвидсон не убирал руку с плеч Марии. На секунду расслабившись, Мария прижалась к нему, но в следующее мгновение выскользнула из его рук и стала разглядывать витрину рыболовного магазина. Военная хитрость, подумал Арвидсон. Мария никогда раньше не интересовалась ни рыбалкой, ни охотой. Он мечтал набраться решимости и взять ее за руку. Если бы она разрешила это сделать, он бы больше от жизни ничего не хотел. Впрочем, нет, он бы хотел продолжения. Мария сунула руки в карманы куртки, как будто услышала его внутренний монолог. Некоторое время оба молчали.

– Ты не знаешь, чем кончилось дознание в доме у Моны? Оно завершено? – спросила наконец Мария.

– Трюгвесон говорит, в шкафу у мальчиков в комнате они нашли надпись: «Как же мне осточертела эта семейка!». – Арвидсон улыбнулся. – Видимо, кто-то из птенчиков решил, что пора улетать из гнезда.

– Интересно, кто это написал?

– Обычное чувство для любого подростка. – Арвидсон чуть не проговорился, что сам он до сих пор живет в родительском доме, но вовремя прикусил язык. Такая ситуация, если ее не объяснить полностью, вряд ли может говорить в его пользу. – Мы получили заключение о вскрытии. У Вильхельма Якобсона был запущенный рак легких. По всей вероятности, он об этом знал или догадывался. Ему оставалось не так много.

– Интересно, обращался ли он к врачу? Я думаю об этой змее с разбитой головой. Никто из наших не узнавал в больнице и поликлинике, не обращался ли туда кто-нибудь по поводу укуса змеи? – спросила Мария.

– Трюгвесон поручил это стажеру. Так тот полдня читал законы, какую информацию можно запрашивать в больнице, а какую – нет. Имя узнать будет сложно, но следует выяснить, было ли в принципе такое обращение. А дальнейшие шаги обсудить с прокурором. Ведь есть врачебная тайна.

– Но когда идет расследование убийства, то, может, они все-таки сообщат имя?

– Надеюсь…

Они молча шли вниз к парку Альмедален. В дружеском, ни к чему не обязывающем молчании, дававшем каждому простор для собственных раздумий. Стоял почти полный штиль. Когда они шли вдоль крепостной стены, у Марии возникло ощущение вневременности, вот еще фонари бы заменить на факелы. Так бывает, если смотреть на море или на огонь. Время исчезает, нет ни прошлого, ни будущего, есть только остановившееся мгновение, здесь и сейчас…

– Интересно, говорил ли Вильхельм Моне, что он болен? С ее разрешения мы могли бы просмотреть его медицинскую карту.

– Не знаю. Трюгвесон хотел этим заняться сам.

– Какой смысл убивать человека, если он смертельно болен? – сказала Мария, когда они сели на лавочку в парке.

Черная вода блестела в свете фонарей. Далеко в море шла яхта под белым парусом.

– Чтобы облегчить ему страдания? Или тот, кто ударил его, не знал, что он болен. Не замерзла? – сказал Арвидсон и попытался опять обнять Марию за плечи.

– Нет, – засмеялась Мария. – Мне не холодно.

– Жаль. – Арвидсон сглотнул. – Очень жаль.

– Наверно. Я тебе скажу, когда мои обстоятельства изменятся, – сказала Мария и серьезно посмотрела на него.