Текст книги "Серебряная корона"

Автор книги: Анна Янсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22

Был темный августовский вечер, и ветерок, разогревшийся в каменных проулках Висбю между крепостной стеной и пакгаузами, ласкался о голые ноги Марии. Но с моря тянуло холодом. Мария, застегнув джинсовую куртку, снова уселась на скамью рядом с Хартманом и Улофом. Перед ними во всем своем величии раскинулось море, его темные волны сонно плескались о берег. Горизонта не было видно. Небо и море слились в единое целое. Взгляд Марии тонул в этой темноте и целостности. Есть особый покой, когда не видишь ничего созданного человеческими руками. Ты устремляешь взгляд на море, камни или огонь и не замечаешь, как течет время. Вдалеке послышались звуки флейты. Кто-то наигрывал фарандолу.

Первым заговорил Улоф:

– Сколько времени займет ваш расспрос? Мне нужно ехать в Лойсту. Там сегодня рыцарский пир.

– Немного, – сказала Мария и для порядка сначала записала его личные данные. – Нам было нелегко тебя найти. Кем ты работаешь?

– Дежурю ночью в пункте неотложной помощи, а также занимаюсь разведением лошадей. На них уходит много времени, но такое сочетание меня устраивает. Раньше я ездил на «скорой», но такой режим мне не подошел.

– Почему, по-твоему, исчез твой отец?

– Даже не представляю себе. Волнуюсь, естественно. Мы обзвонили всех знакомых на материке, спрашивали и в Готландском полку самообороны. Звонил я. Мама не любит говорить по телефону. Но никто ничего не знает. Я склоняюсь к мысли, что он покончил с собой. В каком-то смысле его время ушло. Та область, где он раньше мог самоутвердиться, больше никому не интересна. Это стало для него тяжелым ударом.

– Что бы ты сказал о ваших с ним отношениях?

Улоф призадумался и сказал неуверенно:

– Как рыцарь, стараешься следовать путем Князя мира, но всему есть границы. – Он вздохнул и сменил позу. – Я стараюсь уважать моего отца, но у нас разные взгляды на многое.

– На что именно? – спросила Мария.

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

– Хорошо. Где ты был в понедельник в полшестого утра?

– Дома в Мартебу.

– Один?

– Я пас лошадей.

– Если допустить, что твой отец решил покончить жизнь самоубийством, мог ли он прыгнуть с борта парома? Притом что есть ведь люди, которые на такое в принципе неспособны. Как ты считаешь? – Мария повернулась, чтобы лучше видеть лицо Улофа.

Красив, мускулист, широкоплеч, с голубыми глазами. Сейчас он был взволнован и серьезен, но Мария уже видела его улыбку и могла себе представить, как та действует – что на молодых девушек, что на пожилых теток. У нее самой был уже иммунитет на такие вещи: за десять лет жизни с Кристером она узнала, что может скрываться за приятной улыбкой. Увы, но тут у нее застарелая травма.

– Не думаю, что он смог бы застрелиться. Потому что не хотел, чтобы его увидели в таком виде. Однажды пару лет назад местное отделение сил самообороны искало в лесу одного мужчину. Отец тоже там был и принимал участие в поисках. Этот мужчина ушел в лес с винтовкой и застрелился. Как раз отец-то его и нашел в шалаше из елового лапника. Тот пролежал тогда уже трое суток и был объеден лисами и разными грызунами. Нет, отец бы никогда не застрелился. И вряд ли повесился бы, по той же причине.

– Как мама справляется с хозяйством, когда он уезжает?

– Да справляется в общем-то. Отец старался уезжать, когда работы поменьше. Скоро уже пора убирать пшеницу. Если что, я сам помогу.

– Ей, должно быть, тяжело и работать в больнице в отделении для престарелых, и ухаживать дома за выжившим из ума отцом.

– Ну не такой уж он и безумный. Самое тяжелое – что у него ампутированы стопы и что он ничего не видит. Но ей не под силу таскать его вниз с верхнего этажа. Он, как пленник, сидит там наверху до тех пор, пока кто-нибудь из нас не придет. Дед запустил свой диабет, а это со временем сказывается. Иногда по ночам ему снятся кошмары про финскую войну, и тогда он просыпается. В войну он пошел добровольцем на фронт защищать Финляндию и там служил санитаром. Было страшно холодно. Мертвых из-за мороза не могли хоронить. Трупы сжигали. Когда тела попадали в костер, воздух в легких нагревался и выходил через горло, задевая голосовые связки. Казалось, мертвые кричат, и Ансельм не выдержал. Когда он услышал это впервые, то бросился вытаскивать тело из огня, думая, что солдат на самом деле жив. Он обжег пальцы. У него на теле все еще есть шрамы от ожогов. Через три месяца его отправили домой по причине нервного срыва, и он попал в психиатрическую больницу Святого Улофа, где провел несколько лет. Там он встретил бабушку, которая была на двадцать лет его моложе. Она страдала от депрессий и покончила с собой, когда маме было лет семь-восемь. Ансельм рано получил инвалидность. Вот такая у нас семейная история по материнской линии. Не слишком гламурная. Я теперь могу идти?

– Да, конечно, – сказал Хартман, все еще под впечатлением от рассказа, – конечно. Поздравляем с сегодняшней победой.

– Правда, он производит приятное впечатление? Что скажешь? – спросил Хартман, с трудом поднимаясь с жесткой и низкой скамейки.

– Пожалуй, – ответила Мария, чувствуя, что еще посидела бы в тишине у моря.

Глава 23

Арне Фольхаммар стоял у кухонного окна и смотрел вниз на людей, толпящихся у ресторана «Готландский погребок». В пестрой толпе он искал ее зеленое платье, ее светлые волосы. Дверь подъезда открылась и закрылась – но никакого звука шагов наверх не последовало. Своим натренированным ухом он всегда мог определить, кто из соседей пришел домой. Он знал, что Петерсон шаркает и тяжело дышит, госпожа Линдстедт стучит каблучками, а Андерсон идет почти неслышно. Последний всегда свистит, когда вставляет ключ в замок. Наверно, дает знать злым духам, чтобы успели скрыться до его появления, так же как люди громко топают, идя по траве, чтобы распугать змей.

Арне выключил лампу на кухне, чтобы лучше видеть, что делается в темноте на улице. Что-то произошло около руин церкви Святой Екатерины. Там кричала женщина, а двое мужчин, видимо, дрались. Их окружили празднично одетые люди. Арне почувствовал тревогу. Он ощутил себя брошенным, как в детстве, когда Мона и Ансельм ушли на похороны и оставили его одного и он несколько часов просидел у окна как приклеенный, ожидая их.

У каждого времени свои обычаи. Тогда считалось, что детям нечего делать на похоронах. Если бы они знали, какие фантазии его одолеют, о мертвеце и его проклятии, которое поразит мать и деда, то, может, взяли бы мальчика с собой. Он и сейчас видел то, что ему тогда примерещилось: полуразложившийся труп с мясом, свисающим с костей, с глазницами, налитыми кровью, пытающийся разорвать мать и деда своими костлявыми пальцами. Мертвый был уже не человеком, и сила у него была нечеловеческая. Он потом их обоих закопает, а могильный холм сровняет с землей, чтобы никто не нашел. А сам растворится в воздухе, развеется ветром. И Арне останется на свете совсем один, страшно подумать. Правда, была в этом и капелька торжества – никто ему больше не нужен. Но если не отходить от окна, даже в туалет, если сидеть совершенно неподвижно, то с ними ничего не случится. А стоит хотя бы шевельнуться, и смерть выиграет.

Вот и сейчас, как в детстве, он стоял неподвижно, глядя в одну точку, и ждал Биргитту, неосознанно подчиняясь той же магии.

Он вспомнил другой случай из детства, когда он ждал отчима и мать, ушедших к соседу смотреть телевизор. Тогда телевидение только что появилось. Арне не взяли с собой в наказание за то, что он говорил плохие слова, хотя он не придумал их, просто повторял за Вильхельмом. Оставшись один, он решил обойти весь дом, просто из любопытства. Были места, куда ему ходить не разрешалось. Не разрешалось также заглядывать в ящик тумбочки у кровати Вильхельма. Там он однажды нашел пакетик с надувными розовыми шариками, за что получил звонкую пощечину.

Но самой запретной комнатой был кабинет, туда Вильхельм даже Мону не впускал. Дверь туда всегда запиралась. Снаружи было видно, что на окнах там нет цветов, только висит толстая темно-коричневая штора, которую не стирали и не меняли со времен ушедшего поколения, да стоит на подоконнике пара жестяных банок с крышками.

Родители оставили его одного, хотя знали, как ему страшно. Под кроватью ведь лежали мертвые черные собаки, а в вентиляционном желобе тихо-тихо ползали змеи, только он один и мог их слышать. Его, кстати, никогда не пускали в кровать к матери и Вильхельму, даже когда он писался от ночных страхов.

И вот в этот одинокий вечер он решился на неслыханное. Он дождался, пока стихнут шаги взрослых по гравийной дорожке. Потом подкрался к окну и убедился, что их уже нет во дворе. Прождал еще целую вечность, прежде чем дотронулся до ручки двери в запретную комнату. Дверь была не заперта. Он зажег свет и увидел, что это – самая обыкновенная комната. Обои в коричневую полоску, коричневый лохматый ковер и пыльная хрустальная люстра. Пахло там странно, он потом узнал, что так пахнет камфора и нафталин. Посреди комнаты стояли большой письменный стол и кожаное кресло. В одном углу стоял сейф, а в другом – сундук с латунными накладками. Всю стену занимал гигантский книжный шкаф. Такого количества папок и бумаг он раньше никогда не видел. Главным предметом в комнате казалась картина в золотой раме, изображающая короля Оскара II и его семью. Но это он узнает позднее. Шестилетний ребенок видел на картине Мону в голубой ночной рубашке и себя самого в матроске. Все остальные персонажи не имели значения, но в старике с белой бородой ему увиделся Вильхельм. Еще на стене за столом висел диплом в рамке, но что там было написано, он прочитать не мог. На столе стояла маленькая бронзовая пушечка. Под ней что-то лежало. Он не мог не поднять ее, хотел посмотреть, что там было. Пушечка оказалась увесистой. Он нацелил ее на картину, убил понарошку Вильхельма и всех остальных, спас маму и себя. Все убитые рассыпались в прах. И вот тогда он увидел ключ. Любопытные пальцы сами принялись совать его в замки всех ящиков стола. Средний ящик ему удалось открыть. Он с трудом потащил его на себя двумя руками. Было трудно. Он собрал все силы, дернул и упал с ящиком в руках на пол. Деньги! Там была куча денег. Они теперь богатые! Больше маме не придется просить денег на платье! Они сейчас смогут и телевизор купить! Он бы сидел теперь в темноте вместе с мамой и смотрел передачи. Перед ними бы стояли бутерброды, термосы с кофе и с какао для него. И мама бы его обнимала.

Арне подбросил деньги, и они дождем посыпались ему на голову, подбросил их опять и стал смотреть, как они падают, кружась. Они теперь богатые! Все обрадуются! Он был так этим поглощен, что не услышал шагов Вильхельма и не заметил его, пока железный кулак не обрушился ему на затылок. Вильхельм вернулся домой за музыкальным словарем, ему надо было доказать Хенрику и остальным, что Стен Бруман ошибается, хоть он музыкант и телеведущий. Что было потом, Арне помнил плохо, но запомнилось собственное изумление и ужас при виде разъяренного лица Вильхельма и боль. «Я убью тебя, если ты кому-нибудь проболтаешься о деньгах!» Арне в этом ни секунды не сомневался. У него и теперь, у взрослого, все мышцы напряглись словно для защиты, стоило ему это вспомнить.

Когда Вильхельм вечером уснул, Мона отвезла мальчика в больницу. Во сколько ей это обошлось, он так никогда и не узнал.

Арне взглянул на часы. Без десяти минут два, а Биргитта все еще не пришла. Окно, около которого он стоял, затуманилось. Беспокойство сменилось яростью. Если она решила бросить его, то так бы и сказала, не заставляя его теряться в догадках. Было нетрудно представить ее вместе с Улофом, он это и раньше делал. Не так уж и сложно соединить ее немногословные рассказы и собственные фантазии. Как она раздевается, дразня его: смотри, но не трогай. Арне подозревал, что она от этого ловила кайф. Играла с ним, доводила до предела, чтобы затем выказать полнейшую незаинтересованность. Это Вега из Клинта вбила ей в голову идею-фикс. Кто в наше время, черт возьми, хранит невинность до свадьбы? Когда он усомнился, что она невинна, она взяла его руку и дала убедиться, что ее плева цела. Разумеется, это был просто способ утвердить свою власть над ним. Если бы ему еще год назад сказали, что он женится, он бы сказал – это немыслимо. Да и аморально – обещать кому бы то ни было любовь до смерти. Но всякая мораль имеет свою цену. И он был готов платить, против своей воли пожертвовать своей моралью ради ее. Ноги затекли, он опустился на кухонный стул. А если она его обманывает? А если она сейчас спит с Улофом? «Возьми мою невинность, как подарок на прощание». Чем больше он думал об этом, тем больше ему представлялось, что он лишь пешка в игре под названием «Улоф и Биргитта». И эта мысль злила его все больше и больше. Может, они над ним сейчас смеются? Или еще хуже – она его жалеет? А может, жалуется на его неуклюжесть и прочие недостатки? А сама свадьба, не затеяна ли она, просто чтобы раззадорить Улофа?

Арне резко поднялся и отошел от окна, стряхнув прочь детские суеверия. Он сейчас же получит доказательства ее вины и потребует от нее объяснений. В шкафчике для ключей имелся ключ от ее квартиры. Арне не колеблясь взял ключ и спустился по лестнице на этаж ниже.

Он методично, один за другим осмотрел содержимое карманов ее брюк и жакетов, сам не понимая зачем. Количество одежды впечатляло, не говоря о массе обуви. У нее явно была страсть к туфлям на высоких каблуках. Откуда у нее, черт побери, деньги на все это? От отца, конечно, она же единственный ребенок. Арне задумался, а каково это, получить в детстве столько любви? Во всяком случае, с самооценкой у нее проблем нет. Он иногда завидовал ее уверенности: когда она что-то рассказывала, то не сомневалась, что будут слушать. Ей не стыдно было признаться в том, что у нее есть папилломы или бородавки на ступнях; она могла сидеть в туалете, не закрывая дверь, и при этом с ним разговаривать.

Он вышел в кухню. Грязная посуда после их обеда как стояла, так и стоит. Какая неряха! Микроволновка открыта, внутри видны остатки пригоревшей пищи. Он ведь говорил, чтобы она накрывала еду крышкой, когда разогревает, но она этого не делает!

Рядом с кофеваркой лежал ее красный мобильник. Он по привычке проверил, куда она звонила последний раз, и нашел свой номер. Черт возьми, чем он занимается? Как-то он даже подумал, будто у нее что-то с Вильхельмом Якобсоном. К счастью, не стал ее об этом спрашивать, решив выждать и посмотреть.

Однажды она была в ванной, а ее телефон в коридоре зазвонил. Он молча нажал на кнопку приема. Раздался голос: «Алло, Биргитта? Ты дома? Увидимся на старом месте!» Арне узнал голос. Кроме того, ее городской телефон был с определителем номера. Знакомая комбинация цифр – номер его родителей в Эксте – подкрепили его подозрения. Арне просмотрел статистику звонков – этот номер повторялся несколько раз. Естественно, он решил, что Вильхельм – первый любовник Биргитты и он же пособник Улофа. Только позднее Арне узнал, что Вильхельм помогает Биргитте вести собственное дело. Она хотела доказать своему отцу, что может управлять магазином без его помощи. Впрочем, одно другого не исключало, хотя мысль о связи Биргитты и Вильхельма выглядела отвратительной.

Арне опять посмотрел на часы и попытался обуздать свой гнев. Почему она не позвонила? Она должна же понимать, что он не ложится и ждет ее, несмотря на то что завтра ему на работу. Какое неуважение! Он опять увидел ее мобильник. Может, она нарочно его не взяла? Наверно, он не нужен, раз Улоф рядом? Шлюха!

Тут он услышал, как дверь подъезда открылась и по лестнице зазвучали ее быстрые шаги. Пришлось остаться сидеть у стола на кухне, в основном потому, что отступать, не уронив достоинства, не представлялось возможным.

– Привет! Что ты здесь делаешь? Разве тебе завтра не на работу?

– Жду, когда ты придешь домой. Ну как, было весело? – Он сам удивился, как спокойно звучит его голос.

– Да, все отлично. Только машина подвела. На обратном пути кончился бензин, посреди равнины Лойста-Хед. За два часа мимо не проехало ни одной машины. – Она чмокнула его в щеку и открыла холодильник.

– С кем ты ехала? – спросил он сквозь зубы.

Она закрыла холодильник и остановилась с пачкой масла в руке.

– Гляди! Погляди на мои черные брюки! На них собирается вся пыль из сушилки, прямо преследует меня! Черные брюки притягивают к себе любое вещество, как черная дыра в космосе!

– Или ты их надела, чтобы притягивать к себе мужчин, к твоей черной дыре?

– Почему ты так говоришь? – Видно было, что она ошарашена. В глазах застыл вопрос.

Он почувствовал, как тело каменеет. Он сдерживался из последних сил.

– Где ты пропадала, черт тебя дери?

– В замке Лойста. Там был рыцарский пир, и ты это знаешь.

– С Улофом?

– Он тоже там был. Он же сегодня победил.

– И у вас кончился бензин?

– Да.

– Ты все врешь!

– Улофа не было с нами в машине! Он же собирался в Мартебу! Я ехала с Кристоффером, ему нужно было в город.

– Ах вот оно что! Но пусть он, черт его раздери, не рассчитывает, что может брать то, что принадлежит мне!

Арне изменился в лице, ноздри раздулись и побелели. Челюсти сжались, взгляд стал почти безумным. В ярости он схватил ее за волосы и швырнул на пол. Она упала, перевернулась было на живот и попыталась уползти, но получила сильный удар по щеке. Он быстро расстегнул брюки, сорвал с нее трусы и вжался в нее, чувствуя, как сопротивление исчезает, а вместе с ним и его ярость. Время остановилось. Она заплакала. Он хотел сказать: «Прости», но словно утратил дар речи. И остался сидеть около нее и только неуклюже гладил по волосам. Он хотел держать ее в объятиях до тех пор, пока она не скажет, что все снова хорошо, а то, что случилось, прощено и забыто. Его охватил страх. Арне зажмурился. Он ведь не хотел этого! В мыслях не имел, чтобы это случилось именно так! Хотелось закричать и броситься прочь.

– Я ведь только хотела, чтобы было красиво, – прошептала она, – чтобы в первый раз это было как-то особенно.

Глава 24

Смерть в сером марлевом балахоне, с косой на плече, глядела на него дырками глазниц. У ее ног стайкой сбились чумные крысы с оскаленными зубами. За ее спиной виднелась карта, показывающая, насколько сократилось население Готланда после чумы в 1351 году. Арне Фольхаммар прислонился спиной к двери и понурил голову. Только что зал покинула небольшая группа пенсионеров из Германии, обсудив с ним последствия чумы в Центральной Европе в Средние века. Арне на ломаном немецком описал им два крайних проявления тогдашних настроений: флагелланты, мучившие себя на глазах у всех, чтобы избежать Божьей кары, и те, что бросались в сексуальные оргии и безумные пляски. Немцев особо интересовала судьба девяти повешенных, якобы вызвавших чуму. И Арне, как смог, рассказал, как магистрат Висбю в 1350 году отправил в Росток донесение о том, что сожжено девять предателей рода человеческого. Один из них сознался, что отравил колодцы в Стокгольме, Вестеросе, Арбоге и других городах, а также изготовил порошок, чтобы уничтожить все население Готланда. Черт, как будет «порошок» по-немецки? Кажется, он сказал все правильно.

Лучше было бы взять сегодня больничный. Он просидел на полу в квартире Биргитты, пока в окно не начал сочиться серенький рассвет. Потом встал, поднялся к себе, принял душ и переоделся, а затем отправился пешком под дождем в музей. Привычки иногда сильнее, чем здравый смысл. Биргитта закрылась в туалете и там уснула. Больше всего его мучила тишина, обвиняющая тишина. Биргитта не хотела с ним говорить. Да и он ничего ей не говорил. Слов у него не было. Мост между ними рухнул, а другой переправы нет.

– А где сокровища? – спросил его светлоголовый малыш, беззубо улыбаясь. За ним прятался его младший брат.

Арне устало показал на зал дальше по коридору.

– Пожалуйста, расскажите нам о кладе. Мальчики так интересуются Средневековьем и серебряными кладами. Мальчики, ничего там не трогайте! – крикнула женщина, очевидно их бабушка.

Ее муж брел на приличном расстоянии от детей, полностью отстраненный от ответственности за них и погруженный в себя.

– Вот бы посмотреть на скелет! – закричал мальчик, сворачивая за угол.

– А тут можно посвятиться в рыцари? – спросил его младший брат и потянул Арне за штанину.

Арне хотел ответить: «Нельзя, черт возьми!», но, конечно, промолчал. Неподходящий момент обсуждать, что входит в его должностные обязанности, а что – нет.

– К сожалению, нельзя. А вы разве не были во дворе здания капитула? Там очень интересно. Можно посмотреть, как работают ремесленники. Можно и самим попробовать отливать пуговицы, чесать шерсть и чеканить монеты. Там посвящает в рыцари сам Ботульф. – Арне старался говорить с энтузиазмом, но голос его подвел, и слова прозвучали скорее как угроза.

– Мы там вчера были. Расмус опрокинул там целый стол со стеклом. Принес туда свой деревянный меч. – Бабушка ускорила шаг и опасливо огляделась. – Не видели, куда они убежали?

– А не хотите посетить «Феноменаль»? Это наше интерактивное научное пространство. Там можно испытать, как работают разные технические изобретения, узнать, как они были открыты, сделать самим физические эксперименты и посмотреть, как устроен человек. Нужно только перейти двор и подняться на лифте на верхний этаж. – Арне молил бога, чтобы они клюнули на предложение.

– А вы не могли бы немножко рассказать мальчикам, как люди жили в Средневековье, про их обычаи? – Пожилой мужчина стоял напротив Арне, слишком близко, это было неприятно, и ждал ответа.

То, что пронеслось в этот момент в голове Арне, произнести вслух было невозможно. Поэтому он сказал: «Хорошо», хотя больше всего хотелось послать их всех к чертовой матери. Он со вчерашнего дня ничего не ел и не пил.

Арне извинился, что ему надо отлучиться в туалет.

– Мы вас здесь подождем. Я считаю своей обязанностью привить культуру детям и дать им то образование, которое недополучили их родители. Когда я был ребенком, меня учили слушаться. Ошибкой было вводить закон, запрещающий шлепать детей. Мы живем во время…

Арне больше не мог его слышать. Он чувствовал, что его сейчас вырвет. Он поспешно открыл ближайшее окно и подставил лицо дождю. Как ему заставить Биргитту молчать о том, что случилось? Она же при первой возможности расскажет все родителям, подругам и Улофу. Вчера он был вынужден воспользоваться запасным ключом от туалета, протолкнуть ее ключ внутрь, отпереть дверь, а потом запереть Биргитту снаружи, забрав оба ключа с собой. Он знал, что у нее клаустрофобия, но что ему оставалось делать? Во всяком случае, доступ к воде и туалету у нее там есть. К счастью, в туалете не было окна. И звукоизоляция там хорошая.

Она так и не проснулась. Ему надо сбегать домой в обеденный перерыв. Что он ей скажет, он не знал. Но он должен заставить ее молчать.

– Видите, под окном уже целая лужа натекла? – произнес взрослый голос.

Опять он здесь, этот дед, и стоит слишком близко, хотя помещение большое, хоть танцы устраивай. От него не отвяжешься. Что-то в голосе старикана испугало Арне, заставило его собраться с духом и проследовать с ним в палату кладов. Там уже стояли мальчики, прижавшись носами к стеклу, за которым мерцал серебряный клад из усадьбы Маннегорде в приходе Люэ.

– Это средневековый клад. Здесь – две тысячи шестьсот готландских монет, – сказал Арне.

– А откуда ты знаешь, что они готландские? – спросил мальчик.

– Часть их представляют собой брактеаты – тонкие серебряные пластины с чеканкой только на одной стороне, в виде буквы «W», как в слове «Висбю». Здесь есть и двусторонние монеты, на которых с одной стороны изображен Агнец Божий, как на городской печати, с другой – лилия. На Готланде найдено более шестисот серебряных кладов. Самый большой из них – клад из усадьбы Дюне, это крупнейший клад, найденный в Северной Европе, сто двадцать два предмета. Некоторые вещи – настоящие шедевры. На одной из чаш написано: «Меня сделал Симон». На одной из пряжек можно прочесть: «Мной владеет толстый купец». А на одном украшении насечена рунами магическая формула.

– Где, где она? – спросил мальчик, показав дырку между зубами, и запрыгал кругами на одной ножке. Его младший брат делал то же самое в другую сторону.

От одного взгляда на них у Арне закружилась голова.

– В Стокгольме.

– А почему не здесь?

– Хороший вопрос. Мы хотели бы, чтобы они были здесь, но и это, и саамские бубны, и все самое интересное хранится в столице.

– Если бы это был мой клад, я бы зарыл его обратно в землю.

Арне почувствовал симпатию к мальчику – тот понимает его! – погладил по голове.

– Я бы тоже.

– А почему они закапывали клады в землю? – спросил Расмус и запрыгал теперь на обеих ногах, остановился около самых ног Арне и ухватился за его пиджак, чтобы не упасть.

– Все найденные викингские клады относятся к неспокойным временам. Кто-то, возможно, закапывал свои сокровища, уходя в военный поход. Не все вернулись домой, и клад так и остался лежать в земле. А может, они хотели взять клад с собой в будущую жизнь, или помещали его в землю как жертву богам, или просто таким образом копили богатство, чтобы купить себе невесту.

– А что, тогда можно было купить человека? – спросил щербатый мальчуган.

– И теперь тоже, – пробормотал Арне. – Можем только догадываться, почему они зарывали серебро в землю. Говорят, что иногда люди закапывали вместе с кладом живых животных. Те превращались в драконов и стерегли сокровища. Иногда по ночам драконы проветривают свое золото и серебро. Тогда дракон появляется на небе в виде раскаленного железного прута. Тот, кто закапывал свой клад, защищал его при помощи заговоров и заклинаний.

– И проклятий, да?

– Да. Об этом можно прочитать в «Беовульфе».

Наступило обеденное время. Арне Фольхаммар перекинулся парой слов с девушкой на стойке информации. Она уже работала здесь два месяца, а он все еще не знал, как ее зовут.

До дома было пять минут ходу, но ему стало казаться, что он идет медленно, и он побежал. На Береговой улице толпились люди в средневековых костюмах и туристы в шортах. Смешение языков и культур, так же как и в былые времена. Прежде чем повернуть в переулок Дюббесгрэнд и выйти на Срединную улицу, Арне налетел на атлета-прокаженного, на руке у которого сидел карлик-шут. Отчаянно болел живот. Следовало купить что-нибудь поесть, но тревога заставила забыть о голоде. Он одолел лестницу в несколько прыжков. В квартире было совершенно тихо. Он открыл дверь в туалет своим ключом. Биргитта лежала на полу и спала, раскинув руки, как младенец. Он такое и раньше видел и всегда удивлялся. Вдруг она проснулась, увидела его и улыбнулась. На какой-то миг ему показалось, что теперь все стало как обычно, что ничего плохого не случилось. Он жизнь бы отдал, лишь бы навсегда остановить это мгновение. И остаться в нем навсегда!

Тут выражение ее лица, разумеется, изменилось, она вспомнила, что случилось ночью. Он хотел сказать «прости», что он отчаянно раскаивается, что он никогда больше… Но он не умел выражать чувства словами, язык всегда его подводил в самый ответственный момент. Он ждал, что она сама скажет, и смотрел не отрываясь на ее рот, словно пытаясь силой воли заставить его сказать хоть что-нибудь. Потому что нет таких слов, которые были бы хуже, чем эта тишина.

– Мне было больно, – сказала она.

Он собрался с духом, сел рядом с ней и помог ей сесть. Обнял ее, и она не стала вырываться. Она продолжала сидеть, и он начал надеяться, что… Но нет, то, что он сделал, – непростительно. Душа его металась между страхом и любовью. Мысль о возможном обвинении без шанса оправдаться распаляла в нем злость, и он уже подумывал, не запереть ли ее снова. Он погладил ее по щеке, и она резко к нему повернулась:

– Как ты мог? Я думала, что мы с тобой – одно целое.

Он увидел синяки на ее щеке и шее. Он раньше видел ее свадебное платье на эскизе, знал, что оно с глубоким декольте. Даже если она никому ничего не скажет, все увидят синяки. У него на работе все узнают…

– Ты любишь меня? Я теперь в этом сомневаюсь, понимаешь? – сказала она.

До него не сразу дошли ее слова. Так они были далеки от того, что думал он сам. Любит ли он ее? Он не осмеливался поверить в то, что она сказала именно это. Он увидел в ее глазах слезы, и чувство собственной вины впилось в него тысячью иголок. Слова, разве можно полагаться лишь на слова? Он осторожно наклонился к ее лицу и поцеловал веки, нос, губы, подбородок. Когда он почувствовал, что она обняла его за шею, выдержка окончательно его покинула, и он заплакал, как ребенок.