Текст книги "Все началось с развода (СИ)"

Автор книги: Анна Томченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Я понимал, что после моей пламенной речи максимум, который меня ждёт, это коврик у дома Алёны и все.

– Ну, сгоняй, сделай узи, мне-то какая разница, – бросил я Элле, и она жутко оскорбилась, и вот это вот осуждение во взгляде подпихнуло меня к тому, что я рявкнул.

– И не смей мне здесь рожи корчить.

С Аленой такое бы никогда не прокатило, ох, как она если и раздражалась, то не вела себя, как покорная овца, нет, она с гордым видом холодной королевы могла все внутренности мне перемешать миксером.

А здесь вот мне было абсолютно плевать.

НУ и что, что сказал, что мне теперь за это будет?

Да ничего не будет.

– Я думала, тебе тоже хочется узнать, кто будет.

– Мне без разницы.

– Ребёнок и ребенок, как будто ты его в магазине выбираешь.

По какой-то инерции ещё продолжал таскаться за Эллой, хотя она не делала ничего для меня раздражающего, но даже в её обожании, в её похвалах я чувствовал больше брезгливость для себя что ли? Ну типа, ну девочка, мы же оба понимаем, что уже переигрываешь, давай как-то немного посерьёзнее к вопросу, подойдём, но нет.

Элла хлопала в ладоши, принеся мне снимок узи, на котором было непонятно, мальчик там или девочка, если честно, вообще было плевать, у меня уже комплект был.

– Слушай, ну срок ещё маленький. – Произнес я как бы между делом, и Элла замерла.

– Альберт я не понимаю.

– Ну понимай, не понимай. Здесь такое дело, что ты думала от кого залетать? Мне полтинник. Я как бы уже явно не буду горным козлом скакать вокруг ребенка.

– Ну Альберт, ну, ну разве это имеет какое-то значение?

– Ну, согласись, имеет. Одно дело вставать к ребёнку, когда тебе двадцать лет, и другое дело, когда тебе полтинник. Я тут иной раз с бодуна встать, воды себе налить не могу, а ты надеешься на что?

– Ну все же будет по-другому. Мы вот съедемся.

Да, мы не съехались, потому что я не видел смысла. Фактически я снимал Элле квартиру, в своей селить не хотел, не собирался даже, зачем мне это? Сначала поселишь его в своей квартире, а потом начнётся – какие-то претензии на имущество... Нет, мне было проще снимать. Все-таки ребёнка моего носила, хоть и ненужного, и не совсем своевременного.

Почему-то в памяти всплыло, когда после рождения Гордея через четыре года у Аленки случился сильный гормональный сбой, она тогда очень резко похудела. И все её женские ежемесячные дела решили вдруг затормозиться, и первая мысль была, что у нас будет третий ребёнок. Ну, то есть я-то не особо сведущ в вопросе того, как там все считается. Но когда эта ситуация озвучивалась, что уже который месяц не приходили месячные, я вполне нормально прикинул ситуацию с тем, что значит, будет третий ребёнок. То есть для меня это не было шоком. Я просто мысленно ходил и общался сам с собой на тему того, что надо квартиру брать побольше, надо подумать в какую школу поведём. А тут ещё Гордей маленький, как бы это все вот у нас было, разворачивалось? То есть тогда меня не пугала, не раздражала мысль о третьем ребёнке, тогда она у меня воспринималась как норма.

И сейчас я приходил к выводу, что если бы в нынешнее время мне Алёна сказала «Альберт, я беременна», то, скорее всего, это тоже не вызвало большой антипатии скорее всего, это была бы вполне закономерная радость. Ну а что плохого? Моя жена беременна третьим ребёнком, пусть поздним, зато это ребёнок, который получит абсолютно все. Я же прекрасно понимал, что, когда Зина родилась, когда Гордей родился у нас у самих, как у латыша – хрен да душа. Там мы могли не дать многого детям в нашей молодости. Я прекрасно помню, как Алёнка переживала, что фрукты дети не видят, то конфеты дети не видят. Переживала, знал – плакала.

А я из кожи вон лез, подработки брал. В офисе сначала, потом шел в ночную смену на завод.

И вот, находясь сейчас в такой ситуации, что мне там кто-то что-то говорил про ребёнка, меня это больше, ну, раздражало, скажем так.

Я не понимаю, какого хрена, почему со мной не посоветовались. То есть вот если беременеет жена, то как бы вообще не встаёт вопрос посоветовались со мной, не посоветовались, потому что это нормально, но когда залетает любовница, ну, это ненормально.

Тем более я предохранялся!

Я очень сомневался, что в мой полтинник у меня живчики такие же, как у двадцатилетнего.

– Ты о чем, Альберт? – тихо выдохнула Элла, присаживаясь напротив.

– НУ, срок ещё небольшой. Ты подумай хорошенько, тебе оно надо?

У Эллы задрожала нижняя губа, а я поморщился, вот только слез мне не хватало.

– Как ты смеешь так говорить?

– Да нормально смею. Есть вариант того, что можно сделать аборт, и никто от этого не пострадает. Ты точно уверена в том, что тебе нужен этот ребёнок?

– Альберт, я…

– А вот я не уверен, что мне нужен этот ребёнок.

47.

Альберт

Разлилось море слез.

Элла обязательно хотела этого ребёнка.

С одной стороны, чисто гипотетически сам накосячил – самому и расхлёбывать это понятно было. Но и тащить её на аборт тоже как-то бессмысленно, что мне этот аборт даст, Алёна узнает о том, что девка не носит моего ребёнка, девка не родит нового сына мне и что сразу воспылает любовью, прибежит, скажет спасибо, я так горжусь тобой?

Да не скажет она ничего.

И ведь самое интересное, что у Алёны вот это вот какая-то аристократическая непокорность проявлялась во всем, вот даже в те моменты, когда мне было люто дерьмово. От Алены прям как будто бы убыло, если бы она склонила передо мной голову.

Да, Алёна была такой, про которых говорят, что в тихом омуте черти водятся. Вроде бы визуально никто не мог предположить, что у меня жена с тяжёлым характером.

Все были абсолютно уверены, что характер тяжёлый у меня. Но по факту нет, Алёна даже в постели умудрялась никогда не прогибаться. Чтобы я не просил от неё, даже если это и получал, то с каким-то снисхождением, что ли.

Один раз, когда я, поддав, все это начал высказывать Алёне, она подняла на меня абсолютно честные глаза и, пожав плечами, произнесла.

– Ну а ты что думал? Женщина иногда может дать так, что ты брать не захочешь.

Вот этим она и охарактеризовала собственно своё поведение. И на контрасте того, что есть что-то другое, как-то иначе, я и прикрыл глаза на ненужную беременность Эллы.

В конце концов я шаг сделал, ситуация с разводом это была игра ва банк. Если бы я увидел какую-то абсолютно другую реакцию, что Алёнка вцепится в меня, схватит за шею, я бы понял, что я для неё не привычка. Достаточно старая, такая разношенная, хорошая пара обуви, но нет.

Она плакала, как плачут по утрате чего-то постоянного и стабильного. Но не более.

Я не думал, что, продолжая вариться в кипятке собственного неудовлетворённого эго, я приду к тому, что перейду границу и посмею так поступить с Алёной.

Я её не насиловал.

Я был почти в этом уверен, но следы на её животе, её слезы, её горькие слова говорили об обратном, и я, как полоумный, метался сначала по палате, потом по квартире. Такое чувство создавалось как будто бы у меня по крови, по венам бежала кислота. И ладно бы это была просто кислота, сверху мне её поливали каленым серебром, оставляя уродливые ожоги.

У алкоголя не было вкуса, была только констатация – двух бутылок мне много, а одной мне мало, если бы Алёна видела, как я, до поросячьего визга напиваясь, передвигался по квартире, её бы инфаркт трахнул.

Алёна вообще не была тем человеком, который нормально относился к чужим демонам, нет, она их старалась искоренить, поэтому жизнь у нас с ней строилась часто на том, что она очень не одобряла то или иное моё поведение и алкоголь.

Господи, за алкоголь она бы меня прокляла, она бы с меня не слезла, пока я не поехал к какой-нибудь бабке, не вшил себе торпеду в жопу.

И, находясь в состоянии непрекращающегося шока от того, что я посмел причинить Алёне боль меня выворачивало. Я уже не понимал, то ли я от алкоголя блюю, то ли от омерзения к самому себе, я просто застывал над унитазом и, пока не выплёвывал все, включая собственный желудок, я не успокаивался.

Смотрел утром пьяным взглядом на мобильник, на который приходили дофигища сообщений и звонков. Зина звонила в истерике.

– Папа, почему ты не берёшь трубки, пап, мы же очень сильно боимся.

Я не знал, чего Зина боялась.

У неё был хороший тыл в виде Дани. Очень способный молодой человек. Я бы даже сказал если бы у меня родился такой сын, я бы им гордился, как, собственно, я и гордился Гордеем. Гор взял все лучшее у меня и у матери – её какую-то вот эту благородную расчётливость, моё упорство и стремление всех победить.

Зина.

Зина, понятно, это девочка.

Зина взяла от Алёны женственность, какую-то такую нотку прям очень красивой явной принадлежности к слабому полу, вроде бы такая стоит, хлопает глазками своему Данииле. А сама все равно прогибает своё.

И мне кажется, от меня у дочери было умение изворачиваться, какая-то такая хитрость, которую опять-таки она использовала чисто со стороны женского взгляда.

У меня были хорошие дети.

Самые лучшие.

И вообще, по факту у меня семья была очень хорошая.

Если бы я просто в какой-то момент не сорвался бы и заорал о том, что «Алёна, я просто хочу, чтобы ты немного мной гордилась. Я просто хочу, чтобы ты немного иначе на меня смотрела. И в конце концов, я просто хочу, чтобы в какой-то момент, когда я попрошу, ты тихонько села у меня в ногах положила голову мне на колени и шептала, что я у тебя самый лучший».

Но вместо этого я пошёл во банки проиграл.

Поставил на кон собственную семью, жизнь.

И надо бы сказать радуйся, что ты одну семью продолбал, так у тебя маячит вторая.

Только я ни жён больше не хотел, ни детей не хотел.

И в этом была большая проблема, потому что Элла ждала каких-то движений. А ребенок закономерно рос. И я настолько обезумел в какой-то момент, что приехал и предложил на самом деле глупое переехать Алёне к нам.

НУ, в смысле к нам, ко мне.

Эллу я привозить не собирался, но и объяснять, что я с ней не живу, тоже мне как бы особо не хотелось, да она была вхожа в семью, она приезжала в гости, даже несколько раз я Митю умудрялся с ней оставлять. Но и то на какие-то промежутки, когда мне прям очень сильно надо было присутствовать на работе, но я не хотел ничего большего.

Я не хотел другой семьи.

Вот в чем проблема.

48.

Альберт

Я ещё преподнёс все так Алёне с точки зрения заботы о ней, чтобы вот она подумала, что я продолжаю непосредственно участвовать в её жизни, хотя меня из её жизни выгнали грязной метлой, то есть, если я знал, что Зина, предположим рассказывает что-то Алёне про меня, то в обратную сторону это не работало.

Мне приходилось как поберушке ходить, таскаться, чтобы узнать там, как у матери дела.

Нет. Я, конечно, обладал нормальной наглостью для того, чтобы приехать и просто посмотреть, как там у Алёны дела, но она же не покажет на самом деле.

И потом этот её блог.

Это вообще какое-то мракобесие.

Я хотел, чтобы она сидела дома.

Я хотел, чтобы она ничем не занималась.

Так, нет она умудрилась найти работу там, где в принципе этого невозможно сделать.

Ну как можно делать деньги на том, что ты делаешь обычные домашние обязанности?

И меня это вымораживало, поэтому я приехал к ней и предложил сначала переехать ко мне, потом может быть, я как-то бы расхлебался с ситуацией, с Эллой как-нибудь.

НУ в конце концов, ну вот родила бы она ребёнка. Можно же там подумать, что вот у меня троюродный дядька в Ярославле есть. Ну как дядька, у нас с ним не такая большая разница в возрасте, но детей у них нет, можно было бы ребёнка ему отдать на воспитание, самому как бы быть крёстным, но полностью содержать. Или там дать каких-то денег и все на этом. Либо я не знаю, может быть с годами все это немножко поулеглось, и Алёна бы смогла закрыть глаза на эту ситуацию.

Я поэтому предложил переехать.

Не мог же я сказать, Ален, я тут, понимаешь, одумался. Переезжай ко мне.

Я, во-первых, не хотел особо показывать, что у меня отсутствует какая-то заинтересованность в Элле, потому что, ну это по-дебильному выглядело: сам ушёл, сам любовницу завёл, сам ребёнка зачал, такой, офигеть, самостоятельный А какого черта тогда сам же и припёрся, ещё и уговаривать начал.

Походу у меня с гордостью и гордыней была какая-то лютая зашкварная фигня.

И мне бы понять это раньше, да только не сумел, но как же меня оскорбляло, что я по факту для семьи остался всего лишь формальным главой, оказывается, они там встречались, у Аленки, собирались, наверное, кости мне мыли, а меня вот ни разу не позвали.

И даже в тот момент, когда я приехал внезапно из-за того, что Элла позвонила, стала рассказывать, что она пыталась пообщаться с Алёной, я больше на Эллу взбесился: какого черта она лезла в мою семью? Никто ей этого права не давал! И приехав к Алёне, я хотел узнать, в чем там все-таки заключался конфликт, потому что верить любовнице ну, это как бы не самое благоразумное решение.

И вот я приехал, стоял, смотрел, они там за столом сидели, а меня не звали, и конечно, я чувствовал, что я ненужная деталь.

И уехал домой, напился.

Вот это вот ощущение того, что тебя выкинули за борт, оно прям добивало меня.

Мне казалось, что со мной поступают как-то неправильно, хотя в этот момент совесть, такая бдительная дама, очень громко храпела и не намекала мне, что в первую очередь я поступил как говно.

Секретарша снова зашла.

– Я пытаюсь, правда, утрясти все вопросы, но у меня не выходит, у нас по-прежнему висят «Горфонд» и «Золотая цапля» никуда не пристроенными, я не знаю, что с ними делать.

Я закатил глаза и попытался увидеть свой пропитанный алкоголем мозг.

– Что делать, что делать, я откуда знаю? Слушай, ну позвони этому Виталику финансисту. Ну может быть, он с ними попробует договориться, пусть он с ними встретится.

Секретарша прикусила губы и покачала головой.

– Они хотят видеть владельца, я бы ещё могла попробовать через Гордея Альбертовича это все сделать.

Я щелкнул пальцами.

– Он уволился.

По лицу секретарши пробежала такая гамма чувств, что мне её стало искренне жаль.

Гордей выполнял роль буфера между мной и многими клиентами, потому что носил мою фамилию. К нему лояльность автоматически была выше, чем к любому другому сотруднику, несмотря на то, что возраст у него был достаточно молодой, клиенты и партнёры, прекрасно знали, что Гордей не примет никакого решения в обход меня, но Гордей придёт, и все мне объяснит, что его затронуло, и уже решение буду принимать я.

– Я топа... А может быть, может быть, в отдел кадров позвонить и сказать две недели.

– ОЙ, да господи, пусть валит, – вздохнул я, понимая, что у Гордея сейчас бушевали эмоции, и когда все уляжется, он сам поймёт, что совершил какую-то глупость, и вернётся. – А пока, пока закажи мне, пожалуйста, кофе. И что-нибудь пожрать.

Секретарша быстро исчезла за дверью, а я потёр глаза, в которых было насыпано песка, подозреваю, из моих штанов.

И вот куда же я старый лез?

Вместо того чтобы решить все одним взмахом, я все разрушил, и ещё Алёнка, которую посмел тронуть.

Я даже запросил снимки с камер наблюдения, как все было в тот вечер. Еще на моменте с воротами я помнил, что меня просто выбесил тот факт, что какой-то молодой сосунок в свои шарундулы к моей жене подкатывает.

Для меня это было хуже, чем появление у Алёны, в принципе какого-либо мужчины. Для меня это было вызовом.

Я не мог позволить какому-то пареньку из Задрищинска вешать лапшу на уши моей жене. По меньшей мере это очень опрометчиво подпускать такие личности к своей семье, хотя Даня еще на дне рождения Мити весь рассыпался в похвалах своему знакомому.

Я не верил, ненавидел вообще такие моменты, когда кто-то за кого-то очень сильно впрягается. И в большей степени это было гаденько: женщина взрослее, мудрее и какой-то микроб на прогулке.

Да ну тьфу ты, блин!

И поэтому по записям с камер наблюдения было видно только то, что я, как бешеный, снёс эти чёртовы ворота, влетел в дом, ну а внутри камер не было, и там моя память жестоко сбоила.

49.

Альберт:

К Алёне хотел очень сильно.

Хотел к Алёне приехать, в ноги упасть. И ведь вот какая судьба, наверное злодейка, что я сидел, ныл о том, что Алёна не может передо мной на коленях стоять, а сейчас готов был сам эти колени в кровь разбить, только чтобы…

Нет, не простила.

Не боялась.

Не боялась, не страдала, а лучше забыла.

Но забыть тут разве что лоботомия поможет.

Я тяжело вздохнул.

Принесли мой кофе, который ударил по мозгам с мощностью ядерной боеголовки.

В груди резко все сдавило, это просто воспоминания так отдавались. Я понимал что не смогу ни позвонить Алёне, ни поговорить с ней, ни что-то попытаться объяснить, я даже не мог узнать у неё ничего и не от того, что она подаст на меня заявление об изнасиловании.

На это вообще плевать.

Бывали такие ситуации, когда лучше свои грехи смывать кровью, поэтому я не боялся правосудия, не боялся судебного разбирательства по этому поводу.

Я просто не мог.

Она мне говорила не о том, что посмеет поступить жестоко. Она говорила о том, что ей очень больно. Больно от того, что сделал я больно, от того, как я себя повёл.

Больно, от того, что я перешёл границу, разделяющую меня и чудовище.

В её глазах я теперь был чудовищем.

Хищным, злобным.

И что с этим делать я не представлял и в пьяном бреду все это время я искал мобильник, чтобы набрать её.

И. И что?

И просто услышать ее голос.

Голос, в котором я бы наверняка различил ноты недовольства, раздражительности, но это был бы живой, родной голос. А самое страшное, что в этом пьяном бреду я безумно боялся, что трубку поднимет Алёна и скажет, что я ошибся номером.

Я не представлял, что теперь делать.

Если Гордей в курсе, то Зина тем более.

И ладно, дети на меня будут смотреть как на ничтожество.

Я не мог вынести самого факта, что я посмел причинить Алёне зло. Я и так ей за последние полгода столько дерьма причинил, что мне самая прямая дорога на каторгу.

Мать, когда узнала, что разводимся с Аленкой что только не наговорила. И то, что в старости она одна окажется, и то, что упаси боже, с отцом что-то случится, а на меня никакой надежды, надежда всегда была только на Алёну.

А что я мог сказать?

Нет, давай я сейчас заведу гарем, рассажу их по разным комнатам в одном доме и будем все жить припеваючи. Зато вот у тебя будет надежда – Алёнка.

Мать просто манипулировала:

Я знал, что она с Алёной по-прежнему общается. Они бы и на день рождения Мити с отцом приехали, да только я старался их на летние месяцы отправлять на море.

НУ, в принципе, я и тёщу тоже отправлял на море. Потому что это правильно, потому что они своё отпахали, отработали. И теперь о них надо только беспокоиться и заботиться. И то есть выходило, что я со всех сторон не прав.

Получалось так, что я для детей был ничтожеством, для Алёны был чудовищем для родителей с обоих сторон я был никем теперь.

И я буду врать, если начну рассказывать о том, что меня это не заботило и не затрагивало.

Затрагивало.

Мне хотелось вернуть все, как было раньше.

Господи, мне даже тётка позвонила из Москвы, которая долго причитала о том, что так нехорошо, такая семья, и вдруг все разрушено. А мать ещё язык за зубами держать не умела никогда, она сразу и про беременную Эллу рассказала тётке.

Короче, прополоскала меня как следует.

А тут еще и это.

Я не мог,– я действительно не мог.

Отбрасывал себя назад. И вот, когда я ехал к Алёне, я понимал, что я не мог желать её изнасиловать. Скорее всего, я надеялся на то, что я влечу, застану там этого сосунка и буду гонять его по всему участку, но я никак не рассчитывал на то, что Алёна будет одна, сонная, мягкая. И которая постарается вместо того, чтобы поставить меня на место, уговорить, а я понимал, что у неё выхода другого не было. Сейчас, уже спустя время, я понимал, что она не могла поставить меня на место.

Ну что ты сделаешь со сто килограммовым мешком мышц?

И слава Богу она как-то все-таки извернулась и вырубила меня, хотя какая, к чертям, разница, если я сделать все успел?

Кофе так горчило, как будто бы я пил чернила. И от этого в голове все чаще и чаще пульсировало.

Потянулся за стаканом с водой, хлебнул, смывая кофейную плёнку с языка.

Паршиво.

Настолько паршиво, что рука все равно потянулась к бутылке.

Я вспомнил о том, что Алёне бы это не понравилось. Вспомнил, что пока я пьяная и бездушная скотина, у меня вообще ни веры, ничего нет.

А здесь ещё секретарша заглянула, тряхнула русыми волосами, напряглась.

– Что? – Хрипло уточнил я, откидываясь на кресле. Секретарша сглотнула, и взгляд её забегал. – Ну, говори!

– Здесь ещё корреспонденция. – Тихо произнесла она и все-таки зашла в кабинет, переступила с ноги на ногу, держа в руках бумажный конверт.

– Кто там, что там?

– Это письмо от Петра Викторовича. – Тихо произнесла секретарша, и я нахмурился. – Пётр Викторович, видимо, желает вам что-то объяснить.

Если бы юрист моей жены хотел мне что-то объяснить, он бы мне позвонил.

Я это понимал.

Выйдя из-за стола, я забрал конверт у секретарши, махнул рукой, чтобы исчезла с глаз, и, перевернув его увидел печать.

Заказное.

Я все же вскрыл.

Досудебное соглашение.

Да, твою мать.

50.

Алёна.

Я зажмурилась и чисто эмоциональным рывком дёрнула тело вправо.

Я не поняла, что произошло, но машина резко, в один момент вырулила влево.

Я вдавилась спиной в калитку, прижалась и чуть не ввалилась во двор, но это было бы более фатально, нежели чем я бы осталась стоять снаружи, потому что машина влетела в недавно поставленные ворота. Железо скрежетнуло о железо, заставляя поморщиться, я перевела взгляд, увидела, как металл сгибается на капоте, летят в разные стороны брызги стекла с фар и душераздирающий женский крик, который выморозил все внутри.

Я не могла понять, что произошло.

Если эта идиотка пыталась меня задавить, какого черта она влетела в ворота?

Если эта идиотка не справилась с управлением, какого черта она до сих пор садится за руль?

Если эта идиотка.

Да господи, какая, к черту, разница.

Дверь машины со скрежетом открылась, повиснув на ремне безопасности, Элла заверещала.

– Алёна, Алёна, простите, пожалуйста, Алёна.

Я приложила ладонь к губам, покачала головой.

Господи.

Может, к черту ворота, может просто поставить каменную стену и все. И плевать, кто как будет заезжайте во двор. Серьёзно.

– Алёна, простите, Алёна. – Надрываясь, орала на всю улицу Элла, а я, так и не придя в себя, не могла шевельнуться и тронуться с места.

Дверь покорежило из-за того, что капот смяло и часть крыла наехало на сгиб, где открывалась передняя водительская.

Я ощутила, как к голове прилила кровь, в ушах безумно застучало, сознание качнулось и попыталось улизнуть у меня из тела.

– Алёна, Алёна, – задыхаясь, висела на ремне безопасности, и пытаясь вылезти Элла.

Я сделала один неуверенный шаг, второй. Встала чуть поодаль от калитки.

И покачала головой.

– А простите, я не, я не думала, что так произойдет, мне больно просто стало. Я не поняла, как я нажала на педаль.

В следующий момент Элла запрокинула голову и завизжала. Так пронзительно, что кровь в венах стыла.

Я сделал ещё один шаг.

Я сейчас молилась за то, чтобы не увидеть то, что предполагала:

– Ален, простите, я действительно не хотела. Я все оплачу, я, правда, оплачу. —Между всхлипами кричала Элла.

А я сделала ещё шаг в сторону, желая посмотреть, что же происходило в машине.

В итоге Элла поймала мой сосредоточенный взгляд и опустила глаза на свой живот, потом ещё ниже.

От ужаса у неё расширились зрачки, а губы задрожали.

– Нет, нет, я же, я же не могла описаться, да? Или могла, да, я могла описаться, Да?

А я стояла и понимала, что нифига…

– У вас воды отходят... – Произнесла я надсаженным хриплым голосом. Но Элла покачала головой.

– Нет нет, ещё рано, ещё рано. Альберт не приехал, ещё рано, правда, Ален? Это просто от страха. И мне просто стало очень больно между ног как будто бы отвёртку провернули. Я просто перепугалась, мне просто стало больно, и я

случайно нажала на педаль газа. Я не хотела въезжать в ваши ворота. – Кричала Элла.

А я дышала через раз.

– Скорую вызывай. – Удалось выдавить из себя, и Элла замотала головой.

– Я не могу, я не могу, Альберта нигде нет, я не могу, я не рожаю, я правда не рожаю, Ален, я не рожаю. – Кричала она, пытаясь меня убедить в том, что действительно ничего не произошло. В итоге ремень пискнул, она отцепила его и попыталась, схватившись за руль вылезти.

Когда одна нога спустилась из машины, Элла взвизгнула и согнулась пополам, прижимая ладони к животу.

– Это схватки, – произнесла я так, как будто бы находилась рядом с сумасшедшей, которая не понимала элементарных вещей – Элла, у вас схватки, у вас воды отходят, вы рожаете, вы в родах, вы ко мне приехали со схватками, – закричала я, теряя терпение, ощутила, что по голове ударило ещё сильнее, а дыхание спёрло.

– Нет, нет, нет, Ален, правда, нет, это, наверное, тренировочные.

– Во время тренировочных не отходят воды. – Заорала я, не понимая, какого черта она пытается убедить меня в обратном. Она что, надеялась на то, что будет ходить беременная до конца века или что от одного мужика зависит то, как она будет рожать.

Да, твою мать, если у неё сейчас отойдут воды, не так много времени будет, хотя, с другой стороны, если она первый раз рожает, то вполне возможно, что роды будут не стремительными.

Элла все-таки вылезла из машины, согнулась пополам, упёрла ладони в колени и тяжело задышала.

– Я не могу, я не могу рожать сейчас, правда, не могу, честное слово, не могу.

Ален, нет, я не рожаю. Вызывайте полицию, вызывайте какого-нибудь аварийного комиссара. Пусть он всю эту ситуацию запишет, Алёна, – сбивчиво тараторила Элла, а я понимала, что у всех бывает по-разному.

Может у неё на фоне гормонального сбоя, перестройки, мозги нахрен отключились, а может, их там изначально не было?

– Я не могу рожать, я не могу, я не рожаю. Я правда говорю, что я не рожаю.

честное слово, я не могу без Альберта. Он и так, он и так не хотел этого ребёнка.

Он мне вообще сказал, когда я уже пошла на первое узи, чтобы я сделала аборт.

Блин, представляете, он хотел избавиться от ребенка.

Она истерично засмеялась, пыталась перехватить руками дверцу машины.

– Я ещё такая, а зачем тогда, зачем тогда все это? Он не хотел, чтобы я родила ребёнка, я не могу родить, я не могу родить без него. Если он хотел от него избавиться, когда ему было всего три месяца, то сейчас он точно на него даже не посмотрит. Алёна, я не могу пока рожать. Я, правда, не могу рожать. Я его столько времени не могу найти. Ален, я не могу.

Это была истерика настолько явная, что у меня не находилось слов для того, чтобы описать всю ситуацию.

Стояла бывшая жена, стояла любовница мужа, беременная, в родах. Любовница плакалась о том, что от ребёнка хотели избавиться, любовница рассказывала, что родить не может, пока не приедет этот кобель. А у жены сердце рвалось в клочья. А ужены вся жизнь летела перед глазами.

Что-то неявное, что-то присущее и давящее все это время, находившееся где-то вдалеке, оно вдруг оказалось передо мной только сейчас. Я это поняла по неотвратимости судьбы, которая столкнула меня нос к носу с беременной любовницей мужа, которая начала рожать при мне.

– Ален, я правда не могу, я не могу родить без него. Я должна хотя бы с ним поговорить. Ему не нужен этот ребёнок. Не нужна я. Я должна хотя бы с ним поговорить. Я не могу пока рожать.

Сведёнными судорогой пальцами я достала мобильник из сумочки.

Набрала заученный порядок цифр.

– Здравствуйте, скорая, внезапные роды. Адрес? Да, сейчас.

51.

Алёна

– Алёна! – когда приехала скорая Элла, уже была не в себе, её скручивало от боли, она стояла и выла, склонившись к водительскому сиденью, и не могла членораздельно ничего выдавить.

Скорая приехала, фельдшер быстро постаралась скоординировать ситуацию.

Положили эту дурную женщину на каталку, и, уже лёжа на каталке, она продолжила причитания:

– Алёна, Алёна. – Она вывернулась, дотянулась до меня, схватила за руку с такой силой, как будто бы кости желала продавить. – Алёна, я не могу сейчас рожать, я не могу. – Тихо повторяла она. – Я не могу без Альберта, что он скажет, а вдруг он скажет, что это не его ребёнок?

– А у него есть повод, так сказать? – Спросила я тихо. И я вздохнула.

У Эллы из глаз брызнули слезы, и я покачала головой.

– Езжайте и рожайте, Элла. Все, что могла, я сделала. Машину на штрафстоянку отгонит эвакуатор.

Элла сильнее постаралась перехватить меня, притянуть к себе.

– Ален, что мне делать? Что? Что мне делать, Ален?

Я пожала плечами, фельдшер засуетилась, стараясь оттеснить меня, перехватила за запястье Эллу, пытаясь отодрать от моей руки, начала быстро, быстро что-то объяснять и перевела на меня взгляд, когда каталка подъехала к краю скорой помощи.

– А вы. Вы снами едете?

– Нет. Вы что, – пожала я плечами.

– А как же…

– Это любовница мужа, – вздохнула я и покачала головой. Фельдшер осталась стоять с приоткрытым ртом, а я пожала плечами и все-таки развернулась, тяжело двинулась в сторону калитки.

Снова пискнула ключом, толкнула от себя створку и оказалась на территории участка.

Ворота выгнуло чуть ли не углом.

Я медленно шла в сторону дома, не понимая, какого черта со мной происходило.

Вся ситуация как будто бы высосала из меня всю жизнь.

Дойдя до порога, я присела на одну из крайних ступенек, запустила пальцы в волосы, тяжело задышала.

В жизни любой женщины, которая когда-либо испытывала предательство, иногда возникает дурацкое, глупое чувство того, что, может быть, я ошиблась.

Может быть, я слишком строга и тщеславна?

И, может быть, на самом деле он тоже ошибся.

Вступал в действие закон того, что любой ужасный поступок может быть продиктован не злым умыслом, а банальной человеческой глупостью.

Вот в какие-то промежутки, в какие-то окна затмения я думала, что ошиблась, я думала, что у меня в жизни что-то пошло не так из-за меня, а не из-за того, что муж кобель.

И, видимо, напитанная этой информацией я гневила мироздание.

И оно мне дало ответы.

Я не виновата ни в чем была.

Абсолютно ни в чем, и чтобы получить подтверждение этому, жизнь столкнула меня нос к носу с беременной любовницей мужа.

Я тяжело вздохнула, подтянулась и медленно встала, опираясь на перила.

В горле саднило, как будто бы у меня была ангина в самой запущенной форме.

Я тяжело дышала, пыталась выровнять сердцебиение, но ничего не выходило.

А зайдя в дом, я упала на диван.

Я долго смотрела в потолок.

Казалось, как будто бы время остановилось.

И я стала, как та самая хозяйка проклятых часов.

Меня отпустило только ближе к часам шести.

С трудом перебравшись из зала в кухню, я поставила чайник. Разблокировала телефон. Но в этот момент домофон зазвенел трелью.