Текст книги "Все началось с развода (СИ)"

Автор книги: Анна Томченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Почему стеклянное?

А потому, что посуду била.

В один из вечеров, когда особенно паршиво было посуду била и сервизы грёбаные, которые дарили на свадьбу, они первыми полетели.

– Не смей ко мне прикасаться, прекрати. – Захлёбываясь истерикой, продолжала бороться и барахтаться я, но Альберт, он же здоровый. Он на пятьдесят килограмм, если не больше, здоровее меня, я для него словно пушинка, он в браке-то особо не церемонился, переставлял меня, подхватывая на руки, а сейчас так подавно.

И муж дернулся, потянул меня за плечо, резко переворачивая на спину. Перехватил жесткими пальцами меня за щеки, стараясь наклониться и поцеловать, но я сжала губы, вывернулась, вытянула шею так, чтобы только не смел коснуться, только бы не дотронулся после своей этой бабы до меня. Не собиралась я после неё какие-то объедки доедать.

– Немедленно пусти, ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу. – В истерике забилась я, взмахнула рукой и поняла, что дотянулась до тумбочки, резко дёрнулась, уходя от его губ, и перехватила прикроватную лампу и что было сил, последних сил, на грани конца, замахнулась и ударила.

Ударила так, что керамическое основание чёртовой прикроватной лампы разлетелось на черепки, осыпая меня градом из осколков.

Альберт тяжело вздохнул.

А потом у него медленно закатились глаза.

И он рухнул на меня, придавливая своим безвольным и бесчувственным телом.

30.

Я завизжала так громко, что почти сорвала себе голос, связки, даже, по моему мнению противно затрещали где-то в горле, и прекратила визжать я только в тот момент, когда поняла, что охрипла, когда голос сошёл на нет, превратился в едва слышимый сип.

А потом все замерло.

Время замерло, словно хрустальная роса на паутине. И даже ветер стеснялся её дотрагиваться.

Я лежала, дышала полной грудью, хотя это было безумно тяжело под весом мужа.

Господи, какое дерьмо, это же однозначно, он же не в себе, да?

Я даже не могла перевести дух.

Мне казалось, у меня каждая мышца воет, скулит, надрывается. Мне казалось, что у меня кровь по венам летела с космической какой-то скоростью.

Я действительно задыхалась.

Не могла надышаться, набрать полную грудь воздуха, потому что на мне лежал бесчувственный Альберт, и я толкнула его в плечо, стараясь отодвинуть от себя, но ни черта не вышло.

Какое-то лютое шоковое осознание наконец-таки схлынуло, и я поняла, что мой муж приехал и пытался меня изнасиловать. А после этого я ударила его лампой. И теперь он, бесчувственный, лежал на мне.

С горем пополам постаравшись успокоиться, я напряга руки, приподнялась, но ни черта не выходило, потому что Альберт не шевелился, не двигался.

Я поползла, потянулась в сторону, в комнате было темно, работала то одна лампа, которую я в итоге и разбила. А осколки самой лампочки тоже упали на постель, и перебирая руками по одеялу, я понимала, что в ладони впиваются в острые грани.

Сердце успокоиться не могло, из груди хотело вырваться наружу. Отворить двери грудной клетки и упорхнуть. Слезы лились градом.

Мне кажется, я ничего даже толком не слышала из-за собственных рыданий.

Ещё раз дёрнувшись, я все-таки оттолкнула от себя мужа и упала с кровати.

Разорванная сверху сорочка тут же скатилась на талию, я перехватила лямки, пытаясь хоть как-то на ощупь прикрыться.

В голове колокол просто звенел.

Не вставая на ноги, я ползком на четвереньках двинулась в сторону выхода.

Кожа саднила на руках.

А когда я оказалась возле двери, то ударила по светильник. Противный, яркий свет разлился по комнате и я, прижав ладони друг к другу постаралась начать дышать через раз, а потом не выдержала, опёрлась спиной о стену, подтянула колени к груди и заорала.

Хриплым голосом, сорванным, но орала.

Глядя на то, как на постели остался лежать без чувств муж, который собрался меня изнасиловать.

Я орала так долго, что уши заложило от собственного крика.

Но когда первый шок прошёл я все же, схватившись за дверную ручку, постаралась встать, ноги тряслись, каждая мышца была сведена настолько, что вот-вот начались бы судороги. В прорези подола сорочки на бедре были видны красные отметины его пальцев.

Трясти стало ещё сильнее, тремор какой-то расползался по всему телу.

Что же он наделал, что же он наделал?

Нахрена надо было приезжать, зачем все это нужно было?

Я все-таки встала.

В груди клокотало так, как будто бы у меня самая запущенная пневмония. Хотелось тут же сигануть в ванну, схватить самую жёсткую мочалку и тереть тело до тех пор, пока не исчезнут следы его прикосновений, но вместо этого я все-таки перевязала лямки порванной сорочки за шеей, чтобы хоть как-то не выглядеть совсем побитой бродяжкой, сделала несколько шагов в сторону ванны.

А потом замерла.

Альберт здоровый.

Здоровый, как медведь.

Какая нахрен разница бутылка это была, лампа или ещё что-то. Вырубить с первого раза его никому не удавалось, а он дрался на свадьбе у друзей. Я отчётливо помнила, что там не только мужики кулаками орудовали, но кто-то и стул тащил, Альберт только лихо выскочил из драки, хохотал.

Да и вообще, он же…

Он же сильный, как не знаю кто. Он и спортом занимался. И один удар лампы не мог его вырубить, не мог.

Дурацкое осознание подобралось ко мне на пушистых кошачьих лапах.

Я его убила.

На задворках сознания качнулась мысль.

Качнулась и забилась в красной рамке тревоги «сос», помощь, кто-нибудь?

Опираясь ладонями о стену, я медленно вернулась к кровати.

– Альберт. – Произнесла я онемевшими губами. – Альберт.

Но муж как лежал, уткнувшись лицом в подушку, так и не шевелился.

Я нервно прошлась глазами по всей его фигуре, стараясь вычленить, что он по-прежнему дышал, и все нормально.

Но нет, ни черта нормального не было.

Я как умалишённая снова вернулась на кровать, встала коленями на неё и потянула мужа за плечо на себя так, чтобы он перевернулся.

А на лице ни кровинки у него.

Дрожащими руками я ощупала шею, пытаясь найти сонную артерию, или что там, как правильно ищут-то?

Приложила два пальца, желая услышать заветные удары и биение сердца:

В ушах стоял такой гул, что я абсолютно не слышала, как кто-то что-то крикнул с первого этажа, как взметнулись по лестнице несколько пар ног.

Как кто-то со спины окрикнул меня.

Я ничего этого не слышала.

Я смотрела на бледное лицо мужа и понимала, что я его убила.

31.

Я стояла в таком шоке над Альбертом, что не могла ничего с собой поделать, поэтому, кота меня перехватили за талию, попытались оттащить, я, словно тряпичная кукла, повисла на руках.

– Что здесь случилось? – Спросил мужчина, сдвигая маску-балаклаву с лица.

Я помнила, как выглядят сотрудники охранного агентства, у которых мы обслуживали дом, но все равно сначала несколько раз моргнула.

– Вот ворота муж вынес.

– То есть это был ложный вызов? – Спросил мужчина и второй охранник подошёл к Альберту, попытался нащупать пульс, нахмурился.

– Скорую надо вызвать, – бросил он в сторону, а у меня холодный пот на коже выступил.

– Нет, это бывший муж.

– То есть вызов был не ложным?

– Он... Он полез с руками. Я схватила лампу. – Едва шевеля языком, произнесла я. – Полицию успела вызвать.

– Как давно?

– Как только сработала сигнализация.

Мужчина нахмурился, посмотрел на часы.

– Время прибытия восемь минут, ментов ещё дольше ждать.

В непонимании я осмотрела всю спальню. Сотрудники охранного агентства медленно стали выходить.

– А что мне теперь делать?

– Ждать полицию. – Кивнул мужчина и заметил: – И скорую.

Я осмотрелась, пытаясь понять, что же в итоге произошло, как правильно в этих ситуациях работать. Я знала, что, если происходит ложный вызов, просто выплачивается штраф по результатам текущего месяца, когда приходит счёт на оплату. Один раз так произошло, что не сработала ключжарта, и сигналка продолжала поступать на номер охранного агентства и тогда также приехали сотрудники чопа, а я ещё стояла на кухне, мыла посуду, а один из сотрудников был в маске и в каких-то больших очках и с оружием. Тогда они просто все уточнили и уехали.

А сейчас что должно было быть?

Какие сейчас действия?

Но я не успела ничего понять, потому что следом приехал наряд полиции.

Меня снова куда-то отодвинули.

Тут же появилась скорая.

Фельдшер наклонился к Альберту.

– Все в порядке, все в порядке. – Произнёс мужчина и закрыл чемоданчик. —Алкогольное опьянение.

– НУ, я его ударила лампой, – тихо произнесла я, и врач, наклонившись, ещё раз посмотрел на Альберта.

– Крови нет, сотрясение выясним в больнице.

Я зажала ладонями глаза не зная, как ещё в этой ситуации реагировать, у меня что-то спрашивали полицейские, пытались составлять протокол, но я была настолько не в себе, что даже не понимала, что происходило поэтому, когда появилась каталка, на которую с трудом один из чоповцев вместе с фельдшером и водителем скорой погрузили Альберта, я дёрнулась в сторону шкафа, натянула спортивные штаны, поверх сорочки накинула худик. И побежала за ними вниз, мне давали подписать какие-то протоколы, я везде ставила подпись, не глядя, потому что не понимала, что теперь будет.

Меня даже не спросили ни о каком заявлении, ни о чем не спросили, что произошло, они все это списывали на бытовую какую-то драку, что ли.

А мне было так страшно, я никогда не попадала в такие ситуации, поэтому, когда дверь хлопнула, защёлкнулся замок, я быстрее залезла в машину скорой.

Альберта привезли в городскую больницу, врач осмотрел, пощёлкал пальцами Альберт начал приходить в себя, а я стояла и захлёбывалась слезами.

А позже поставили какую-то капельницу, и я тут же оплатила отдельную палату, потому что не представляла, что там будет дальше, а истерика накатывала с каждым разом все сильнее и сильнее. Мобильник в руке просто пылал от того, что мне писала Зина, мне звонил Гордей, я ничего не могла сейчас сказать.

И только когда Альберта перевели в палату, медсестра, зайдя внутрь, тихо спросила.

– Вам помощь не нужна?

Я перевела на неё заплаканные глаза и покачала головой.

– Вы уверены?

Я затравленно кивнула несколько раз, потому что не представляла, что вообще может быть из этой ситуации.

Я просидела, наверное, всю ночь в кресле напротив койки Альберта.

Когда рассвет начал тускло блестеть за окном, Альберт поморщился, взмахнул рукой, срывая новую капельницу.

Я знала, что его капают, чтобы привести в чувство и капают то, что выводит алкоголь. Я не думала, что у него была белая горячка, да, ему до этой белой горячки пить и пить в нём, блин, сто с лишним килограмм живого веса, явно четыре бокала вискаря на дне рождении внука не могли сыграть такую фатальность. Но я же не знала, сколько он потом выпил. Я же не знала, что его так переклинило, что он вынес машиной ворота.

– Какого черта? – Хрипло спросил Альберт, поднимая руку и пытаясь зажмурить глаза.

Я всхлипнула, и здесь он перевёл на меня уже более осознанный взгляд.

– Ален, что случилось?

А у меня губы тряслись.

– Я вчера конкретно перебрал, да?

Не могла ничего сказать, что я ему должна была сказать? Да, по идее, все так и было, но я зачем-то медленно встала.

Ноги кололо иголочками от того, что мышцы сводило судорогой периодически.

Я медленно встала и подошла к койке, стянула с плеч бежевый худик, оставшись в сорочке с рваными лямками.

Губы тряслись, по щекам бежали слезы.

Капали на грудь, оставляя тёмные влажные следы.

Я сбросила худик с плеч прямо на пол и стала медленно поднимать сорочку вверх.

Я её поднимала до тех пор, пока не показался живот, а на животе красно-буроватые пятна от его пальцев.

– Ален... – Хриплым низким голосом с нотами паники произнёс Альберт, а у меняещё сильнее задрожало все тело.

Я поднимала сорочку ровно до груди, чтобы он все видел, чтобы видел то, что он натворил.

– Ален, я не мог…

И на этой фразе меня прорвало.

Я запрокинула голову назад и заскулила.

– Ален, ты же не хочешь сказать, что я тебя изнасиловал? Ален? Аленушка.

32.

Я стояла, смотрела на Альберта. И меня выворачивало.

Ненавидела.

За то, что отключиться посмел. До чёртиков меня перепугал.

За то, что ворота вынес. Напал, сорочку порвал любимую.

Изнасиловать хотел.

– Ален. Ален, пожалуйста, скажи мне, что я не успел, – хрипло произнёс Альберт, пытаясь сесть на кровати, но у него не вышло, потому что зацепился рукой за капельницу и чуть не опрокинул на себя стойку. – Алёнушка, родная моя, любовь моя, девочка моя, скажи мне, что я не успел! – с какой-то хмельной паникой, граничащей с истерикой произнёс Альберт и протянул ко мне свою руку.

Я сделала шаг назад, плакать не переставала.

– Ален, я не мог же, нет. Да, бухой был, но не настолько, чтобы против силы тебя взять. Я бы скорее приехал и уламывать тебя, начал мурлыкать. Да не мог я такого сделать, Алёна. – Быстро, сбивчиво говорил Альберт, а я качала головой, чтобы понял, что мог.

– Ворота.

– Ворота вынес, помню, твою мать, как ворота вынес, помню. Все помню, взбесило, что с этим мелким уехала, сбежала от меня, бросила меня, одного меня бросила, думал, приеду поймаю эту тварь за шиворот нахрен выкину из дома, чтоб никто не смел к тебе прикасаться.

Я облизала губы, нижняя треснула прям посередине, и противно кровила при каждом касании языка.

Больно было, и кислый металлический привкус в рот попадал.

– Но я не думал, я не собирался. Ален, я не собирался. Бешеный был, да, звонил, ‘долбил в домофон. Потому что ключи, твою мать, найти не мог. А ты не открывала.

Я думала, занята так, что не открываешь. Но я не думал. Я не планировал!

Альберт часто сглатывал, как будто бы вот-вот его стошнит.

– Алёнушка, скажи, пожалуйста, что я не успел, ну пожалуйста, я тебя умоляю, ножом режь меня, только скажи, что не успел.

В глазах лютое отчаяние, настолько явное, что у меня от этого только слезы сильнее текли.

Кобель проклятый.

Господи, я его так любила, все дерьмо, которое было у нас с ним вместе, пережила.

Мандарины эти чёртовы вспомнила. И когда первые деньги появились, он повёз меня в Москву гулять, покупки делать. Размахивал кошельком хмельно, пьяно. Со всей открытой душой.

Я же все помнила.

Я помню каждую клеточку его тела, на ощупь даже помню, пальцы чувствовали касание. Помнила, как он, засыпая, начинает посапывать, а потом храпит.

Я без этого чёртова его храпа первые месяцы с ума сходила. В какой-то глупости наивной сама себя корила – вот надо было, Алёнка, записать, что Альберт храпел по ночам, сейчас бы легче было засыпать.

Я твою мать, его так любила.

Что света белого не видела без него.

В рот ему заглядывала.

– Алёнушка, Алёна. – Альберт все-таки дёрнулся с койки, постарался сесть, но его повело. Он схватился жёсткими пальцами за край кровати выровнялся, а я сделала шаг назад, наступила беговыми своими кроссовками, в которые по инерции вступилась в коридоре на худик. И прикрыла глаза. – Ален, я не хотел.

Ален, прошу тебя, Алёнушка, честное слово, я не хотел. Я, правда, не хотел. И я взбесился. Я думал, что он где-то дома, а ты с ним. А я ж тебя люблю. Я же не хотел, чтобы кто-то с тобой.

Кто-то со мной – он не хотел, а то, что кто-то с ним, ему было нормально?

Душу мою над огнём жарил, изгилялся полгода, как только мог заботу свою хреновую предлагал пока я подыхала среди дорогой посуды, льняных салфеток и чёртовых растений.

Заставляла себя, вставала, шла в теплицу, а хотелось лежать, кричать.

– Алёнушка, пожалуйста, я тебя умоляю. Просто скажи мне, что я ничего тебе не сделал. Просто скажи, что я неудачно подхватил тебя.

Я шмыгнула носом, он вообще не дышал, в голове столько шума было, что я не была уверена, что достаточно хорошо понимаю все, что сейчас нёс Альберт.

– Ален, я же помню, что я в сознании был, а когда понял, что с тобой никого, я вдруг решил, что вот он, мой шанс. Я приехал. Ты дома сонная, мягкая. Одна, значит не предала, значит ты моя Алёнушка. – Чуть ли не простонал Альберт и оттолкнулся от кровати, сделал шаг и стал медленно опускаться на колени. —Алёна, Алёна, Алёнушка.

Он протянул руки, чтобы схватить меня за талию, но я ещё раз сделала шаг назад.

– Ален, пожалуйста, я тебя умоляю, хоть слово произнеси.

Я произнесу, я однозначно произнесу такое, чтобы раз и навсегда одним ударом, как он меня полгода назад.

Я произнесу, честное слово.

– Ты отдашь мне половину своего бизнеса. Никакие твои подачки в виде содержания мне не нужны, я этот бизнес строила с тобой, я работала с тобой. —Говорила медленно, а у самой голос дрожал, и взгляд был пустой, я даже не смотрела на Альберта, чтобы не сорваться.

Настолько пустой взгляд, стеклянный, как у мертвеца.

– Ты забудешь дорогу к моему дому. Ты забудешь, что когда-то был женат. Ты забудешь, что у нас с тобой есть дети, дети теперь есть у тебя и у меня по отдельности. Не будет никакого заехать на обед, и почему вы не позвали меня на ужин. Не будет ничего из того, чем ты мракобесил все эти полгода.

– Алёнушка, Алёнушка. – Потянулся ко мне Альберт, но я опять отступила.

– Ты, если будешь видеть меня на дороге, перейдёшь на другую сторону. Если вдруг захочешь мне позвонить, позвони своей Элле. Если вдруг тебе когда-то покажется что я вдруг снова твоя, ты вспомнишь о том, как я визжала под тобой чтобы ты меня не насиловал! Помни об этом, Альберт, и не забывай, что побои и факт изнасилования я сейчас поеду и сниму. И в любой момент заявлю на тебя.

33.

Шаг за шагом я выходила из палаты, в какой-то момент растерянно наклонилась, подхватила худик.

Альберт стоял, расширенными от ужаса глазами смотрел на меня, я только качала головой.

Нет, нихрена, точку ставила здесь и сейчас, к чёртовой матери, все, что было!

Я головой понимала, что факт насилия не будет доказан, но мне хотелось, чтобы он верил в то, что он все-таки это сделал.

Сделал, и теперь логично, что я его не видеть, не слышать не могу и не хочу.

Выскочив в коридор, я налетела на медсестру с врачом.

– А что у нас капельница закончилась? – Спросила строго женщина моего возраста, а я пожала плечами, обогнула их и медленно пошла по коридору пока не добралась до лифта.

Спустилась, вышла на улицу, накинула на плечи худик, застегнула до горла, вытащила мобильник, вызвала такси.

– Что ж вы с одной больницы в другую?– Спросил таксист, хмуро глядя в зеркало заднего вида, я пожала плечами.

– Пушкина, тридцать два, – произнесла, я подтверждая, что да, мне нужно в больницу.

Я приехала в частный медицинский центр, в травмпункт не могла идти со своими синяками, потому что они вызовут ментов, а мне надо было только зафиксировать свидетельства побоев. А в частной клинике это все быстро осмотрят и запишут без какой-либо привязки к тому, что будут вызывать ментов.

Я не знала, конечно, наверняка, но я точно знала, что в травмпункте обязательно вызовут полицию, но мне сейчас это было не нужно.

Я не хотела сейчас ломать всю эту историю, которую обдумывала, сидя в палате.

Нет, пусть лучше он каждый раз вздрагивает и боится то, что я могу вытащить все эти документы и обнародовать их.

Врач дежурной смены зашёл в смотровой кабинет, я медленно стянула с плеч худика.

– А вы заявление писать будете?

– Мне надо, чтобы вы просто зафиксировали факт причинения вреда.

– Мы частная клиника. Наши записи не будут рассматриваться в суде никаким образом.

– Я знаю.

По факту мне нужно было просто, чтобы у меня были эти записи, чтобы каждый раз, если Альберт задумает снова появиться в поле моего зрения, тыкать его носом в них. Я объективно понимала, что приеду в травму на меня посмотрят, как на дуру и скажут, что они, конечно, вызовут ментов, но менты ничего не будут делать, потому что пара синяков на жопе и на животе не равно изнасилование.

Поэтому хотя бы так, хотя бы чисто для Альберта.

Осмотр длился полчаса.

Потом я, набрав в грудь воздуха, снова вызвала такси и на этот раз поехала домой.

Печальные ворота валялись на газоне, и я отвела взгляд в сторону.

– Ничего себе у вас здесь.

– Да, праздник был. – Вяло ответила я таксисту и, добравшись до тропинки, которая вела к дому, вышла из машины, посмотрела, как такси выруливает со двора, и покачала головой.

Зайдя в дом первое почему-то, что я сделала, была заявка в обслуживающую компанию, чтобы приехали поставили новые ворота.

Когда сообщение улетело на почту; я тяжело вздохнула и закрылась на все замки которые были.

Медленно прошла через затоптанный зал.

Отодвинула тюль и посмотрела на террасные двери. Вытащила ключи с полки.

Мне мало было просто замков, пусть ещё и на ключ будет все закрыто.

Оглядывая всю разруху, которая была в доме, мне аж становилось плохо. А поднявшись наверх, мне совсем стало дурно.

Спальня.

Чертова спальня.

Вместо того чтобы зайти в неё, я потянула дверь на себя и захлопнула, отрезая себя от воспоминаний. Медленно прошла в гостевую. Откинула плед с края кровати, села, а потом поняла, что не усну, и вернулась на этаж, зашла в общую ванную, включила воду – кипяток, натирала себя до красноты, до жжения, до содранной кожи.

Какой же он дурак, какой же он козёл, как он мог.

Я не представляла, как он мог, что это у него было, помутнение или что…

Он же как будто бы не помнил, но если он поверил мне по поводу изнасилования, значит, он реально не помнил.

Как таких идиотов свет носит?

Господи, как я с таким идиотом столько лет жила.

Да не сахар там характер и не мед.

А перец кайенский вперемежку с грузинской аджикой.

Самодур. С нотами нарциссизма.

Он даже уйти по-человечески не мой.

У меня есть там любимая женщина, а ты любовница.

Так хер ли сейчас ездит, ворота выносит женщине, которую он не любит?

А любви там не было, было чувство собственничества, хотелось, чтобы старая ненужная жена сидела и подыхала в запертом поместье, а он бы такой приезжал, как свет в оконце, и она бы на все соглашалась, только бы снова ощутить вкус жизни.

А старая ненужная жена оказалась вдруг не старой и очень сильно нужной.

Детям, общественности, мужчинам.

Я вышла из ванной, посмотрела косо на часы – начало девятого. Содрогнулась, понимая, что пойдёт день наперекосяк.

Вытащила мобильник.

Отключила.

Ложась в постель, я уже знала, что, как раньше теперь не будет, не может, а по-новому.

А по-новому я придумаю, как сделать обязательно.

Ведь не зря я целые полгода вытравливала его у себя из сердца.

34.

Зина приехала накануне полудня, когда я, промучившись несколько часов то ли сном, то ли бредом все же встала и стала потихоньку убираться на первом этаже.

Совсем не видела, что Альберт снёс с маленького преддверного столика вазочку с записками для гостей. Милые, ничего не значащие конвертики, в которых лежало по леденцу. У вазы раскололся бок. А записки лежали ровным слоем у подножья столика.

– Это что здесь? Это что? – Заикаясь, произнесла Зина, заходя в дом.

На улице работали двое мужчин, они привезли сайдинг и пытались в старый каркас запихать новое железо.

Я смотрела на это с долей скептицизма, а счёт приложила к письму, которое отправила электронкой Альберту, пусть оплачивает.

– Это отец. – Произнесла я, вытаскивая швабру из ведра. Прошлась по второму кругу в изножье лестницы и подняла глаза на дочь

– Мама, что произошло? – Вздохнула Зина, прикладывая ладонь к губам.

– Ничего особенного, отец приехал ночью. Вынес ворота, вынес дверь.

Изнасиловал меня, я его ударила, он отключился, и сейчас он в больнице.

Зина взмахнула рукой, ища где-нибудь поблизости стул, но промахнулась мимо маленькой газетки. И чуть не загремела на пол.

Я не собиралась ничего скрывать.

Если Альберт считал, что мне у меня язык не повернётся сказать всю правду, то он глубоко ошибался.

Я если сейчас промолчу, то ещё через полгода он приедет и доделает своё дело до конца.

И ладно, если он просто изнасилует, а не грохнет меня в пылу вот такой вот горячки.

– Мама, мама. – Тихо прошептала Зина и закачала головой. – Мамочка, моя Мамочка.

Она потянулась руками ко мне, но я прикусила губу и покачала головой.

– Поэтому теперь у вас есть отдельно мама, отдельно папа, никакой игры в счастливую семейку Флинстоунов больше не будет.

– Мама, он что, действительно, мам? – Затряслись губы у Зины.

Я не стала ничего говорить, отвернулась и пошла на кухню.

Зина медленным шагом следовала за мной.

– Мам, как он мог? Ну, он же, я не знаю.

– Увидишь, спроси, утоли своё любопытство.

Я всучила дочери стакан с водой, и она, клацая зубами по стеклянному ободку, жадно все выпила. Вернула посуду и глаза зацепились за следы пальцев на моём запястье.

И у дочери бешено забилась венка пульса.

– Мамочка, – тихо произнесла она, стараясь прийти в себя, но я только скривила тубы и мотнула головой.

– Не надо никаких мамочка, не надо никаких папочка, я тебя умоляю. Мне изначально эта идея казалась бредовой, что отец пытается каким-либо образом, всеми возможными путями создать иллюзию того, что ничего не было. Все было, мы развелись, у него есть другая женщина, которая от него беременна. Пусть он теперь этим и занимается.

– Ты на него заявление написала?

– Напишу! – Произнесла я строго и отвернулась. Мне только жалости сейчас чужой не хватало. Ненавидела. Жалость всегда пахла первыми нарциссами и какой-то брагой, которая автоматически убивала весь цветочный аромат.

Я развернулась к дочери спиной убирая в посудомойку стакан, и в этот момент Зина качнулась, обняла меня со спины и уткнулась носом между лопаток.

– Мамуля, милая моя мамочка. Мам, ну я не знаю, ну, может быть, тебе съездить куда-то отдохнуть или ещё что-то.

Меня почему-то очень больно во всей этой ситуации всегда резала тема того, что как бы дерьмово мне не было от дочери я ни разу не услышала фразу: «мамочка, ну ты приедь, хотя бы на недельку поживи у меня».

– Нет, Зин, спасибо. У меня здесь очень много дел. Послезавтра у меня эфир на телевидении. Поэтому давай ты как-то сопли соберёшь. И не будешь ходить и сетовать на то, что, как такое могло произойти. Это произошло как раз-таки закономерно, это произошло, потому что кто-то охамел от вседозволенности, кому-то очень скучно живется, поэтому давай мы с тобой как-то сейчас выйдем из этой петли разговора. И обсудим то, из-за чего ты приехала.

– А я просто приехала, потому что ты трубки не брала.

– А зачем ты мне звонила?

– Сказать, что папа в бешенстве, вечер до конца не досидел, собрался, уехал.

Злой как черт.

– Ну вот а я уже спала, когда ты мне звонила, поэтому я не знала, что он злой, как черт, поэтому я, как идиотка, пыталась его успокоить. Я, перепугавшись, думала, что у него белая горячка, что он сошёл с ума, что что-то не то произошло у него и как идиотка, вместо того чтобы первой попавшейся вазой зарядить ему в голову, я его пыталась успокоить. Но успокаиваться, как ты понимаешь, он не собирался.

Я развернулась в кольце рук дочери и посмотрела ей в глаза.

– Так что давай. Мы не будем на этом заострять внимание. Если хочешь, мы можем с тобой попить чай. Я вытащу земляничное варенье домашнее.

Я специально старалась говорить на отвлечённые темы для того, чтобы сейчас ещё и при дочери не рассопливиться и не увидеть в её глазах вот этого сочувствия.

В жопу сочувствие, сочувствие, оно не так проявляется, не грустными глазками.

Сочувствие проявляется хотя бы элементарно тем, что не делается постоянно больно, не вспоминается постоянно о том, как было хорошо, пока вы с папой были вместе и как плохо сейчас, но ты посмотри, присмотрись, может быть, папа не такой плохой, видишь, он же за тобой бегает, значит, он тебя любит.

Только у меня любовь не вязалась с беременной девкой.

Зина осталась на чай, и достали варенье.

Оно сверху засахарилось. Но земляники всегда почему-то катастрофически мало, и это варенье в нашей семье ценилось на вес золота, поэтому каждая из нас сидела давилась, но ела. А когда я наконец-таки отправила Зину домой то на корне языка расплылся вкус прогорклого масла.

Наверное, я так ощущала отчаяние.

Но надолго его не хватило, потому что звонок Насти привёл меня в чувство.

– Ален, ну ты как, как погуляли? Слушай, надо обсудить детали эфира. Ты же не передумала, правда?

35.

Я не передумала.

– Настя, все будет хорошо, – произнесла я и вздохнула, присела на стул и полубоком развернулась к террасной двери. Из неё было видно, как рабочие все-таки выгнули в нормальном направлении арматуру и теперь спокойно составляли сайдинг в пазы.

– Отлично, – с какой-то заминкой произнесла Настя, как будто бы пытаясь разобрать, что у меня там в голове– Ты какая-то сдавленная, у тебя все в порядке и сегодняшний утренний сторис всего три штуки вместо обычных пяти.

– Вечер. И конкурсы интересные были... – Настя хохотнула, не понимая, то ли пошутила я, то ли честно призналась, но продолжила.

– Ален, там хотят завтра на эфире готовить тыквенные оладьи с сиропом топинамбура. И овсяную кашу с вялеными яблоками и штрейзелем. Ты как на такое смотришь?

– Отлично, – пожала я плечами, понимаю, что по факту всем будет абсолютно наплевать на рецепты определённых блогеров, зовут в передачи для того, чтобы задать провокационные вопросы, я была к ним готова, тем более я понимала, что после выхода шоу уже не останется никаких вопросов ни у друзей, ни у знакомых, все будет идти, так как должно было идти с самого начала, все будут воспринимать теперь нас в обществе с Альбертом как бывшего мужа и жену.

И в контексте того, что произошло, мне это было на руку.

Настя поблагодарила меня, рассыпалась ещё раз в восхищениях по поводу вчерашнего мероприятия и быстро положила трубку, а я ближе к четырем часам дня написала Петру Викторовичу:

Это был мой личный юрист, с которым я связывалась по вопросам своего блога и вообще всего, что не относилось ни к работе Альберта, ни к семье, я все-таки считала, что жёнам и мужьям необходимо иметь собственного бухгалтера, юриста и так далее, чтобы не возникал конфликт интересов у специалиста.

– Что такое Алёнушка? – Пётр Викторович был возрастным седовласым мужчиной с оравой внуков и чудесной женой домохозяйкой. Мы сотрудничали с ним ещё до того, как у меня появился блок, и поэтому были достаточно в хороших отношениях, и даже ситуацию с тем, как завершался развод с Альбертом, Пётр Викторович тоже контролировал. Хотя и предлагал сразу подать исковое на раздел имущества.

– Добрый день, – мягко произнесла я. – Как Мария Степановна, она в этом году уже заказала гортензии? – начала с ничего не обязывающей беседы я.

– Да, ты представляешь, этот раз не было в Гринн Центре тех, которые она собиралась сажать, пришлось заказывать из Москвы. Вот недавно только приехали, ещё не отошли, ещё стоят в контейнерах, но ветки вроде хорошие.

– Я рада, – улыбнулась я и заметила: – если что, я могу приехать, помочь рассадить.

– Было бы замечательно. Тем более она так ждёт тебя с новыми рецептами.

– Отлично, тогда обязательно увидимся.

– Ну так что, ты позвонила? – Спросил мягко Пётр Викторович, и я закусила губу.