Текст книги "Все началось с развода (СИ)"

Автор книги: Анна Томченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

–Налажу. – Ответил Макс и уставился на меня. Замерев в этой нелепой ситуации первое, что я спросила, было про чай.

Но Макс, подозревая, что его и так пока весь Митин автопарк не будет отремонтирован не выпустят из дома, отказался.

И тогда я стала собирать со стола.

– Ален, вы меня угостили. А как насчёт меня?

– Вы тоже умеете готовить? – произнесла я, скосив глаза на Максима.

– Нет, вы что? Я просто знаю чудесные места нашего города. Можем как-нибудь выбраться поужинать?

– Я стараюсь никуда не выезжать после шести вечера, ну там старческие кости ломит... – фыркнула я.

– Тогда пообедать?

– А в обед обычно я работаю.

– Я бы предложил завтрак, но подозреваю, схлопочу по морде, – усмехнулся Макс, и я вскинула бровь.

– Вы так самонадеянны.

– А вы очень чудесны, и я не вижу никаких ограничений для того, чтобы нам не провести время вместе. Я же вас не в постель тащу.

– Конечно, мы же уже выяснили, что трахаться нам не о чем с вами, – произнесла я и улыбнулась.

– Ален... – Макс сделал шаг ко мне и поставил чашки на фартук раковины. —Это, конечно, очень спорное утверждение. – Заметил Макс и сузил глаза.

Он приблизился, провёл кончиком безымянного пальца мне по груди.

А потом посмотрел в упор и невинно произнёс:

– Сахарная пудра.

41.

Макса я выпроводила буквально через сорок минут.

Во– первых, я не любила, когда распускали руки в связи с последними событиями, а во-вторых, привёз ребёнка, и ладно.

Мог бы не оставаться вообще на чай.

Ближе к одиннадцати вечера в Мите проснулся голодный дракон, и запросил мясо и зрелищ. Зрелища заключались в просмотре какого-то канала, а мясо мы решили заменить рыбой. После того как сытый Митя отвалился от стола, словно маленький клопик, я решила, что все, пора готовиться ко сну. И несмотря на то, что за неделю я много всего сделала, спальню я так и не открыла.

– Ба, почему мы здесь? Тут же нет ванны, – вздыхал Митя, переодеваясь в моей гостевой.

У него была своя спальня, но он как-то не особо один ночевал, только когда приезжали они все вместе с семьей, а в остальное время Митя прекрасно спал со мной.

– НУ, так получилось, там постель не поменяна.

Митя тяжело вздохнул, и я понесла его купаться. После душа внук в своём длинном полотенце сидел на кровати и дрыгал ногами. Потом тяжело вздохнул и поднял на меня печальные глаза.

– Бабуль, а все на меня злятся, да?

– Родной, в чем дело? – Присела я на корточки и стянула у Мити с головы капюшон, потрепала влажные кучеряшки и провела пальчиком по щёчке. Митя вздохнул.

– Деда, деда, уже столько времени меня не забирает, и ты только один раз меня забрала. Наверное, все на меня из-за чего-то злятся, а я не знаю из-за чего. Я плохо себя вёл, да?

У меня сердце кровью обливалось.

Не было ничего паскуднее, чем малыш, который не понимал, что происходило, и по инерции он во всем винил себя.

– Зайка моя, ну что ты за глупости говоришь? Как ты можешь кому-то не нравиться? Как может кто-то на тебя обижаться? У деда просто сейчас очень сложный период. Деда немножечко болеет. Я его отвозила в больницу, но деда уже выздоровел и скоро появится. Скоро заберет тебя.

В последнем я, конечно, очень сильно сомневалась, потому что если при здравом уме и трезвой памяти Альберт умудрялся скинуть Митю на свою Эллочку, то сейчас с больной головой и явно перекаченным алкоголем мозгом у него даже на такое легкое занятие потребуется очень много умственных усилий.

– А я, ну, сам понимаешь, тут как бы деда, потом по работе. Ты же видел, что меня по телевизору показывали.

Митя шмыгнул носом и кивнул.

– Ты ни в коем случае не должен думать, что что-то это из-за тебя. Ты самый чудесный малыш, ты же единственный малыш в нашей семье, поэтому мы тебя все безмерно любим.

– Но никто не забирал меня.

– Ну давай мы с тобой договоримся, что если ты действительно сам этого хочешь, а не потому, что мама тебя отправляет, то ты будешь звонить мне и сразу говорить о том, что забери меня. Давай так договоримся?

Митя ещё раз шмыгнул носом, провёл ладонью под ним и кивнул.

– Аты, правда, на меня не злишься? – Спросил перед самым сном Митя, тыкаясь мне в плечо носом, я запрокинула руку, притянула к себе внука, и он прижался ко мне так, как это любил делать Гордей. Клал голову на плечо и сопел мне в ухо своим маленьким носиком.

– Родной, я вообще не могу на тебя злиться, ты же самый прекрасный малыш. Ты же у меня такой хороший, ты такой весёлый. А самое главное ты безумно добрый, как на тебя можно злиться, радость моя?

Я чувствовала, что Митю что-то тревожило, но он, вроде бы успокоившись, начал подрёмывать, я гладила его по спине и слегка похлопывала по попе, чтобы покрепче уснул. Сама лежала и думала о том, что из-за одного поступка самодура старого страдают не только дети, но и по факту внуки, и поэтому, ну что мне оставалось делать?

Я только сильнее злилась.

Утром Митя был не в настроении, и из-за этого я даже пропустила утреннюю выкладку сторис. Внук ходил, натыкался на углы и вообще вёл себя максимально неконтактно.

В этот момент материнское сердце дрожало, хотелось позвонить Альберту и нарычать на него, что он полоумный осел, который не замечает ничего, кроме своих проблем, и в этом своём неведении он умудряется в геометрической прогрессии создавать проблемы другим.

НУ нет, я не стала ничего такого делать.

Зина звонила, спрашивала, как Митя и что у нас вообще по делам.

– Он очень странный. Ты заметила, что он думает, будто бы на него кто-то обижается? Это вы что-то с Даней не так сказали?

– Нет, мам, ты что, как ты могла такое подумать?

– Но он мне говорит о том, что если деда его не забирает, я его не забирала неделю, то, значит, на него все обиделись. Признавайтесь, кто у вас там такой языкатый, что вложил это дерьмо в голову внуку.

– Мам, ну я не знаю. Таких разговоров вообще не было. Он даже не спрашивал почему его не забирают:

Я тяжело вздохнула, не нравились мне такие ответы, меня вообще эти ситуации больше раздражали.

– Но в остальном все у нас хорошо.

– Я рада. Митя ещё сегодня у тебя останется или как?

– Пусть останется, я попробую с ним ещё поговорить.

Но ничего другого выяснить не удалось.

Митя пыхтел, как ёжик. И не поддавался ни на какие разговоры.

К обеду следующего дня Даня сам заехал за сыном и рассыпался в благодарностях.

– Спасибо огромное. Очень выручили тут с поездкой стараемся подбить все дела как можно быстрее и оптимальнее. И тут ещё новые контракты, поэтому я немного в запаре, а Зина тоже особо не может крутиться и выворачиваться.

– Да, все хорошо. – Произнесла я, прикусывая губы.

– Главное, чтобы у тебя, мам, все было нормально, а то все равно некомфортно, что какое-то недопонимание в семье висит.

– Угу – заметила я и, поправив на Мите рюкзак, проводила детей.

После обеда я выехала к Петру Викторовичу, рассадила гортензии с его женой и вернулась домой ближе к четырем.

Когда я уже загнала машину на территорию участка мне пришлось выйти, потому что у калитки на почтовом ящике был оборван замок.

Сигналка не сработала, значит вероятнее всего, это было, когда переустанавливали ворота.

Я застыла, собираясь вытряхнуть из ящика всю почту, и в этот момент мне со спины донеслось.

– Алена, Алена! – голос нервный, женский.

Я медленно обернулась, потому что не узнала, кто мог меня так звать.

И в следующий момент нахмурила брови.

– Алёна!

Беременная женщина, выбравшись из темно-синего паркетника, перебегала дорогу мне навстречу.

42.

Я скептически изогнула бровь и качнула головой, намереваясь открыть калитку и зайти на территорию участка.

– Алёна, подождите, подождите, – задохнувшись бежала.

НУ, наверное, Элла.

Другой беременной у нас в наличии где-то тут не бывало.

Я сложила руки на груди, придерживая в одной из них стопку из писем, и покачала головой.

– Алёна, Алёна, здравствуйте, я вам звонила.

То, как я вздохнула, можно было сравнить разве что с дыханием огнедышащего ящера, потому что я не понимала, какого черта беременной любовнице моего мужа необходимо от меня.

Скажу больше, я свято верила в то, что беременная любовница мужа и бывшая жена это люди с разных планет, и в принципе точек пересечения ни по каким осям у них быть не может.

– Алёна, Алёна, вы не отвечаете на мои звонки. Походу меня вообще заблокировали.

НУ, предположим, заблокировала.

НУ что меня теперь за это казнить?

– Ален, я понимаю, что, ну, моё появление это вообще очень странно, и мой звонок, конечно, очень странный, но я действительно хотела найти какой-то общий язык, потому что я прекрасно понимала, что вы для Альберта все равно остаётесь до сих пор той величиной, которую он будет по определению всегда брать в расчет.

– затараторила Элла, стараясь до меня донести что-то до того момента, как у меня сдадут нервы, и я скроюсь за калиткой.

– Для начала не мешало бы представиться. – Сказала я, вздохнув, и поняла, что, видимо, тут дело не до хороших манер, с учётом того, как тараторила Элла.

– Простите. Меня зовут Элла, я…

– Любовница моего мужа, – закончила я специально сделав на этом провокацию.

А как ещё называется женщина, с которой он по факту изменял законной супруге, но при этом никоим образом не зарегистрировал отношения до сих пор.

По лицу Эллы, которое сейчас было в связи с беременностью, немного одутловатым, скользнула тень презрения, но она все же проглотила эту колкость.

– Вот вы знаете меня, я знаю вас но, не испытываю радости от этого знания, —честно выдала я и покачала головой – Вы зачем-то определённым ехали, все-таки передать белье Альберту или как?

– Какое белье? – в непонимании нахмурилась Элла и покачала головой. – Ален я понимаю, что я вообще не имею права находиться здесь и разговаривать с вами, потому что отдаёт это бредом.

– Да, – согласилась я, выбешивая ещё сильнее Эллу, и качнула головой.

– Да, я все это понимаю, но я бы никогда не обратилась к вам, если бы не была на ‘самом деле в такой дурацкой ситуации.

– Какая дурацкая ситуация у вас? Может быть, вы увели женатого мужчину из семьи? Вы забеременели от него, вы, так понимаю, со дня на день родите, но при этом вам необходимо зачем-то общаться с его бывшей женой, и я даже не знаю, от кого поступило предложение, чтобы бывшая жена переехала и все стали жить дружной шведской семьей.

– Ален. Я понимаю, как это бредово звучит, но я действительно не представляю, что делать с Альбертом. Одно дело, когда это человек, который находится в семье, он с радостью и счастьем приходит к своей любовнице, ищет там какую-то отдушину, получает какие-то эмоции. Но совсем другое дело, когда это человек, который ушёл из-за любовницы, из семьи, и при этом он.

– Он недоволен, – закончил я за Эллу, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на раздражение и злобу.

– И я понимаю, что все это не так. То есть это какой-то переломный момент, что ли, и я действительно всеми силами стараюсь балансировать на этом участке, чтобы не потерять и хорошего расположения Альберта и при этом не выглядеть в его глазах злобной разлучницей.

Я молчала, что я ещё могла на это сказать?

НУ, как бы она, в принципе, логично действовала.

– Но, Ален, я не знаю, что делать. Он больше недели не просыхает. Он не отвечает на звонки, я не могу его нигде найти. Он не приезжает в городскую квартиру, он сбрасывает меня постоянно. Когда я все-таки до него дозваниваюсь, он что-то мычит нечленораздельное, я не знаю, где он находится. Я не знаю, появляется ли он на работе или как-то ещё. Я действительно, я сейчас нахожусь в таком состоянии беспомощности, что, ну, на самом деле, это самый крайний случай ехать к бывшей жене любовника для того, чтобы понять, что происходит.

– Я тоже не знаю, что происходит. – Спокойно ответила я и продолжила: – Вы, когда уводили это счастье из семьи, вы разве не догадывались, что за любым сильным мужчиной стоит терпеливая женщина, стоит и, как водится, чаще всего, брюзжит.

Элла тяжело задышала, обхватила отёкшими руками живот, стараясь приподнять его, а я вспомнила это дурацкое чувство, когда безумно тянет поясницу и Альберт в такие моменты, когда я ходила, что с Зиной беременная, что с Гордеем, приподнимал мне живот, чтобы я хотя бы дышать могла нормально, потому что, блин, Альберт здоровый, как медведь, и дети у нас, соответственно, рождались точно такие же крупные. Поэтому ходила я беременная достаточно массивной, у меня живот, как лоджия, выдвигался вперёд.

Я прикусила губу, понимая, что воспоминания молодости резанули по сознанию с такой силой, что хотелось взвыть.

И взвыть хотелось, потому что рядом, напротив, стояла женщина, которая сейчас находилась в той же ситуации, что и я когда-то.

– Ален, я...Я, честное слово, я, может быть, где-то на уровне подсознания все это понимала. Но, Ален, что мне сейчас делать? Я не знаю, к кому идти за помощью.

Мы разговаривали с вашей дочерью, но это же надо быть полной идиоткой, чтобы не понимать, что я не та личность, которая достойна каких-то ответов. Я же прекрасно понимаю, что ваши дети винят меня в развале семьи. И поэтому я просто не представляю, что делать. Где мне искать Альберта. Я. Я полностью сейчас потеряна.

– Ну, скажу вам, честно... – вздохнула я, прикладывая ладонь к груди, – у меня вы его не найдёте.

43.

Произнеся последнее, я бросила косой взгляд на письма, зажатые в руке, и покачала головой, какой-то сюр, самый настоящий, кто бы мне сказал полгода назад о том, что я буду стоять и выслушивать панику от беременной любовницы бывшего мужа, я бы смеялась очень громко и однозначно не верила бы, но я оказалась именно в этой ситуации и, кроме как брюзжащего такого нервного раздражения, ничего не испытывала. Наверное, отчасти из-за того, что понимала, что все, что сейчас происходит, это вина двух людей: кобеля и любовницы, и поэтому я не понимала, какое отношение к ним имеет, имеет весь остальной народ.

– Алёна, пожалуйста, – дёрнулась ко мне Элла и постаралась перехватить за руку, когда я развернулась в полоборота и сделала шаг к калитке. – Алёна…

Одутловатые пальцы перехватили меня за запястье, и я заострила на этом внимание, вцепилась взглядом в это прикосновение и подняла потемневшие глаза на Эллу.

Она, поняв, что перешла какую-то лично мою границу медленно разжала руку и сделала шаг назад, а я покачала головой.

Беременность шла не всем.

Вот, например, Зина беременной была очень красивой, настолько красивой, что даже я удивлялась, а я своего ребёнка любила, я видела Зину и в десять лет, когда она была миниатюрной кокеткой, и в четырнадцать лет, когда она бунтовала от гормонов, и в восемнадцать лет, когда она стала взрослой девушкой. И во всех образах дочь для меня всегда была красивой, но когда она ходила беременной Митей, она светилась изнутри настолько сильно, что светом своим могла ослеплять. Зина не отекала, Зина не набирала почти лишнего веса, она была прям той куколкой, к которой обычно хочется подойти, погладить по животику, как будду.

А глядя на Эллу, я понимала, что ей беременность не шла, она была очень отёкшая. Она страдала одышкой. И, судя по тонким мелким ниточкам вен, проступающих на щеках у неё было что-то именно по этой теме, наверное, не посещала флеболога перед тем, как забеременеть.

Это я сейчас, конечно, надергалась умных слов. Когда сама ходила беременная, я тоже никого не посещала, но, извините, я была молода и здорова. Как горная коза я умудрялась, что с Зиной, что с Гордеем, ещё полы помыть, перед тем, как поехать в роддом. Но если бы я беременела после сорока, я бы обязательно прошла полный курс всевозможных обследований, потому что ресурсы организма истощаются. В нас становится меньше гормонов, в нас становится меньше минералов и так далее.

И это влияет на развитие ребёнка и на дальнейшее здоровье матери.

Чем думала Элла?

Хотя здесь я прекрасно понимала, что Элла думала тем, чтобы быстрее захомутать женатого папика. И все. Я ещё не удивлюсь, что она с момента встречи и знакомства с Альбертом сидела на жёсткой гормональной терапии для того, чтобы побыстрее залететь.

– Ален, я правда не знаю, что делать. Вы мне хоть скажите, где его можно поискать.

– НУ я-то откуда знаю? Фу Задала логичный вопрос я и взмахнула рукой. – Элла – я вам отдала мужа? Отдала. Я не забрала у него ничего. Вам нужно было только поднапрячься и взять, почему вы приезжаете ко мне, задаёте дурацкие вопросы относительно того, где Альберт? Альберт это теперь ваша зона ответственности его грязные носки и нестиранные трусы это ваша зона ответственности, его запои.

Это ваша зона ответственности.

Элла облизала обветренные губы и тяжело задышала.

Живот опять перехватила.

– Алёна, вы несправедливы. Я понимаю, у вас нет никаких объективных причин для того, чтобы меня любить.

Я перевела на неё растерянный взгляд и мысленно сама себе заметила о том, что вот о таких извращениях я не то что не слышала, я даже представить такого не могла.

– Ален, я все это прекрасно понимаю. Я была готова морально к тому, что вы вообще не станете со мной разговаривать, как и было в прошлый звонок, просто кинете нахрен трубку и все, только сейчас шваркните у меня перед лицом дверью.

НУ, если вы все равно здесь стоите, если вы все равно со мной разговариваете, то хотя бы дайте мне хоть какой-то намёк, что мне сейчас делать. Мне со дня на день рожать. Я действительно не знаю как мне рожать? Я думала, что Альберт будет рядом в этот момент.

Ну это она, конечно зря.

Мужик после на пятом десятке и так тот ещё киндер сюрприз, а тащить его в родовую.

Ну как по мне, это глупо.

Особенно если учесть, что этот киндер сюрприз попробовал уже в вольной жизни, знает, что от любой бабы можно гульнуть. Что его остановит после ситуации с родами пойти и найти кого-то помоложе? Ребёнка-то у него содержать денег однозначно хватит, а вот нужна ли будет ему в придачу мамочка этого ребёнка, я не была уверена, а иметь кого-то можно и без набора возраста.

– Элла, я действительно не знаю, где Альберт, узнавать я это тоже не собираюсь.

И мой вам совет на данный момент – езжайте в роддом, спокойно ложитесь и начинайте рожать. Ну как родите надеюсь, молодой папаша сподобится и приедет вас поздравить.

У Эллы задрожали губы, а что я ещё могла ей ответить? Давайте, проходите, сейчас мы зайдём в дом, я начну звонить Альберту, и, может быть, мы его где-нибудь найдём.

– Ну нет Алёна. Помогите, я вас по-человечески прошу.

– Элла, я не знаю, чем вам помочь. Если бы он прятался у меня в подвале, я бы первой бандеролькой вам его отправила, но он не прячется у меня в подвале. Я понятия не имею, где Альберт. Мне неизвестно не то, чем он занят, с кем он занят и как он занят:

На словах «с кем он занят», у Эллы на щеках расцвели красные пятна, она тяжело задышала, стараясь не поддаться эмоциям.

– Поэтому прошу извинить. Я знать не знаю где Альберт? А вам рекомендую действительно ехать в роддом и спокойно рожать.

Элла стояла ещё несколько секунд, потом нервно, порывисто кивнула и развернувшись, пошла в сторону машины.

Я проследила за тем, как она, едва помещаясь за руль, села в авто и завела его.

Она развернула машину поперёк дороги, чтобы сдать назад.

Я все-таки ухватилась за калитку, потянула её на себя, пикнула ключом и в следующий момент услышала шелест гравия, который был на съезде с дороги.

Резко обернувшись, я увидела, как машина летит на меня.

Я с ужасом поняла, что я не успеваю нырнуть в калитку.

У меня просто не было этих секунд.

44.

Альберт:

Проснулся с головной болью.

Посмотрел в бок, увидел начатую бутылку.

Вздохнул.

А дыхание было, как у огнедышащего дракона. Медленно встав, я можно сказать, соскрёб своё тело с рабочего дивана. Надо хоть для приличия заехать домой.

переодеться, вонял, как старый свин.

В голове звенело.

Я поверить не мог в то, что произошло.

Это был не я, это однозначно был не я, это был какой-то бес и демон.

Стоял на коленях в больнице, смотрел на Аленку. Слезы по губам. Вся дрожит, как осиновый лист. И синяки на животе, на рёбрах.

Тварь последняя, а не бывший муж, заигравшийся в благодетеля.

Дойдя до стола, опёрся ладонью о столешницу и хрипло выдохнул.

– Мария. Отмени все встречи нахрен.

– Ну у нас и так больше недели все встречи отменяются.

– Не ври. Я виделся с Кожевниковым.

– Это было четыре дня назад, – тихо произнесла секретарша. И отключила вызов, поскреблась в дверь, и я, обернувшись, выдохнул.

– Да заходи уже.

– Я понимаю, что перенести надо и так далее, но куда переносить-то?

Мария была тридцатилетней матерью одиночкой. И поэтому справлялась со своими обязанностями просто на пять с плюсом. Ей можно было поручить абсолютно все – все сделает.

– Не знаю, думай сама. – Произнёс я и, обойдя стол, бухнулся в кресло. Вообще посрать на все было. Вот абсолютно все происходящее сейчас не имело никакого значения, мне даже было как-то безразлично, как там Элла справляется с беременностью, родила бы уже, твою мать. А то только сильнее эта беременность, как удавку мне на шее затягивала. Легко быть беззаботным, смелым, уходящим из семьи. Только вот что-то я не подумал, что пока я женатым был, мне все это в радость было, бесновался дебил.

Потому что обижался, потому что думал, что семья у меня не идеальная, и Алёна вечно мне одолжение делала, даже одним своим согласием на брак одолжение сделала и всю жизнь.

Всю жизнь все через одолжение, постель через одолжение, признание в любви через одолжение. Принятие моих решений тоже через одолжение.

– Я, конечно, хотела иначе, но если ты так решил, то хорошо... – в памяти всплыли слова жены.

Что ей стоило по-другому реагировать?

Видимо, в какой-то момент у меня крыша засвистела просто. И очнулся уже, лапая Эллу в баре.

Весело было.

Идиот!

Веселился и знать не знал, что меня ждет потом.

Я ведь уходил из семьи, что вроде бы вид хотел сохранить общей благонадёжности.

А по факту.

А по факту до меня через полгода только дошло какие слезы были у Алёны, как она давилась болью, каждый раз появляясь рядом со мной, а этого было не избежать, то решали, что и как будет делиться, то из-за детей контактировали, то вот вещи забрать, то привезти.

Зато Элла одолжение не делала, зато Элла была счастлива, радовалась, хлопала в ладоши. Все, что я не сказал бы, все было замечательно, все, что я не сделал, все было идеально, только Алёне было все не идеально.

За столько лет брака не услышал от неё ни разу: ‹ я так тобой горжусь». Ни разу ведь не сказала мне и не сделала ничего такого, чтобы я видел, что помимо её высокомерной холодности, она действительно что-то большее испытывала ко мне.

– Нет, это неправильно, всему есть место и время... – У Алёны место и время говорить о чувствах было только в самом начале брака, пока молодая была, а потом год за годом, год за годом, дети и все как-то сошло на нет. Уже и не стоит рассказывать мужу о том, что он самый лучший, о том, что он обязательно победит, зачем? Он и так победит:

И вот была во всей этой её холодности какая-то нота обесценивания меня, что, уходя, я злился.

Злой был, как собака, потому что хотел услышать другое, когда говорил, что у меня другая есть и беременна.

Хотел услышать, что Альберт, ты чокнулся, какая другая, я тебя люблю. Я люблю тебя сильнее жизни.

А Алена только кивала. И плакала. Но ведь ни разу искренне не сказала, что ей больно, ни разу ведь не призналась, а я как будто бы психопат, только сильнее и сильнее старался уколоть, чтобы наконец-таки показала, что нужен был.

А я ей не нужен был.

В начале да, когда дети маленькие, когда только семья строится, конечно, нужен.

Одному тяжело, поодиночке, в принципе, в молодости тяжело, вдвоём, уже как-то легче. Вдвоём можно и квартиру снимать. И детей растить. А по одному.

Одна она бы не съехала никогда от родителей, потому что хорошая воспитанная девочка. По одному было проблемно. И вот получается так, что пока молодые, пока выживали, все было хорошо, а потом зачем выживать? Потом же все и так есть. Ну и что, что мужу последний раз говорила о том, что он самый лучший было в черт пойми каком лохматом году.

Уходя, бесновался, а сейчас, поняв, что он натворил, что посмел против её воли, наплевав на её слезы, наплевав на её всхлипы, взять и испаскудить то, что святого осталось в её душе.

Сейчас понимал, что лучше бы сдох от этого чертового удара старой винтажной лампой по голове.

Но я не сдох.

Я должен был как-то дальше разруливать ситуацию.

45.

Альберт

Гордей приехал на третий день после того, как я вышел из больницы.

Й, да и что я там вышел из больницы, прокапали химчисткой, и все на этом. И сын приехал, долго смотрел на меня исподлобья, казалось, как будто бы осуждает.

Да нет, не казалось, осуждал, вёл себя демонстративно холодно и не вызывал трепет у него не мой взгляд. Не то, что я все-таки отец и владелец компании. Нет, нет, нет. Гордей сейчас смотрел на меня как на соперника, и во взгляде этом я видел себя. Того самого, который мог горло перегрызть оппоненту.

– Ты бы хоть извинился. – Произнёс сын, садясь в кресло напротив.

– За что? – я отодвинул бутылку и стукнул донышком по столу.

– За все, – ровно таким же тоном, скопировав меня, произнёс Гордей. – Я вообще не представляю какого черта ты так поступил с матерью?

Сердце застучало так громко и больно, что хотелось ребра раскрыть, вытащить этот ненужный орган, который столько проблем мне создавал, и положить в сейф под замок, чтоб никто не мог добраться.

– Тебя это не касается, это дело исключительно меня и матери.

А я понимал, что после такого шкуру с себя спустить хотелось, как я посмел вообще, я ведь даже не помню.

В памяти всплывали обрывки, как перехватил Аленку, дёрнул на себя. А потому что устал, потому что соскучился. Потому что это чёртово время в разводе, когда я считал, будто бы мне жена чего-то не додавала, а лишившись жизни, лишившись жены, вот тогда я действительно понял, что все у меня было.

И я сходил с ума.

Я приезжал к ней специально, чтобы посмотреть, потому что только смотреть мне теперь и можно было. Как же, мы в разводе, порядочные люди, дерьмо со дна не поднимаем, об стену чашки, тарелки не бьём, свадебные подарки не трогаем, мы же такие все порядочные.

Приезжал, смотрел на неё. И понимал, что скучал настолько сильно, что готов был псом у неё на пороге лежать, только бы получить горсточку тепла.

А пока женат был, казалось, что нифига мне Алёнка, не давала. Пока женат был, казалось, что поперёк стоит её самодостаточная гордость, я домой-то её посадил для того, чтобы спесь сбить, чтобы помягче стала, чтобы забыла о том, что принято на людях, а что нет. Потому что задрался работать рядом с женой. Хотел, чтобы дома сидела, встречала и смотрела на меня глазами полными благодарностей, и когда я заключал новый контракт нагибая всех конкурентов, приезжал и рассказывал об этом, она хлопала в ладоши и говорила, как сильно она мной гордится.

Аней.

Она даже сидя дома умудрилась каким-то образом выкрутиться и сделать так, что я снова ушёл по барабану. Снова мои победы были недостаточно ценны для неё.

А потом, когда Элла появилась, у меня был такой контраст, что Алёнка мне не давала поводов возгордиться. У Алёны было все как будто бы само собой разумеющееся: дом купил – молодец, уже по статусу положено, уже возраст подошёл, сам детскую площадку поставил – а я всегда знала, что у тебя очень хорошо развита техническая сторона вопроса. Квартиры, машины – я всегда тебе говорила, что ты можешь намного больше.

Вот это весь набор того, что Алёна мне выдавала и хоть бы раз сказала – Господи, Альберт, я так тебе благодарна, ты у меня самый крутой, самый лучший.

И вот на контрасте с Алёной Элла мне казалась какой-то очаровательно восторженный, что ли?

Наверное, это и переклинило.

Букет подарил, она ещё неделю слала фотки с этим букетом.

А Алёне какой букет не подаришь, все не то. Гладиолусы не пахнут, розы не свежие.

не бери голландские, живой цветок подаришь, так она ему все листья обрежет.

Меня бил контраст того, что было с любовницей и чего не было с женой.

И тут, хрясь беременность, и вот что делать?

Грех на душу брать можно было бы, если бы знал, что этот грех оправдан.

Пришел, сказал Аленке.

Заплакала, вещи собрала, ещё же говорил так, чтобы поняла, что меня это беспокоит, чтобы поняла, что одно ее слово и любой грех на душу возьму.

Нет, ничего не сказала, шмотки собрала, только что не пинком спустила мне их с лестницы.

Еще как назло все знакомые лезли в душу.

А что, разводитесь?

А я знал, что рот открывать на эту тему не стоит. Потому что у моей жены всегда было очень чёткое и грамотное разделение: есть вещи, которые можно обсуждать в обществе, есть вещи, которые неуместны для общества. Она даже умудрялась не только в отношениях со мной, но и со всем окружением выставлять какие-то ей одной необходимые границы.

А когда впервые на людях с Эллой появился, вопросов стало в несколько раз больше.

Но я держался, терпел.

Представлял её просто как свою спутницу. Чтобы вопрос с нашим с Алёной браком как-то сам разрешился, а он нихрена не разрешался.

– Я тебя, наверное, ненавижу, – хрипло выдал Гордей и шмыгнул носом.

Я отвлекся, не понимая, что меня так переклинило, что я отключился на какое-то время. И углубился в собственные воспоминания.

– И что?

– И ничего, – выдохнул сын и качнул головой.

– Знаешь, ты мне здесь не строй из себя Гардемарина, мы с матерью сами как-нибудь разберёмся, без сопливых.

И снова мой взгляд у сына.

А затем коротко брошенная фраза:

– Я заявление на увольнение написал, поспособствуй, чтобы побыстрее подписали. Хорошо бать?

46.

Альберт

Весело было только в самом начале.

Пока ещё женатый был.

Ходил как гусь лапчатый, шею вытягивал, этакий смотрите, любовница вот есть, вот она, вот песни на все лады поёт, а жена холодом обдаёт, да только и знает, что обесценивать мои достижения.

Но как же дерьмово стало, когда я развёлся, и вообще, разведясь, я вдруг понял что мне любовница как-то особо не нужна.

Тогда не пил.

Держался.

Казалось, что алкоголь это слабость. А Элла бесила.

– Ну, все-таки двенадцать недель можно было бы уже узи сделать. Наверное, уже понятно будет мальчик или девочка.

Я тяжело вздыхал.

Вот это из той ситуации, когда совершил косяк и надо нести ответственность.

Причём я понять не мог, я предохранялся, я был уже в том возрасте, когда здраво оценивал возможности своего организма на продолжение рода.

Ну это как-то глупо на пятом десятке становиться отцом. Что ребёнку будет двадцать, и я буду беззубой челюстью щелкать и рассказывать, как он хорошо пошёл в детский садик, и как меня накрывало то первым инсультом, то инфарктом, да?

Ну, бред.

И вроде бы как бы понимал глупость всей этой затеи, а ничего сделать не мог Грех на душу брать из-за чего?