Текст книги "Прощальное эхо"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
– Я не вашего возраста. Мне тридцать четыре года…
Дома было пусто и душно… Алла скинула босоножки и босиком направилась открывать окно. Вспотевшие ступни прилипали к крашеному полу и отлипали с чавкающим звуком. Она сразу вспомнила, как еще в Текстильщиках нервная соседка снизу прибежала как-то посреди ночи и закричала, что не может заснуть от того, что сверху беспрестанно топают. «Но я же хожу босиком?» – удивилась Алла. И тогда соседка и выдала про чавкающий звук. Алла извинилась и, закрыв дверь, безудержно рассмеялась. По квартире она бродила, потому что ей не спалось, потому что в тот день, пять лет назад, Андрей ни с того ни с сего предложил ей вместе поужинать в кафе, вспомнить студенческие годы… Тогда он еще не был знаком с Оксаной…
Телефонный звонок вывел ее из задумчивости. Тяжело переставляя уставшие ноги с проявившимися синими венами, Алла поплелась к аппарату. Она уже давно вышла из радостного возраста надежд, заставляющего лететь к трубке сломя голову. Алла Денисова давно ничего не ждала и, честно говоря, знала, чей голос сейчас услышит. Поэтому когда после шипения, гудков и невнятного бормотания телефонистки мужской баритон с сильным иностранным акцентом произнес: «Добрый вечер, Алла Викторовна. Что вы мне можете сообщить?» – ничуть не удивилась.
– Все в порядке. Она сегодня была у меня, и, наверное, сегодня же поехала в детдом. Все координаты я дала, – ответила она и, не добавив ни слова, повесила трубку, надеясь, что на другом конце провода все спишут на несовершенство связи…
…За без малого два года супружеской жизни Том Клертон уехал от жены впервые. Он знал, что Оксану не особенно расстроил его отъезд, да и что, вообще, могло расстроить ее сейчас, после бесконечного мытарства по больницам и трагического медицинского диагноза в финале? Они простились на пороге дома. Оксана не любила вставать рано и поэтому, естественно, в аэропорт ехать не собиралась. Да и зачем? Он с острой, щемящей нежностью вглядывался в ее синие глаза, ленивые, сонные, и не прочитал в них ничего, кроме желания забраться обратно в теплую постель. Тому было несколько странно сознавать, что она не думает сейчас о доме в Москве, о родителях, которым он везет подарки, но в этом была она вся, удивительная и непостижимая. Еще вчера с энтузиазмом бродила по магазинам, выбирая голубой с белыми тюльпанами костюм для матери, а сегодня снова погасла и впала в апатию. Бедная, несчастная девочка! Эту неделю без него она так же, молчаливой тенью будет слоняться по дому, много курить и снова считать дни, отмотавшиеся с той секунды, когда лучший гинеколог клиники святой Стефании сказала, что детей у нее никогда не будет… Оксана коротко, словно кошка, зевнула, прикрыв рот. Тому уже пора было уходить. На прощание он вежливо поцеловал руку жены, но почему-то не мог вот так, сразу, расстаться с ней. А Оксана, вся еще окутанная сонной негой, теплая и расслабленная, явно томилась ожиданием.
– Ну что, миссис Клертон? – произнес Том. – Мне, наверное, пора? Не скучай без меня, я скоро вернусь и что-нибудь привезу тебе из Москвы.
– Ничего не надо. Возвращайся сам, – отозвалась она. – И звони…
– Отправляйся в постель. Я сам закрою дверь снаружи.
Оксана то ли недоуменно, то ли равнодушно пожала плечами и поплелась через прихожую. Том проводил ее взглядом и тихонько захлопнул дверь.
Ее чудные волосы, особенно крупная завитушка между лопатками, посредине спины, все время стояли у него перед глазами. Уже сидя в удобном и мягком кресле межокеанского лайнера, Том, казалось, до сих пор чувствовал их запах… Оксана, его чудесная Оксана, не должна была ощущать ни малейшего дискомфорта!.. Том тяжело развернулся и посмотрел в иллюминатор. Внизу растрепанной ватой лежали белоснежные облака, позолоченные утренним солнцем. Белые с золотом, как ее волосы… Он вдруг вспомнил, что именно в тот день возникла эта прозрачная стена. Теперь, целуя губы Оксаны, лаская ее плечи, он постоянно ощущал легкий холод музейного стекла. Она была где-то рядом, как драгоценный бриллиант, прикрытый прозрачным колпаком, и все же до нее нельзя было дотронуться. Нельзя, просто потому, что нельзя! Пусть лучше будет скучно, однообразно и без искорки живого огня. Пусть будет только физическое облегчение, разливающееся от живота к груди и ногам, пусть будет паршиво и гадко на душе, так, будто сделал что-то нехорошее, недостойное. Пусть лучше так!.. Потому что не может быть ничего отвратительнее, оскорбительнее для глаз красивой женщины, чем наблюдать неуклюжую, неконтролируемую животную страсть толстого сорокалетнего мужчины. Ничего не может быть отвратительнее для женщины, которая этого мужчину не любит…
Неслышно подплывшая стюардесса предложила на выбор вино, коньяк, виски и джин. Том вежливо отказался. И без алкоголя его достаточно сильно укачивало в самолете. Он никогда не был «настоящим, крутым мужчиной» и, стыдно сказать, боялся высоты.
Взобравшись однажды на самую безумную, опасную высоту в своей жизни, когда Оксана запросто сказала: «Да, я буду твоей женой», он совсем по-детски ахнул. Она не рассмеялась и снова внятно повторила: «Я буду твоей женой, потому что мне с тобой хорошо». И он, бедный, наивный Том Клертон, решил, что и в самом деле сможет сделать так, чтобы ей было хорошо, чтобы она ни в чем не раскаивалась. Но не получилось… Он еще по-прежнему продолжал гордиться ее красотой и обаянием, а на фигуры и лица других женщин смотрел только для того, чтобы безоговорочно и с удовольствием сделать сравнение в Оксанину пользу, но уже с тревогой замечал, как тают и тускнеют живые искорки в ее глазах. Она уходила куда-то за горизонт, отдалялась, но, самое главное, стала несчастной. И виноват во всем был только он, самонадеянный и эгоистичный Том Клертон. «Это обман во благо!» – прошептал он и закрыл глаза…
В Шереметьеве его встречал шофер фирмы Михаил с какой-то невзрачненькой молодой девушкой, переводчицей. Увидев ее, Том едва заметно улыбнулся: помнят в Российском филиале романтическую историю с Оксаной и, наверное, поэтому тактично присылают серых мышек. Когда она подошла вплотную и уже протянула руку, он не без удовольствия и некоторого самолюбования поздоровался на довольно приличном русском, чем привел девушку в смущение, а водителя в столь же бурный, сколь и фальшивый восторг. От этого чрезмерного проявления эмоций с бесконечными «о!», «здорово!», «абсолютно без акцента, мистер Клертон, как будто вы в Рязани выросли» ему мгновенно стало досадно. В самом деле, чего он выпендривается, как мальчишка? Том сам прекрасно знал, что говорит по-русски еще слабо. Оксана смеялась, когда он, старательно вытягивая трубочкой губы, пытался «естественно» произнести слово «теща». Этому русскому Михаилу тоже наверняка показался смешным нелепый толстый англичанин с его полиглотскими потугами, но субординация предписывала восхищаться, и он восхищался, да еще с этим отвратительным налетом лубочного панибратства, предназначенного специально для иностранцев, как матрешки на Арбате.
– Будьте любезны, отвезите меня сначала на улицу Рогова, а потом поедем в офис, – сказал он уже по-английски, обращаясь к переводчице. Та кивнула и повторила шоферу то, что Том, после почти двух лет жизни с русской женой, вполне сносно мог бы выговорить по-русски. Синий «Мерседес» мягко тронулся с места, а Клертон принялся повторять в уме все то, что Оксана просила передать родителям на словах. Дома оказалась одна Людмила Павловна. Толком не рассмотрев подарки и суматошно вывалив их прямо на кресло в прихожей, она бросилась ставить чай, доставать из холодильника водку. Тому нравилась эта женщина, нравились ее домовитость и доброта, но он, убей Бог, не знал, о чем с ней разговаривать, тем более на его-то несовершенном русском. Он очень обрадовался, когда в разговоре возникла пауза и стало возможным, медленно подбирая слова, объяснить, что внизу, в машине, его ждут люди и сейчас нужно непременно ехать в офис, а вот потом, как-нибудь потом…
– Так вы, значит, в гостинице остановитесь? – почему-то грустно спросила Людмила Павловна, называющая зятя исключительно на «вы». – Не у нас?
– Да, в гостинице удобнее для работы, – мягко ответил Том. – Но я обязательно приеду к вам на ужин, как только выдастся свободный вечер. Обязательно.
Если не считать непременного банкета в фирме, вечерами он будет свободен. Бродить по Москве не хотелось, ходить в русские театры, хоть даже и в знаменитый, но приевшийся Большой, – тем более. Нужно было просто подумать в тишине и одиночестве и сосредоточиться перед принятием важного решения. Однако долгих и основательных размышлений не получилось. Оставшись в номере-люкс «Славянской» наедине со своими сомнениями, Том Клертон, измученный ожиданием, почти сразу же подошел к белому телефонному аппарату, стоящему на прикроватной тумбочке, и набрал сначала номер платного справочного, а потом Московской клиники номер 116…
Он никого не хотел вмешивать в это дело, поэтому не стал тревожить шофера и к ресторану «Камея» подъехал на такси. Возле входа дежурил швейцар в своей синей с золотыми галунами форме и огромной жесткой фуражке. Том, не выходя из машины, огляделся. Народу в переулке, как всегда, было немного, и среди нескольких женщин, неторопливо бредущих куда-то вдоль выгоревших бежевых стен старых домов, той, которую он ждал, явно не было. Водитель начал проявлять признаки нетерпения, неделикатно покашливая. Том поспешно рассчитался и, открыв дверцу, вышел из салона. На улице было довольно тепло, в сером шерстяном пиджаке ему даже стало жарковато. Он повел плечами и тут же встретил сочувственный и понимающий взгляд швейцара. Впрочем, старик мгновенно сделал профессионально-радушное, но непроницаемое лицо, когда заметил, что этот хорошо одетый мужчина в очках с тонкой металлической оправой направляется к дверям ресторана. Том мысленно одобрил его («Вы прежде всего на работе, любезный!») и вошел в предупредительно распахнутые двери.
В этом ресторанчике он бывал пару раз во время своего первого приезда в Москву и еще тогда оценил и хорошую рыбную кухню, и приличную музыку, а главное, удаленность от шумных улиц. Солидному и консервативному Тому Клертону нравилась тишина. А еще он любил розовую форель с ореховым соусом, которую в «Камее» готовили превосходно. А вот в «Репортере» подавали в основном мясо. Но от мяса во всех его видах приходила в восторг лишь Оксана. А он покорно поглощал баранину на косточках и нежную свинину, стараясь не смотреть на розовые кровяные прожилки, слушал ее тихий смех и правильную английскую речь. Он готов был полюбить даже медальоны из телятины под соусом, кажущиеся ему чрезмерно калорийными и слишком острыми; заранее любить все, что связано с Оксаной, и никому чужому не позволять вторгнуться в их мир… Поэтому встречу незнакомой женщине с низким грудным голосом он назначил в нейтральной и удаленной от посторонних глаз «Камее».
Однако время шло, а она не появлялась. К волнению Тома начало примешиваться раздражение. Взглянув на часы, он неодобрительно покачал головой. Неточности мистер Клертон не терпел. За соседними столиками пили вино и веселились хорошо одетые молодые люди, а он один, как сыч, сидел в углу перед наполовину пустым уже бокалом и думал о том, что же могло случиться? Без пятнадцати восемь легкая шторка на входной двери отъехала в сторону, и в зал вошла средних лет женщина в элегантном костюме кофейного цвета и туфлях на невысоких каблуках. Именно такой он себе ее и представлял. Ее глубокому грудному голосу, услышанному им впервые два часа назад по телефону, как нельзя соответствовали глаза, то ли карие, то ли янтарные, коротко постриженные светлые волосы и даже губы, хоть и чуть подувядшие, но все равно еще достаточно чувственные. Том поднялся из-за стола и увидел, как подошедший к женщине официант любезно указывает в его сторону.
Походка у нее оказалась быстрая, деловая, в целом госпожа Денисова производила приятное впечатление. Подойдя вплотную к столику, она протянула ему широкую твердую ладонь и вопреки этикету первая представилась:
– Здравствуйте, я Алла Викторовна Денисова. Вы хотели со мной о чем-то побеседовать?
Они сели за столик. Том заказал форель под соусом, салат и бутылку немецкого вина «Кабинет». Официант, записав заказ, отошел, и на минуту повисла пауза. Алла Викторовна смотрела прямо ему в глаза, видимо, ожидая начала разговора, а он все никак не мог собраться с духом и хоть что-нибудь произнести. «Недотепа и мямля», – мысленно ругал себя Том, заставляя собственные непослушные пальцы выпустить непонятно зачем схваченную со стола серебряную ложечку. «Представь, что это просто бизнес, – сказал он мысленно самому себе, – твой родной фармацевтический бизнес, и ты разговариваешь с партнером. Говори же! Это важно…» Наконец ложечка уже сама по себе выскользнула из вспотевшей ладони и с обреченным звоном ударилась о пол. Том покраснел, а мадам Денисова заулыбалась, обнаружив в уголках губ мелкие морщинки.
– Давайте начнем с того, кто вы такой и чем я могу быть вам полезна. Простите, но ваша фамилия мне, к сожалению, ни о чем не говорит.
– Я – муж одной вашей бывшей пациентки…
– Не может быть! – она усмехнулась, впрочем, довольно добродушно. – Мои пациенты – исключительно груднички. Самые маленькие дети, понимаете? А кто такая ваша супруга?
– Ее зовут Оксана, – с нежностью в голосе произнес Том. – Оксана Плетнева.
Что-то в лице Аллы Викторовны неуловимо изменилось, и он испугался, что сию секунду все пойдет прахом. Эта кареглазая блондинка от всего откажется, скажет, что никогда не знала, даже не видела его жену. Конечно, Норвик предупреждал об этом: врачи не любят признавать неудач. И если жизнеспособного ребенка не удалось спасти по ее вине или некомпетентности, Денисова сделает все, чтобы забыть об этом… Опасаясь, что его тщательно продуманный план сейчас просто рассыплется радужными бликами, осядет пузырьками на стенках хрустальных бокалов, Том заговорил быстро и сбивчиво на ужаснейшем русском с примесью английских слов:
– Вы должны ее помнить, не можете не помнить. Она такая… beutyfull, красивая, безумно красивая… Я узнавал в 116-й клинике, где она рожала: в ту смену дежурили именно вы… Телефон вашего теперешнего place of work, то есть, как это… места работы! Да, места работы, дала мне заведующая. Это… importent, понимаете, очень важно… У Оксаны были искусственные роды, и наш ребенок родился мертвым…
– Я-то тут при чем? – холодно спросила Денисова, глядя на него теперь уже холодными, словно цветные стекляшки, глазами. – Ребенок родился мертвым, значит, я только засвидетельствовала смерть и не имела чести его лечить. Чем еще могу быть полезна?
– Вы знаете ее, – устало покачал головой Клертон. – Я вижу, что знаете и почему-то не любите. Но она так несчастна, и я хотел ей помочь.
– Несчастна! – Алла Викторовна рывком расстегнув сумочку на «липучке», швырнула на стол пачку сигарет с красно-черным рисунком и огляделась по сторонам. – А здесь, вообще, курят?
– Курят. – Он пододвинул к ней пепельницу.
– Знаете, я – педиатр, и поэтому никогда не смогу понять женщин, добровольно соглашающихся на искусственные роды. Такая женщина просто патологически не может быть несчастной или убитой горем, ее ничем не прошибешь, ей все безразлично, кроме собственной персоны. Простите, но о вашей жене у меня сложилось точно такое мнение.
– Но у Оксаны были срочные медицинские показания, – попытался возразить Том. – И потом, если бы ребенка можно было спасти…
Денисова выпустила струйку дыма и посмотрела на него тяжелым и странным взглядом. Когда она курила, губы ее, исчерченные мелкими морщинками, казались прямо-таки старческими.
– Н-да, медицинские показания… – повторила она задумчиво. Потом еще раз взглянула прямо в глаза Тому так же странно и испытующе. – Медицинские показания… Впрочем, какая разница? Я не думаю, что мы встретились для того, чтобы обсуждать моральный облик вашей супруги: мне он безразличен. Давайте лучше о деле: что вы от меня хотите?
Тому уже ничего не хотелось: ни продолжения разговора, ни розовой форели с орехами. Посторонний человек вот так запросто назвал Оксану жестокой, бездушной женщиной, обвинил ее в том ужасном, роковом стечении обстоятельств, в котором она вовсе не виновата. В том, за что она и без того слишком жестоко расплачивается! Он аккуратно положил вилку на салфетку, рядом строго параллельно пристроил нож и, не поднимая головы, произнес:
– Оксана согласилась на искусственные роды только из-за меня… Я не должен был вам этого говорить, но… лучше все же, наверное, чтобы вы знали. Это был не мой ребенок, и Оксана опасалась, что он встанет между нами, доставит мне слишком много сложностей. А потом эта ее почечная недостаточность, как перст Божий… Просто я не смог, не успел объяснить ей, как сильно ее люблю, как буду любить ее ребенка. Поверьте, я очень страдал, когда узнал, что ребенка не будет… Господи, как фальшиво это звучит! На самом деле, конечно, я не святой и страдал не из-за ребенка, а из-за того, что будет плохо ей.
Наверное, она мало что поняла, потому что столь же холодно и равнодушно спросила:
– Что вы от меня хотите? Если ничего, то тогда давайте закончим этот разговор, я тороплюсь домой.
Том почувствовал, что его голова начинает просто разламываться. Будь она проклята, эта ужасная, как всегда не вовремя напомнившая о себе гипертония! Можно было бы, конечно, достать из кармана таблетку, но только не сейчас, посреди этого ужасного разговора. Чего доброго эта женщина с глазами цвета коричневых аптечных пузырьков подумает, что он пытается вызвать ее жалость. Том поморщился и продолжил:
– Дело в том, что у нас в семье большое горе. Оксана теперь вообще не может иметь детей и очень страдает.
– Усыновите кого-нибудь, – равнодушно посоветовала Алла Викторовна. – Наймите, наконец, женщину, которая специально для вас выносит и родит ребенка. Получите готовенького с голубеньким или розовым бантиком. У вас же там это активно практикуется?
– Да, вы правы, конечно, но Оксана… Она в самом деле очень страдает. Понимаете, у нее навязчивая идея: ей кажется, что та мертвая девочка преграждает путь в мир ее возможным последующим детям. Она хочет ее и больше никого… Это выглядит безумием, я понимаю, но…
– Вы очень любите вашу супругу, мистер Клертон, – Денисова, кажется, несколько смягчилась, – но, по-моему, приписываете ей слишком большую чувствительность. Я прекрасно помню Оксану Плетневу и помню также, что она была умной, спокойной и достаточно расчетливой женщиной, поэтому позвольте не поверить во все эти сантименты… Кроме всего, ребенок в любом случае умер, его не оживить, поэтому давайте закончим бесполезный разговор!
– А если ее удалось спасти? Если девочка осталась жива?
Алла Викторовна убрала пачку сигарет в сумку, явно намереваясь уйти.
– Если бы она осталась жива, вы, наверное, как-нибудь разобрались бы со своими семейными проблемами…
– Вы не понимаете, – Том похолодел, мысленно представив, что ему сейчас предстоит произнести. – Я прошу вас сказать моей жене, что ребенок жив. Наверняка можно найти какую-нибудь полуторагодовалую, никому не нужную девочку в детском доме. Ведь можно, правда?
– Простите, – удивленно приподняла брови Денисова. – Я правильно расслышала?..
Через десять минут они заказали еще бутылку вина. Том боялся, что все-таки придется достать из кармана таблетку: боль в висках никак не проходила. Во время подобных приступов у него в глазах часто лопались маленькие кровеносные сосудики, и тогда он выглядел просто ужасно. Наверное, нужно будет выйти в туалет, принять лекарство, а заодно и посмотреть на себя в зеркало. Ну а в глазах Денисовой ровным счетом ничего не отражалось. Она сидела на своем стуле прямая, но не напряженная, а как-то странным образом задумчивая. Ее щеки от выпитого вина слегка раскраснелись. Том, уже с трудом подбирая русские слова, молился только об одном: чтобы от этой ужасной головной боли его не начало тошнить. Он медленно рассказывал про доктора Норвика и про его предстоящую поездку в Москву.
– Значит, я должна дать вам свою фотографию, а газетный листок с русским текстом – это уже ваша забота?
– Да, конечно… Вам нужно только рассказать Оксане про ребенка и взять у нее деньги. Скандала она устраивать не будет, это я гарантирую. Ну а в крайнем случае свяжетесь со мной… Не забывайте, вы делаете доброе дело, находите обеспеченных родителей для какого-то обездоленного малыша.
– Ну да, – усмехнулась Денисова. – И вы мне за это более чем щедро платите?
– Сейчас – я, а потом наверняка Оксана.
– Нет, – она покачала головой. – Как хотите, а из ее рук я денег не возьму. Можете на меня обижаться сколько угодно. Теплых чувств во мне ваша супруга все равно не вызывает, извините, мне просто противно… Той суммы, что предложили мне вы, вполне достаточно.
Том вздохнул. Ему уже было безразлично, что еще скажет эта женщина, какую еще боль причинит Оксане. Главное – она уже согласилась и теперь лишь уточняет детали.
– Я только прошу вас, – он отпил маленький глоток яблочного сока, – быть достаточно убедительной. Она должна поверить в то, что вы сознательно скрыли от нее девочку… Ну, в конце концов, скажите про женщин, соглашающихся на искусственные роды, то же, что сказали мне. Только, умоляю, не унижайте ее, не втаптывайте в грязь.
– А вот это уже как получится! – Денисова достала новую сигарету и, прищурившись, лихо, по-мужски закурила. – Из-за вас я иду на достаточно большой риск, поэтому позвольте мне самой выбирать линию поведения…
Расстались они на выходе из «Камеи». Алла Викторовна категорически отказалась от предложения Тома довезти ее до дома на такси, а он особенно не настаивал. На свежем воздухе головная боль немного отпустила. Мистер Клертон немного прогулялся пешком, затем взял машину и вернулся в гостиницу…
…Телефонный звонок не повторился. «А, впрочем, зачем ему звонить еще раз? – подумала Алла, опускаясь прямо на пол рядом с аппаратом. – Я и так достаточно ясно выразилась. Для мистера Клертона уже все закончилось… А мне завтра привезут честно заработанный кухонный гарнитур и лягушачье кресло. Я усядусь в него и буду думать о том, что и у этой стервы Плетневой все теперь хорошо, потому что у нее есть внезапно найденная, прямо как в мексиканских сериалах, дочь. И у ее добрейшего мужа тоже все хорошо, потому что его красавица жена снова бодра и весела, как юный пионер. И даже у Андрея, похоже, все уже сложилось… Всем хорошо, кто непосредственно участвовал в этой истории. Всем, кроме меня… Или без меня? Всем хорошо без меня, я – лишняя, это ведь правда? Правда?!»
* * *
Оксана рассчиталась с водителем и вышла из машины. Предстоящая встреча полностью занимала ее мысли, и думать о чем-то другом казалось просто невозможным, даже кощунственным. Если Потемкин, конечно, не вышел в ночную смену, сейчас он должен быть дома. Оксана прокатывала языком по нёбу когда-то пронзительно любимое имя «Андрей» и с удивлением понимала, что язык, привыкший к мягкому английскому «р» это слово уже, оказывается, забыл. «Андрей» получалось мяукающим и несколько манерным. Почему-то «здравствуй» – нормально, а вот «Андрей» – только с лондонским акцентом. Ничего, главное, произнести два этих слова, а дальше все пойдет само собой. И будут его глаза, глубокие и отчаянные, и острый кадык, нервно прыгающий вверх-вниз по жилистой шее, и побелевшие от напряжения костяшки пальцев. Сердце Оксаны учащенно билось, и это ей не нравилось. Она должна появиться прекрасная, грустная и немного холодная, словно пришедшая из другого, уже утраченного мира. Она должна четко осознавать происходящее и собственные действия, иначе ситуация может выйти из-под контроля.
К вечеру людей возле ограды церкви меньше не стало. Все так же сновал народ возле полосатых тентов киосков, лениво переговаривались художники, поджидающие у стены покупателей. Оксана краем глаза заметила, что у одного дядьки, торговавшего пейзажами с милыми вставками из янтаря, картин с утра значительно поубавилось. «Похоже, все-таки берут люди», – подумала она, обогнав старушку, выползшую из дверей гастронома. Ей была неприятна эта убогая уличная суета, распродажа дезодорантов, «Кометов», тараканьих ловушек, и было странно думать, что где-то совсем рядом с этим нищенским базаром живет, дышит, ест, разговаривает ее Андрей.
А вот во дворе к вечеру стало довольно тихо. Розовые стены дома, оградившие от внешней суматохи замкнутый внутренний мирок с деревянными дверями подъездов и строгой табличкой «Собак не выгуливать», еще дышали дневной жарой, но первые тени сумерек уже легли на листья деревьев. Оксана остановилась на углу, поправила узенький кожаный ремешок на пятке и мысленно повторила: «Здравствуй, Андрей!» Где-то рядом заворчал мотор автомобиля. Она вскинула голову, тряхнув слегка вспотевшими волосами, и решительно пошла вперед. Темно-синий «Форд» она заметила не сразу, точнее, заметила, конечно, но не обратила на него серьезного внимания. Дверь подъезда была приоткрыта, и в нее собирался проникнуть какой-то пацан, неуклюже грохающий ногами в роликовых коньках с ядовито-зелеными колесиками. Нужно было непременно пристроиться за ним, чтобы не звонить по телефону отсюда, с улицы, и не давать Андрею возможности морально подготовиться к встрече за те несколько минут, что она будет подниматься на четвертый этаж. Иначе он подсознательно, подчиняясь инстинкту самосохранения, обязательно внутренне отгородится от нее, обязательно…
На лобовом стекле «Форда» отплясали свой танец последние солнечные блики. Оксана зажмурилась и непроизвольно ойкнула, когда ослепительный «зайчик» неожиданно и весело ударил ей прямо в глаза. Тряхнула головой, отгоняя расплывающиеся розово-зеленые круги, и перевела недовольный взгляд на хозяина машины, протирающего влажной тряпкой капот. Никто, даже невольно, даже нечаянно, не смел отвлекать ее сейчас! А этот пижон в светло-кофейных слаксах и легкой рубашке в широкую белую и коричневую полоску продолжал стоять, наклонившись к своей любимой «игрушке», не обращая ни малейшего внимания на торопливый, внезапно захлебнувшийся стук каблуков за своей спиной. Оксане захотелось, чтобы он обернулся, увидел ее и застыл с обычной в таких случаях полудурацкой-полублаженной улыбкой на лице. Легким движением смахнув с правого глаза набежавшую от солнечного «зайчика» слезинку, она направилась к подъезду, несколько сдвинув свой маршрут в сторону хозяина «Форда». И он действительно услышал стук каблуков и обернулся. А она замерла, словно споткнувшись…
Что-то в его лице неуловимо изменилось за последние полтора года. И все же это был прежний Андрей. Теперь он носил немного другую прическу: коротко и аккуратно подстриженные сзади черные волосы несколькими прямыми, изысканно-беспорядочными прядями падали на лоб. Пожалуй, лицо его, удлиненное и классически красивое, немного округлилось, исчезла нервная заостренность черт, но трогательная, хрящеватая горбинка на чуть удлиненном носу была все та же. Оксана всегда считала, что Потемкин мог бы достойно пополнить когорту мужчин слащавого, голливудского типа красоты, если бы не эта горбинка да еще странные, словно рассеченные у висков брови. Андрей стоял опершись ладонью о капот «Форда», и застывшая в его глазах растерянность странно сочеталась с радостной улыбкой, озарившей лицо. Он и улыбался всегда как-то особенно: искренне и вроде бы виновато. Уголки его губ немного опускались вниз, и рядом с ними залегали смешные глубокие складочки. Наверное, воспоминания двухгодичной давности еще были слишком свежи, слишком живы, и что-то внутри него автоматически откликнулось на появление Оксаны: она пришла, это хорошо, это нормально, так и должно быть, просто не могло быть иначе. И только потом растерянность и отчаяние болезненным уколом разбудили мозг. Острый кадык на его шее два раза прыгнул вверх-вниз, счастливая улыбка медленно сползла с лица, а рука, загорелая и жилистая, осталась безвольно лежать на капоте. Оксана, чувствуя, что во рту пересохло, сделала два неуверенных шага вперед и тут же краем глаза увидела, как дверь подъезда распахнулась, и на улицу вышла смутно знакомая молодая девушка. На ней был довольно приличный светлый сарафан в меленький зеленый цветочек. Струящийся и полупрозрачный, он позволял достаточно разглядеть ноги.
– Андрей, мы готовы! – радостно произнесла девушка, не заметив его взгляда, отчужденного, предназначенного не ей, его пальцев с побелевшими от напряжения суставами. – Едем?
Прежде чем она перевела взгляд на Оксану, прежде чем застыла с выражением невыразимого отчаяния в глазах, та, словно ошпаренная словом «мы», потрясенная и ужаснувшаяся собственной догадке, медленно пятилась назад, к углу дома. Сейчас Оксана не думала ни о походке, ни о выражении собственного лица. Она видела только маленькую темноволосую девочку, сидящую на руках у девушки в светлом сарафане. У девочки были огромные круглые глаза, синие, как надувной мяч, купленный когда-то Людмилой Павловной для будущего внука или внучки…
Потом Оксана смутно припоминала, как поймала такси, как орала с перекошенным лицом на водителя, который никак не мог сообразить, что на Сосновую улицу следует свернуть от метро на проспект Василевского, а не на Щукинский проезд. Как трясла несчастную регистраторшу, уже собирающуюся домой и передавшую дежурство медсестре стационара… Когда она подъехала к жилому дому на «Войковской», было уже почти девять вечера. Оксана вихрем взлетела по лестнице, с остервенением нажала на кнопку звонка, и когда дверь открылась, заорала бешено и злобно:
– Где мой ребенок, сука? Зачем ты мне соврала? Я сейчас видела Потемкина, а с ним маленькую девочку. Ей как раз годика полтора!
Алла Денисова, видимо, немного ошарашенная внезапным натиском, но быстро приходящая в себя, отступила на несколько шагов назад, пропуская незваную гостью в квартиру. Голос ее был сух и бесцветен, как увядшее дерево, а глаза пусты, когда она спокойно произнесла:
– Это не твой ребенок. Не твой… Мне незачем тебе лгать.
– Я не верю тебе! – прошипела Оксана, проникнув в прихожую и закрыв за собой дверь. – Не верю!..
