Текст книги "Прощальное эхо"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Ты не можешь так говорить со мной! Ты не имеешь права напоминать мне! Ты врач! Я думала, что она останется уродом, я не хотела урода! – Оксана почувствовала, как жестокая судорога мучительно сводит мышцы ее лица и сдавливает горло. Денисова, повернувшись к ней спиной, стояла у окна, легкий ветер тихонько теребил обесцвеченную прядь над ухом, выбившуюся из прически. Она казалась совершенно спокойной, да и голос ее был спокойным, когда она наконец произнесла:
– Что теперь об этом говорить, Оксана? Твое заявление все равно не пригодилось, потому что девочка родилась мертвой, и тут уж ничего не изменишь… Я могу только надеяться, что сейчас ты осознала до конца все то, что произошло полтора года назад, и хотя бы чуточку изменилась. Раньше ты приносила людям только горе и боль.
Наверное, если бы не последняя фраза, Оксана все-таки сорвалась бы в бездонную пропасть, и кто знает, что бы было дальше: уколы, транквилизаторы? Может быть, «психушка»? Но, услышав про «горе и боль», она почти физически почувствовала, как шаткий берег под ногами обретает опору, а сама она отклоняется назад, подальше от опасной черной бездны.
– Не смей морализировать! – прошептала она сдавленным и хриплым голосом, все еще ощущая, как колышется пол. – Ты же просто завидовала мне из-за Андрея и ненавидела меня из-за него. Тебе ведь удовольствие доставило то мое заявление: вот, мол, почитай, Андрюшенька, какая она стерва! Так ведь?
Денисова вздохнула и села за стол. Теперь она сидела напротив, как строгая хозяйка кабинета перед рядовым, назойливым посетителем:
– Мне не могло доставить удовольствие твое заявление по одной простой причине – я нормальная женщина и добровольного согласия матери на смерть ребенка не могу понять. А относительно Андрея? Так тебя это просто не касается. Не касается – и все. И обсуждать это я не намерена.
– И все-таки моя девочка жива, – Оксана наклонилась вперед и поставила локти на край стола, сцепив пальцы. Узкие запястья с двумя тонкими браслетами и изящные кисти отразились на полированной поверхности. – Я это чувствую. Кроме всего прочего, есть конкретные факты. Один мой хороший знакомый присутствовал недавно на каком-то вашем семинаре и рассказывал, что все восторгались твоими успехами в области выхаживания недоношенных. А еще рассказывали про полуторагодовалую девочку, которая родилась двадцатичетырехнедельной и от которой якобы отказались родители. Это в вашей-то клинике! Тогда одно только койко-место в сутки стоило, по тем моим понятиям, бешеные деньги! Просто вот так вот вынашивала-вынашивала какая-то богатая дурочка ребенка, а потом решила отказаться, да? Согласилась на его выхаживание, а потом – нате, забирайте! Не смеши меня!
За окном потемнело, солнце заволокло серым рваным облаком, и сразу же потянуло холодом. Прохладный ветер обдувал ее разгоряченные щеки, но не приносил облегчения. Алла рассматривала ее руки с откровенным любопытством исследователя. И ей вдруг стало досадно на эти золотые браслеты, кажущиеся теперь такими неуместными, а привычная уже вспышка злости где-то там, внутри, не состоялась.
– Это не твоя девочка. От малышки действительно отказалась мать, когда узнала, что может быть повреждена нервная система. Ничем не могу тебе помочь… Но ты ведь замужем, по-видимому, счастлива в браке, почему бы тебе не родить себе новую игрушку?
– Потому что у меня больше не может быть детей, – бросила Оксана и резко убрала руки со стола, больно ударившись локтем об угол. Она не знала, что делать теперь. Алла явно давала понять, что разговор окончен, поглядывая на свои маленькие наручные часики. Собственная уверенность в том, что девочка жива, казалась теперь смешной и глупой. Оставалось встать и уйти. Оксана вдруг представила, как пойдет сейчас по дорожке мимо сосен и деревьев с крупными лопухастыми листьями, такая красивая и уже навсегда несчастная, а Алла наверняка будет смотреть в окно и тихо наслаждаться небывало сладкой местью. Иначе почему едва заметно вздрагивают сейчас уголки ее губ? Она ведь просто по-прежнему считает, что в детдоме ребенку будет лучше, чем с такой матерью, поэтому и слова такие выбрала: «роди себе «игрушку»…
– Алла, послушай, – Оксана поднялась со стула, – я сейчас уйду, но ты, пожалуйста, задумайся об одном: не слишком ли жестоко то, что ты сейчас делаешь… Ты ведь только что обвиняла в жестокости меня, а сама? Ты – врач, Алла, врач! И уже причинила мне страшную боль. Я повержена, раздавлена, пристыжена, что еще? Мне в самом деле очень плохо!.. Это слишком суровое наказание – отнимать у матери ребенка…
Улыбка на губах Денисовой бесследно исчезла. Еще не успев накинуть на плечо тоненький ремешок сумочки с золотой монограммой, Оксана замерла. Она боялась произнести неосторожное слово, боялась даже вздохнуть, чтобы не спугнуть появившуюся надежду. Алла смотрела прямо в ее распахнутые синие глаза, а, быть может, не в них, а сквозь них и, казалось, о чем-то напряженно размышляла. Оксана же не думала ни о чем, испуганно обрывая любые мысли в самом зародыше, она молча ждала. Наконец Денисова, не выдержав напряжения, на секунду прикрыла слегка подкрашенные веки с густыми, но недлинными ресницами, и тогда Оксана торопливо, сбивчиво заговорила:
– Да, ты, наверное, была права, не отдав мне тогда ребенка. И я тебя за это не виню, правда, не виню! Аллочка, я тебе даже благодарна, поверь! Я бы была тогда плохой матерью… Но теперь! Отдай мне ее, скажи, где она! Я просто оформлю документы на удочерение и не стану поднимать никакого шума. Мне это самой невыгодно, потому что муж ни о чем не знает… Я заплачу тебе, хорошо заплачу. Ты ведь, по-моему, жила в Текстильщиках? Я дам тебе столько денег, что ты сможешь купить нормальную квартиру в хорошем районе. Тебе ведь все равно столько не платят!.. Пожалуйста, я сделаю все, что ты хочешь!
Алла тяжело опустилась на стул, зачем-то посмотрела на свои некрасивые короткие пальцы и негромко произнесла:
– Но имей в виду: я делаю это вовсе не из-за твоих несчастных денег. Впрочем, как бы ты ни изменилась, тебе этого все равно не понять… В общем, твою дочь зовут Катя Максимова, она находится в детском доме номер пятьдесят шесть. Это в Новогирееве. Какая-то пара уже узнавала насчет возможности ее удочерения. Я позвоню, чтобы тебя приняла директриса… Все, иди. Я от тебя устала.
И снова пол поплыл под ногами. «Моя дочь Катя Максимова? – удивленно спрашивала себя Оксана и не могла представить ни лица, ни волос, ни фигуры. Только неясный, расплывчатый силуэт. – Кто назвал ее Катей? Мне никогда не нравилось это имя, кукольное какое-то… Пластмассовые руки и ноги, глупые голубые глаза, кудряшки искусственных волос и пищалка в спине: «Ма-ма, ма-ма»… А почему, интересно, Максимова? Наверное, это Алла придумала, сочинила себе Катю Максимову втайне и от меня, и от Андрея, и лелеет свой секрет. Непонятно только, что же она себе ее не забрала? Была бы рядом живая дочка Андрея. Или ее любовь к Потемкину так далеко не простирается, а ребенок только способен помешать замужеству? Катя? Катя! Катя…» Наверняка Оксана побледнела, потому что Денисова, порывшись в ящике стола, подала ей какую-то таблетку:
– На, выпей и успокойся, а то еще в обморок грохнешься.
Оксана сидела на стуле растерянная и… счастливая. Господи, как же просто все получилось, стоило только заговорить о деньгах! И теперь в свой лондонский дом с бесполезной прежде зеленой лужайкой она вернется уже с маленькой дочкой. Том засуетится, радуясь окончившемуся трауру, будет покупать для девочки наряды и игрушки. Да и не такой уж это большой обман: какая разница, чья дочь – какого-то абстрактного русского мужчины или конкретного Андрея Потемкина? Главное, что всем будет хорошо и спокойно… Оксана проглотила таблетку и полезла в сумочку.
– К сожалению, у меня с собой совсем немного наличных, но я заплачу вам позже, – Оксана снова перешла на «вы».
– Мне не нужны ваши деньги, – внятно произнесла Алла. – Не нужны, и все… Извините, но у меня работа, и тратить служебное время на пустопорожние разговоры я не имею права. Еще раз до свидания!
Ей ясно и недвусмысленно указывали на дверь. Впрочем, какое это теперь имело значение? Оксана с неуверенной и робкой улыбкой вышла из кабинета и прислонилась к стене, обшитой деревянными панелями. То ли от принятой таблетки, то ли от переживаний голова немного кружилась, но она тем не менее чувствовала острое, неодолимое желание бежать, кричать, размахивать руками. Это бывало с ней и раньше, в основном после удачно сданных экзаменов, когда резко схлынувшее напряжение сменялось вдруг волной небывалой энергии. Но Оксана никогда не позволяла себе дурацких детских штучек и из здания аудитории выходила все той же сдержанной и потрясающе грациозной походкой. Но невыплеснувшаяся радость сквозила в каждом ее движении, в каждом жесте, делая ее еще более очаровательной. Головокружение прекратилось, сердце успокоилось. Единственным моментом, который омрачал ее теперешнюю радость, было, пожалуй, воспоминание о том, как пришлось унижаться перед Денисовой, подхалимски называя ее Аллочкой, благодарить за то, что она спрятала от всех ее ребенка. А та еще и денег не взяла, продемонстрировала собственное моральное превосходство, что ли? Интересно, зачем тогда она вообще рассказала про Катю? Тоже ради демонстрации благородства или все-таки совесть заела? «Ну и черт с тобой! Живи как хочешь и изображай из себя кого хочешь. Хоть Мать Терезу! – Оксана смахнула со лба упавшую прядь и зашагала к выходу на лестницу. – Я один раз побыла кающейся грешницей, зато на всю оставшуюся жизнь стану богатой английской леди с преуспевающим мужем и прелестным ребенком. А ты так и останешься скучной старой девой с глупыми претензиями, дурацкими принципами и несчастной любовью!» От мысли о том, что даже сейчас она могла бы отыграться, утереть нос этой стерве, возобновив отношения с Андреем, Оксане сразу полегчало. Спускаясь по лестнице, она улыбнулась. Хорошо! Господи, как все хорошо! Скоро маленькая Катя Максимова узнает, что за ней приехала мама, красивая, как сказочная принцесса. А вот про неприятную женщину в белом халате с глазами цвета засахарившегося меда не узнает. Все! Нет ее и не было…
* * *
Спокойный и основательный Клертон учил ничего не делать второпях, а перед каким-нибудь важным делом посидеть в тишине и сосредоточиться. Но сейчас на то, чтобы сидеть на лавочке в парке, у Оксаны просто не хватило ни сил, ни терпения. Взяв такси, она в десять минут домчалась до «Детского мира» на Соколе и вихрем взлетела на второй этаж. Народу здесь было не много, и продавщицы в отделах явно скучали, лениво о чем-то переговариваясь. Пожалуй, ее появление стало для них единственным стоящим внимания событием за целый день. Оксана лишь на секунду остановилась посредине зала, размышляя о том, куда сначала пойти: в отдел игрушек или в «одежду», а женщины в синих форменных халатиках с манжетами в белый горошек уже зашушукались. Привычно послышались слова «актриса», «фотомодель», и она понимающе улыбнулась. Ей хотелось сейчас быть милой и очаровательной, благосклонно внимать комплиментам и любезностям. Скорее всего уже через несколько дней она придет сюда со своей малышкой. Та будет показывать пальчиком на понравившиеся игрушки и радоваться тому, что все улыбаются ей и ее красавице-маме. Полуторагодовалые, они ведь вроде бы все уже понимают? Господи, как хорошо-то!
Оксана подошла к отделу одежды.
– Здравствуйте, – произнесла она как можно более любезно, – вы не могли бы мне помочь подобрать что-нибудь для полуторагодовалой девочки?
– А это, наверное, уже не у нас. Это на первом этаже… – неуверенно начала девушка за кассой, но вторая перебила ее раздраженно и торопливо:
– Там пока ничего приличного нет. Хороший товар только сегодня утром завезли, но еще оформить не успели. Подождите, девушка. Я сейчас спущусь, посмотрю, что там есть, и принесу вам образцы.
Оксана благодарно улыбнулась. Рвение продавщицы ее абсолютно не удивило. Ее необычная красота не возбуждала зависти и ревности у обычных, не обиженных Богом женщин. Они смотрели на нее, как на произведение искусства или на кинозвезду.
Продавщица вернулась минут через пять с ворохом платьиц, костюмчиков и тремя парами туфелек. Вторая девушка, сидящая за кассой, глядя, как покупательница перебирает кружева и оборочки, несмело поинтересовалась: «Для дочки берете?»
– Для дочки, – улыбаясь, ответила Оксана. Она уже предчувствовала, что услышит дальше, и не ошиблась.
– Надо же, как повезло девочке, мама – просто красавица! – восхищенно выдохнула продавщица…
Кате Максимовой сегодня явно повезло. Ей удалось завладеть яркой пластмассовой пирамидкой, единственной на всю их группу в двадцать человек. Она сидела на полу игровой комнаты и настороженно оглядывалась по сторонам. Снимать красный колпачок было страшно, потому что колечки от неосторожного движения могли раскатиться по всей комнате, и тогда их уже не собрать – нападут и отнимут другие дети. Вон их сколько с завистливыми глазами! А может быть, Катя рассуждала совсем по-другому. Кто знает, что творится в маленьком мозгу полуторагодовалого ребенка, не умеющего еще толком ни бегать, ни говорить?
Оксана отвернулась от стеклянной двери, ведущей в игровую комнату, и подошла к Анне Михайловне, директрисе детского дома. Та стояла у стены со скрещенными на груди руками. Оксане не нравилась эта ее поза, описанная в любом учебнике популярной психологии как поза человека, стремящегося закрыться от собеседника. Не нравился ей и сам детский дом, старый, с гулкими коридорами и стенами, покрашенными масляной краской, со скучной и убогой игровой комнатой, оклеенной дешевыми обоями. Не нравились дети, какие-то несимпатичные, бледные и ведущие себя нервно и агрессивно, точно зверята в стае. Но самое страшное, что не нравилась эта девочка. Нет, она не вызывала в ней особо отрицательных эмоций или неприязни. Она не вызывала вообще никаких чувств. Прижавшись к стеклу, Оксана долго всматривалась в бледное удлиненное личико с большими голубыми глазами, разглядывала короткие светлые волосики, жиденькие и прямые. Наверное, дочь все-таки чем-то была на нее похожа, но это сходство было неясным, ускользающим, как рябь на воде. И самое главное – девочка почему-то никак не вписывалась в картинку с зеленой лужайкой, большим надувным мячом и прогулками в Гайд-парке. «Это все из-за имени! – с раздражением подумала Оксана. – Какой дуре… Впрочем, я знаю – какой, пришло в голову назвать ее Катей? Никогда бы не назвала так свою дочь». Ей вдруг стало плохо до тошноты. Так можно рассуждать только о чужом ребенке с неудачным именем. Она попыталась представить, как будет выглядеть девочка, если снять с нее этот омерзительный халатик, если ее красиво постричь и как следует откормить… Но перед глазами по-прежнему стояло невыразительное личико с голубыми глазками и пальчики, судорожно вцепившиеся в пластмассовую игрушку. Пресловутый материнский инстинкт не пробудился, и Оксана, как ни старалась, не могла отыскать с своей душе даже намека на радостное чувство узнавания…
– Ну так что, будете сегодня знакомиться? – спросила директриса, когда Оксана подошла к ней.
– Н-нет, наверное, сегодня нет, – выдавила из себя Оксана. – Я еще не готова.
– Если ребенок вам не понравился и вы больше не придете, то скажите лучше сразу. А то этой девочкой уже одна супружеская пара интересовалась. Но у них вроде бы появился вариант взять совсем маленького, прямо из родильного дома… А то вдруг у них что-нибудь там сорвется, и мы им откажем, а девочка останется вообще без родителей. Вы же знаете, чем они старше, тем их неохотнее берут!
– Нет-нет, я скорее всего возьму, – заторопилась Оксана и непонятно зачем добавила: – У меня просто много дел с документами, мне ведь оформлять удочерение за рубеж. Я – подданная Великобритании.
– А-а, – равнодушно протянула директриса, все так же спокойно взирая на посетительницу. Она принадлежала к тому редкому типу женщин, на которых красота Оксаны совершенно не действовала. Ее тяжелый подбородок оставался неподвижным, а глаза грустными и отрешенными. Оксана чувствовала, что на нее давят и эти холодные стены, и этот взгляд. Руки начали дрожать, она занервничала. Дети в игровой визжали и пищали, и ничто внутри ее не отзывалось на голос дочери. Это было и страшно, и странно.
– Скажите, а почему Катю не удочерили до сих пор, если на здоровых детей такая очередь? – поинтересовалась Оксана осторожно.
– Да потому что она не совсем здоровая. Родилась сильно недоношенная, слабая. Как следствие – замедленное развитие. Только в год начала сидеть. Все это наверстается со временем, но не в детдомовских условиях, естественно. А люди не хотят в это верить. Всем хочется круглощеких карапузов с льняными кудрями.
– Только в год начала сидеть? – удивленно переспросила она. Это тоже никак не вписывалось в праздничную картинку. О том, что у дочери могут быть какие-то отклонения, она как-то не подумала, ведь Норвик говорил, что ребенок здоров. Что хорошего, если траур в доме по поводу бесплодия жены сменится на траур по поводу неполноценности ребенка?
– Понимаете… – Оксана теребила ремешок сумочки с таким нелепым в этих казенных стенах золотым вензелем. – Я ожидала, что увижу эту девочку и сразу к ней что-то почувствую, ну какую-то нежность, жалость, что ли? А не ощутила вообще ничего, и это меня пугает.
– Ничего удивительного, – пожала плечами директриса. – Любовь так сразу не приходит. Даже настоящие матери в роддоме не сразу чувствуют нежность к собственным младенцам. Но это все приходит со временем, хотя… Если сердце совсем молчит, то, может быть, лучше не надо? Испортите жизнь себе и ребенку. На других посмотрите, повыбирайте… Я вас не тороплю и ни к чему не склоняю. Решайте сами.
– Да-да, я подумаю, – Оксана неловко и торопливо сунула в руки директрисе большой пластиковый пакет с подарками. – Это для Кати. Ну а игрушки, наверное, для всех детей, и конфеты тоже… Я подумаю и обязательно приду. Завтра… Или нет, послезавтра!
Она чуть ли не бегом выскочила из серого унылого здания, выбежала за ограду и без сил опустилась на лавочку возле подъезда пятиэтажной «хрущобы». На душе было смутно и гадко. Несмотря на то, что сейчас уже казались невозможно близкими и искупление греха, и вроде бы такое долгожданное счастье материнства, и избавление от чувства вины… Только вот нужно ли все это? И стоит ли искупление прежнего греха риска впасть в новый? Стоит ли забирать в Лондон нелюбимую девочку для того, чтобы всю оставшуюся жизнь вымучивать из себя подобие нежности, всю жизнь каяться, глядя в ее, откровенно говоря, далеко не умные глазки, и снова ненавидеть себя теперь уже за то, что ее родная дочь по-прежнему несчастна? Оксана вытащила из сумочки белую с золотым тиснением пачку сигарет и закурила. Ей было страшно, странно и почему-то знобило. Ветер, лениво колышущий тяжелые, горячие пласты воздуха, теребил ее светлые локоны, знойным дыханием касался обнаженных плеч, а она все равно ежилась так, будто внутри у нее была ледяная глыба. «А может быть, я просто патологически не способна никого любить? – Оксана развернулась на скамейке и села лицом к солнцу. – Может быть, я просто приняла как аксиому то, что люблю, например, маму? Разве сильно я скучала без нее эти полтора года в Лондоне? Нет, скучала, конечно, но это из-за расстояния, заставляющего забывать мелкие обиды и разногласия. На расстоянии можно любить кого угодно. А дома меня раздражали ее бесконечные приступы печеночных колик. Разве мне было ее жаль? Мне было жаль себя, вынужденную сидеть рядом, подносить минералку, менять воду в грелке, а потом слышать, как ее тошнит в туалете? Почему-то в Англии считается нормальным лечиться в больнице и не испытывать терпение родственников, а у нас нужно обязательно цепляться за «родные стены» и «родные кастрюльки»! Том никогда бы не стал докучать мне своими болячками. Быстренько переговорил бы с Норвиком, и – на недельку в хорошую частную клинику… Том, уютный, «пингвинский» Том с толстыми ногами и одутловатым лицом».
Ей вдруг вспомнилось, как она еще в самом начале их отношений для того, чтобы подавить брезгливость, постоянно мысленно напевала как заклинание: «Я зарабатываю себе дом, я зарабатываю себе машину, я зарабатываю себе пожизненное обслуживание в наикрутейшем косметическом салоне…» О какой любви тут вообще можно говорить? А друзья? Да их, в общем-то, и не было никогда. Вот только Андрей…
Оксана вздрогнула и выронила сигарету. Окурок упал в высокую траву. Она загасила его носком туфли и поднялась со скамейки. Андрей! Его все-таки необходимо увидеть. Это обязательно поможет во всем разобраться, все расставит по местам. В конце концов, ведь он отец этой девочки! И единственный человек, расставание с которым принесло ей когда-то настоящую боль. Нужно увидеть его, и тогда сквозь детские черты светловолосой Кати Максимовой обязательно проступит любимое лицо с прямым, чуть длинноватым носом и высокими скулами. Тогда она полюбит эту девочку, обязательно полюбит… Главное, увидеть Андрея сегодня, как можно скорее.
Оксана подумала, что лучше будет не выжидать на лавочке, как в прошлый раз: опять подсядет какая-нибудь пенсионерка, и всякая решимость улетучится. Нужно сразу подняться в квартиру и позвонить в дверь. В общем-то, не так важно, кто откроет: он, жена… (если он, конечно, женился). Все равно она имеет на него, на его душу, на его любовь гораздо больше прав, чем любая баба со штампом в паспорте…
Когда такси наконец затормозило напротив станции метро «Сокол», у Оксаны уже имелся совершенно конкретный план действий…
* * *
Двери в мебельном магазине «Варна» были огромные и сверкающие, бесшумно раздвигающиеся перед покупателем и так же бесшумно смыкающиеся за его спиной. Алла Денисова поднялась по невысоким ступенькам из черного, с тонкими золотистыми прожилками мрамора и окунулась в манящую, поддерживаемую кондиционерами прохладу салона. Все здесь требовало непременной приставки «евро»: «евроремонт», «евродизайн», «еврообслуживание». Стоило ей на секунду остановиться в растерянности, как милейшая девушка в элегантном малиновом платье, которое язык бы не повернулся назвать халатом продавщицы, тут же подошла и предложила свои услуги консультанта. От волос девушки пахло какими-то особенными духами, легкими, свежими, как майские цветы. А еще у нее были очень ухоженные маленькие ручки с аккуратным маникюром. Глядя на нее, Алла вдруг поняла, что выглядит сейчас совсем не так, как должна выглядеть потенциальная покупательница дорогого магазина. Разгоряченное, покрасневшее лицо, покрытые мелкими капельками пота виски и увлажнившиеся корни волос… Да, в конце концов, эта простенькая, хотя все еще приличная сиреневая юбка и босоножки, бывшие ультрамодными два года назад! Только вот сумки, нагруженной молочными тетрапаками и упаковками лианозовского йогурта, для полноты картины не хватает… Ей стало неловко и неуютно на какую-то секунду, но она тут же заставила себя улыбнуться.
– Здравствуйте, я хотела бы посмотреть что-нибудь из кухонной мебели, – Алла почувствовала, что улыбка получается несколько принужденной, однако продавщица только вежливо кивнула.
– Вас интересуют полностью кухни или только уголки? Может быть, что-нибудь конкретно: Италия, Финляндия, Германия, Россия, Белоруссия?
– Нет-нет, я бы хотела просто повыбирать и прицениться.
– Пожалуйста. Пройдемте со мной в третий зал.
Девушка, повернувшись на низких каблучках своих удобных туфелек, неторопливо поплыла вперед с видом радушной хозяйки дворца, показывающей гостье свои владения. Алла последовала за ней, оглядываясь по сторонам и чувствуя, как сладко, по-женски замирает сердце, завороженное сиянием зеркал, теплым дыханием светлой карельской березы и благородным, мудрым величием дубовых панелей. Ей было немного неловко из-за вырвавшегося слова «прицениться» да и своего непрезентабельного вида, но она мысленно утешала себя тем, что кассовому аппарату, выбивающему чек на изрядную сумму, будет безразлично, во что одета покупательница и как она выглядит. Алла стала состоятельной женщиной, начиная с сегодняшнего дня. Точнее, деньги в резной, запирающейся на ключик шкатулке лежали там уже почти месяц, но моральное право воспользоваться ими она получила только сегодня. Она шла по роскошному залу, видя, как в зеркальных шкафах-купе отражается ее льняная блузка с деревянными пуговками, и с торжеством думала о том, что кончилась битва за выживание и бесконечное отдавание долгов; теперь можно будет не только купить хорошую мебель в квартиру, но и наконец обновить ставший за последние два года довольно жалким свой гардероб. Нет, и в элитной 116-й клинике, и в ассоциации «Мама и кроха» квалификацию Аллы ценили и соответственно платили довольно хорошо. И, наверное, она все эти два года могла бы позволять себе и наряды, и украшения, и рестораны, если бы не острое, невыносимое желание убраться куда-нибудь подальше из жалкой однокомнатной клетушки в Текстильщиках, в которой вечно текли трубы и пахло плесенью, плодящейся на стенах подъезда. В свою жалкую нору она привела мужчину всего однажды и потом долго не могла забыть его брезгливо-сочувственный взгляд и походку неуклюжего краба, когда он чуть ли не боком пробирался на кухню по узенькому коридорчику. Эти два года Алла трудилась, как вол, как стадо волов, нет, как сам черт, и все-таки, подзаняв еще несколько тысяч долларов, месяц назад купила себе приличную трехкомнатную на «Войковской». «А теперь – все! – сказала она сама себе. – Нет ни долгов, ни панического страха перед предстоящим ремонтом. Теперь есть деньги – все!» Наверное, слово «все» она, задумавшись, произнесла вслух, потому что продавщица удивленно переспросила:
– Все? Или вы хотите что-то посмотреть в этом зале?
– Да, – Алле не захотелось вдаваться в объяснения. Тем более, что кресла с пуфиками и уютные диванчики ее тоже интересовали. – Пожалуй, я выберу кое-что для гостиной…
– Пожалуйста, – девушка с профессионализмом экскурсовода обвела рукой зал, – если вам понадобится моя консультация, я буду неподалеку.
Пластмассовая табличка с именем и фамилией, приколотая на лиф платья, скромно и с достоинством сверкнула в матовом свете авангардных точечных светильников, словно деликатно давая понять покупателю, как следует обращаться к консультанту. «Киреева Оксана», – про себя прочитала Алла. – «Оксана… Я бы предпочла любое другое имя. Хотя, впрочем, какая разница?»
Кроме нее, в царстве кресел и пуфиков прохаживалась молодая супружеская пара, тоже выбирала мебель для гостиной. Девушка в коротком трикотажном платье на секунду замерла, окидывая взглядом зал и задумчиво постукивая носком туфельки о пол, а потом решительно направилась к пестренькому и веселенькому диванчику с деревянными подлокотниками. Видимо, маршрут этот повторялся уже раз в третий или четвертый, потому что супруг, явно измученный бесконечным хождением по магазину, негромко и обреченно заскулил:
– Витка, если хочешь купить эти деревяшки, – покупай. Только давай уже в темпе!
– Почему это деревяшки? – беззлобно возмутилась Вита. – По-моему, выглядит очень даже шикарно. Италия, стилизация под восемнадцатый век! Чем тебе не нравится, я не понимаю?
– Всем нравится, – с покорностью оловянного солдатика кивнул муж. – Покупаем!
– Нет, ты скажи, чем не нравится? Пока не объяснишь, я с места не сдвинусь.
Парень притворно захныкал и застонал, как больной ребенок:
– Ну всем нравится, всем… Если начистоту – ножки не нравятся!
– Почему ножки? – Вита, не глядя, подала мужу сумочку и присела на корточки. Алла, невольно привлеченная их разговором, с легкой завистью отметила, что талия у нее тонкая, а бедра достаточно округлые. Алый тонкий трикотаж плотно обтянул ладную фигурку, и на спине слегка обозначилась узенькая полоска лифчика. Парень перевел взгляд со спинки диванчика на попу жены, и в глазах его блеснули одновременно и озорство, и желание.
– Так чем тебе не нравятся ножки? – снова переспросила Вита, заглядывая под самое донышко дивана, видимо, рассчитывая именно там найти скрытый дефект. Муж злорадно улыбнулся и объяснил:
– Я просто представляю себе, как ты выходишь из ванной в своем махровом халате без пояса, садишься на этот диванчик, ну как ты любишь. Я сажусь рядом…
Дальше он зашептал жене на ухо, и до Аллы донесся только обрывок фразы: «А тут ножки ка-ак…» Все стало понятно и без комментариев благодаря смущенной улыбке Виты и вырвавшемуся у нее негромкому смешку… Алла поспешно отвернулась и с преувеличенным вниманием принялась рассматривать уродливое кресло-лягушку, казалось, созданное для того, чтобы, сидя в нем долгими одинокими вечерами, бессмысленно пялиться в телевизор. Ей почему-то казалось, что продавщица Оксана в малиновой униформе смотрит на нее сейчас насмешливым и понимающим взглядом…
В результате она заказала с доставкой на дом на завтра неплохой кухонный гарнитур с минимумом наворотов. Продавщица, видимо, получающая процент с прибыли, крутилась рядом с кассой и радостно щебетала что-то про «дуб», «массив», «ручную работу» и «безупречный вкус». Алла же думала только о том, как доберется сейчас до дома, залезет в ванную с прохладной водой и долго-долго будет лежать и смотреть в потолок с пожелтевшей известкой. Да и какая, впрочем, разница: евроремонт в ее квартире или полный разгром? Все равно некому, кроме нее самой, порадоваться приготовленным немецким обоям и новому кухонному гарнитуру, некому посетовать на слишком хрупкие ножки дивана, некому… Зачем же вся эта блажь и суета? Зачем эти безумные деньги? Алла смотрела, как кассир долго и тщательно отсчитывает сдачу, и чувствовала, как к горлу подкатывает неудержимое отвращение к этой растущей на пластмассовом прямоугольном блюдечке груде дензнаков.
Машину она поймала на выходе из магазина. Кавказец лет сорока пяти – пятидесяти, сидевший за рулем, поначалу робко косился на нее, но ближе к дому все-таки осмелел.
– Ви такая красывая жэнщина! – произнес он с характерным акцентом. – А такая грустная! Зачэм грустить? Надо улыбаться! Конэщно, люди нашего с вами возраста плохо переносят такую жару, но нэльзя же совсэм раскисать! Давайтэ с вами посидим, выпьем хорошего вина… Нэт, нэ дома, в ресторане, конэщно же…
Кавказец выжидающе замер, готовясь новым потоком красноречия задавить робкий отказ или же достойно принять отказ решительный, с праведным негодованием, но женщина на заднем сиденье лишь грустно произнесла:
