Текст книги "Прощальное эхо"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Кровь на гемоглобин Оксана согласилась сдать без споров и пререканий. Хотя наверняка ничего еще не знала. Надо было, конечно, походить по врачам, выяснить, нет ли у мамы хорошего знакомого гинеколога. Но она почему-то чувствовала, что в любом другом месте скажут то же самое. Ей вдруг начало казаться, что она толстеет и тяжелеет прямо на глазах и что походка у нее уже стала уродливой, как у утки. Это было противно и унизительно. Наверное, если бы Том узнал, что провел ночь с беременной женщиной, его бы затошнило, точно так же, как ее в такси. А он обязательно узнает, потому что от этого уже никуда не деться. Не выдашь же этого младенца с какими-то там уже бедрами, ногами и руками за его собственного ребенка? Это было бы уже слишком низко и подло. Значит, все разрушится быстрее и неотвратимее, чем карточный домик. Разрушится вся ее жизнь, уже выстроенная мысленно на много лет вперед и продуманная вплоть до узора кружева на переднике няни. И с этим ничего нельзя поделать…
– А если у меня будет выкидыш? – вяло поинтересовалась Оксана у гинекологини, уже взявшись за ручку двери.
– А ты попробуй, со шкафа попрыгай, мебель подвигай, – со скрытой угрозой посоветовала Милютина, сердито захлопнув чью-то карточку. – Или что вы там еще любите делать? Ноги в горчице погрей, таблеток наглотайся… Я тебе гарантирую, что до больницы не довезут. Загнешься от кровотечения. Или в лучшем случае матку вырежут. Но это, если очень сильно повезет…
– Спасибо за предупреждение, – горько усмехнулась Оксана и вышла из кабинета.
* * *
«Ах, как жаль, что Оксана так прохладно относится к рыбе и дарам моря! – сокрушался Том Клертон. – Да и я тоже хорош! В первый же вечер предложил ей дурацких карпов и устрицы!»… Легонько постукивая кончиками пальцев по столу, он с улыбкой смотрел на самую красивую женщину в мире, сидящую напротив. Сегодня она казалась задумчивой и какой-то отстраненной, но это ей шло. Как шла прическа с волосами, высоко подобранными на затылке, как шло светлое кремовое платье на тонюсеньких бретельках, матово поблескивающее и открывающее безупречные плечи. Он смотрел на нее, а она – на расцвеченный перламутровыми бликами изгиб фарфоровой вазы. И эти блики на эмали, и цветы, желтые чайные розы, хранили скучную неподвижность натюрморта. Но Оксана почему-то все равно всматривалась в одной ей ведомую точку и даже, казалось, беззвучно шевелила губами. Впрочем, скорее всего это только казалось. Просто Тому очень нравилось, когда она приоткрывала губы и показывалась влажно поблескивающая полоска зубов.
Как радостно и странно было осознавать, что теперь он имеет право ее целовать, что теперь это его женщина. Вот уже пятнадцать дней, как его… Он до сих пор не мог до конца в это поверить и, наверное, слишком часто подносил к губам ее мягкую руку, тревожно и счастливо всматриваясь в глаза. Скорее всего привыкание должно было бы произойти постепенно, как врастание в ствол дерева привитого черенка. Тому было немножко смешно и удивительно представлять, что из этого получится. Ну начать хотя бы с того, приучится ли Оксана есть рыбу, или ему придется всю жизнь довольствоваться мясным меню?.. Кстати, ресторан, в который она его сегодня привела, совсем неплох. И скатерти на столах не уступают в белизне манжетам его рубашки, и музыка приятная, и официанты вежливы. Да и в общем-то можно было решить проблему, заказав ей телячьи медальоны, которые она, оказывается, так любит, а себе форель или семгу. Но тогда Оксана мгновенно осознала бы его упрямство по части кулинарных пристрастий и, наверное, почувствовала себя неловко из-за того, что категорично отказывалась идти в какое-нибудь заведение с рыбной кухней. Значит, придется довольствоваться медальонами. А впрочем, какая это, в сущности, ерунда!
– Оксана! – позвал Том негромко. Она вздрогнула и наконец-то отвела завороженный взгляд от вазы. И ему вдруг на секунду показалось, что она чувствует себя сейчас, как человек, внезапно проснувшийся в незнакомом месте с вопросом: где я? что со мной? Тень то ли тревоги, то ли отчаяния промелькнула в ее глазах, но тут же пропала.
– Прости, – прошептала она мягко и виновато, – я сегодня какая-то рассеянная…
Он только улыбнулся и своим коленом отыскал под столом ее бедро. И все-таки это было удивительно, прикасаться к ней, ложиться с ней в одну постель, любить ее… Все пять дней после его возвращения из Лондона прошли словно в странном полусне. Оксана приходила и уходила, и только гостиничные подушки еще некоторое время хранили запах ее волос. А ему хотелось, чтобы рядом в ванной висел ее махровый халат, чтобы по утрам она сидела перед зеркалом и наносила на лицо крем, чтобы рядом с его обувью постоянно стояли ее легкие и изящные туфельки… Том не просто хотел этого, он был уверен, что только так и будет. Оксана уже и сейчас, по сути дела, его жена. Почему же каждый вечер она должна уходить куда-то в свою жизнь и возвращаться оттуда с испуганными, ожидающими чего-то глазами? Ему казалось, что она смотрит на него и беззвучно спрашивает: «Ты еще здесь? Ты не пропал? Ничего не сломалось и не нарушилось? Ты любишь меня по-прежнему?»
– Я люблю тебя, – вслух произнес Том и неожиданно встретил слегка озадаченный взгляд официанта. Наверное, это и на самом деле выглядело странно: долгое время молчавший респектабельный господин в очках с металлической оправой вдруг ни с того ни с сего признается в любви своей очаровательной даме. Оксана улыбнулась, и ему вдруг показалось, что вино в бокалах заиграло так, будто в них попали солнечные лучики…
Пока официант расставлял на столе тарелки с закусками, Том нащупал во внутреннем кармане пиджака маленький футляр, в котором на бархатной подушечке лежало обручальное кольцо из белого золота с благородным крупным бриллиантом. Оно наконец должно было все расставить по своим местам. В конце концов дела, связанные с открытием филиала, не позволят ему раньше, чем через два месяца, уехать из Москвы. Так почему же уже сейчас не купить себе приличный дом за городом и не начать жить там нормальной семьей? Почему должен до бесконечности продолжаться этот нелепый гостиничный роман, унижающий и его, и ее? Когда официант наконец удалился, оставив на столе разноцветную мозаику салатов, украшенных свежей, восхитительно пахнущей зеленью, Том эффектно раскрыл ладонь. Но в глазах Оксаны почему-то не вспыхнуло и слабого подобия женского интереса, на который он рассчитывал. Наоборот, они стали совсем тревожными и темными, как грозовая туча.
– Не надо, – произнесла она, опуская голову.
– Что «не надо»? – недоуменно спросил он.
– Кольца не надо. Это ведь кольцо?
– Да, – растерянно согласился Том. – Но почему? Мне казалось, что у нас все уже решено… Или, может быть, мы друг друга неправильно поняли?.. Это кольцо обручальное…
– Я знаю, – тихо отозвалась Оксана и прикрыла ладонью глаза. Он почему-то некстати подумал, что пальцы у нее длинные и очень красивые и кольцо на них, наверное, смотрелось бы прекрасно. Подумал и ужаснулся, поняв вдруг с мгновенной, беспощадной ясностью, что она, по сути дела, отказывается стать его женой. «Я знаю», – сказала Оксана, и эти слова прозвучали как приговор.
Она сидела за столом, наполовину прикрыв рукой лицо. Том видел только ее губы, вздрагивающие, словно от сильной, непрекращающейся боли. А еще он видел неровные красные пятна, выступившие на ее груди, и длинную тень руки. Нет, Оксана не плакала. Он был почти уверен, что не плакала…
– Но почему? – спросил он, поражаясь, как жалобно и вовсе не по-мужски прозвучал его голос. Она отвела ладонь от лица. Глаза ее действительно оказались сухими. Но в них нетрудно было прочитать глубокое отчаяние и полную безнадежность. На ее высоком светлом лбу у самых корней волос выступили крошечные капельки пота, скулы покраснели и как-то заострились, и почему-то казалось, что тени ресниц, лежащие на щеках, стали еще длиннее.
– Потому что я не смогу стать твоей женой, – внятно произнесла она, глядя ему прямо в лицо. – Извини, что привела тебя сегодня сюда. Я просто хотела с тобой проститься.
Том почувствовал, как ладони его быстро и противно вспотели. Его пальцы все еще бессмысленно сжимали футляр с кольцом, и он нечаянно нажал на кнопочку. Футляр тотчас открылся, бриллиант брызнул снопом ярких, праздничных брызг. Оксана непроизвольно сощурилась и растерянно ахнула. Теперь Том окончательно понял, что оказался в дурацком положении, оттого что, пусть нечаянно, но тем не менее клоунским жестом открыл эту коробочку. Более того, он продолжал сидеть сейчас с этим футляром в дрожащей руке, словно герой низкопробной мелодрамы.
– Но почему? – повторил Том с глупым упрямством говорящего попугая.
– А тебе так важно это знать? – Оксана слегка наклонила голову, и ему показалось, что слез пока нет, но они все-таки должны пролиться, раз ей так больно. Наверное, это было жестоко, и по всем неписаным законам благородства следовало сейчас закончить ужин и не мучить ее больше, но Том чувствовал, что невозможно будет вот так запросто встать и уйти отсюда, поддерживая ее под локоть, теперь уже холодный и чужой. Подать ей плащ, словно какой-то малознакомой женщине, и расстаться, обменявшись ничего не значащими и ничего не объясняющими фразами.
– Да, мне это важно, – по-ученически деревянно ответил он и наконец-то отложил в сторону футляр с кольцом. Она сложила ладони перед лицом домиком, немного подавшись вперед, прикоснулась внешней стороной губ к этим самым пальцам, словно пытаясь определить, теплые они или холодные. Все это выглядело странным, как ритуальный жест шамана. Тому не хотелось, чтобы она начала говорить. Он просто сидел и смотрел на ее поблескивающие ногти, на сухие темно-розовые губы, на мягкий, круглый подбородок. Смотрел, понимая, что, может быть, это последние их минуты, проведенные вместе, и отчаянно не желал в это верить.
– Я беременна от другого человека. И ничего уже сделать нельзя. – Оксана сказала это так неожиданно и просто, что сначала это даже не показалось ему страшным. И только потом, через несколько секунд, до мозга и всех нервных окончаний одновременно дошел весь разрушительный смысл ее слов. Том почувствовал, наверное, нечто похожее на то, что ощущает человек, нечаянно коснувшийся оголенного электрического провода. Дыхание перехватило, в каждую клеточку, в каждую пору вонзились раскаленные, вращающиеся иголочки. Он нелепо ухнул и подумал о том, что, когда он целовал ее руки, ее шею, ее колени, в ней уже жил чужой ребенок! И она его чувствовала, твердо знала о нем! Но почему же тогда, почему?.. Том медленно поднял глаза и посмотрел в ее лицо. Оксана, видимо, следившая за направлением его взгляда с самого начала, сидела белее, чем фарфор цветочной вазы, и такая же холодная. Казалось, даже губы ее заледенели в непривычном скорбном изгибе.
– Вот так, – с тоской и вызовом произнесла она и нервно повела плечами.
– Да-да. – Том зачем-то снял очки и положил их стеклами вниз рядом с кольцом в футляре. Теперь все предметы казались ему нечетко очерченными, словно подернутыми туманной дымкой. Но почему-то не хотелось выбираться из этого тумана, чтобы не знать наверняка, улыбается Оксана или усмехается печально и жалко… А почему она сказала, что ничего уже нельзя сделать? Потому что этот ребенок уже есть, и отрезаны пути назад? Или потому, что поздно по медицинским показаниям? Но она ведь такая стройная, такая изящная! Если она хотела избавиться от беременности, то почему не сделала этого раньше? Ведь то чувство, что сейчас связывало их, родилось даже не неделю назад, а три. Почему же она медлила? Чего ждала? Или, может быть, кого?
– Ты, наверное, хочешь спросить об отце ребенка? – Она разомкнула свои ледяные, плохо слушающиеся губы.
– Зачем?.. Н-нет! Не хочу! – Том с какой-то отчаянной решимостью замотал головой. Ему в самом деле не хотелось об этом слышать и почему-то даже казалось: если Оксана вслух произнесет чье-то чужое, неприятное ему имя, то и дымка эта исчезнет, и все вокруг приобретет омерзительно реальные очертания, такие же, как у этих жирных медальонов на тарелке, стоящей прямо под носом. Где-то за его спиной квартет наигрывал знакомую мелодию из Брамса. Причем небрежно и достаточно равнодушно. К тому же скрипач, явно увлекшийся солированием, разрушал хрупкое очарование музыки. Его виртуозные пассажи резали уши, как визги сумасшедшего. Но, как ни странно, никто из сидящих в зале не обращал на это внимания. Все были веселы, заняты едой, вином и застольной беседой. Никто не обращал внимания и на них с Оксаной.
– А я все-таки расскажу тебе про ребенка и про то, почему так получилось. Я хочу, чтобы ты знал. – Оксана, дернув за лепесток низко склонившейся чайной розы, оборвала его, смяла и бросила на тарелку. – Тебе нужно это знать, чтобы ты не считал меня последней дрянью…
– Да, – с отрешенным видом согласился Том.
– Я жила с этим человеком достаточно долгое время. Его звали… Его зовут Андрей. Раньше мне казалось, что я люблю его, мы собирались пожениться. И в общем-то этот ребенок… Он, конечно, был не вовремя, но раз уж так получилось, я решила: пусть будет… А потом я встретила тебя и поняла, что не смогу уже жить с Андреем. Наверное, мне надо было сразу уйти от него. Но я – всего лишь обычная женщина, а не героиня романа. Ты понимаешь, обычная женщина! Еще тогда, в Александровском саду, когда я ужасно натерла ногу этими кошмарными туфлями, а ты поддерживал меня под локоть, я почувствовала… Хотя о чем уже сейчас говорить?
– А когда должен родиться ребенок? – спросил он неожиданно и бестактно. Она на секунду задумалась, а потом неуверенно произнесла:
– Кажется, в апреле…
Том наморщил лоб. Апрель? А сейчас октябрь? Значит, она беременна уже три месяца. И тут же ему отчего-то стало стыдно за свои акушерские выкладки. Стыдно настолько, что кровь хлынула в лицо. Кроме того, он понял: Оксана тоже догадалась, что он занимался расчетом… Ситуацию, становившуюся с каждой секундой все более напряженной, надо было как-то разрядить, но Том боялся еще сильнее ее взвинтить. Дернуло же его спросить про срок родов!
– Видимо, нам придется уйти отсюда вместе? – произнесла наконец она, решившись первой нарушить молчание. – Я понимаю, что тебе это не совсем приятно. Но, наверное, будет хуже, если мы привлечем к себе внимание, правда?
Том посмотрел на нее растерянно и даже ошеломленно. Потом надел очки. Дымка тут же пропала, но теперь это было к лучшему. Теперь он нуждался в ясности. Странная мысль, сумасшедшим лейтмотивом блуждавшая где-то в его мозгу, вдруг вспыхнула так ярко, что стало больно глазам. До сих пор он воспринимал то, что ему сообщила Оксана, как жестокий проступок ребенка. Проступок, который может привести к самым ужасным последствиям, но искупать его предстоит им вместе. А выяснялось, что уже отсюда, из дверей этого ресторана, они пойдут в разные стороны. Это было страшно и немыслимо. Он не хотел, не мог лишиться Оксаны. Она уже стала частью его жизни, и ее невозможно было вырвать из нее, как больной зуб!
Когда Том заговорил, голос его звучал испуганно и одновременно устало, как у отстающего ученика, плавающего на экзамене, но все еще надеющегося выйти сухим из воды.
– Оксана, – он постарался, чтобы ее имя прозвучало как прежде, словно ничего не произошло, – я не хочу тебя ни к чему принуждать. Но если ты не собираешься вернуться к своему… В общем, если ты не против, я хотел бы, чтобы все было по-прежнему и ты взяла это кольцо…
Она прошептала: «Том!», и сжала ладонями покрасневшие щеки. А он смотрел на нее, на смятый лепесток розы в центре тарелки и думал о том, что ребенок еще, в сущности, так мал, что он просто часть ее. В нем пульсирует ее кровь, у него мышцы, выросшие из ее мышц. И почему, собственно, не любить эту ее часть? Тем более если это сделает ее счастливой.
– А знаешь, – Том задумчиво провел пальцем по краю бокала, – это ведь, может быть, мой ребенок?
Оксана качнула было отрицательно головой, но вдруг поняла все, что он хотел сказать. Поняла за какое-то счастливое мгновение. И замерла с удивленной и медленно проступающей на лице улыбкой.
– Да, это будет твой ребенок, – произнесла она с акцентом на слове «будет». – Господи, если бы ты знал, как я благодарна судьбе за встречу с тобой…
Он смутился, часто-часто закивал, чтобы чем-нибудь занять руки, потянулся за бархатным футляром. Неловко повернувшись, задел локтем бокал. Тот со звоном упал, и искристое вино желтоватой лужицей вылилось на Оксанину тарелку. Но лепесток уже не всплыл. Он только развернулся медленно и бессильно, как сгорающая бумага…
* * *
В воздухе уже вовсю пахло новогодними елками. И это было совсем неудивительно. Маленькие елочные базарчики лепились и возле станций метро, и рядом с оптовыми рынками, и просто неподалеку от булочных и универмагов. За время своих прогулок Оксана успела заметить, что в этом году особой популярностью пользуются не пышные лесные красавицы, а маленькие обрубленные верхушки, которые можно поставить даже в банку на тумбочку. Во-первых, стоили они значительно дешевле, а во-вторых, люди, похоже, утратили романтически-трепетное отношение к Новому году и теперь находили более приемлемыми эти куцые символы праздника. А у них дома, на «Багратионовской», в углу балкона уже стояла голубоватая, шикарная пихта с толстыми и тяжелыми, как у щенка овчарки, лапами. Ее привезли по просьбе Тома русские ребята из его фирмы, молодые и веселые. Как они умудрились запихнуть ее в лифт и при этом не помять, уму непостижимо. Вообще, ей не особенно нравился этот новый дом. Он напоминал ей о прежней квартире на Соколе. Да и, кроме всего прочего, снимать жилье у хозяев было не очень-то приятно. Но Том сказал, что самое позднее в середине января они уже улетят в Лондон, а здесь, в России, жить в удаленном от города, а соответственно и от медучреждений, коттедже в ее положении, вообще-то говоря, опасно. И они решили остановиться на этом довольно приличном варианте. В квартире, в соответствии с их запросами, был сделан евроремонт, двери сияли белизной, словно в крутом офисе, на полу – ковровое покрытие с мягким длинным ворсом. Мебель дорогая, совсем новая, но какая-то безликая. Из всей дорогой обстановки Оксана полюбила только туалетный столик на изогнутых серебристых ножках с высоким овальным зеркалом. Это было именно то, о чем она всегда мечтала: несколько выдвижных ящичков, полочки для кремов, подставка для тюбиков губной помады. Теперь у нее было, чем все эти отделения заполнить. Том накупил для нее множество безумно дорогой и шикарной косметики, украшений, туалетов. Он любил выбирать ей подарки, и надо заметить, что вкус у него был безупречный. И она всему этому искренне радовалась…
Иногда Оксане казалось, что шок от расставания с Андреем еще не миновал. К ней еще не вернулось ощущение реальности. Все происходит будто во сне, а значит, что вполне логично, без острой боли. Она еще только ждала, когда ощутит страдание, как ждет солдат, оглушенный шумом боя и вглядывающийся в собственную, до кости располосованную руку. Но порой ей начинало чудиться, что тот же взрыв безжалостно ампутировал и ее способность вообще что-то чувствовать. И тогда Оксана пыталась намеренно сделать себе больно, мысленно повторяя не без брезгливости: «Я всего лишь успешно провела собственную рекламную кампанию. Я продалась, как продают красивый автомобиль или какой-нибудь корниш-рекс семейства кошачьих. И в этом нет ничего плохого! Назначение любой вещи – быть проданной!» Но то ли слова и образы, исключая, пожалуй, лишь корниш-рекса, были какими-то затертыми и поэтому действовали как раз наоборот, то ли гомо сапиенсу в любой ситуации свойственно соблюдать правило «не причини себе зла», но эти запланированные злые и безжалостные обвинения она вонзала в себя с той осторожностью, с какой достают булавкой занозу… Во всяком случае боль никак не приходила. И Оксана продолжала, правда с легким налетом грусти, радоваться и изысканному белью с шелковыми кружевами, и домашним блузкам, элегантным и до умопомрачения дорогим, и возможности хоть каждый день посещать элитные салоны красоты. А еще ей нравилось играть роль хорошей жены. Встречать Клертона у порога, прикасаться к его щеке теплыми, но бесчувственными губами. Выслушивать его с нежной улыбкой и легкой дымкой печали в глазах, гладить его крупную голову, отстраненно перебирая пальцами жидковатые, неопределенного цвета пряди. И если бы еще не унылая необходимость спать с Томом три раза в неделю, все было бы прекрасно…
Все и было прекрасно до того самого дня, когда однажды утром она подошла к зеркалу в тонком черном комбидрессе с ажурной вставкой на груди. Комбидресс планировалось надеть с черными же брюками и пиджачком песочного цвета. Этот комплект очень ей шел. Оксана привычно покрутилась влево-вправо, чтобы проверить, не замялся ли где-нибудь трикотаж. Складочек не было видно, но то, что она увидела, чуть не заставило ее разрыдаться испуганно и безнадежно. Ребенок, долгое время никак не напоминавший о своем существовании, вдруг, видно, вспомнил, что ему пора расти. Животик, пока еще небольшой и аккуратный, выпирал сегодня настолько явно, что ей захотелось немедленно закутаться в просторный халат, прикрыться им и от Тома, и от себя самой, и от всего света. Может быть, весь секрет заключался в черном цвете комбидресса, подчеркивающем выпирающий живот… На ум пришло сравнение – она похожа на беременную пловчиху, смешную и неловкую. Однако смеяться почему-то совсем не хотелось, да и запланированная прогулка показалась обременительной и ненужной…
С этого дня она начала быстро полнеть. Сначала еще удавалось как-то скрывать это просторными, мягкими жакетами и блузами «а-ля художник». Но однажды ночью Том прижал ее к себе и тут же в испуге отстранился. С тех пор они стали спать в разных комнатах. Но внешне в их отношениях ничего не изменилось, Клертон остался таким же ласковым и внимательным, тем не менее в сердце Оксаны поселилась тревога. Если раньше Клертон, зная о существовании ребенка, лишь абстрактно представлял, что он когда-то родится на свет, то теперь этот чужой младенец становился навязчивой реальностью. Каждое утро и каждый вечер Том видел перед собой почти живое, пока еще спрятанное под тонкой джинсовкой специального комбинезона для беременных напоминание о другом, неизвестном и скорее всего ненавистном мужчине. Оксана точно не знала, как часто муж думает о ее прошлом, но зато она видела, как он относится к ее настоящему. Как-то на кухне он случайно прикоснулся к ее животу и тут же отдернул руку, будто обжегся. Она тогда еще долго плакала в ванной, включив душ на полную мощность. Нет, молодая миссис Клертон, все еще сохранившая паспорт на имя Оксаны Плетневой, совсем не была уверена, что этот младенец сможет обрести в Томе отца…
Но она старалась поменьше об этом думать и активно, так, чтобы не оставалось времени на глупые мысли, занимала себя поездками по городу и прогулками в Филевском парке. Да тут еще и Милютина начала вызывать к себе чуть ли не по два раза в неделю. Что-то ей там не нравилось в Оксаниных анализах. Честно говоря, в последнее время чувствовала она себя действительно не очень. Ребенок начал шевелиться и противно «булькал» внутри. Ноги постоянно отекали и с трудом помещались в итальянские зимние ботиночки на квадратном каблуке, купленные всего две недели назад. Неизвестно откуда появились мешки под глазами. А самое главное, губы! На собственные губы Оксана теперь просто не могла смотреть – такими они стали огромными и распухшими, как у негритянки. Милютина объясняла, что у нее плохо работают почки, запрещала пить больше литра жидкости в день. А пить хотелось ужасно. И Оксана килограммами грызла зеленые яблоки «Симиренко», чтобы хоть как-то утолить жажду.
Она казалась самой себе безобразной и порою даже злилась на проклюнувшегося так не вовремя младенца. Впервые у нее за двадцать пять лет жизни появилось все, что душе угодно, а воспользоваться этим нет никакой возможности. Не наденешь ведь с таким животом вечернее платье от Прады или туфельки с прозрачными шпильками? Понятно, что в своем английском брючном костюме для беременных или в сарафане за пятьсот долларов она все равно выглядела лучше любой женщины в консультации. Но разве об этом она мечтала?
Самое странное, что мысли о ребенке, которого Оксана в общем-то не хотела, преследовали ее постоянно. Она испытывала к будущему младенцу отнюдь не ненависть, а скорее жалость. А лучше сказать, относилась к нему так, как человек, решивший навсегда порвать с прошлым, относится к старым фотографиям: да, они милые, но лучше их все-таки не видеть. Иногда Оксана молилась по ночам о том, чтобы все поскорее кончилось, чтобы родился ребенок и развеялись подсознательные страхи Тома. Он убедится наконец, что никакой это не монстр, а беспомощный человечек и, может быть, его полюбит. В такие минуты ребенок замирал в ней, как хитрый лисенок, боящийся обнаружить свое присутствие. Наверное, ему было хорошо там, в уютном плодном пузыре, и не хотелось наружу…
Сегодня Оксана решила сократить обычный маршрут прогулки. Дышалось, несмотря на прозрачную свежесть морозного воздуха, как-то тяжеловато, в пояснице нудно тянуло, да еще и ноги почему-то передвигались тяжело, как огромные тумбы. К тому же сегодня ее как-то особенно раздражали навязчивые взгляды мужчин. В расклешенной, элегантной шубе из мягкой голубой норки ее беременность была незаметна, а сама она казалась похожей на очаровательную Снегурочку, поэтому мужики по-прежнему смотрели на нее с откровенным восхищением. Обычно Оксана старалась не замечать их взглядов, но сейчас это давалось с большим трудом. Она дошла до елочного базарчика и опустилась на деревянную скамейку, смахнув с нее снег перчаткой. Отведя от лица заиндевевшую прядь, обратила свой взгляд к базарчику. Молодой продавец, то ли калмык, то ли бурят, в тряпичном, перетянутом белыми тесемками шлеме стройбатовца, переминался с ноги на ногу, похлопывая руками по плечам. Покупателей было немного, продавцу явно было скучно, и он с удовольствием остановил взгляд на красивой светловолосой женщине в дорогой шубе, присевшей на лавочку у входа. Оксана усмехнулась: этот мальчишка с широкими скулами, узкими глазами и крепкими, как у лошади, зубами не вызывал у нее раздражения. Он не был еще мужчиной в полном смысле этого слова и соответственно довольно далеко стоял от той черты, за которой маячат прилипчивыми тенями ничтожества, мнящие себя Казановами. К таковым мог скорее принадлежать один из покупателей елок в светло-коричневой куртке, черных брюках и почему-то легких ботиночках на скользкой подошве. Наверняка он выбирал елку для семьи, для дома. Но Оксана была почти уверена, что, встретившись с ней взглядом, он непременно удивленно, но с чувством собственного достоинства поднимет бровь, потом улыбнется и сморозит какую-нибудь глупость. Или просто посмотрит исподлобья жадно и мрачно.
Калмык-продавец подмигнул ей пару раз узкими, как будто заплывшими глазами, но, не дождавшись ответа, не расстроился, а продолжал солнечно улыбаться. Делать ему было нечего, покупателей было немного, да и те, что были, не торопились с выбором елки. Бабушка с внуком, так и не подобрав подходящую, медленно брели к выходу. «Калмык» крикнул им на прощание, чтобы заходили к вечеру: ожидается завоз новых елок. Оксана подумала, что ей тоже пора, и тяжело поднялась со скамейки. И тут мужчина в светло-коричневой куртке обернулся. Реакция его была банальной и свойственной людям, не выбившимся в «хозяева жизни», но изо всех сил старающимся таковыми казаться.
– О! Какая козочка! – воскликнул он, покачав головой и поцокав языком. – Жалко, что не моя.
Наверное, она бы просто развернулась и ушла, не удостоив его вниманием, если бы глаза его не были такими синими, а на носу не выделялась покрасневшая от холода горбинка. В общем-то двумя чертами все сходство с Андреем и ограничивалось. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы Оксана почувствовала резкое и пугающее удушье. Так, наверное, бывает, когда смертник, долго-долго готовивший себя к встрече с электрическим стулом, все-таки видит его в назначенный день и за долю секунды успевает понять, что бесполезны все теоретические изыскания и психологические тренинги. То, что произойдет, страшно – и все!.. Андрей несколько раз звонил ее маме, но та, предупрежденная Оксаной, не давала ни адреса, ни телефона. Оксана предполагала, что запросто может столкнуться с ним где-нибудь на улице, готовила себя к этой встрече и все-таки не была готова. «Это не он!» – успела подумать она, а сама тем временем уже медленно скатилась с лавочки на снег. Голова ее погрузилась в расплавленный металл, а живот и поясницу разрывало надвое. Последнее, что она помнила, было склонившееся над ней озабоченное лицо незнакомой старушки и далекий разочарованный голос, может быть, «калмыка», но скорее всего все-таки мужчины в светло-коричневой куртке: «Так она, оказывается, беременная!»…
Пробуждение оказалось достаточно безболезненным. Оксана открыла глаза и увидела высокий белый потолок с нелепым коричневым бордюром. Почему-то она сразу поняла, что находится в больнице. Память возвратила ее к тому самому моменту, когда лицо склонившейся над ней старушки заволокло кровавым, мерцающим зелеными звездочками туманом. Скорее всего ее привезли на «скорой» в ближайшую гинекологию, а не в частную клинику. Кстати, Том знает или нет? И что, вообще, случилось с ней и с ребенком?
Оксана медленно перевела взгляд на свой живот. Аккуратной горкой он по-прежнему поднимался под простыней. Значит, с младенцем все нормально? Ребенок в животе недовольно заворочался, больно надавив на печень. Оксана поморщилась и повернула голову. Из вены на руке у нее торчала иголка капельницы, закрепленная полосками лейкопластыря. Лекарство медленно капало по трубочке из перевернутой вниз горлом бутылки. На кровати, что напротив, лежала беременная негритянка и лучезарно ей улыбалась.
Появившийся вскоре в палате врач был исполнен гораздо большего, профессионально выработанного оптимизма.
– Ну, что ж, поздравляю, вы быстро выкарабкиваетесь. Можно было ожидать худшего, – радостно объявил он. Оксана осторожно приподнялась на подушках, стараясь не шевелить правой рукой. Чего такого «худшего» можно было ожидать и чему доктор сейчас так радуется, она, откровенно говоря, не понимала. Поясницу все еще тянуло, ужасно ныл живот, и ноги покалывало так, будто их изнутри до отказа накачали водой.
