Текст книги "Ты - мое дыхание"

Автор книги: Анна Смолякова

Из ресторана они и в самом деле вышли под утро. Серый туман клочьями оседал на крышах соседних домов.

– Вот уж никогда не думала, что когда-нибудь проведу ночь в этом ресторанчике! – сказала Поля, обернувшись на довольно скромную вывеску «Самовар». – Суханов меня разбаловал, то в «Царскую охоту», то в «Сирену»… А тут оказался ты… Как странно, правда?

– Странно, – отозвался Антон, нежно взяв ее за пальцы. – Хотя, если разобраться, ничего странного. Я довольно часто здесь ужинаю. Люблю русскую кухню. Не говорил тебе еще: я ведь прямой потомок князей Трубецких.

– Да? – она удивленно приподняла бровь. – Поэт, еще и отпрыск княжеского рода?.. Антон, а почему ты за всю ночь не почитал мне ничего из своих стихов? Не хотелось?

Он ничего не ответил. Только запрокинул лицо к небу, стянул с «хвоста» резинку, и волосы его, темные, прямые, отливающие синевой, взметнулись на ветру.

 
Бутылка «Балтики». Забор, —
 

начал он. –

 
Скамейка. Воздух, мокрый, чистый.
Светает долго. До тех пор,
Пока не кончится лучистый,
Колючий свет, фонарный дым,
Пока не вывернутся клены,
Не станет черное зеленым,
Не станет жуткое смешным —
Нелепой сказкой о весне
Или о той… Первопрестольной,
Что нынче в сутолках застольных
Маячит, как бельмо в окне…
 

Остановился, взглянул на Полю с грустной усмешкой:

– Дальше читать?

– Читай-читай! – заторопила она, боясь, что все кончится именно сейчас, что оборвется, канет в никуда. И она выговорила это с такой мольбой, что, прежде чем продолжить, Антон склонился и поцеловал кончики ее холодных пальцев.

 
Пока дома не задрожат,
Пока не будут тротуары
Шуршаще приторны и стары,
Как новоявленный Арбат.
 

Он читал, прикрыв глаза, нараспев, как читают свои стихи все поэты. И Поля, подчиняясь чарующему ритму и чудесной силе его голоса, словно плыла куда-то, словно убегала в неизвестность из этого мира с его омерзительно реальной пометкой в календаре: «Позвонить Ирочке Л.»

 
Пока уйдет куда-нибудь
Желанье пьяное, ночное
Не то свободы и покоя,
Не то забыться и уснуть…
Светает долго. Ветер сник…
И где-то там, в глуши аллеи,
Мой то ли шепот, то ли крик
Прогорклой тишиной развеян…
 

Он закончил, как-то сразу погрустнел и стал похож на красивую птицу с печальными карими глазами.

– Мы еще увидимся, Поля? – спросил неуверенно и почти виновато.

– Не знаю, – она опустила глаза. – Но, вообще-то…

– Только не говори «нет», подожди. Потому что «нет» – это самое страшное слово. Давай так, я завтра буду ждать тебя у входа в парк Горького с семи до восьми. И послезавтра… У меня сейчас, к сожалению, нет телефона, поэтому ты не сможешь…

– Не надо, – мягко перебила Поля и, помедлив, прикоснулась к его волосам. – Я все равно вряд ли бы позвонила. Спасибо тебе за эту ночь. Ты даже не представляешь, какое спасибо… Мне пора.

«Вольво» стояла в переулке шагах в двадцати от них. Поля обхватила руками озябшие голые плечи и быстро пошла к машине. В спину ей ударилось: «Я все равно буду ждать» – и это был голос не мальчика, а сильного, уверенного мужчины…

До дома она добралась довольно быстро: на серых утренних улицах было совсем еще мало машин. Суханов не спал, и желтый свет в окне тусклым пятном выделялся на белесой громаде дома. Поля вдруг поняла, что ей абсолютно все равно, что скажет он, что ответит она. Вообще безразлично, что сейчас будет…

Дверь она открыла своим ключом. Борис неслышно возник на пороге. Под глазами его лежали серые тени.

– Ты не хочешь мне ничего сказать? – спросил он глухо и хрипло.

– Нет, – Поля покачала головой.

– Тогда я хочу спросить у тебя…

– Нет, подожди, – она подняла свои огромные, прозрачно-зеленые глаза к его лицу, – я тоже хочу у тебя спросить… Ты ведь писал песни, замечательные песни. Никто больше не писал таких… Почему ты больше не сочиняешь музыку? И гитару в руки берешь совсем редко… Я ведь даже не помню, когда это было в последний раз… Не помню, понимаешь, не помню! Только деньги-работа, деньги-работа…

Борис молча повернулся и ушел в комнату.

* * *

Телефон в приемной заливался резкими и требовательными трелями. Может, всего несколько секунд, а может, минуту? Во всяком случае, Борис очнулся только сейчас. Поморщившись, отвел ладонь от лица и поднялся из-за стола. Кроме него, ответить было некому: секретарша Рита уже давно ушла домой, да и вообще в офисе «Омеги» оставались только он сам, охранник, сейчас, наверное, удобно устраивающийся в своем уголке с книжкой и бутербродом, да еще Игорь Селиверстов. А телефон все трезвонил, настойчиво и неутомимо. Он наконец снял трубку, выслушал, коротко и сухо ответил «нет», снова опустил ее на рычаг. И тут же в дверях возник Игорь. Постоял секунду, видимо, раздумывая: уместно или неуместно это будет, а потом все-таки спросил:

– Кто звонил?

– Спрашивали, не склад ли это польской мебели…

– А ты что ответил?

Борис усмехнулся. Но усмешка вышла неудачной, кривой и какой-то неестественной. А вообще, по правилам игры, начатой еще в студенческие годы, в ответ на намеренно идиотский вопрос следовало просто выразительно поднять брови и выдержать эффектную паузу. Комические импровизации они исполняли в паре с Олегом Сергеевым, но Игореха Селиверстов тоже мог иногда подыграть весьма и весьма успешно… Сегодня сыграть у Бориса не получилось. И вообще у него весь день все валилось из рук, стоило вспомнить серое утро за окном, Полино лицо, бледное, как побеленная стена, глаза ее, огромные, отчаянные, и это: «Почему ты не пишешь больше своих песен?»… Господи, какие песни? При чем здесь песни?.. Он взъерошил пальцами волосы и тяжело опустился в коричневое кожаное кресло.

– Что-то, я гляжу, совсем настроение у тебя ни к черту, да? – Игорь подошел к Ритиному чайному столику, налил в стакан боржоми и залпом выпил.

– Да нет, почему…

– Ну я же вижу!.. Да мы, по-моему, все уже здесь за последний месяц окончательно стали психами. От нас отрицательной энергией просто разит… Ты знаешь, я ведь Таньку свою в деловые заморочки принципиально не посвящаю. У нас, как в рекламе «Эффералгана»: счастливая жена на пианино играет, счастливые дети грызут торт и добрый деловой папа в плаще приходит с работы. По принципу папе – работу, детям – торт, жене – пианино… Я и в этот раз ей ничего не рассказывал: ни про то, что нас ценами давят, ни про то, что с кредитом проблемы, а она сама все почувствовала… Правда, бабы – они ведь вообще, как кошки. По-моему, даже погоду предсказывать могут…

Селиверстов заулыбался. Он вообще не мог спокойно, без особенной, мечтательной улыбки рассказывать о своей жене Татьяне, маленькой очаровательной блондиночке с тонкой талией и крошечными, почти детскими ручками… Потом потер подбородок рукой, присел на подоконник. Закатное солнце красноватым бликом отразилось в его внушительной лысине.

– Так вот… – он тряхнул головой, отгоняя воспоминания, – еще и проблем-то по сути дела не было, так, одни намеки, а она уже давай ко мне приставать: что случилось да что случилось… Мол, и взгляд у меня не такой, и улыбка неискренняя, и голос усталый. Прикинь, да!.. Да и твоя, по-моему, тоже что-то чувствует: вон на дне рождения какая неживая сидела. Или мне показалось?

– Да нет, не показалось, наверное, – Борис рассеянно пожал плечами. На секунду прикрыл глаза и снова реально и ясно увидел: светлые обои на стене, белое Полино лицо и глаза, зеленые, больные, печальные…

– Ну и не загружайся, все будет нормально. Из «Эдельвейс-банка» должны позвонить не сегодня-завтра. Еронин же обещал, что будет минимальный процент, значит – будет… Может, он уже сегодня нам что-нибудь сообщит?

– Может быть, может быть… – Суханов посмотрел на часы, – только мне уже пора. Ты еще с часок здесь будешь?

– Да, наверное…

– Короче, если что-то срочное, набери меня по мобильному. Я буду здесь, недалеко, в «Эстелле», если что – быстренько подъеду.

– В кафешке? – Селиверстов удивленно округлил глаза. – Не иначе как тебе там дама свидание назначила?.. Эх, когда же я-то достигну такого статуса, чтобы не я за женщинами, а они за мной бегали?.. Кстати, все спросить хочу, чего опять от тебя этой журналисточке надо было: весь день здесь пороги обивала…

– Ирочке, что ли? – Борис уже от двери обернулся. – Да я так толком и не понял. Позвонил, спросил. Она начала щебетать что-то по поводу еще одной, более пространной статьи. Я сказал, что пока нет времени, и она как-то довольно легко с этим смирилась. Попросила, правда, разрешения как-нибудь заскочить в гости…

– Ах, Ирочка, Ирочка… – Игорь укоризненно покачал головой. – А если серьезно – почему в кафе? Вы что, решили с Полей студенческую романтику вспомнить и в кафе мороженого покушать?

Борис помедлил всего секунду, задумчиво провел пальцами по косяку, потом, не оборачиваясь, бросил «да» и вышел из кабинета…

В хорошее время дня до «Эстеллы» можно было добраться минут за двадцать, но ближе к вечеру на Рублевском образовалась внушительная пробка. И Борис чуть ли не полчаса просидел, нервно барабаня пальцами по рулю, прежде чем его джип смог тронуться с места. Его раздражало и то, что он опаздывает на встречу, и сама эта встреча, назначенная так не вовремя, и жара на улице, от которой можно было если не расплавиться, то уж точно сойти с ума. Во время очередной вынужденной остановки он быстро скинул с плеч свой летний кофейного цвета пиджак и бросил его на соседнее сиденье, оставшись в легкой рубахе с короткими рукавами. С раздражением подумал, что можно было особенно и не спешить: пробка рассасывалась медленно, разноцветная масса машин текла по шоссе неспешно, как капля густого меда по стеклу.

Когда на правой стороне дороги замаячил наконец узорчатый красный козырек «Эстеллы», часы показывали уже половину восьмого. Борис тихонько выругался, припарковал джип на углу и вышел из машины. Ее он увидел сразу. Надежда сидела за ближайшим к витринному стеклу столиком и медленно потягивала коктейль через соломинку. Он вдруг подумал, что Надька совсем не изменилась и хороша, как шесть лет назад: и пальцы все такие же изящные, и профиль тонок и юн, и даже губы совсем еще девичьи. Машинально поправил ворот рубашки и направился к стеклянным дверям с красными пластиковыми ручками. И не мог он знать, что в это время Селиверстов, только что переговоривший с кем-то по рабочему телефону, начинает набирать номер его мобильного. Не мог слышать, что мобильный, забытый в кармане пиджака, пищит призывно и монотонно. И Селиверстов снова набирает номер и снова, чертыхаясь, кладет трубку на рычаг…

* * *

Проснулась Поля поздно. Так поздно, как никогда раньше. Когда она разлепила опухшие тяжелые веки, будильник на тумбочке показывал уже три часа дня. Да, в общем, в этом и не было ничего удивительного. Легла она только утром, дождавшись, пока за Сухановым захлопнется дверь. Он и вовсе не спал этой ночью: постель была несмятой и холодной. Поля думала, что уснуть не сможет ни за что, так просто полежит, согреется, но почти мгновенно провалилась в тяжелый, нездоровый сон. Во сне ее преследовали сумбурные видения: Борис, играющий на гитаре и поющий песни на незнакомом, непонятном языке, Ирочка Ларская, смачивающая волосы пенкой и на том же языке подпевающая, еще почему-то преподаватель по международной журналистике, ставящий жирный «неуд» в ее зачетку, и Антон… Во сне она даже не помнила, как его зовут, только видела развевающиеся по ветру волосы цвета воронова крыла, слышала голос, чарующий и ласковый, и силилась докричаться до него. Но крика не получалось, а рот раскрывался беззвучно и беспомощно, словно у рыбы… С этим криком она и проснулась. Сердце колотилось больно и бешено, батистовая ночная сорочка взмокла под мышками и на груди. Поля потерла дрожащими пальцами виски и села в кровати. Впервые в жизни ей было стыдно за собственный сон: что-то нехорошее мерещилось в том, что во сне она тянулась к Антону. И оттого, что всплыло в памяти имя, мгновенно и ясно вспомнился весь вчерашний вечер: старинные самовары вдоль стен, водка в хрустальном графинчике, чужая ладонь, накрывающая ее кисть…

«Князь ты мой, князь, зачем, откуда ты взялся на мою голову? И не вовремя-то как! А может быть, как раз вовремя?..»

Она, не одеваясь, в одной сорочке и босиком, прошла на кухню, достала из холодильника «тетрапак» с соком, налила полную чашку, выпила. Почувствовала, что не напилась, налила еще. С тоскливым стыдом подумала: «Сушняк… Вот и допьянствовалась до похмелья, подруга!»

Поле действительно было стыдно. И прежде всего из-за торопливого отчаяния, с которым она кинулась искать утешения на груди незнакомого человека. Ведь кто знает, что там на самом деле было между Сухановым и Ирочкой? Кто знает, кроме них самих, Бога на небе да какой-нибудь бабки-ворожеи? Подумала, торопливо взлохматила пальцами волосы и решительно подошла к рабочему кухонному столу. Там в одном из деревянных ящичков вместе с пленкой для вакуумной упаковки и пищевой фольгой лежала старая колода карт. Поля прятала ее от Бориса, потому что тот безжалостно высмеивал ее пристрастие к доморощенному, примитивному гаданию и раскладыванию пасьянсов.

– Ну если тебе так уж хочется картинки пораскладывать, сядь к компьютеру, – говорил он обычно. – Там тот же пасьянс, только еще «рубашки» можно менять по собственному желанию и пальцы не надо мусолить.

– Ты не понимаешь, – упрямо отвечала она и перепрятывала в новое место свои драгоценные карты с лоснящимися и вытертыми клеточками на оборотной стороне.

Карты пахли старой бумагой и почему-то сдобным тестом. Поля вытащила из колоды червового короля, положила его на стол, раскрыла полколоды веером, достала червовую даму.

«Если жена, то должна быть той же масти, потому что муж и жена – одно тело, одна душа, одни мысли… Тогда, может быть, Ирочка Ларская должна быть теперь червовой? Что ж ее в пиковые сразу-то записывать? А я уж как-нибудь на роль трефовой, старой, скучной, как раз темноволосой…» Ей снова вспомнилась Ирочка с ее светло-русыми волосами в мелкую кудряшку, с глазищами цвета темного янтаря и манерой держать голову гордо и независимо. Может быть, слишком гордо и независимо, а от этого демонстративно и неестественно. Но Борьке-то этого не объяснишь! Да и зачем объяснять? Мерзко все это и унизительно…

Поля уронила лицо в ладони и заплакала. В таком виде, в одной ночнушке, с босыми ногами, растрепанными волосами и красными глазами, ее и застала тетя Даша, открывшая дверь своим ключом.

– Вы не заболели, Поля? – спросила она первым делом. Потом перевела взгляд на карты, понимающе покачала головой и неожиданно предложила: – А хотите я вам погадаю?

– Нет, спасибо… Я ведь всерьез в это не верю. Так только…

– Кстати, зря не верите! Меня гадать еще моя бабушка учила, а к ней с соседних деревень специально приходили.

– Так вам, теть Даш, в какой-нибудь модный магический салон надо устроиться, – Поля вымученно улыбнулась. – Вы даже не представляете, какие бы деньги там могли зарабатывать!

– А-а-а, – та обреченно махнула рукой, – что толку вас убеждать!.. Обедать-то будете?

Есть Поле совсем не хотелось: при одной мысли о еде желудок сводило неприятной судорогой. Она отрицательно помотала головой и ушла обратно в спальню.

Сквозь голубой шелк задернутых штор в комнату пробивался солнечный свет. Она села на край кровати, расправила на коленях сорочку. Сорочка была белоснежная, как облицовка шкафа-купе на стыках огромных зеркал. И Поля вдруг подумала, что, может быть, это на самом деле ужасно, когда заходишь в спальню, а вспоминаешь первым делом мебельный салон? Что, может быть, где-то давно прошла незамеченной грань между ее шутками («А вот теперь у нас много денег, и я стану этакой мещаночкой! Накуплю первым делом кучу мраморных слоников… Хочешь, Борька, мраморных слоников по всей квартире?») и тем, что она на самом деле стала кем-то не тем…

Зеркальные двери злосчастного шкафа мерцали холодно и равнодушно. И Поля с внезапной ненавистью подумала: «А может, разломать его к чертовой матери? И шмотки все к той же матери выкинуть. И квартиру продать. И переселиться обратно в ту комнатушку, в которой прошел медовый месяц и полтора первых года. Туда, где только двухстворчатый шифоньер да письменный стол с диваном и помещались. А еще над диваном панно висело, совершенно ужасное: всадники в масках похищают восточную принцессу. Или, может, это лица у них были такие?.. Где-то, кстати, этот диван вместе с панно есть на фотографии».

Ей вдруг ужасно захотелось пересмотреть прямо сейчас эти давнишние снимки, вспомнить свадьбу, поездку в Крым, первый год после окончания университета, вспомнить то время, когда о грядущем появлении Ирочки Ларской смешно было даже подумать. Она быстро накинула пеньюар, надела тапочки и мимо тети Даши, орудующей пылесосом в холле, прошла в гостиную. Альбом со старыми фотографиями лежал в стенке на антресолях. Он немного запылился, потому что уж очень давно его не доставали, но все еще выглядел вполне пристойно. И первым же между толстыми картонными страницами лежал снимок со свадьбы Сергеевых. Надька в белой воздушной фате упоенно целовалась со своим свежеиспеченным супругом, а рядом целовались свидетели – она и Борис… Поля хорошо помнила, как тогда на свадьбе им закричали: «Не положено! Не положено! Целоваться будете, когда закричат: «Кисло!», но они были так счастливы, и «кисло», естественно, дождаться не могли, и на всех им было плевать…

Так и просидела она над альбомом, любовно рассматривая фотографии и заливаясь слезами, часа два или три. Когда на столике мелодично затренькал телефон, Поля как раз заканчивала разбирать снимки трехлетней давности, сделанные во Франции. Она с сожалением отложила альбом и сняла трубку.

– Поля, Поль, здравствуй! – голос Селиверстова был суматошным и обрадованным. – Как хорошо, что я тебя застал!.. Так ведь и знал, что ты еще не выехала. Я прикинул просто, что тебе от дома до «Эстеллы» добираться минут десять, не больше… В общем, вот, Поль, какое дело: я не знаю, что у Бориса с мобильным, но ты, будь добра, передай ему…

– Подожди-подожди… – Поля рассеянно отвела волосы со лба. – Почему «Эстелла»? Какие десять минут? Я ничего не понимаю.

– Но вы же с Борькой должны там встретиться… – начал Игорь с некоторой досадой и вдруг, оборвав себя на середине фразы, сник: – Или я что-то напутал?.. Да, скорее всего, напутал! Наверное, мне по поводу «Эстеллы» кто-то другой говорил… Пономаренко! Да, точно Пономаренко!..

Она сжимала резную телефонную трубку, выполненную «под мрамор», так сильно, что деревенела кисть. Сжимала и слушала неуклюжий лепет Селиверстова. И даже жалела его. Еще бы! Как бедняжке, должно быть, сейчас плохо: ни за что ни про что заложил друга жене. То, что Борис поехал в «Эстеллу» на свидание с Ирочкой Ларской, было ей абсолютно ясно, и то, что Игорь сейчас просто пытается его выгородить – тоже. Но больнее всего было от того, что добрый, милый Селиверстов, до этого ни о чем не подозревавший, теперь знает – она обычная обманутая жена, каких много. Обычная жена «нового русского»…

– Ой, подожди, Игорь, – Поля постаралась, чтобы голос звучал спокойно и даже беззаботно, – я, кажется, поняла, о чем ты… Нет, мы как-то с Борькой разговаривали о том, что неплохо бы сходить в кафе, вот он, наверное, решил это устроить. Но почему ты решил, что сегодня? Может быть, завтра?

– Да-да, конечно, завтра! – Селиверстов согласился с такой торопливой и от этого унизительной готовностью, что ей захотелось швырнуть аппаратом о стену. Но она все-таки заставила себя закончить разговор, подтвердила, что ничего передать Суханову не сможет, и поэтому Игорю нужно дозваниваться самому. А потом положила трубку. И мраморное чудо с золотыми прожилками ударилось о рычаги с глухим стуком…

На сборы у Поли ушло не больше пятнадцати минут. Когда она вышла в холл в летящем платье жемчужного оттенка, с длинными легкими серьгами в ушах и тончайшими браслетами на запястьях, тетя Даша одобрительно закивала головой.

– Вот это, Поля, дело! Вот это вы правильно поступаете, – она отставила в сторону швабру и быстрым, машинальным движением поправила свои тщательно подкрашенные волосы. – А то моду взяли над картами рыдать да несчастья себе выдумывать. Вы – женщина интересная, красивая. Только жить да жить. Сходите погуляйте, к подруге какой зайдите, по городу покатайтесь, а там, глядишь, и Борис Викторович с работы вернется…

Поля демонстративно пропустила мимо ушей напоминание о Борисе Викторовиче и только спросила: «Вы в самом деле считаете меня интересной, красивой женщиной?». Выслушала уверения в том, что это конечно же так и есть, и, проверив в сумочке ключи, почти бегом выскочила из квартиры…

Она толком не знала, зачем ехала. Наверное, только для того, чтобы убедиться: все так, как придумала она сама себе. Пальцы Суханова ласково касаются щеки Ирочки, ее русые кудри щекочут его запястье, она чуть прикрывает глаза и целует его ладонь… И плевать им на шампанское, из которого улетучивается газ, на тающее мороженое, на людей, входящих и выходящих из кафе. Да и кто будет на них смотреть? Сейчас целующаяся парочка – норма. Это шесть лет назад показывали пальцем в метро и осуждающе шептались за спиной. Шесть лет назад…

На светофоре Поля, не вовремя притормозив, чуть не вписалась в ослепительно белый «жигуленок», выслушала порцию безадресных ругательств, потом встретила откровенно заинтересованный и почти виноватый взгляд водителя. Да ей, в общем, было безразлично: попасть ли сейчас в аварию или без проблем доехать до «Эстеллы». Только почему-то представлялось, как сверкнут в воздухе слетевшие с рук серебряные браслеты. Но доехала она «в целости и сохранности», припарковалась намеренно в каких-нибудь десяти метрах от джипа Бориса, вышла из машины. Несколько шагов от стоянки до входа в «Эстеллу» показались ей длинными, как жизнь.

Но к тому, что предстоит увидеть, Поля оказалась не готова. И, наверное, поэтому замерла на пороге, судорожно комкая в пальцах вырез платья. Борис действительно расположился за столиком. Только шампанского перед ним не было, да и мороженого тоже. Один лишь пустой бокал из-под коктейля с одиноко торчащей розовой соломинкой. А напротив, подперев лицо руками, сидела Надя… Поля сразу заметила и ее новую прическу, и помаду модного винного оттенка, и взгляд, особенный, манящий, неотразимый.

– Ну так что же нам теперь делать? – спросила Надя, глядя прямо в лицо Борису.

Ответа Поля дожидаться не стала, аккуратно притворила за собой двери и, сев в машину, поехала в сторону Зубовского бульвара…

* * *

– Ну, так что же нам теперь делать? – спросила Надя, глядя ему в лицо.

Борис вымученно улыбнулся. Взгляд ее, которого, может быть, хотелось в самом начале, шесть лет назад, но совсем не хотелось теперь, его тревожил и смущал. Он просто не знал, что ответить, да и сам разговор казался ему пустым, никчемным…

– Надь, – он задумчиво побарабанил пальцами по столу, – я, честно говоря, не понимаю, чем могу быть полезен… Ну да, сложности у вас с Олегом, но я посочувствовать могу, не больше. Работу я ему уже предлагал, и неоднократно, – он отказывается. Да и, в конце концов, его дело: он журналист хороший, что называется, от Бога. Так, может, и не стоит ему в нашу «кухню» лезть? Как ты думаешь?

– Да ничего я уже не думаю! – она досадливо поморщилась. – Я помочь тебя просила. Помочь, понимаешь?.. Плохо мне. Никогда еще в жизни не было так плохо…

Ах, как шло ей и это безысходное отчаяние с рукой-веткой, заломленной у лба, с уголками губ, опущенными книзу, и едва заметной морщинкой, залегшей меж густых темных бровей! И новый пепельный цвет волос шел, и тени прозрачно-сиреневые…

– Надь, ну, может, я идиот, в самом деле? Может, я, правда, не понимаю чего-то, – Суханов потер переносицу. – Но мне в самом деле неясно, что за секретность такая в нашем разговоре? Почему нельзя было о нашей встрече Полюшке говорить? Что уж такого ты мне, в конце концов, сообщила?.. Понятно, что Олежка – не сахар, понятно, что муж с женой время от времени ссорятся, но это же все – дела семейные. И ты сама не хуже меня знаешь, что через день-два вы помиритесь…

Надя, вздохнув, обреченно мотнула головой:

– Ничего ты, Борька, не понимаешь. Ничего… Какие семейные дела, если мы с катастрофической скоростью становимся абсолютно чужими людьми?.. Звучит банально, да? Но если бы ты только знал, как страшно, когда ничего в этой жизни не остается! Ничего, за что стоило бы цепляться и ради чего стоило бы жить…

Указательным пальцем она водила по столу, вычерчивая невидимые, замысловатые узоры. И головы не поднимала, словно боялась встретить его взгляд. Борис смотрел на ее светлые волосы, неровными стильными прядками спадающие на лоб, на маленькие круглые серьги, поблескивающие в ушах, и думал о том, что всегда, все шесть лет, видел Надьку только такой: красивой, холеной, ухоженной. И никогда – несчастной, раздавленной. Сейчас она говорила о том, что несчастна, но тем не менее оставалась равнодушно-прекрасной. Поля в такой ситуации наверняка бы уже истеребила нервными пальцами ремешок сумочки, искусала в кровь (была у нее такая кошмарная привычка) нижнюю губу… Поля… Милая девочка с распахнутыми, отчаянными глазами… Ему вдруг стало мерзко и тяжело на душе от того, что он сидит здесь и пытается решать чужие, надуманные проблемы, а она там одна.

– Надюш, – Борис подождал пока официантка в розовом форменном платьице отойдет от соседнего столика, – я, конечно, могу побеседовать с Олегом, как-то там мозги ему вправить, но вообще в этих вопросах я совсем не эксперт. Тебе лучше было бы с Полей поговорить.

– Не лучше, – она помотала головой. – Мне поддержка была нужна, Суханов, и чье-то плечо рядом, а от женщины какая помощь? Миф это все про дамскую дружбу. Да и подругами-то мы, собственно, никогда не были. Так, приятельницами… Кстати, я вижу, что ты уже так торопишься, что просто места себе не находишь? Сейчас поедешь. Я только хочу тебя попросить: помни, что ты мне обещал, и ничего жене не говори, ладно?

После насмешливо-обиженного «просто места себе не находишь» поспешный уход и вовсе стал казаться невозможным. Борис тоскливо взглянул на часы и пожал плечами.

– Да нет, отчего же, я не тороплюсь. И, раз уж обещал, Поле ничего не скажу, но…

– Ты только не подумай, что это блажь. Так действительно будет лучше… Понимаешь, у женщин, всех без исключения, и у умных, и у глупых, совершенно одинаковая логика. «Если мой муж сидит в кафе с другой женщиной, пусть эта женщина хоть десять раз моя подруга, значит, у него с ней роман. Она – соперница, а он – злостный изменщик». Я думаю, семейные разборки тебе ни к чему?

Впервые за последние несколько минут Надя подняла на него глаза. И Борис вдруг подумал, что со стороны все действительно должно выглядеть именно так. Сложно поверить в то, что женатый мужчина, у которого практически нет свободного времени, придет в кафе просто для того, чтобы поболтать ни о чем с яркой, красивой замужней женщиной. С очень яркой и очень красивой… А Надежда все продолжала изучать его лицо своими чуть выпуклыми серыми глазами, и он вдруг поймал себя на неприятной мыслишке: «А ведь, похоже, она просто пытается заставить меня думать об этом. Хочет, чтобы я прикинул на себя ситуацию, примерился к ней, что ли… И смотрит-то как внимательно! За реакцией следит».

Видимо, Надя и в самом деле очень внимательно следила за его реакцией, потому что мгновенная тень, набежавшая на лицо Суханова, от нее не ускользнула.

– А давай бросим говорить об этом? – произнесла она неожиданно весело и тряхнула волосами. – Что мы сидим, как два печальных пенсионера?.. Не хочу тосковать, не хочу ныть, хочу вспомнить Крым! Конечно, крымского «Муската» здесь не подают, но, может, приличное шампанское найдется? Давай выпьем, Борька, по чуть-чуть? Чуть-чуть ведь, наверное, и за рулем можно?

Он заказал шампанское, шоколад и фрукты, не испытав при этом ничего, хотя бы отдаленно похожего на энтузиазм. Из своего бокала отпил совсем немного. Надя, с задумчивой грустинкой в голосе, вспоминала те фрукты, печенные на огне, и то шампанское, которое они распивали в своем крошечном флигельке. Вспоминала, как начала тонуть во время шторма, а он, Борис, поймал ее прямо в волне и так прижал к себе, что у нее аж все косточки затрещали. А ему, когда-то помнящему то ощущение близости ее тела, теперь неприятно было думать об этом. Неприятно было, что она смакует подробности, то ли себе, то ли ему рассказывая, как почти перед самым берегом волна сорвала с нее лифчик. Неприятно оттого, что в их «вечере воспоминаний» не принимают участия ни Поля, ни Олег.

– Ты знаешь, – произнес он, дождавшись паузы, – все это, конечно, очень интересно, но мне и в самом деле пора… И еще я хочу тебе сказать: если у вас с Олегом все рушится и тебя это действительно волнует, может, лучше было посидеть в кафе и попить шампанского с ним, а не со мной?

Надя вздрогнула так, будто ее ударили, и побледнела. В глазах ее блеснули слезы. И Борису вдруг стало ужасно неловко.

– Что-то я не то сказал… – пробормотал он, снова отодвигая стул и присаживаясь. – Извини меня, пожалуйста. И давай действительно спокойно допьем эту бутылку…

– Нет, – она мягко улыбнулась сквозь слезы. – Тебе на самом деле пора. Иди… Ты мне и так уже очень помог.

Он заглянул еще раз в ее серые, с негустыми, но длинными ресницами глаза и подумал, что, наверное, все его подозрения были нелепы и неоправданны. Секунду помедлил, склонился к ее руке и поцеловал кончики теплых пальцев.

– Извини меня еще раз, но мне пора идти. С Олегом я попытаюсь поговорить, а ты… В общем, звони, если что.

Она кивнула с покорной и грустной улыбкой и на прощание легко помахала рукой…

Писк мобильного он услышал, нащупывая в кармане брюк ключи от машины. Тихонько выругался, заторопился, уронил ключ на асфальт. А телефон все надрывался, будто потенциальный собеседник с ума сходил от нетерпения. Да и в самом деле голос Селиверстова оказался взвинченным до предела.

– Я тебя уже больше часа нигде не могу найти, – почти прокричал он в трубку. – Что у тебя с телефоном?

– Ничего. В кармане пиджака забыл, а пиджак в машине оставил. А что случилось?

– Еронин наконец позвонил насчет кредита. Хотел прямо сегодня встретиться переговорить, но я тебя не нашел, пришлось перенести на завтра. – Ого! Значит, выберемся из финансовой ямы! – Борис довольно потер подбородок. – Так что ж ты тогда вопишь, как нервная дама? Радоваться надо.

– Да я, понимаешь… – голос Селиверстова стал тоскливым и виноватым, – боюсь, что подвел тебя… Звонил-звонил тебе по мобильному, а потом подумал, что, может, Поля еще не выехала, ну и…