Текст книги "Ты - мое дыхание"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Нет, я не староста группы и даже не главный цветовод, – бросила она небрежно и прохладно. – И хочу вам напомнить, Борис, что вежливый человек сначала должен был представиться.
«Поэт» как-то уж слишком удивленно и высоко вздернул брови, за его плечом с сухим треском попадали на пол дурацкие шариковые ручки, послышалось сдержанное чертыхание, а потом уже откуда-то снизу появился взлохмаченный светловолосый.
– Вообще-то Борис – это я. Его зовут Олег, – сказал он с какой-то виноватой улыбкой. – И мне, конечно, очень приятно познакомиться с вами, Поля…
Она даже вздрогнула от неожиданности. Все ее скоропалительные умозаключения, замешанные на псевдопсихологизме, мгновенно полетели в тартарары. Он совсем не нуждался в ее защите, он просто сидел, возводил шалашик и разговаривал со своим другом. А девчонки обыкновенно и мирно строили глазки. И только она влетела, как Дон Кихот, или, скорее, как заполошная курица, защищать неизвестно кого неизвестно от чего… А он просто сидел перед ней и улыбался. В Полиной голове вдруг ни с того ни с сего закрутилась считалка про «предводителя дохлых крыс», и она подумала, что имя и в самом деле какое-то смешное: Борис… Надо же, Борис! А глаза у него оказались удивительно красивыми: серыми, с темным ободком вокруг радужной оболочки и частыми мелкими крапинками. В них прыгали озорные, суматошные искорки, радугой вспыхивающие на светлых ресницах. Чувствовалось, что происходящее его очень забавляет. Как и «поэта», сползшего с сиденья и смешно, но вроде бы искренне извинившегося за собственную невежливость. Впрочем, все, что говорил и делал Олег, было как в тумане. Поля и сама не могла понять, почему ей так нравится смотреть на Бориса. Нравятся и его выгоревшие лохматые брови, и взгляд, смешливый, но в то же время спокойный и уверенный. Обычно ее привлекали мужчины совсем другого типа, с красотой роковой, демонической и непременными черными волосами, оттеняющими, желательно, высокий лоб.
Впрочем, по правилам этикета ей, наверное, уже полагалось откланяться. Поля только-только собралась сказать про конспекты лекций, которые они могут переписать у нее, если такое желание появится, а потом удалиться, когда Олег все-таки спросил:
– Поля, а скажите, пожалуйста, как зовут вон ту девушку в светлой кофточке с косыночкой на шее?
– Надя Хорошилова, – отозвалась Поля равнодушно. Кем заинтересуется, за кем будет ухаживать «поэт», ее теперь совершенно не волновало.
– А вы не будете так любезны представить нас ей? Очень бы хотелось познакомиться…
Это уже было обиднее, и слово «нас» Поле ужасно не понравилось. За какие-то несколько минут, которые Поля простояла рядом с ними, сама мысль о том, что Борис может любить кого-то другого, быть с кем-то другим, стала казаться ей невозможной. Она уже чувствовала, уже мнила его своим, уже успела привыкнуть к мысли о том, что он принадлежит ей, так же, как мгновенно привыкает ребенок к долгожданной, давно обещанной и наконец полученной игрушке. И ей самой было странно чувствовать это непонятное, необъяснимое влечение…
Поля еще не знала, что ответит Олегу, получится ли у нее и дальше быть светски-равнодушной, когда Борис вдруг прокашлялся, прочищая горло, и рявкнул с приблатненно-кавказским выговором:
– Ты, слушай, успокойся, да?! – он уставился на «поэта», и в глазах его запрыгали серые озорные бесенята. – Тебе надо, ты иди и познакомься! Во-первых, неприлично интересоваться одной девушкой в обществе другой…
– Одной неприлично? А сколькими прилично? – вкрадчиво поинтересовался Олег. – Двумя? Тремя? Взводом?
– Ага! Батальоном!.. Все, блин, казарма у тебя из башки не выветрится, – хохотнул Борис и снова натянул на лицо серьезно-нравоучительную маску. – Так вот, специально для вас, ефрейтор Сергеев, повторяю: неприлично интересоваться одной девушкой в обществе другой – это во-первых, познакомиться ты еще успеешь – это во-вторых, и, может быть, девушка вообще пришла в гости ко мне, а не к тебе – это в-третьих. Как поняли меня?
– Вас понял, товарищ сержант! – пролаял «поэт» и резко козырнул правой рукой. После этого захохотали уже оба, захохотали о чем-то своем. И Поля поняла, что это как раз тот случай, когда дружат хорошо и крепко два совершенно разных, абсолютно непохожих друг на друга человека. И что если судьбе будет угодно соединить ее с Борисом, Олега нужно будет сделать своим другом. А возможно, с этого и придется начать.
До звонка на учебную пару оставалось примерно полминуты, вот-вот должен был появиться лектор. Поля аккуратно перевернула блестящие часики циферблатом на внутреннюю сторону запястья и легко вздохнула.
– Олег, Борис, – она улыбнулась мило и несколько церемонно, – мне было очень приятно с вами побеседовать. Думаю, что на следующей перемене вы познакомитесь уже со всей остальной группой. И с Надей Хорошиловой в том числе. А сейчас я, наверное, пойду, потому что уже звонок и вообще…
– Зачем же уходить? Оставайтесь! – запротестовал Борис, впрочем, не слишком настойчиво. – Мы подвинемся.
– Нет, у меня там сумка…
– А, ну тогда, конечно…
Все это страшно напоминало придворные реверансы и расшаркивания, никому не нужные, но почему-то считающиеся обязательными. И главное еще только предстояло сказать.
– Я, собственно, приходила, чтобы предложить вам конспекты лекций, которые вы пропустили. Если они вам нужны, то я могу принести кое-что завтра, кое-что на следующей неделе. Ну а если хотите взять все тетрадки на выходные, то можно, например, сегодня заехать ко мне домой, – она произносила: «возьмите», «захотите», обращаясь во множественном числе, но смотрела при этом только на Бориса. Ей почему-то казалось, что ее собственный голос звучит слишком резко и пронзительно. А может быть, все звуки и цвета в этот момент утратили для нее нежную мягкость полутонов? Или Борис сейчас обернется на Надежду и найдет какой-нибудь вежливый повод для отказа, или…
– Поля, я так понимаю, вы приглашаете меня в гости? – он сказал именно «меня». Так, будто никого, кроме них двоих, в этой аудитории не было. Она замерла, судорожно сжимая в карманах джинсов пальцы. Замолчала, не зная, что ответить, чтобы не попасть в дурацкое положение. Видимо, он все почувствовал и понял, потому что добавил торопливо и как-то преувеличенно радостно: – Если приглашаете, то я приду с большим удовольствием.
Боковым зрением Поля успела заметить, что Олег делает недоуменные глаза и выразительно косится на противоположный ряд, где сидит Надя (видимо, они уже говорили о ней, уже обсуждали ее!), потом пожимает плечами: мол, поступай, как знаешь, но я, откровенно говоря, тебя не понимаю… Она могла бы облить его ледяной волной презрения – этот холодный, жесткий взгляд получался у нее очень хорошо, могла бы сказать что-нибудь едкое и колкое. Но память услужливо подсунула: «Если ты хочешь быть с Борисом, то должна сделать «поэта» своим другом». И тогда Поля просто кивнула, улыбнулась как можно более мягко и подтвердила:
– Да, я вас приглашаю…
Трамвая на «Щукинской» они дожидались, наверное, минут двадцать и до конечного пункта – подъезда новой, белой, сверкающей стеклами шестнадцатиэтажки добрались уже ближе к четырем часам дня. Солнце палило нещадно, словно позабыв, что на календаре вот уже две недели как сентябрь, а значит, погоде подобает быть ненастной, небу – тяжелым и серым, а листве – печально-золотой. Листья и в самом деле были вызывающе желтыми, но они больше напоминали тонюсенькие срезанные кожурки спелых антоновских яблок. Точно такими яблочками все еще торговали смуглые молдаванки в спортивных костюмах, обосновавшиеся у булочной. Борис в своем хоть и летнем, но довольно плотном пиджаке и белой рубашке с жестким воротником, похоже, просто умирал от жары. Поля наблюдала за ним с улыбкой. Ей нравилось смотреть на мелкие бисеринки пота, выступившие на его загорелой шее, видеть, как он нетерпеливо поводит плечами или быстрым движением руки откидывает со лба намокшие волосы. Нравилось осознавать, что он живой, настоящий, со всеми свойственными человеку слабостями. И еще – представлять себе, что они – семейная пара, пошли куда-то по делам (ну, например, по магазинам, выбирать мебель для спальни). Погода ужасная, Борис, естественно, так же, как любой мужчина, походы по торговым точкам не переносит и начинает капризничать, злиться. А за углом стоит их машина, наверное «девятка» цвета мокрого асфальта, и когда они наконец заберутся в салон, Поля достанет из сумки бутылку холодной фанты и протянет ему с заднего сиденья. Он, сидя за рулем и не оборачиваясь, подставит руку. И тогда она проведет ледяной бутылкой по его щеке, потом прикоснется к ней тыльной стороной ладони. И Борис обязательно перехватит ее кисть, и поднесет ее к губам, и…
– Господи, как хорошо-то! – выдохнул он, когда за их спинами с глухим стуком захлопнулась дверь подъезда. – Я мокрый, извините за подробность, не то что как мышь, а как целая стая мышей.
– Как батальон, – поправила она совершенно серьезно.
– Какой батальон?
– Батальон мокрых мышей. Или мыши, в отличие от девушек, измеряются в какой-то другой системе?
– А, вы про этот наш сегодняшний треп с Олегом? – Борис, улыбнувшись, мотнул головой. – Со стороны, наверное, слушалось совершенно по-идиотски?.. Ну это так, наши мелкие приколы. Вы уж не подумайте, что мы и в самом деле такие абсолютные, заросшие листвой и желудями армейские дубы.
– А я и не думаю, – Поля пожала плечами. Треп, очевидно, продолжался, но криминала в этом не было. Она подумала даже, что за этой внешней раскованностью и бравадой скрывается обычная неловкость: еще бы, через несколько часов после знакомства с девушкой уже ехать к ней домой, уже входить на ее территорию, в ее владения, где нет спасительно-мудрых и видавших виды стен университета, нет друга с лихой «атосовской» челкой… «И нет первой красавицы курса Наденьки Хорошиловой!» – додумала она с явным удовольствием. Потом легко улыбнулась, убрала с виска лезущие в глаза темные волосы и нажала на кнопку лифта.
Лифт, гудящий тросами и пахнущий краской, спустился не скоро. Наверное, полз с самого верхнего, шестнадцатого этажа. Бесшумно разъехались двери, Борис отступил в сторону, пропуская Полю вперед. Она ответила улыбкой, шагнула в кабину, полуобернувшись, увидела, как двери за его спиной опять сомкнулись. И, наверное, в этот момент что-то окончательно сломалось в ней. Потом она вспоминала именно эти несколько секунд. Лифт тяжело и лениво ползет к десятому этажу, Борис рядом, так близко, что даже дыхание перехватывает, а его дыхание теплой, невесомой волной отражается от ее щеки. Едва заметная полоска светлой щетины над его верхней губой, капелька пота на виске. И ощущение, что, кроме них, никого вообще нет в этом мире, что за пластиковыми стенами кабины – пугающая, космическая пустота. Поле тогда еще ужасно захотелось курить. Вернее, она почувствовала острую необходимость занять чем-то дрожащие руки и спрятать взгляд в облачке сизого дыма. Но курить, конечно, было нельзя, на что недвусмысленно намекала табличка с жирно перечеркнутой сигаретой на стене лифта. И тогда она сказала, просто для того, чтобы что-нибудь сказать:
– Борис, а почему мы с вами до сих пор на «вы»? Может быть, перейдем на «ты»? В одной группе все-таки…
И тут же мгновенно стушевалась, скомкала конец фразы, опустила взгляд, но еще успела заметить мгновенную усмешку, тронувшую его губы. Потом, старательно разглядывая пол, спросила:
– Почему вы молчите?
Он поддел носком серого туфля одинокий бычок, валяющийся у стенки, вздохнул и с той же интонацией клоунского трепа невозмутимо выдал:
– Да я просто пытался придумать фразу поэффектнее, чтобы было сразу и обращение на «ты», и какой-нибудь витиеватый хвостик… К сожалению, рисануться не получилось. Эх, черт, не везет мне сегодня! – и вдруг уже совсем другим, виноватым тоном добавил: – Не надо было так говорить, да?
Поля подняла голову, встретилась с Борисом взглядом и за его озорной, бесшабашной усмешкой, мячиком прыгающей в серых, словно осеннее небо, глазах, мгновенно и ясно увидела его настоящего. И между ним, настоящим, слегка ироничным, все понимающим и сильным, и ею самой, пугливо вжавшейся спиной в стенку лифта, мгновенно протянулась невидимая ниточка. И как же сразу стало тепло и хорошо!
На металлической панели с сухим щелчком отжалась кнопочка десятого этажа, двери бесшумно разъехались, но ощущение оторванности от мира не исчезло. Борис первым развернулся и вышел. Если бы Поле сейчас сказали, что дома нужно будет немедленно раздеться и лечь с ним в постель, что он хочет ее, хочет их близости, она бы, не задумываясь, сделала это. Потому что близость, гораздо большая, чем та, которую дает торопливая случайная ночь, уже была между ними. Она твердо знала, что они все равно будут вместе, и была готова ко всему…
Кроме, пожалуй, одного. Поля даже предположить не могла, что дома окажется младшая сестренка. Вообще-то из смешного и малышовского слова «сестренка» Ксюшка, как и из платьев «детского» фасона, выросла уже года два назад. Ей недавно исполнилось четырнадцать, у нее были острые коленки, длинные ноги и вытаращенные, словно у испуганной мыши, глаза. Правда, ничем, кроме этих глупых глаз, кроткую мышь она не напоминала. Воспитанию сестрица решительно не поддавалась, и блаженные времена, когда ее можно было до визга напугать сказочкой про Бабу-Ягу, уже давно канули в Лету. Кроме всего прочего, Ксюша совершенно искренне мнила себя умопомрачительной красавицей и стиль поведения выбирала соответственный. Ей и в самом деле от природы было дано довольно много: обещающая стать сексуальной фигурки, изящная балетная шея, полные, словно у Брижит Бардо, губы и длинные трепетные ресницы.
Вот этими самыми ресницами она и «затрепетала» картинно, будто актриса немого кино, когда увидела, что старшая сестра явилась домой не одна, а в сопровождении кавалера. Ксюха стояла у стены, перекрестив тонкие ноги, и улыбалась Борису кокетливо и, как ей, вероятно, казалось, обольстительно. На ней была белая кружевная маечка и какие-то безумные велотрусы пронзительно-сиреневого цвета. Челка, стоящая надо лбом высоким гребнем, густо и удушающе пахла лаком для волос. В общем-то, Поля довольно снисходительно относилась и к Ксюхиному стилю поведения, и к ее манере одеваться, даже родителей обычно убеждала не вмешиваться: мол, перебесится, сама поймет. Но сегодня ее вдруг охватила неожиданная злость и досада на эту дурацкую маечку, на нелепую челку и вообще на Ксюху, появившуюся так не вовремя и безнадежно испортившую то чудесное и еще очень хрупкое, что возникло несколько минут назад между нею и Борисом.
– Ты почему не на занятиях? – спросила она сухо, снимая с плеча сумку и вешая ее на крючок в прихожей. – Насколько мне помнится, ты сегодня должна разбирать с репетитором ту несчастную трехголосую инвенцию, в которой безуспешно ковыряешься вот уже две недели.
– Ты ковыряешься! – огрызнулась Ксюха таким тоном, будто сказала: «Сама дура!». И тут же снова солнечно улыбнулась Борису улыбкой администратора, извиняющегося за технические неполадки.
– Я тебя спрашиваю: почему ты не на занятиях?
Сестрица медленно повернула голову и посмотрела на Полю так, как смотрят на безнадежных, не подлежащих излечению олигофренов:
– Потому что сегодняшний урок мы отменили еще два дня назад. Потому что сегодня мы с мамой собирались переклеивать отклеившиеся обои в нашей с тобой комнате. Потому что вчера, когда ты валялась на диване с наушниками на голове и слушала своего «Иисуса Христа», мы уже разбирали и выносили оттуда письменный стол. А сейчас я освободила книжный шкаф и вот уже полчаса не могу вытащить из него нижнюю полку… Может быть, твой мальчик нам поможет?
Поля похолодела. Больше всего на свете ей хотелось сейчас накрыть Ксюху темной тряпкой, как попугая, чтобы та наконец замолчала. Хотя, в общем-то, было уже поздно. Сестрица уже сказала «твой мальчик» и тем самым поставила Бориса в дурацкое, неловкое положение. Нет, он, конечно же, не начнет махать руками и кричать: «Ничей я не мальчик! Я сам по себе! Мы вообще едва знакомы!» Но не в своей тарелке себя почувствует… А как все хорошо начиналось! Поля уже хотела произнести единственно возможное и бесполезное: «Не обращай внимания!» – и увести его хоть в кухню, хоть в комнату, хоть на лоджию, лишь бы подальше от глупой, а главное, разрушительной в своей глупости Ксюхи, когда Борис вдруг широко улыбнулся и заявил:
– Конечно, поможет. А почему не помочь? Давайте, мадемуазель, показывайте свой шкаф.
В комнату вместе с ними Поля не пошла. Пожав плечами и довольно сносно изобразив вежливое недоумение, она проскользнула в спальню родителей и там почти без сил опустилась на мягкий пестрый пуфик перед маминым трюмо. В высоком прямоугольном зеркале отразилось ее тревожное лицо с прозрачными серо-зелеными глазами. Она неуверенно потянулась к черному с золотом флакончику маминых духов «Магия ночи». Помедлив, нанесла на запястья несколько капель и неожиданно даже для себя самой улыбнулась. Ксюхина выходка вдруг перестала казаться ей такой уж ужасной. Может быть, и к лучшему, что Борис вот так сразу познакомился с сестрой, сразу принялся делать в доме какую-то мужскую работу? Так, будто он уже живет здесь и обязан этим заниматься? Может быть, и лучше, что Борис, без нее, сам зашел сейчас в комнату, где стоит ее кровать под клетчатым пледом, а на стенах, оклеенных бежевыми тиснеными обоями, висят ее детские фотографии в изящных багетных рамках? Может быть, пусть все идет, как идет?..
Она несколько раз энергично провела по волосам массажной щеткой, еще пару минут посидела у зеркала, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями, а потом отправилась на кухню варить кофе. Кофе Поля варить умела и любила: и по-турецки, и по-арабски, и по-польски – с солью, и по-венски – со сливками. К ее фирменному набору джезв, висящему на специальной дубовой дощечке, никто в семье даже не прикасался.
Достав из навесного шкафчика пакетик с зернами, она вскользь подумала, что на фоне сегодняшней погоды уместнее всего выглядел бы яблочный компот из трехлитровой банки, но все-таки принялась варить кофе. Когда над бронзово поблескивающей джезвой собралась шапка ароматной густой пены, на пороге кухни появился Борис.
Поля выложила на фарфоровое блюдце несколько вчера испеченных мамой булочек и, не оборачиваясь, спросила:
– Ты не торопишься?
– Да, в общем-то, нет, – отозвался он. Она вдруг представила, как он беззаботно пожимает плечами, как стоит сейчас возле косяка, опираясь о него спиной. Представила так ясно, будто увидела. И загадала: «Если я повернусь и все будет точно так, как представлялось, значит, мы с ним обязательно будем вместе». Обернуться хотелось немедленно. И все-таки Поля сначала переставила чашечки с кофе на маленький лакированный поднос, потом втиснула туда же сахарницу, сосчитала до десяти и только потом посмотрела на Бориса. Он и в самом деле стоял, опершись спиной о косяк и скрестив руки на груди. Солнце, выглядывающее из-за занавесок, щедрыми бликами золотило его выгоревшие волосы. Улыбался он едва заметно и как-то спокойно, точно так, как она себе придумала. И даже носки у него были такие, как ей виделось, серые, хлопчатобумажные, с продольными рельефными полосочками. Портила картину, пожалуй, только Ксюхина ехидная рожица, выглядывающая из-за его плеча. Поля хотела сказать, что кофе на ее долю не предусмотрено, что она за последние пятнадцать минут надоела ей больше, чем за четырнадцать предыдущих лет, что у них с Борисом, в конце концов, деловой разговор. Но та, видимо, сама чутьем маленькой женщины почувствовала, что сейчас здесь лишняя, и удалилась бесшумно и мгновенно, как юное, но деликатное привидение…
Борис, наверное, даже не заметил ее исчезновения, а если и заметил, то не подал виду. И это Поле тоже очень понравилось. Она взяла со стола поднос и, опустив глаза в пол, быстро прошла мимо гостя, бросив на ходу: «Пойдем в комнату» – и как бы случайно прикоснувшись к его руке обнаженным локтем.
В комнате она осторожно поставила кофе на полированный журнальный столик и, быстро подойдя к окну, раздвинула теневые шторы. Тяжелые, почти театральные портьеры, которым для полноты впечатления не хватало разве что золотых кистей, были страстью мамы. Поля всегда немного стеснялась ее вкуса, и сейчас ей было досадно, что обои в их с Ксюхой спальне отклеились так некстати. Гораздо приятнее было бы сидеть с Борисом в светлой, не загроможденной мебелью комнате, где во всем чувствовалась какая-то стильность и весенняя прозрачная чистота, а не здесь, где на стенах с красноватыми обоями разбросаны довольно банальные пейзажи, выполненные маслом, а кругом – тяжелая, монументальная мебель с немодной уже темной полировкой, кстати, обычно заляпанной отпечатками пальцев. Поля повернулась к старенькой «Лирике» в углу. Так и есть: везде частые жирные следы и, кроме того, на крышке – слой вчерашней пыли. Она еще успела подумать, что Бориса нужно посадить в кресло спиной к фортепиано, но он, видимо, уже перехватил направление ее взгляда, потому что вдруг спросил:
– Ты играешь или сестренка?
– Я, – немного растерянно отозвалась она. – И сестренка… То есть она занимается серьезно, будет поступать в консерваторию, а я так, для себя.
Он провел ребром ладони по крышке, смахивая пыль, и неожиданно попросил:
– Сыграй что-нибудь.
Вообще-то Поля терпеть не могла домашних концертов и особенно просьб «сыграть что-нибудь». Это обычно вызывало в ней какое-то дикое и упрямое раздражение. Хотелось плюхнуться на вертящийся стул и забарабанить бравурно и яростно «Собачий вальс». Впрочем, ничего подобного она ни разу не сделала по одной простой причине. Поля совсем не была уверена, что такой репертуар разочарует гостей. Большинство из них выдающимся и единственно достойным внимания музыкальным произведением считали «Полонез» Огинского, ну, еще, может быть, бетховенскую «К Элизе», так что «Собачий вальс» пришелся бы как раз в тему…
Но в этот раз все было по-другому, и, откидывая крышку, она жалела только о том, что давно не повторяла свою выпускную программу. Ах, какая там была «Мелодия» Альбинони! Чудная, светлая и прощально-грустная одновременно. Словно эхо ушедшей любви. Хотя Поля могла только догадываться, что это такое. По сути дела, любви, ни прошедшей, ни настоящей, в ее жизни еще и не было. Так, мимолетные, скоротечные и легко забывающиеся увлечения. Но в одном она была уверена: то, что сейчас бешеным пульсом стучало в ее висках и сладким томлением разливалось по телу, было предчувствием любви, любви большой и подлинной. Она глубоко вдохнула, как когда-то делала перед экзаменом по специальности, и легко пробежалась по клавишам сильными красивыми пальцами с коротко подстриженными ногтями.
А игралось сегодня не то чтобы очень. Нет, технически все было нормально. Закончилась первая, длинная и выразительная фраза виртуозного этюда, началась вторая. И вдруг Поля поняла, что это не то, совсем не то. Она остановилась на середине такта, убрала руки с клавиатуры и повернулась к Борису. Тот сидел в кресле, свободно откинувшись на мягкую велюровую спинку, и беззвучно барабанил подушечками пальцев по журнальному столику. Лицо его не выражало ничего, кроме вежливой благодарности.
– А хочешь, я тебе спою? – предложила она, еще не уверенная в том, что поступает правильно.
– Да, – Борис кивнул чинно и как-то потешно. И знакомая уже насмешливо-добрая улыбка дрогнула в уголках его губ.
Тогда Поля развернулась к инструменту и снова заиграла. Сначала она пела романс из «Дней Турбиных», потом «Ночную серенаду», потом григовскую «Песню Сольвейг». Пела, краем уха слыша, что за стенкой перестала возиться Ксюха, затылком чувствуя, что Борис смотрит на нее уже совсем по-другому. Смотрит на ее рассыпавшиеся по плечам темные волосы, на ее пальцы, легкие, длинные и стремительные, на тени ее ресниц, лежащие на щеках… Закончить Поля решила все-таки вспомнившимся Альбинони. Немного запуталась в самом конце, что-то присочинила от себя, но довела-таки до последнего аккорда. Когда он прощальным вздохом опустился на клавиши, Поля, оттолкнувшись ногой, повернулась на вертящемся стуле.
– Это откуда? – спросил Борис голосом, в котором не чувствовалось ни тени недавнего шутовства и легкомыслия. И ей вдруг ужасно захотелось, чтобы он проникся еще больше, чтобы догадался, что она – не обычная, не такая, как все, что она в тысячу раз интереснее банальной в своей загадочности Нади Хорошиловой.
– Из головы, – просто сказала Поля и улыбнулась. В конце концов, это была всего лишь невинная и ни к чему не обязывающая ложь. Даже не ложь, а просто маленькая выдумка.
– Я понимаю, что из головы, – Борис усмехнулся. – Откуда еще? Я спрашиваю в том смысле, из какого альбома? Это ведь Альбинони, так?
Он понял. Несомненно, понял, что она имела в виду. Догадался, что она просто хотела покрасоваться, и гуманно попытался вывернуть фразу так, чтобы не слишком обидеть. Но никогда в жизни Поле еще не было так стыдно. Жаркая волна, вязкая, как клубничное варенье, с силой прихлынула к лицу и шее. Она почувствовала, что краснеет стремительно, некрасиво, неровными, расплывчатыми пятнами. И вместе с жалостью к себе и досадой на себя пришла злость. К чему вообще этому меломану понадобилось умничать? Ну узнал Альбинони, ну догадался, но разве обязательно было заявлять об этом вслух? Тактичный человек должен был бы промолчать! Она перевела глаза, наливающиеся тяжелыми слезами, на журнальный столик и наткнулась взглядом на поднос с нетронутым кофе, который она варила с такой любовью и который теперь уже безнадежно остыл. Подумала о том, что Надя Хорошилова просто не могла бы оказаться в такой дурацкой ситуации и вообще с Надей Борис наверняка повел бы себя по-другому. И это стало последней каплей. Или, может быть, первой, скатившейся с длинных темных ресниц? Поля опустила голову и закрыла лицо руками.
И тут же почувствовала, как к ее запястьям прикасаются его теплые твердые пальцы. Когда она наконец позволила отвести свои ладони от заплаканного лица, Борис сидел рядом на корточках и смотрел на нее тревожно и виновато.
– Прости меня, а? – произнес он и погладил тыльную сторону ее кисти. – Ты, наверное, уже поняла, что у меня есть такая страстишка к красивым фразам и дешевым эффектам? Ну, с этим Альбинони я, конечно, перебрал… Тем более что это ведь действительно «из головы»? Ты же там что-то сымпровизировала перед кодой?
– Да, – ответила Поля и всхлипнула, но уже с улыбкой – робкой, дрожащей и почти счастливой. Ей хотелось, чтобы он сидел вот так долго-долго, не отпускал ее руку, гладил ее пальцы и ладонь, чтобы, может быть, даже попытался поцеловать. Но Борис только вздохнул, все еще виновато, и встал, опершись рукой о крышку «Лирики». Повисла секундная пауза, но Поля поняла, что сегодня уже ничего не будет – остается только достать из шкафа тетрадки с конспектами и отдать ему, последний раз как бы случайно прикоснувшись пальцами к его руке. Она так и сделала. И потом, когда Борис ушел, еще долго стояла у кухонного окна, провожая глазами его коренастую фигуру.
Ксюха появилась на кухне так же неслышно, как перед этим исчезла.
– Это кто такой? – ехидно спросила она, громко и смачно чавкнув розовощеким яблоком.
– Ты же знаешь, это мой мальчик, – равнодушно отозвалась Поля, не оборачиваясь и рассеянно водя пальцем по подоконнику.
– Ну что ты крысишься? Это я пошутила, просто позлить тебя хотела. Ну скажи, кто это такой у нас будет, а?
– У вас кто – не знаю, а у меня будет – муж.
Она договорила фразу и вдруг с необыкновенной ясностью поняла, что на самом деле хочет этого больше всего на свете. И что исполнение этого желания не так уж и нереально. Борис уже давно скрылся за поворотом, Ксюха, презрительно фыркнув и, вероятно, посчитав, что ее в очередной раз разыгрывают, удалилась обратно в комнату к ободранным обоям и разобранному шкафу, а Поля все стояла и смотрела в окно, теперь уже на молдаванок у булочной, торгующих золотыми, словно осень, яблоками…
Однако утро следующего дня получилось совсем не таким, как Поля загадывала. Точнее, начался-то день как раз обыденно: она встала по звонку будильника, умылась, выпила чашечку кофе… Разве что макияж наложила с особой тщательностью да над прической потрудилась дольше, чем обычно. Но уже перед первой парой ей пришлось испытать неожиданное, и от этого особенно горькое разочарование. Борис, сидящий в аудитории, встретил ее лишь кивком головы и мимолетно-вежливым: «Привет!» Кивнул, словно отмахнулся, и снова повернулся к Олегу, продолжая прерванный разговор. Тогда она чуть не расплакалась от обиды и весь первый час лекции просидела, невидящим взглядом уставившись в страницу конспекта. Но это было, как выяснилось, еще только начало.
После третьей пары народ засобирался домой. Поля, успевшая к этому времени немного успокоиться, решила, что подождет Бориса у выхода из аудитории и просто спросит: «Как дела?» Там, слово за слово, глядишь, и разговор завяжется, а может, им и вовсе окажется по пути? Ведь она так и не догадалась за весь вчерашний день спросить, где, собственно, он живет?
И, конечно, Поля осуществила бы свой план, не случись то, о чем она боялась даже подумать.
А это случилось, и она видела все ясно и четко, как при замедленной съемке… Защелкнув замки на своем новеньком «дипломате» и стряхнув с лацкана пиджака невидимые пылинки, Борис подошел к столику, за которым все еще сидела Надежда. Следом за ним мгновенно подтянулся Олег. Вернее, не подтянулся, а рванул, перемахнув через стоящий в проходе стул. Но Поле это было уже безразлично. Она, не дойдя до двери пару шагов, замерла у мутной от мела доски. И теперь стояла, как завороженная глядя не на Надю, не на Суханова даже, а почему-то только на полу его светлого пиджака, касающуюся ее плеча. Надежда заканчивала подправлять карандашом контур глаз, равнодушно всматриваясь в зеркальце синей пудреницы. Олег что-то беспрерывно болтал, с непоседливостью обезьяны пересаживаясь то на один край стола, то на другой, а Борис ронял фразы, редкие, но, вероятно, достаточно остроумные. Потому что уголки полных губ Нади то и дело вздрагивали в подобии усмешки. Потом она захлопнула пудреницу, склонилась к сумке, и в этот момент до слуха Поли долетела фраза, произнесенная Борисом. Расслышала она ее совершенно четко…
– Добираться отсюда минут сорок, тем более что не час «пик», толпы в метро нет, – сказал он, отступая на шаг назад и давая Наде возможность подняться со стула. – Да и вообще куда торопиться? Ты же вроде бы временем располагаешь?
