Текст книги "Право на одиночество (СИ)"
Автор книги: Анна Шнайдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
«Они называли тебя рыбой. И ещё червяком, земляным червяком!» – вспомнилось мне. Плохо дело. А главное, что я поняла, какую мы ошибку совершили. Королёву надо было идти на эту встречу с нами! Или вообще одному…
– Я понимаю ваше рвение, Максим, как профессионала в своём деле. Но не вижу смысла мне забирать назад слово Сергея. Пусть издаёт книжку дочери, раз обещал.
И Моисеев опять начал вставать с места. Вот чудак, к еде толком не притронулся.
– Игорь, – я протянула руку и накрыла его ладонь своей. Максим Петрович вздрогнул. – Скажите, вы любите свою дочь?
Удивились и Моисеев, и Громов.
– Конечно, – ответил наш новый знакомый, опускаясь обратно на стул. – К чему вы это, Наташа?
Я улыбнулась. Теперь больше нет нужды притворяться глупой простушкой.
– Если вы любите её, то должны понять, что я сейчас вам расскажу. Полине исполнится пятнадцать, верно? И вы искренне считаете, что она обрадуется вашему подарку?
Моисеев смотрел на меня удивлённо, Максим Петрович – рассерженно. Кажется, он не очень понимал, к чему я это всё говорю.
– Конечно, обрадуется.
– Посудите сами, Игорь. Полина – дочь богатого человека, ей всё преподносят с самого детства на блюдечке с голубой каёмочкой. Ведь она наверняка пишет стихи, мечтая самовыразиться. Возможно, даже лелеет надежду когда-нибудь издаться. В будущем, набравшись опыта, выпустить в свет своё произведение. И я более чем уверена, что Полина очень мучается из-за того, что никак не может показать себя. У девочки есть всё, рядом богатый и сильный папа, а она – всего лишь ребёнок, и может похвастаться только своими стихами. Знаете, что она почувствует, если вы издадите их? Горечь. Вашей дочери будет горько оттого, что она опять не смогла ничего сделать сама. Опять папа вмешался, а сама она ничего не стоит. Не лишайте Полину этого удовольствия, пусть вырастет, разовьёт свой талант, а потом пришлёт рукопись в издательство. И когда её издадут, она с гордостью покажет вам свою книжку и скажет: «Видишь, папа, меня издали, хоть я никому и не говорила, что я твоя дочь».
Моисеев смотрел на меня с ужасом. Кажется, только что я перевернула его представление о психологии подростков.
Он сглотнул.
– Вы… Наташа, вы думаете, что Полину не обрадует этот подарок? Но… она ведь так мечтает стать писательницей…
– Вот именно! Полина мечтает стать писательницей, а не чтобы её издали по папиному приказу. Она хочет издаться сама, это будет значить, что у неё всё-таки есть талант, а не только богатые родители.
Я победила. Я поняла это, когда заметила, как опустились плечи моего собеседника. Да, судьба всего издательства – ничто по сравнению с чувствами собственной дочери. Хоть одно достоинство у этого чудовища есть – он хороший отец.
– Вы правы, – кивнул Моисеев. – Вы тысячу раз правы. Какой я идиот.
– Ну зачем же так строго, – я улыбнулась. – Хотите, я скажу, что на самом деле её обрадует?
– Да? – в его взгляде мелькнуло удивление.
– Найдите хорошего художника. Если хотите, я могу посоветовать парочку, выберете на свой вкус. И пусть нарисует несколько иллюстраций к стихам Полины. Потом найдите верстальщика, пусть сделает вам макет. Договоритесь с типографией, они за пару недель напечатают несколько десятков экземпляров книжки – как раз хватит ближайшим друзьям. И Полине приятно будет увидеть свои стихи в книжке, и в то же время вы не омрачите ничем ее мечту стать писательницей, ведь это будет самиздат.
К концу моей речи Моисеев улыбался. Только тогда я вздохнула с облегчением.
Кажется, Рашидова я всё-таки не увижу.
Оставшаяся часть вечера прошла спокойно. Мы больше не говорили о делах. Я с удовольствием съела заказанный Громовым ужин и почти не участвовала в разговоре, мечтая только об одном – поскорей вернуться домой и рухнуть в постель.
Я уснула ещё в машине Громова, поэтому ему пришлось провожать меня до квартиры. По пути у меня мелькала мысль, что сейчас идеальный момент для соблазнения полусонной девушки, но Максим Петрович им не воспользовался.
Он только чмокнул меня в щёку, погладил по волосам и сказал:
– Спасибо. Если бы не ты, у меня ничего бы не получилось.
Я даже нашла в себе силы улыбнуться.
28
Ночью мне снилось продолжение сцены в кабинете Громова. Во сне я всё-таки потеряла голову. И не только голову.
Проснулась я от настойчивого звонка мобильного телефона. Взяв его в руки, поразилась: четыре часа утра! Кто же у нас такой безмозглый?
Конечно, это был Антон. Алиса недовольно промурчала что-то из-под кровати, когда я взяла трубку.
– Алло.
– Пчёлка! Извини… ты спишь?
– Конечно, нет. Сижу, жду твоего звонка.
– Э-э…
– Да шучу я, шучу. Сплю, причём вижу сон. Эротический.
– Да-а-а? А кто в главной роли?
– Брэд Питт, конечно.
– Да ладно, он же тебе никогда не нравился.
– А во сне вот понравился!
Алиса вспрыгнула мне на ноги, и я окончательно проснулась. Вот тебе и Брэд Питт! Да и зачем он нужен посреди ночи, когда через два с половиной часа вставать на работу?
– Слушай, пчёлка… У меня не очень хорошие новости… В общем, я, скорее всего, до Нового года не смогу приехать в Москву.
Сердце от огорчения укатилось куда-то в пятку. Пару недель назад Антон уже расстроил меня, сообщив, что приедет только в октябре. И теперь вот это…
– Пчёлка?
– Да, Антош.
– Почему ты молчишь?
Я усмехнулась.
– А ты как думаешь?
– Ну… сон досматриваешь?..
– Нет. Просто расстроилась. Я тебя с марта не видела, а уже сентябрь, и тут ты говоришь, что до Нового года не вырвешься. Я соскучилась.
Молчание.
– Правда?
– Что за глупый вопрос? Конечно, правда.
– Прости, пчёлка… – в голосе Антона я услышала огорчение. – Я ничего не могу сделать. Работа, мать её за ногу. Но после Нового года я обязательно… Пчёлка! А давай ты на это время отпуск возьмёшь? И я тебя увезу из Москвы сам. Давай? Ты же тысячу лет никуда не ездила.
– Ну так уж прям и тысячу…
– Так что, согласна?
Я вздохнула.
– Дожить надо, Антош. Но в целом предложение заманчивое. А теперь… можно мне поспать, а? Завтра же на работу…
– Да, конечно… – он запнулся. – Только один вопрос, Наташ… Ты… ни с кем не встречаешься?
Почему-то я так и думала, что именно это Антон и спросит.
– Встречаюсь. С Брэдом Питтом!
И, фыркнув, я положила трубку. Опустившись обратно на подушку, я почти видела перед собой довольное лицо Антона. Улыбнулась.
Охламон ты мой блондинистый, ты даже не представляешь, как я соскучилась.
Утром нас с Громовым вызвал к себе Королёв. Долго распинался в благодарностях, обещал премии и прочие почести. Я слушала его, борясь с желанием зевнуть. В конце концов Максим Петрович взял с генерального обещание не играть больше в азартные игры с криминальными авторитетами, а лучше вообще не играть, и мы ушли к себе. Рабочие будни продолжились.
Франкфуртская книжная выставка для меня обломалась. Руководство опасалось оставлять редакцию без присмотра на целую неделю, поэтому в Германию Максиму Петровичу было суждено отправиться без меня.
– Октябрь – месяц горячий, – объяснил мне Громов извиняющимся тоном, – и Королёв боится, что за неделю тут накопится столько дел, что мы с тобой потом месяц не разгребёмся.
Я кивнула. Справедливо. Не могу сказать, что огорчилась – всё-таки я немного опасалась оставаться с Максимом Петровичем наедине так надолго, жить в одной гостинице, вместе обедать и ужинать… Так что всё к лучшему.
Время до выставки пролетело быстро. Работы было столько, что вечером я падала в кровать и засыпала мгновенно. А после отъезда Громова её стало ещё больше, потому что теперь мне приходилось быть ещё и главным редактором. Ничего сложного, но очень утомительно.
Во вторник, на второй день после отъезда Громова, я сильно задержалась. Пара рукописей, предоставленных отделом маркетинга, терпеливо ждали рецензий, на столе высилась огромная стопка сигнальных экземпляров – на них я должна была поставить свою подпись. Процедура уже давно просто формальная, но, тем не менее, это действие «открыл книжку – поставил подпись – закрыл книжку и положил её в специальный «ящик» для проверенных сигналов» – требовало времени. Я оставила всю эту ерунду на вечер, днём занимаясь более важными делами.
Я стояла спиной к двери, когда услышала, как она открылась. Кто-то вошёл в комнату. И я шестым чувством поняла, кто именно – иначе просто не могло быть, слишком уж часто в последнее время я думала об этом человеке.
Я обернулась. Он застыл в паре метров от двери, словно не решаясь пройти дальше.
В волосах его теперь было ещё больше седины. А в остальном ничего не изменилось… тот же строгий костюм, надменно-холодный взгляд тёмных глаз, снисходительная полуулыбка.
Но изменилась я. И я сама шагнула ему навстречу, вглядываясь в это лицо… Вот он, стоит передо мной – человек, которого я так боялась, снившийся мне в самых страшных снах. Но я больше не чувствовала в себе того липкого ужаса, который охватывал меня тогда, пять лет назад.
Я чувствовала… любопытство. И, подойдя почти вплотную к своему вечернему гостю, застыла, разглядывая его.
– Ты изменилась, – тихо сказал Рашидов, слегка наклонив голову.
Я улыбнулась. Да, теперь я понимала, как этим голосом можно соблазнять женщин… Всех, кроме меня.
– Ты стала совсем взрослой. Тогда, пять лет назад, передо мной была сопливая девчонка, трясущаяся от страха. А теперь… ты больше не боишься?
Я посмотрела в его тёмные, почти чёрные, глаза. Было ли в них что-то, чего я могла бы испугаться?.. Сила, властность, холод… а ещё – одиночество и боль.
Словно в зеркало заглянула…
– Нет. Не боюсь. Зачем вы пришли?
В полумраке нашего кабинета я вдруг заметила промелькнувшее в глазах Рашидова… смущение? Нет, наверное, показалось.
– Поговорить. Может, присядем?
Я покачала головой.
– Мне некогда, извините. Я хотела доделать работу и пойти домой. Прошу, не отнимайте у меня драгоценное время, говорите, зачем вы пришли.
– Тебе не кажется, что ты зарываешься? – усмехнулся Рашидов. Пять лет назад от этой усмешки я бы захотела спрятаться под стол, а вот теперь… ничего не чувствовала. – К тебе пришёл владелец издательства, а ты…
– Я ведь не хамлю вам. Просто говорю, что у меня мало времени, – ответила я осторожно.
Рашидов смерил меня оценивающим взглядом.
– Ты действительно очень сильно изменилась. Словно другой человек. Хотя… нет, тот же. Но что так сильно подействовало на тебя, что ты так выросла? Смерть Ломова? А ещё, наверное, гибель родителей?
Я вздрогнула. Ну ладно, он знает о смерти главного редактора… Но откуда Рашидову известно о моих родителях?
– Я не желаю обсуждать это.
– Ого, – он рассмеялся, – как ты рассердилась! Однако. Не волнуйся, о твоих родителях я не буду говорить… по крайней мере сегодня.
Не в силах больше выносить этот насмешливый голос, я отвернулась к окну. Плечи мои тряслись от злости. Так хотелось врезать этому надменному, равнодушному человеку... Ведь то, что он знает о моём горе, может значить только одно – Рашидов собирал информацию обо мне. Но зачем? И почему он пришёл только сейчас?
– Прекратите, – сказала я тихо. – Просто скажите, что вам от меня нужно, и уходите.
– Ничего особенного, просто поговорить.
– О чём? – я вновь повернулась лицом к Рашидову. – О чём мы вообще можем с вами разговаривать? В прошлый раз такой «разговор» закончился тем, что я неделю не могла прийти в себя! Вы напугали меня тогда до такой степени, что я ревела, сидя в грязной луже, вы это хотите обсудить?
Рашидов вытаращился на меня, как баран на новые ворота, будто я сказала что-то удивительное.
– Правда? – выдохнул он.
– Нет, кривда, – буркнула я, сложив руки на груди.
Помолчав, он тихо сказал:
– Извини. Я не думал, что до такой степени тебя напугал…
– Что?! Может, вы вообще думать не умеете? Мне было девятнадцать лет! Да я в то время даже не целовалась ни разу! И тут меня сажает в машину малознакомый мужик, которого я к тому же жутко испугалась ещё днем, в издательстве, и начинает раздевать! Да я от страха чуть на месте не скончалась, как вы могли этого не понимать?!
В конце этой пламенной речи я чуть не перешла на ультразвук. Но, наткнувшись на виноватый взгляд Рашидова, замолчала. В самом деле, чего я… Ведь это всё случилось пять лет назад. Какая разница… теперь-то…
– Уходите, – сказала я, успокоившись.
Он покачал головой.
– Я не могу. Наташа, я только теперь понял, прости. Чуть позже я расскажу тебе, в чём было дело… Возможно, ты поймёшь. Но сейчас это неважно. Я пришёл к тебе совершенно по другому поводу. Меня попросил поговорить с тобой один человек.
– Кто?
Видимо, быстро отделаться от Рашидова не получится…
– Ломов.
Услышав ответ, я закашлялась.
– Кто-кто?
Интересно, а он вообще в курсе, что наш бывший главный редактор умер в конце февраля?..
– Михаил Юрьевич Ломов попросил меня поговорить с тобой. Да не удивляйся ты так. Дело в том, что ты кое-чего не знаешь… Точнее, ты не знаешь очень, очень многого. И он попросил меня рассказать тебе.
– Вас? Рассказать? Мне? О чём?
Рашидов улыбнулся. Да, я действительно начинаю сходить с ума… В жизни бы не подумала, что этот человек способен так ласково улыбаться.
– Давай сядем.
Я покорно опустилась на стул рядом с Рашидовым. По иронии судьбы именно на этих стульях мы сидели пять лет назад. Только теперь я смотрела своему собеседнику в лицо, и он держал меня за руку. Я даже не заметила, как он взял её, так была удивлена началом разговора…
– Дело в том, Наташа, что мы с Михаилом Юрьевичем… с Мишей… были лучшими друзьями.
Я почувствовала себя так, будто он вылил мне на голову целое корыто ледяной воды.
– Я понимаю, как это удивительно для тебя… Но я не вру. Мы жили в соседних квартирах и сидели за одной партой в течение десяти лет. В институтах учились разных, но продолжали общаться. Я был свидетелем на Мишиной свадьбе, он – на моей. Вот так…
Немного помолчав, словно ожидая от меня какой-то реакции, Рашидов продолжил:
– Пять с половиной лет назад Миша узнал, что умирает. Эта новость просто вышибла его из колеи, но оно и понятно… А потом появилась ты. Наташа, ты, наверное, так до сих пор и не догадываешься, что он любил тебя?
Я покачала головой.
– Почему, я знаю… Я тоже любила Михаила Юрьевича…
Рашидов рассмеялся.
– Нет, милая. Ты любила Мишу как старшего товарища, как своего учителя, как отца, в конце концов. А он… он был одержим тобой. Если бы не ты, я думаю, Миша умер бы гораздо раньше. Но ты ворвалась в его жизнь, как свежий ветер, и он часто повторял, что должен жить, потому что хочет передать тебе свои знания, научить своему делу. Миша ничего не говорил тебе, потому что знал, как ты к нему относишься, да и к чему было открывать эту тайну, когда жизнь его подходила к концу. Но он попросил меня прийти к тебе через полгода после его смерти и рассказать всё.
Я отвела глаза. Почему-то мне было неприятно это слышать… Я всегда относилась к Михаилу Юрьевичу как к отцу, другу и наставнику, и узнать, что он любил меня по-другому, было не слишком весело.
– Зачем? – горько спросила я. – Зачем мне это знать? Что это изменит…
Рашидов поднял руку и прикоснулся к моей щеке, заставив посмотреть себе в глаза.
– Миша хотел быть честным с тобой. Он полагал, что полгода тебе хватит, чтобы смириться с его смертью. Он хотел, чтобы ты знала о его чувствах и научилась жить с этим знанием. Если ты сейчас думаешь, что его любовь была бреднями пожилого человека, то я очень в тебе разочаруюсь…
– Я ничего подобного не думаю! – возразила я гневно.
– Хорошо, потому что Миша действительно очень сильно тебя любил. Я… Наташа, я знаю о тебе всё. Он рассказывал. Ты была его любимой темой разговоров со мной. Извини.
Я опустила голову. Так вот откуда ему известно о моих родителях… И, надо полагать, не только о них.
– Не грусти, – тихо сказал Рашидов, сжимая мои пальцы. – Эти пять лет он был очень счастлив.
– Если бы Михаил Юрьевич рассказал мне… – я вздохнула, – я бы ответила на его чувства… Чтобы скрасить последние годы его жизни…
– Именно поэтому он и не рассказывал.
Я подняла глаза на улыбающегося Рашидова. Сейчас он был совсем не похож на того холодного человека, каким я его помнила все эти годы… Так же, как образ Ломова, моего учителя, никак не вязался с чувствами, которые он ко мне, как оказалось, испытывал.
Как странно меняются люди со временем. Пять лет назад я была наивным глупым ребёнком, девчонкой, которая ещё ничего не видела в жизни. Кроме, пожалуй, искренней и настоящей любви своих родителей, что тоже, конечно, стоит немало. И, встретив тогда Рашидова, я столкнулась в нем с тем, что было мне непонятно, – с силой, жёсткостью, властностью, холодностью… И испугалась до дрожи в коленках. А теперь, сидя перед ним, спустя эти страшные для меня годы, я видела совсем другого человека. Да и сама была совсем другой.
Та маленькая Наташа испугалась бы не только самого Рашидова, но и рассказа о чувствах Михаила Юрьевича. Сегодняшняя Наташа… смирилась. Теперь уже нечего исправлять, не к кому идти и просить прощения за свою недогадливость. Да и нужно ли это было Ломову? Думаю, что нет, иначе он не смог бы так долго держать в себе свою тайну. А я прекрасно знала, какую силу может давать любовь. Даже безответная.
И особенно я могла себе представить, какую силу умирающему Михаилу Юрьевичу давала любовь к юной девушке, разделяющей его мысли, интересы, стремления… Я ведь понимала его так же хорошо, как саму себя. Я ловила тогда каждое его слово, да и до сих пор часто вспоминала советы Ломова, представляла себе, что он мог бы подумать, сделать или сказать.
Но теперь… какой смысл думать что-то плохое о человеке, который сделал для меня всё, и даже больше? Какой смысл анализировать прежние поступки Михаила Юрьевича через призму новых знаний о его чувствах? Это нечестно и недостойно по отношению к нему.
В моих воспоминаниях Михаил Юрьевич навсегда останется тем, кем он был для меня – другом и наставником.
– Мне жаль, что я не могу с ним поговорить, – сказала я тихо. – Мне бы очень этого хотелось…
– Ты можешь поговорить со мной, – ответил Рашидов так же тихо. Что-то странное было в его глазах… Какое-то ожидание и надежда, безумная надежда, словно он… чего-то ждёт.
– Зачем? – вдруг выдохнула я, не успев даже осмыслить то, что собираюсь спросить. – Зачем вы тогда так… со мной? Зачем вы меня так напугали? И когда вы ворвались к Михаилу Юрьевичу… я бы в жизни не догадалась, что вы его лучший друг, таким жестоким и холодным вы были! Как такое возможно? Я не понимаю…
Рашидов вздохнул.
– Ты и не сможешь понять, ты ведь ничего не знаешь. Если у тебя есть ещё немного времени… я мог бы объяснить.
Я просто кивнула. Что-то в этой истории показалось мне странным. Не вёл себя Рашидов при первой нашей встрече как лучший друг Ломова, мне вообще тогда показалось, что он главному редактору пришёл шею свернуть.
– Ты, наверное, помнишь, как всполошился Миша, когда я вошёл в кабинет? Наверное, ты до сих пор думаешь, что он испугался меня? Всё было несколько иначе, Наташа… Дело в том, что в то лето, пять лет назад, умерла моя жена. Не делай такие удивлённые глаза… Ты очень похожа на неё. Нет, конечно, не копия, но что-то делает тебя настолько похожей на мою Машу, что это практически невероятно. И в тот момент, когда я ворвался в кабинет, Миша беспокоился прежде всего обо мне и моём рассудке. В то лето я чуть не свихнулся. Понимаешь, я очень любил Машу, – Рашидов улыбнулся, и мне на миг показалось, что передо мной сейчас сидит мой ровесник. – Она была удивительной. Я могу рассказывать о Маше бесконечно, но не буду утомлять тебя…
– Вы меня не утомляете, – быстро сказала я. – Расскажите мне о вашей жене.
– В другой раз, – ответил он мягко. – Время уже позднее, а я так и не объяснил тебе всего… Увидев тебя, Наташа, я чуть не свихнулся на месте. Я не знаю, как описать тебе то, что тогда почувствовал. Я ведь был в отчаянии, мне жить не хотелось, и тут вдруг – молодая девушка, похожая на Машу, сидит рядом… И отчаянно меня боится. Это было очень забавно. Прости, я тогда был не способен анализировать чувства других людей, меня никто не интересовал, кроме себя самого. И в тот вечер я подъехал к твоему дому, чтобы увидеть тебя ещё раз. И вдруг как обезумел. Твоя походка, профиль, даже то, как ты придерживала правой рукой сумку при ходьбе – настолько сильно напомнили мне Машу, что я перестал себя контролировать. Никто, даже самый хороший психолог, никогда не сможет предсказать, как поведёт себя человек в стрессовой ситуации, оказавшись один на один со своими мрачными мыслями, со своим отчаянием и одиночеством. Если бы я знал, что отреагирую именно так…
Он замолчал, закрыл глаза и вдруг выпалил:
– Как бы ты ни думала обо мне, я хочу, чтобы ты знала правду. Если бы не тот твой вопрос «зачем?», я бы изнасиловал тебя. Возможно, потом я бы пожалел, но… В тот момент желание обладать женщиной, так похожей на Машу, было очень сильным.
Рашидов замолчал. Он отвернулся, и по его позе и сведённым скулам я поняла, насколько ему плохо и стыдно.
Способность жалеть о поступке, которого ты так и не совершил, дана не каждому человеку.
– А сейчас? – тихо спросила я. – Что вы чувствуете ко мне сейчас?
В глубине души я боялась его ответа. Боялась, что сейчас Рашидов скажет, как Антон, что по-прежнему хочет меня, и мне придётся срочно что-то придумывать…
– Прошло пять лет, Наташа, – ответил он, подняв глаза. – Конечно, ты очень красивая девушка, но, глядя на тебя, я больше не вижу Машу. Нет, это не значит, что ты перестала быть похожей на неё… Просто… как это объяснить… Ты – это в первую очередь ты, и я очень хорошо знаю тебя по рассказам Михаила. И теперь вижу твою личность, а не сходство с моей женой.
Я улыбнулась и вздохнула с облегчением. Но не успела я порадоваться осознанию того, что никто не собирается меня сегодня пугать и раздевать, как Рашидов вдруг придвинулся чуть ближе и, прикоснувшись ладонью к моей щеке, спросил:
– Ты сможешь простить меня? За тот вечер, за страх, который пережила по моей вине? Я понимаю, что виноват, и мне очень важно, чтобы ты простила меня.
Было удивительно видеть Рашидова таким, как сейчас – виноватым, с блестящими тревожными глазами. А ладонь у него была слегка шершавой, но неприятным это прикосновение мне не казалось. Наоборот… его ладонь почему-то пахла чем-то, напоминавшим мне аромат скошенной травы и летнего солнца.
– Я прощаю вас, – сказала я. Рашидов ответил мне радостной улыбкой.
– Он знал… Миша знал, что ты простишь. Я в тот же день рассказал ему о том, что случилось в машине. Он меня чуть не прибил. И под шумок содрал с меня обещание, что я к тебе не приближусь до самой его смерти. А уж перед смертью Миша накинул ещё полгода, чтобы ты успела свыкнуться и пережить… Знаешь, Наташа, ты очень похожа на него. Сейчас, когда я разговариваю с тобой, меня не оставляет чувство, будто это я с ним говорю.
Улыбнувшись, я встала со стула. Нашу с Михаилом Юрьевичем похожесть объяснить было легко – так же, как дети похожи на своих родителей, ученики бывают похожи на своих наставников, копируя их манеру поведения, перенимая жесты и некоторые выражения.
– Мне пора домой, Эльмир… э-э-э…
– Пытаешься вспомнить моё отчество? – ухмыльнулся он. – Напрасно. Оно практически нигде не фигурирует. Уж очень я его не люблю.
– Да? А почему?
– А тебе нравилось бы отчество Абдурахманович?
Я хихикнула.
– Вот именно поэтому, Наташа… Я же грозный и страшный мужик, зачем мне хихикающие подчинённые и всякие язвительные прозвища типа «Хоттабыч» или «Трах-тибидох»…
Он взялся проводить меня до дома. Отпустил шофёра с машиной и поехал со мной на метро. По дороге рассказывал разные забавные истории про их с Михаилом Юрьевичем детство и молодость. Истории были настолько смешные, что я хохотала на весь общественный транспорт и никак не могла остановиться.
Уже перед самым моим домом мы попали под дождь. Рашидов раскрыл зонтик, и я, взяв его под руку, зашагала рядом, пытаясь приноровиться к его широкому шагу. Понимающе хмыкнув, он замедлил ход и попытался опустить руку пониже, но только настучал себе зонтиком по голове.
Бывают такие моменты в жизни, когда совершаешь что-то, не задумываясь, просто понимая, что так правильно. А почему правильно и что будет дальше, да и вообще зачем это нужно – не думаешь, не анализируешь. Наверное, это просто приходит свыше. Словно божественное дыхание, которое вдруг коснулось двоих очень одиноких людей, бредущих под чёрным зонтиком…
Мы остановились перед моим подъездом одновременно. Я смотрела вниз, не в силах поднять глаза, улыбнуться и сказать «прощай», зная, что этот человек, перевернувший сегодня мой мир, уйдёт навсегда. Уйдёт, выполнив своё обещание перед лучшим другом, понимая, что ему нет места в жизни молодой девушки, которая целых пять лет так сильно его боялась.
И сердце моё почему-то колотилось, как бешеное. Наташа, которая теперь больше не ощущала страха, не смела даже поднять глаза…
– Я хотел попросить тебя… – услышала я вдруг тихий голос Рашидова, почти не слышный за шумом дождя. – Пожалуйста, не уходи из моей жизни.
Внутри что-то оборвалось, как будто лопнула натянутая струна.
Я подняла голову, и, наверное, моё радостное лицо всё сказало Рашидову, потому что в его глазах промелькнули за несколько секунд: страх, надежда, недоверие и бешеная, стремительная радость.
А потом зонтик был отброшен куда-то в сторону, и меня сжали в объятиях.
Дождевые капли, стекавшие по моему лицу, мешались со слезами, но я ничего не чувствовала, потому что слушала тихие, осторожные слова, которые Рашидов шептал где-то на уровне моей макушки:
– Ты нужна мне. Ты даже не представляешь, как сильно ты мне нужна. И я никогда не сделаю тебе ничего плохого, ни к чему не буду принуждать, обещаю. Я очень хочу быть твоим другом. Пожалуйста, не уходи из моей жизни…
Я немного отстранилась, а потом взяла его лицо в ладони и сказала:
– Я никогда не уйду из твоей жизни, обещаю.
Когда радость, вновь вспыхнувшая в глазах Рашидова, схлынула, он опомнился:
– Ты же простудишься под таким дождём… Беги домой… Я… могу заехать за тобой завтра после работы?
Я кивнула и, тихонько пожав его руку, поспешила домой.
Я никому не рассказала о том, что случилось между мной и Рашидовым. Кто бы смог понять меня? Пожалуй, никто. Антон стал бы ревновать, как бешеный, Аня заявила бы, что Рашидову, как и всем мужикам, нужно от меня только одно, и Светочка присоединилась бы к этому мнению. Так что рассказывать мне, в сущности, было некому.
Но я очень хорошо понимала всё, что случилось. Нас с Рашидовым связал в первую очередь Михаил Юрьевич, по которому мы оба безмерно скучали. Общаясь, мы видели друг в друге часть нашего общего знакомого. И он, и я понимали, что Ломов хотел бы, чтобы мы подружились.
На следующий день Рашидов заехал за мной, как обещал, и предложил мне на выбор ресторан, кино («Как бы абсурдно это ни звучало в моём возрасте» – сказал он) или свою квартиру. Я выбрала последнее, почему-то понимая, что ничего страшного мне всё равно не грозит, а побывать дома у этого «железного человека» очень хотелось. Любопытно же.
И пока мы ехали к Рашидову, я ещё кое-что для себя поняла. Когда я увидела нашего «биг босса» вчера, то первым делом заметила мелькнувшее в его глазах одиночество. Это была ещё одна причина, почему мы потянулись друг к другу – после смерти жены и друга у Рашидова не осталось родных людей, кроме давно выросших «оболтусов сыновей», как он сам мне признался, а я отчаянно нуждалась в друге и наставнике – в общем, во взрослом человеке, который не стремился бы попасть в мою постель. И хотя я была уверена, что Рашидов от такого предложения не отказался бы, но в том, что он не будет на это намекать или соблазнять меня, я почему-то не сомневалась.
– Послушай, – сказала вдруг я, когда мы уже подъезжали к его дому, – а могу я называть тебя Миром?
– Э-эм… – протянул он. – А почему именно так?
– Ну, причин много… Ты мой мир вчера перевернул, например.
Рашидов хмыкнул.
– Ну хорошо, зови. Просто я не ожидал, что ты так сразу догадаешься…
– Догадаюсь?..
– Да. Меня так Миша звал. Детское прозвище, знаешь ли… Даже жена Эльмиром называла, а вот Мишка только Миром, и никак иначе.
Тут уже хмыкнула я. Как-то не вязался у меня пока строгий Михаил Юрьевич с «Мишкой», как его постоянно называл Рашидов…
Когда двери квартиры Мира распахнулись, я тихо охнула.
– Ты чего? – спросил он, улыбаясь.
– Королева в восхищении! Я в восхищении! – ответила я, показывая широким жестом, чем же именно восхищаюсь. Мир засмеялся.
– Мы с Машей долго обустраивали эту квартиру. Ну, разувайся, вон тапочки стоят, бери, какие подходят, и проходи.
Именно в такой квартире я хотела бы жить. И, нацепив тапочки, я в полном восторге поспешила исследовать её дальше, увидеть все уголки…
Всё было выдержано в едином стиле, который я бы назвала классическим. Паркет орехового цвета, деревянная мебель безо всякого золота, в коридоре – зеркало в тяжёлой медной раме, видимо антиквариат… В гостиной – большой угловой диван, старинные часы с боем, изящный деревянный журнальный столик на колёсиках и – кто бы мог подумать!..
– Камин! – воскликнула я, увидев свою вечную мечту. Ещё бы, разве может хоть одна девушка, начитавшаяся в своё время английских (и не только) романов, не мечтать о камине!
– Электрический, – сказал Рашидов, словно извиняясь. – Сама понимаешь, соорудить в современной квартире настоящий камин сложновато, а вот электрический – пожалуйста. Так что это просто имитация.
– А, – отмахнулась я, – неважно. Главное – ками-и-ин!..
– Ну ты как маленькая, – рассмеялся Мир. Я улыбнулась и кивнула.
– Хочешь, я покажу то, что понравится тебе больше камина?
Судя по лукавой улыбке Рашидова, он что-то задумал. И я в полной мере ощутила великолепие его замыслов, когда он за руку ввёл меня в следующую комнату.
Это была библиотека. Здесь так знакомо пахло деревом, бумагой и старыми книжными переплетами. Посередине стояли несколько глубоких кресел тёмно-коричневого цвета и небольшой диван, на журнальном столике были разложены книги и журналы, а ещё забыта одинокая чашка с давно остывшим кофе. Но на этом всё обычное заканчивалось, начинались чудеса…
Здесь было столько книг, сколько я не видела никогда. Комната площадью около 40 квадратных метров, с очень высокими потолками, была вся уставлена книжными шкафами, причём для того, чтобы дотянуться до верхних полок, хозяин квартиры спроектировал второй ярус – поднявшись по лестнице, можно было пройти по узенькой «тропинке» по всему периметру комнаты. И, смотря на всё это книжное великолепие, я чувствовала, как меня охватывает знакомый восторг – тот самый, который я ощутила впервые, когда мама взяла меня с собой на развал в «Олимпийский».
