Текст книги "Не прощай мне измену (СИ)"

Автор книги: Анна Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 20

В студию приезжаю на час раньше срока. До конца отпуска остаётся ещё три дня, но я поставила съёмку на сегодня, чтобы оставалось время прийти в себя, если вдруг опять поломаюсь. Разумная Сима где-то внутри укоризненно смотрит и задаётся вопросом, зачем мы вообще согласились. Она взяла с меня обещание прекратить ад в тот же момент, как пойму, что не вывожу.

Обещали ясный день, но всё равно зажигаю несколько софитов, намечая, куда посажу Алёну, чтобы правильно лёг свет. Это сродни медитации – автоматические движения, которые не мешают течению мыслей, успокаивают и расслабляют.

Я готова к тому, что будет обычная съёмка, если её, конечно, можно назвать обычной. Мы не обсуждали образы, не обменивались примерами фото, не выбирали место и стиль. И главное, не сделали то, с чего вообще начинается любая подготовка – Алёна не озвучила запрос, что она ждёт от этой фотосессии. Мы даже не общались напрямую, только согласовали дату и время через менеджера.

Быть может, если бы Тим дал вменяемые объяснения происходящему, я не согласилась бы на это испытание, но чтобы двигаться дальше, мне нужны ответы. Я хочу понять мужа, понять себя, понять, как с нами случилась Алёна – это мой запрос на фотосессию. Даже если мы не поговорим, я много увижу в ней самой. Тело врёт намного меньше, чем язык.

А вот запрос Алёны мне только предстоит узнать, но и так понятно, что это не будет обычное “хочу почувствовать себя красивой” или звездой – оно в ней есть. Наверное, что-то нужно от меня? Но что? Всё, что можно было, она уже забрала.

Алёна появляется в дверях студии минута в минуту. Жестом показываю на напольную вешалку, где можно оставить пальто, и продолжаю регулировать высоту штатива. Сердце, которое до этого примерно себя вело, срывается вскачь. Кажется, что его удары разносятся по студии гулким эхом. Замираю и напоминаю себе, что могу уйти в любой момент. Немного помогает.

Поправив у зеркала и без того безупречную причёску, Алёна медленным шагом направляется ко мне. Оглядывает готовое к съёмке оборудование и с удивлением спрашивает:

– Вы правда будете меня фотографировать?

Поворачиваюсь к ней с камерой и делаю несколько кадров. Она морщится на мой ответ, но садится в приготовленное кресло. Её стиль сегодня – простота, чистота и ухоженность. Фактурное вязаное платье цвета пыльной розы, ногти с прозрачным лаком, нюдовые лодочки на каблуке. Расправленные плечи, ровная спина, мягкий наклон головы. Ей удивительно идёт утренний свет и лёгкое превосходство, с которым она смотрит на меня, то есть в камеру.

Алёна объективно красива. Старше меня лет на пять, семь? Я бы рада была найти изъяны, но не стоит врать себе, их нет. Пропорциональная фигура, высокая грудь, плоский, подтянутый живот, в меру округлые бедра. Даже маленький рост придаёт ей какую-то… хрупкость.

Кстати…

– Снимите туфли, – мой голос мне самой кажется чужим. В нём ни одной эмоции.

Алёна вздрагивает. Это первое, что она сегодня тут слышит.

– Простите что?

– Снимите туфли, – повторяю чуть громче.

Послушно скидывает на пол. В глазах – замешательство. Быстро снимаю, пока не ушло – оно идеально “сложило” образ. Не вижу в ней хищницу, скорее наоборот.

Удовлетворённо смотрю в монитор на камере, внутренне поражаясь себе: я действительно фотографирую любовницу мужа и считаю её красивой. Может быть, с санитарами Тим был не так уж неправ.

Работаем дальше под шорох наших движений и звук срабатывающего затвора. В каждой съёмке наступает момент, когда модель открывается. Профессионалы уже приходят в этом состоянии, а обычных людей нужно к нему подвести. И я жду, когда Алёна откроется, мне кажется, тогда я пойму что-то важное.

Она знает свои выгодные ракурсы и занимает классические позы. Думаю, по роду деятельности ей часто приходит позировать. Но в какой-то момент её взгляд действительно меняется – чётко ловлю это камерой и только когда прослеживаю его направление, понимаю природу искренности и восхищения, с которыми Алёна смотрит на… Тима.

В дальнем углу студии у входа в административную часть на стене висят несколько призовых работ с разных конкурсов и одна из них – Тим с нашей первой фотосессии. Алёна, как заворожённая, босиком подходит к снимку, забивая на съемку, и целую вечность рассматривает тело моего мужа, расписанное моими пальцами. Не поворачиваясь, произносит:

– Вы знаете, что я заболела Тимуром , когда увидела это фото?

Сглатываю кислоту.

– Скажете, такого не бывает?

Бывает, я тоже…

– Получается, что увидела его первый раз вашими глазами. Жизнь любит пошутить, не правда ли? – её превосходство идёт крупными трещинами, – Фонд изучает работы перспективных фотографов и мне принесли ваши. Я долго не знала, что на фото – ваш… Тимур. Там стояла фамилия Орлова. А когда узнала, что он женат, было уже поздно. Да и не изменило бы это ничего.

Сцепляет руки в замок за спиной и неловко переступает босыми ногами, будто пол стал внезапно холодным.

– Вы теперь догадываетесь, что “Лира” не случайно выбрала компанию Тимура? – поворачивается и опирается спиной на стену рядом с Тимом, опускает глаза, рассматривая пальцы на ногах. – В него невозможно не влюбиться.

Набираюсь смелости посмотреть на неё не через видоискатель. Прямо, открыто. Не знаю, что она видит в моих глазах, потому что прочищает горло и продолжает:

– Я, наверное, должна извиниться перед вами… Это я попросила отца настоять на вашем присутствии в “Агате”, но не знала, что будет так… – запинается, подбирая слово.

Что ж помогу:

– Больно?…

– Да.

Вскидывает взгляд, а потом опускает и кивает.

– Вообще, не думала, что вы согласитесь сегодня… – обводит рукой пространство.

Набирает полную грудь воздуха, словно решаясь на что-то, и снова смотрит на меня. В глазах: неуверенность, сомнение, страх.

– Серафима…

– Сима, – автоматически исправляю.

– Сима, отпустите его…

Глава 21

Кровь бросается в лицо, и щёки печёт так сильно, что я с трудом подавляю порыв прижать к ним ладони. Отворачиваюсь и насколько возможно медленно отхожу к окну. Сбегаю. Разумная Сима бьёт кулаком по тревожной кнопке – я должна идти не к окну, а к двери, но процесс уже запущен, и ответы Алёне рождаются один за другим:“Не держу”, “Если он захочет, его никто не удержит” и даже ”Не отпущу”, но отвечаю совсем другое:

– Я бы предпочла быть подальше от… ваших отношений, – голос не слушается, выходит тихо. К тому же я стою спиной и никак не могу повернуться и сказать это в глаза, потому про “отношения” приходится повторить дважды, пока слова, отражаясь от массивного стекла в окне, не долетают к Алёне. Пару раз шумно вдыхаю, пытаясь унять тошноту. В этой студии доисторические рамы – деревянные, с облупившейся краской – в сочетании с голой кирпичной кладкой откоса получается хороший фон для фото, но плохой для того, кому нужен хотя бы глоток свежего воздуха.

– Пару свиданий трудно назвать отношениями, – голос пропитан горечью. Нахожу её слабое отражение в окне, вижу, как она, окончательно потеряв броню превосходства, снова поворачивается к Тиму и продолжает с надрывом:

– Сима, вы любили когда-нибудь так, что не могли дышать?

Нет, с ним я, наоборот, дышала глубже.

–…любили так, что с ним теряли себя?

Нет, с ним я себя находила.

–…любили так, что готовы были на низкие поступки?

Нет, с ним я становилась лучше.

–…любили так, что готовы были шагнуть во тьму?

Нет, с ним мой мир становился светлее и ярче.

Эмоции в её голосе волной бьют мне в спину, закладывая уши. Тревожную кнопку замкнуло. Опираюсь бёдрами на подоконник и ерошу себе волосы пятернёй: как понять, кто из нас любит его правильно? Как ему вообще нужно, если он сейчас ни со мной и не с ней? Эта мысль так бы и носилась по кругу, если бы Алёна не продолжила:

– Он не смотрит на меня ТАК, – кивает на фото, будто я могу увидеть этот жест. Гашу порыв повернуться и возразить, что смотрит, я сама видела, но как-то странно убеждать любовницу своего мужа в том, что он её хочет.

– У меня была иллюзия, да, но в “Агате”… – судорожный выдох, – Сима, он смотрит на вас, даже когда не смотрит… Прошу, отпустите его. В крепкой семье мужчина никогда не обратит внимание на другую.

Меня скручивает. Первым спазмом от духоты и понимания, что она права. Вторым – от осознания, что я не заметила, когда наша семья перестала быть “крепкой” – была слишком счастлива. Третьим – оттого, что мне ей нечего ответить. Не признаваться же, что я понятия не имею о чём она, и вообще была уверена, что они вместе.

– А если не посмотрит? – отвечает ей чей-то голос, отдалённо похожий на мой.

Пауза. Я уже не смотрю в отражение, потому что видеть то, как она прикрывает ладонью горло, то ли в попытке защитить уязвимое место, то ли стараясь сдержать слова, показывающие её слабость, ранит не меньше, чем сами откровения.

Босыми ногами шлёпает к кулеру, наполняет пластиковый стакан на треть, выпивает и, сминая его с отвратительным хрустом, выкидывает в мусорное ведро. Вместе со стаканчиком в ведро отправились горечь, надрыв и неуверенность. Обувается возле кресла. Возвращается броня, а вместе с ней – прежняя Алёна:

– Посмотрит как-нибудь по-другому… со временем.

Мне должно стать легче, от факта, что он не с ней, но становится только хуже. Разом одолевает пронизывающая тоска по чувствам обеих, которые растоптал близкий нам человек. Я не понимаю, как Тим мог сделать так больно любящим его людям. Просто отказываюсь понимать. Дышу спёртым воздухом, прогретым солнцем и батареями – не помогает. Будто из атмосферы пропал кислород и вдыхаю один азот.

– Сима, что вы молчите?!

А как я отвечу? В ушах гул, перед глазами круги. Надо бы повернуться и что-то сказать, желательно с достоинством, но в горле разрастается ком, ещё немного и не смогу сказать вообще ничего. Делаю ещё несколько бесполезных вдохов и… К чёрту достоинство, собираю последние силы и, не поворачиваясь, чеканю:

– Съёмка окончена.

А дальше всё, как в замедленной съёмке: стук каблуков, грохот захлопывающейся двери и живописно разлетающееся огромное стекло, у которого я стою. Гул в ушах перекрывает звон, наверное, было громко. Понимаю, что надо отступить, но не осталось никаких сил сдвинуться даже на шаг. Так и стою, наблюдая радужные блики солнца в осколках и жалея, что камера лежит далеко.

Врывается менеджер и тащит к санузлам, где меня долго выворачивает разговором, эмоциями, всей ситуацией и запоздалым страхом с облегчением, что стекло могло полететь в меня, но хоть эта беда миновала. Градом катятся слёзы. Испуганная девочка-менеджер стряхивает с меня стеклянную пыль с мелкими осколками и влажной салфеткой стирает капли крови – пара осколков едва задели щеку и шею.

– Больше нигде не ранена?

Заторможенно осматриваю себя, вроде других порезов нет, чудом даже одежда целая.

– Нигде.

И везде.

Глава 22

Получаю подтверждение оплаты ипотеки за эту квартиру. У нас договор на двоих, но всем занимался Тим, а ко мне долетали только весточки из банка. Как быть теперь? Полную сумму не потяну, брать у Тима – странно, особенно с учётом того, что я делаю прямо сейчас.

После разговора с Алёной, придя домой, я первым делом тщательно вымылась. А потом, наткнувшись в ванной на мужскую туалетную воду, пошла за сумкой и стала складывать в неё мелочи, которые он забыл или оставил за ненадобностью. Без рефлексии, даже не вытерлась толком. Взять с полки – положить в сумку, взять – положить, взять – положить. Недостаточно было извлечь осколки снаружи, нужно достать их изнутри тоже. С Тимом вокруг я не заживу – надо хотя бы убрать личные вещи.

В руках задерживается флакон парфюма. Это наш общий. После моего переезда с мусорными мешками в небольшую квартирку Тима, мы недосчитались как раз того, что с косметикой. И следующим утром я стащила у него туалетную воду. Это был яркий, солнечный унисекс с нотками фруктов. С тех пор так и повелось – какой-то аромат всегда на двоих, хотя мы по-разному делили акценты. То, что на нём раскрывалось ананасом и апельсином, на мне отзывалось лимоном, ему больше кардамона, мне – яблока, ему – белый кедр и кумарин, мне – карамель. Я люблю носить на себе его запах. Прикрыть глаза, глубоко вдохнуть и мы вместе. Чёрт, надо осваивать глаголы в прошедшем времени.

Бросаю в сумку флакон и приходит сообщение из банка. Мне ипотеку не выплатить, наверное, придётся что-то делать с квартирой? Вспоминаю все истории о разделе имущества, их жанр колеблется в промежутке от водевиля до хоррора, но больше, конечно, мелодрам. Господи, никогда не думала, что буду проходить через это.

Пью воду, осматривая привычную обстановку кухни. Мы въехали сюда за полтора года до свадьбы. Тим с загадочным лицом посадил меня в машину, сказал, что у него есть сюрприз, и стойко молчал всю дорогу в ответ на тысячу моих вопросов. Не завязывал глаза, просто привёл в эту квартиру, пахнущую свежей отделкой, вывел на балкон и, глядя на меня, а не на роскошную панораму города, спросил будем жить здесь или посмотрим другие варианты.

Больше никуда не хотелось. Это была любовь с первого взгляда с большой светлой спальней, кабинетом и столовой. Первые месяцы, пока не появилась мебель и кухня, спали на полу и ели из мультиварки. Провожу ладонью по гладкой столешнице и улыбаюсь сквозь слёзы. Кухню мы выбирали… тщательно.

Блуждая по лабиринту экспозиции самой крупной мебельной сети в мире, мы примеряли передники, чокались бокалами, гремели кастрюлями и солили в них что-то несуществующей солью из стоящих рядом солонок. Рука Тима то на пояснице, то между лопаток, то его пальцы перебирают мои, а если вдруг разъединяемся, его ладонь беспокойно ищет мою и когда находит, крепко сжимает, передавая сообщение "я тут".

Когда я устремилась к оливковым фасадам, Тим одобрительно хмыкнул, подошёл сзади и положил подбородок мне на плечо. Пощипывая губами мочку уха, спросил:

– Оно?

Я не смогла сразу ответить, гладила ладонями тёплое дерево, представляя, что буду видеть его каждый день и касаться. Мне нравилось так, что хотелось повизгивать.

– Оно! Только низковато…

Мы высокие и, чтобы не сутулиться, к стандартной высоте столов нам надо прибавить десять сантиметров – дома вычитала накануне. Хочу рассказать это Тиму, но не успеваю, потому что он ловко подхватывает меня и плюхает попой на столешницу. Становится между ногами и плотно притягивает к себе за ягодицы, оставляя на них ладони. Мягко сжимает и мурлычет своим низким глубоким голосом:

– А мне в самый ррррраз…

Обнимаю в ответ, пряча лицо у него на шее, и тихонько хихикаю, касаясь губами.

– Пошли отсюда? – в голосе остался только бархат.

– А кухню заказать? – шепчу в шею.

– Точно, кухня же, – вспоминает с досадой.

Так бы мы и дошептались неизвестно до чего, если бы сзади не раздалось громкое:

– Гм, гм! – к нам идёт парень в желтой рубашке, продавец.

Резко отшатываюсь от мужа и бьюсь затылком об угол шкафа над головой. Тим мгновенно ставит меня на пол и прижимает к себе осмотреть ранение. Ничего не обнаружив, просто гладит макушку – так быстрее пройдёт. Не спешу отстраняться, потому что малиновые щёки – совсем не тот вид, с которым я бы хотела делать заказ.

Парень, наверное, в отделе кроватей видел и не такое, поэтому ни капли не смутился, только посоветовал усилить основание арматурой и… отказаться от верхних шкафов, чтобы избежать потенциальных травм. Дальше Тим общался с ним самостоятельно, а мы со щеками пошли выбирать посуду. От шкафов, кстати, не отказались, но затылок оставался цел, потому что острый угол всегда прикрывала ладонь Тима.

Сумка с жалобным звяканьем падает на пол. Недостаточно убрать его вещи, здесь всё пропитано нами. Хватаю телефон и открываю диалог с Тимом, грудь распирает от количества слов, которые хочу ему высказать, но от последних сообщений веет таким холодом, что замерзают даже пальцы, которыми держу телефон. Он меня больше не слышит. Как жить, если тебя предал не только муж, но и лучший друг?

Закрываю. Звоню в студию менеджеру:

– Привет, сегодня ночная съемка у кого-нибудь есть? Нет? Поставь меня.

Глава 23

В багажнике сумка с одеждой на несколько дней. Забираю ключ от самой маленькой студии у охраны и дружелюбно улыбаюсь. Пробую, как это, улыбаться, когда внутри всё горит и бьётся – выходит так себе, актриса из меня всегда была не очень.

В коридоре сквозняк и сломанный скелет гнилой деревянной рамы. Обхожу по дуге, будто она ещё может причинить вред. Хотя так и есть. При взгляде на неё, куски разговора с Алёной снова вонзаются в тело осколками. Жмурюсь от этих укусов и ускоряю шаг, будто смогу убежать хотя бы от части из них.

Два часа ночи. Наши студии для меня – место силы, здесь я столько раз рождалась разной, пробивая собственный потолок и открывая в себе новые грани. Да в муках, да с терзаниями, но результат всегда стоил того. Сегодня всё будет иначе. В место силы приходят не только рождаться.

Ставлю стул к фотофону, выставляю свет так, чтобы тени были предельно острыми – резать так резать. Раздеваюсь до белья. Телу зябко, неудобно, уязвимо – точно так же, как мне сейчас в своей жизни. Включаю Muse на всю катушку – охрана предупреждена, мне не помешают.

Пульты от камер в ладони. Это будет серийная съемка. Рваные вдохи, глубокие выдохи. Перестать обнимать себя, защищаться и закрываться. Пристально посмотреть внутрь… и не отрываться до самого конца, что бы там не увидела.

Жму кнопки пальцами. Пуск.

Присаживаюсь на стул и под первые аккорды Hysterya взрываю в груди плотину, разрешая себе проораться. Страшно, некрасиво, до хрипоты, до срыва голоса кричать, как я его ненавижу и как всё ещё люблю, как мне обидно и больно, что не смогу больше никому поверить, не захочу других взглядов, других рук и прикосновений, другого запаха кожи и цвета глаз. Что больше никто, входя в тело, не проникнет так глубоко в душу, и что сама душа разучилась дышать, а мир теперь – чужая планета с атмосферой, непригодной для жизни. Что нет больше прошлого и не хочется будущего. Что нет больше меня.

А потом, захлёбываясь слезами, вою в рыданиях до полного опустошения. Чувствую, как открываются даже самые мелкие порезы внутри и через них без остатка уходит последняя отравленная горем кровь. И когда не остаётся сил даже на всхлипывания, сворачиваюсь калачиком и улетаю. Я пуста.

Прихожу в себя от крупной дрожи, кажется, кровь действительно вытекла и больше не греет. Тело – тупой, бесполезный набор мышц и костей. Губы саднит, глаза жжёт, на предплечьях – алые царапины. Осматриваю себя, будто первый раз вижу. С этим “дано” теперь дальше жить.

Одеваюсь и вывожу на печать содержимое карт памяти из камер. Уходит почти целая пачка фотобумаги. Зависаю на монотонном жужжании принтера и картине разлетающихся по полу чёрно-белых фото из переполненного лотка. Собираю непослушными руками – на них у меня тоже планы.

Кутаюсь в меховое пальто, но тепло всё не приходит – внутри пустая вечная мерзлота. Мозг сухо телеграфирует, что на разработку альтернативных источников энергии, скорее всего, уйдут годы. Мда… А функционировать-то надо сейчас…

Упаковываю стопку фотографий в сумку. Больше нет того острого желания одиночества, которое держало меня взаперти эти дни. Сейчас просто физически не смогу быть одна. В моём списке людей, кому можно позвонить после смерти, единственный контакт. Жму кнопку вызова и сорванным голосом шепчу:

– Лад, забери меня, пожалуйста, из студии?

– Буду через полчаса.

Ни грамма сомнения в голосе, несмотря на то, что у меня нет привычки выдёргивать её в четвёртом часу ночи.

Приезжаем на Набережную, находим чистую урну, и я красивым "домиком" выкладываю туда стопку боли, горя и страхов в разных ракурсах. Профессионал во мне отмечает, что фото – г@вно. Модель в ужасной форме, смазан фокус, некоторые карточки вообще – какая-то абстракция, но самые жуткие – те, где в кадре остался только стул. Будто того, кто там был, и правда не стало. Это худшая фотосессия в моей жизни. Это лучшая фотосессия в моей жизни. Но об этом я узнаю ещё не скоро.

Просим зажигалку у случайного прохожего и ярким огнём превращаем всё тёмное в пепел. Вслед за этим встречаем рассвет со стаканчиками из самого раннего кофейного киоска. Первые слова моей новой жизни:

– Нельзя пить кофе на голодный желудок.

Морщусь и прикрываю лицо ладонью:

– Ты такая зануда!

– А вот и нет! И вообще, между прочим, у тебя всё это время свитер наизнанку, но я ж молчу! Держусь! Цени, – улыбается.

Пьём дальше. Конечно, у неё много вопросов. Первые появились ещё у студии, когда увидела полностью разобранную меня и без слов перегрузила мои вещи в свой багажник. Потом фото. Было видно только верхнее, но ей и его хватило, чтобы побледнеть. Лада обязательно задаст все мне вопросы, но только тогда, когда убедится, что я готова отвечать.

Когда кофе кончается, она заглядывает мне в красные глаза:

– Спать?

– Спать.

– Поехали.

И без лишних слов везёт к себе домой.