Текст книги "Город забытых снов(СИ)"

Автор книги: Анна Ринифе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Ее обреченные мечты, они утратили свой цвет, утратили свой вкус и запах, они слились в однородную серою массу, тянущую ее в пустоту пропасти. Они и сейчас вьются в воздухе, как призраки ее мертвых детских желаний, как отравленные цветы в гигантском маковом поле, снятом на черно-белую пленку. Эти цветы так близко к горлу, что трудно дышать. Лика изо всех сил напрягла зрение. На тусклых обоях шевелилось серое пятно – это солнцу пришло в златокудрую голову заглянуть в кабинет эксперта по ремонту искалеченных душ, и теперь его тень, тень доктора, размахивала руками в такт движениям своего владельца.

Врач говорил, говорил и говорил. Он задавал вопросы, не ожидая ответов. Он сокрушался о пропуске предыдущего визита и наигранно расспрашивал о практике в деревне. Лика изредка давала односложные ответы, с трудом вставляя свои тихие комментарии в разгоряченную тираду психотерапевта.

– Почему же твои визиты такие короткие, – наконец вздохнул доктор, наивно закатывая глаза. – Как мало времени на каждого пациента. А нам ведь есть, о чем поговорить. Правда, есть? – подмигнул он ей.

Лика встала и как во сне поплелась к двери. Черные дыры, эти страшные пропасти, которые все же были ее единственными ориентирами в пространстве, погасли. В голову забралась огромная стрекоза, которая с невероятной скоростью била своими прозрачными крыльями, пытаясь выбраться из неожиданной ловушки. От этого хлопанья разлеталось эхом "зачем ты живешь?" "зачем....живешь" ".....живешь" ".......вешь" "зачем.....".

Девочка вышла в больничный коридор и вдохнула воздух. Он показался ей горьким и затхлым. Чьи-то сильные руки подхватили ее и отволокли от двери, усадили на скамейку и нежно, но настойчиво начали тормошить ее лицо.

– Что случилось? Что он сделал?

Лика закрыла глаза. Меньше всего на свете она хотела сейчас кому-то что-то объяснять. Она испугалась, что это врач трясет ее как тряпичную куклу и заплакала. Постепенно сквозь шум в ушах и беспрерывное трепетанье блестящих крыльев девочка начала различать обращенные к ней слова. Кто-то ее успокаивал. Кто-то гладил ее волосы и прижимал к себе, бережно и осторожно. Лика узнала запах – едва уловимый сладко-горький аромат полыни. Знакомые руки, темно-каштановые волосы, спадающие на ее виски, потому что он прижал губы к ее лбу, такие знакомые глаза, изумрудно-льдистые. Лика вздохнула с облегчением.

– Доминик, – прошептала она.

Он не сразу отстранился от нее, и Лике уже стало казаться, что все будет хорошо, все страхи и проблемы были позади. Но нервное трепетание стрекозы вернулось, как только Доминик выпрямился и перестал ее обнимать. Он все еще держал ее лицо в своих руках, когда дверь кабинета открылась и ненавистный доктор появился на пороге. Вероятно, он намеревался куда-то идти, но увидев их двоих, передумал. Он не потрудился даже спросить, почему Лика все еще сидит в коридоре поликлиники, и к тому же с зареванным лицом. Ничего удивительного он в этом как будто не видел. Его орлиный взгляд скользнул по Доминику, и уголки его тонкого рта еле заметно подскочили вверх, выдавая то, как у доктора невольно сжались зубы. Психотерапевт развернулся и скрылся в своем кабинете.

– Он не отдал зеркало, верно? – задумчиво спросил Доминик.

– Верно, – вздохнула Лика. – Только теперь она поняла, почему расплакалась. Все из-за бабушкиного зеркала. С чего бы ей еще рыдать? Правда, было все равно стыдно.

Лика немного отодвинулась от Доминика и стала вытирать лицо ладонями.

– В следующий раз заберу.

Парень не ответил. Он смотрел на нее как на ребенка, который сам того не зная, попал в очень опасную игру, и все, что ему остается – это растирать кулачками пролитые по пустякам слезы, потому что, знай он правду, оцепенел бы от страха.

VII

Агния сидела, согнувшись, над стопкой исписанных бумаг. Пять лет назад она все еще верила, что будет заниматься захватывающими этнографическими исследованиями. Сейчас она проверяла сочинения своих студентов. Для коллег, университетских преподавателей, она была безнадежной тургеневской девушкой. В своем представлении она была серой мышкой, в своем воображении – страстной Саломе.

Агния подняла голову и встретилась взглядом с одной из красавиц Альфонса Мухи. Рыжеволосая незнакомка с невинно-хищной улыбкой смотрела на нее с превосходством. Она была произведением искусства, ее место было в Лувре или Эрмитаже, но не в крохотной сумрачной комнатушке поверх местами пожелтевших обоев. Какова ирония, ведь ее точнейшая копия висела именно в одном из роскошных залов, где ценители высокого затаивали дыхание, всматриваясь в ее лицо.

Агния отложила исчерканный листок. Из головы не выходило сегодняшнее столкновение с одной из ее коллег – женщиной лет тридцати с лишним, пышной блондинкой с мутно-голубыми глазами. Марию никто не любил и никто не слушал. Она всегда говорила слишком много и слишком долго. Она искренне верила, что лишь она пытается разрешить все возникающие в университете проблемы и лишь она относится к ним всерьез. Заходя на кафедру, она сразу же начинала посвящать всех присутствующих в ход текущих дел, даже если присутствующие предпочли бы продолжить мирное поедание обеда с полузакрытыми глазами без посторонних раздражителей. Мария собирала подписи в поддержку кучи заявлений, требовала деньги на благотворительные нужды, вежливо критиковала работу лаборантов, сосредоточенно ныла о нехватке времени и внимания к своей персоне, беспрестанно вздыхала о своих студентах-двоечниках. Студенты, меж тем, более или менее открыто обсуждали ее абсолютное неумение объяснить свой предмет.

Сегодня Мария сосредоточила свои призывы к справедливости на Агнии. "Ваши студенты сорвали мне занятие", – срывающимся голосом заявила она, ворвавшись на кафедру. Это было как раз то, чего Агния боялась, – почему-то превращение этого страдающего за всех создания во врага казалось опасным. "Извините, я задержала их на пять минут. Мы смотрели фильм", – осторожно попыталась предотвратить конфликт Агния. Но Мария только больше разжигалась. Она неистово кричала о своих благих намерениях и их абсолютном непонимании со стороны коллег, угрожала докладной и пыталась пристыдить истинами морали. Ее мутные телячьи глаза фактически выкатывались из глазниц, делая ее похожей на древнюю жрицу, вошедшую в транс. Встречаться с Марией взглядом было страшно, даже когда она была спокойна, потому что в ее взгляде было неисчерпаемое вместилище необъяснимой ненависти и злобы. Сейчас же все заходящие на кафедру преподаватели молча шарахались в сторону, быстро брали свои вещи и проскальзывали обратно в двери. Агния отдала бы многое, чтобы последовать их примеру. Но она не могла сдвинуться со стула, потому что вся эта истеричная какофония была посвящена ей, прояви она неуважение, попытавшись проигнорировать ее, вероятно, Мария растерзала бы ее в клочья.

Прицельный огонь заэвфимизированных оскорблений длился ровно 10 минут – столько, сколько длится перемена. Когда минутная стрелка, врезавшись в девять отделений, наконец, добралась до десятого, Мария, еще раз в наставление провинившейся, громыхнула учебником по лежащей на столе папке с бумагами, собрала свои вещи и отправилась на следующее занятие с видом единственного умного человека, поневоле оказавшегося в дурдоме, заполненном эгоистичными подростками.

Первое, что почувствовала Агния, приходя в себя после обстрела, была дрожь. Все внутри негодовало. Хотелось схватить со шкафа пыльный горшок с доходящим папоротником и запустить его в Марию, в ее извращенную наглость, закамуфлированную под жертвенные муки, в ее мутные глаза, заглатывающие без шанса на спасение. Это был шторм, мечтающий вырваться на свободу. Шторм, который рос несправедливость за несправедливостью, обида за обидой, разочарование за разочарованием. Контролировать его было все сложнее, да и надо ли? Каждую секунду изо дня в день подчиняться каким-то абсурдным правилам, быть тенью и все равно нарываться на упреки, замечания, ироничные подколки. Стоит ли оно того?

Агния не заметила, как дрожь опять завладела ее телом, а мозг накрыло плотной пеленой. Теперь она уже не сможет допроверять сочинения, ей необходимо отвлечься от мысли о Марии. Стремительно, порывисто. Усидеть на месте было выше ее сил. Хотелось танцевать или просто кружиться по комнате, без памяти, доводя себя до экстаза, пытаясь почувствовать что-то большее, чем она когда-либо чувствовала.

Одновременно накатывала апатия. К горлу то и дело подступали слезы. Плевать на Марию. Что-то гораздо более важное не давало покоя. Сегодня, в полпервого ночи она могла просто захлопнуть тетради и, послав весь мир к черту, лечь спать. Она знала, что завтра у нее четыре лекции. Послезавтра она проведет три урока и проверит сочинения. Потом она должна составить план занятий на следующую неделю. На выходных она будет сидеть, зарывшись в бумаги и компьютер, чтобы подготовиться к лекциям еще через неделю. И так изо дня в день. Постоянно. Непрерывно. Без единой микроскопической возможности, чтобы вспомнить, кто она есть на самом деле.

***

– Вы как самый близкий для нее человек должны принять необходимые меры. Поймите, этот мальчик серьезно болен, он зависим не только от своих фантазий, но и от определенного рода препаратов. Он абсолютно не подходящая компания, – заложив руки за спину, доктор бродил по кухне, отчетливо выговаривая каждое слово.

Напуганная Вера Павловна жалась в углу, внимая каждому звуку. Она не могла и представить себе, что ее девочка в такой опасности. Лика никогда не была в дурной компании, она добрая, порядочная девочка с безукоризненным поведением. Наверняка, ей жаль этого проблемного мальчика, но нельзя же позволять ему собой командовать. Он пользуется ее доверчивостью, бедный ребенок. Но Лика никогда, никогда не станет иметь дело с наркотиками. Но ей так одиноко сейчас, столько всего навалилось. Конечно, нужно вмешаться, безусловно, этот мальчик ей не друг и уж тем более не пара.

Еще раз заверив женщину в своих благих намерениях и крайней обеспокоенности, доктор закрыл за собой дверь.

Вера Павловна опустилась в кресло с чувством, будто ее ударили наотмашь мешком с металлоломом. Она сидела и никак не могла сконцентрироваться, словить дразнящую ее, как матадор быка, мысль. Наконец, в ее голове немного просветлело, и женщине удалось вцепиться в хвост одной из пролетающих со скоростью кометы идей. "Лика в опасности", – звучала эта мысль. "Странный мальчик", – протаранила ее другая идея.

Вера Павловна закрыла глаза. Несколько минут она сидела неподвижно, ни о чем не думая, затаив дыхание. Потом она резко выпрямилась. Женщина знала, что ей делать. Избавиться от странного друга. Любой ценой.

***

Мария захлопнула маленькое дамское зеркальце и улыбнулась. Сегодня вместо небрежно вздернутых стрелок она провела две четкие тонкие линии. Ресницы задорно изогнулись под тяжестью туши, а щечки помолодели, засияв искусственным румянцем. Обычно всклоченные кудри превратились в аккуратно уложенные локоны. На все прихорашивание ушло около часа. Для Марии такая трата времени была непростительной. Непростительной, если бы не сегодняшний повод. Мария шла на свидание. Уже в четвертый раз, с одним и тем же мужчиной. Этот мужчина был хорош собой, заботлив, щедр, а главное – он идеально подходил на роль отца ее будущего ребенка. Дело в том, что Мария очень сильно хотела детей. Это желание не давало ей покоя ни днем, ни ночью. В свои тридцать семь она понимала, что каждый прожитый день уменьшает ее шанс стать матерью. Она могла бы пожертвовать замужеством и счастливой семейной жизнью, она больше не верила в мечту о белом платье и прекрасном принце, все, что ей было нужно – это новая жизнь, маленький плачущий младенец, продолжение ее, ее дар миру и себе самой. Но все коллеги и знакомые были женаты, и к Марии они не проявляли ни малейшего интереса. А вот с Евгением ее свела судьба. Просто так, средь бела дня. Мария никогда не думала, что познакомиться с мужчиной можно так случайно и неожиданно. Кто-то толкнул ее в метро, толкнул сильно, проходя мимо, когда она стояла у края платформы. Мария пошатнулась и потеряла равновесие. Еще секунда, и она оказалась бы внизу, на железных рельсах под высоким напряжением, под лезвием поезда. Он схватил ее за руку, он выровнял ее и прижал к себе. И он не ушел. Он внимательно смотрел в ее глаза, ее пленительные голубые глаза, словно пытаясь найти в них что-то, что объяснило бы ее притяжение. Наконец, он представился и отреагировал на миллионы нелепых благодарностей Марии. Он улыбнулся ей и достал две визитки. Одну он отдал ей, а на второй записал ее телефон – в самом деле, имеет ведь он право справиться о здоровье спасенной им женщины. Вечером он позвонил. Говорили о перенаселенных городах и смешных случаях из жизни, о нерадивых студентах и несовершенстве системы образования. Евгений тоже преподавал. Историю. В университете. В центре города. Недалеко от своей квартиры. Трехкомнатной. Новой. В целом, он был идеальным кандидатом.

Еще раз утвердившись в этой мысли, Мария начала одеваться. Трикотажное платье цвета перезрелых лимонов придало ее чертам теплоты и ранимости. Купленная десять лет назад на свадьбу знакомой нитка поддельного жемчуга и небольшие золотые сережки завершили образ. Получилось солнечно, эклектично и почти не приторно.

На улице начала сигналить машина. Это за мной, гордо подумала Мария, еще раз удивившись, проведению судьбы, по воле которой именно в тот день, когда она чуть не упала на рельсы, Евгений ехал на работу в метро, а не на собственном автомобиле. В прихожей женщина задержалась, чтобы в последний раз окинуть себя взглядом в зеркале. Она идет на свидание с мужчиной своей мечты! Она влюбилась, как девочка, в его похрустывающий тенор, в его манеру сужать глаза при разговоре. Да, в эти замечательные глаза, которые не сверлят насквозь, как глаза других людей. Они абсолютно спокойны и неподвижны, они лишены любого блеска, который лихорадит, то ли от счастья, то ли от боли, то ли от ненависти, то ли от злости все глаза, которые она когда-либо видела. Мертвые глаза, пронеслось в голове у Марии, но она тут же отогнала эту мысль, одновременно отбросив с плеча белокурый локон.

***

Ноябрьский дождь был больше похож на майский. Мощные капли грохотали по оконным стеклам, в небе сверкала молния. Лика сидела одна, поджав ноги в кресле с чашкой чая. Вчера у нее был пренеприятный разговор с Верой Павловной. Женщина ни с того ни с сего начала настаивать на том, что новый друг Лики – наркоман. Оказывается, одна знакомая видела мальчика в дурной компании "употребляющих". Конечно, это могло бы объяснить странности Доминика, его зацикленность на том, что он вампир, его непредсказуемые смены настроения. Но что-то здесь не вязалось одно с одним. Лике было проще поверить в то, что Доминик наркоман, чем в то, что он был не один, а "в компании". Как бы там ни было, Вера Павловна, добрая, заботливая Вера Павловна, которая была, казалось, самым родным человеком, сейчас вряд ли бы одержала победу, если бы Лике пришлось выбирать между ней и Домиником.

"Нужно быть внимательнее в следующий раз, – подумала девочка. – Может быть, спросить у него? Нет, это, определенно, лишнее".

Ливень постепенно превратился в назойливую изморось. Было мерзко и холодно. Это был тот особый осенний холод, который проникает под кожу, сковывает мышцы и суставы, от которого не спастись теплым свитером или чашкой чая.

Пощёлкав пультом телевизора, Лика, кряхтя, вылезла из кресла, включила свет и вытащила пустую черную тетрадку.

"Что на этот раз?" – спросила она у самой себя.

Бабушка, я не знаю, где ты и можешь ли ты меня слышать. Мне бы хотелось, чтобы то место, где ты сейчас находишься, было похоже на прекрасный цветущий сад. Чтобы ты могла сидеть в тени благоухающих яблонь и наслаждаться пением птиц, покоем и умиротворением. Это должно быть безукоризненно красивое место с домом, похожим на тот, где ты родилась и выросла. С домом, который всегда будет уютным и гостеприимным, в отличие от того, что умирает сейчас в деревне.

Лика отложила ручку. На душе скребли кошки. Настойчиво, обозленно. Посидев несколько минут в раздумьях, девочка снова принялась писать.

Знаешь, бабушка, мне иногда начинает казаться, что существует какая-то другая, параллельная, реальность, или много таких реальностей, где мы тоже живем, только по-другому. Так говорит мой новый друг. Тот самый, который тебе бы не понравился. Вот и Вере Павловне он не приглянулся.

Лика вздохнула. Доминик действительно был странным. Но, с другой стороны, она сама всегда казалась странной другим людям.

В этой другой реальности, возможно, тоже живет девочка по имени Лика. Только у нее серые глаза и светло-серебряные волосы.

Лика отбросила ручку на диван. "А впрочем, я всего лишь переучила философию. Больше никакой теории хаоса", – прорычала она себе, вырывая листок из тетрадки. "А еще переслушала Доминика", – пришло ей на ум, пока она мастерила очередной кораблик, но эту мысль девочка отогнала прочь.

Ночью к ней опять пришел пес. Со свалявшейся шерстью и тусклыми глазами. Или волк. Было сложно разобрать. Он выл и долго смотрел Лике в глаза. А потом улыбнулся, обнажив клыки, и спросил человеческим голосом: «Что с наследством прикажете делать, сударыня?»

***

В воскресный вечер Агния сидела на диване с листком бумаги в одной руке, ручкой и бокалом красного вина – в другой. На ней было надето пышное платье с корсетом и глубоким декольте. На ногах – алые замшевые туфли на десятисантиметровых каблуках. Платье она купила лет шесть назад в Чехии. Оно стоило ужасно дорого, и Агния знала, что никогда его не наденет, но все равно не могла отказаться от покупки. Дело не в том, что Агния любила наряжаться или у нее не хватило силы воли. Просто поездка в Прагу была сказкой, которую так не хотелось нарушать реальностью. Платье из сказки длиной в неделю Агния иногда надевала дома – когда становилось особенно невмоготу, так же, как и туфли, ни разу не видевшие городских улиц.

Сочинения студентов не радовали ни мозг, ни душу. Кто-то неумело скомпилировал эссе из интернета, кто-то просто не мог стилистически приглядно выразить свои мысли. Только некоторые работы были действительно интересными, в них были свежие идеи и искренние рассуждения. Среди лучших Агния всегда отмечала сочинения одной из своих самых любимых студенток, девочки по имени Лика.

Пусть преподаватель должен быть беспристрастным, но с этой девочкой Агния чувствовала необъяснимое родство душ. Она почти ничего не знала о Лике, но где-то внутри она хотела бы с ней познакомиться ближе. Может быть, даже подружиться. Странное желание для преподавателя, но у Агнии было только несколько занятых своей собственной жизнью друзей и ни одного человека, с кем бы она могла быть абсолютно откровенна. Почти не знакомая девочка, казалось, могла бы понять Агнию лучше, чем все ее друзья и приятели.

Агния вздохнула. Дышать в корсете было нелегко.

Она устала за дни, недели, месяцы, годы, так похожие друг на друга. Хотелось просто валяться на диване и ничего не делать, ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Но сковывающий тело корсет ощущался на удивление хорошо, словно кто-то схватил ее, встряхнул и попытался собрать воедино, склеить ее, рассыпающеюся в пыль. Кто ты есть, вопрошал этот кто-то, сжимая ребра так, что перехватывало дыхание. Агнии надо было лишь потянуть за несколько шнурков, чтобы избавиться от этого чувства, но она не хотела. Она не могла. Она должна была его запомнить. Надолго. На следующие дни, недели, месяцы, годы. Она должна его помнить. Чтобы не раствориться в рутине. Чтобы существовать. Чтобы быть.

Агния налила еще вина. Вдохнув полной грудью, так, что хрустнули косточки корсета, она закрыла глаза и свернулась калачиком на диване. Укутавшись в вязаную кофту, Агния почувствовала, как тепло расходится по всему телу, растекаясь вместе с кровью по самым тонким капиллярам, достигая кончиков пальцев на руках и ногах. Наконец, ее сердце успокоилось. Постоянно мечущееся и страждущее, сейчас, пусть и на мгновение, оно забилось ровно и спокойно, словно очарованное предвкушением чего-то несбыточно прекрасного.

***

Рыжий снова сидел, по-турецки подогнув ноги. На нем было покоцанное меховое пальто и меховая шапка, которую он надел почему-то мехом во внутрь. Он играл в карты с двумя другими игроками. Их лиц было не разобрать. Их силуэты слишком расплывчатые, слишком серые на фоне пылающего в лисьей шубе Рыжего. Вдруг один из серых небрежно швырнул червовую даму. Откуда, подумала Лика, у него были одни тузы. Рыжий захохотал. Лика отчетливо рассмотрела его карты – только джокеры. Какая глупая игра, подумал Лика, – в колоде ведь только два джокера, и никак не шесть. Настойчивый фальцет будильника не дал увидеть, какой ход сделал Рыжий.

Лика вздохнула и сердито потерла глаза. Добравшись рукой до визжащего будильника, она с силой хлопнула по нему, заставив замолчать. Ничто не предвещало хорошего дня. Сегодня ей опять идти к проклятому доктору, и от мысли об этом становилось не по себе. Доминик обещал встретить ее у поликлиники. К ней домой он больше не придет. Все из-за Веры Павловны, в которую вчера вселился какой-то бес. Как оказалось, она полдня караулила за Ликиной квартирой, а увидев Доминика, набросилась на него с угрозами и проклятьями, она обвинила его во всех придуманных человечеством грехах и под страхом расправы запретила приближаться к Лике ближе, чем на тысячу километров. Конечно, ничего сделать ему она не могла, и подтвердить свои голословные обвинения ей было нечем, но эффект неожиданности возымел определенный результат. Очевидно, не желая становиться непрошеным гостем, Доминик достаточно быстро развернулся, и не пытаясь защититься, вышел на улицу. Вера Павловна еще кричала ему вслед некоторое время, а потом долго ворчала, сначала на лестничном пролете, контролируя, чтобы он не вернулся, а потом у себя дома.

Поздно вечером она пришла к Лике с ведром какой-то жидкости и начала опрыскивать ею все углы комнат. Девочка смотрела на пожилую женщину как на помешанную. Ее лицо пылало нездоровым румянцем, руки подрагивали, глаза бегали. Лике хотелось схватить Веру Павловну за плечи, обнять крепко-крепко и встряхнуть со всей силы, так, чтобы она опять стала той доброй, заботливой женщиной, которую она знала и любила, а не ограниченной старухой с навязчивыми страхами, какой она стала за последнюю неделю, но обида так и не позволила сделать это, и Лика неподвижно сидела на диване, молча наблюдая за "изгнанием нечистой" из собственной квартиры.

Облив обои достаточным, по ее мнению, количеством волшебного снадобья, Вера Павловна деловито огляделась, и оставшись довольной результатами своей работы, ушла к себе. Лика осталась одна, рассерженная и возмущенная.

Сейчас осадок от вчерашнего царапал Лике сердце и душу. Она не понимала, что случилось с Верой Павловной, но сквозь злобу и иронию колола мысль о том, что женщине, возможно, нужна помощь. Еще больше раздражало то, что Доминик даже не попробовал объясниться с Верой Павловной. То, что вчера воспринималось как болезненная вежливость или нежелание навязываться, сегодня больше походило на бегство.

Лика громыхнула чашкой по столу и стала собираться в поликлинику. Мысль о ненавистном враче немного затмила две другие. Он забрал ее зеркало. Он издевается над ней каждый раз, как она оказывается у него в кабинете. И ему что-то от нее надо. Что-то, несомненно, надо. Но что? И кто он вообще такой? И почему Доминик заявил, что доктор не тот, за кого себя выдает? Если он не врач, то кто? Может быть, она сходит с ума?

Лика опустилась на табуретку и закрыла лицо руками. Рыжий швырнул джокера, и он перекрыл червонную даму. "Твой ход", – сказал один из серых. "Ему нечем ходить", – визгливым тенором прохихикал второй. "Нет, твой, – оскалился Рыжий, – потому что я уже знаю Имя".

Опять это имя, чуть не вскрикнула Лика. Что они все от меня хотят?

Девочка надела пальто и вышла на улицу. Солнце сегодня не просыпалось. Бело-серые тучи, как из промокшей ваты, медленно тащились по небу, время от времени капая холодным дождем.

Было тихо. Привычного "тук-тук" нигде не было слышно. Поначалу Лика этого даже не заметила, но постепенно тишина становилась все навязчивее – как будто все живое замерло в предвещании катастрофы. По дороге, как обычно, проносились пыльные машины, по тротуару спешили недовольные прохожие, но Лике показалось, что это лишь 3-d проекция бессмысленных черно-белых кадров, а сама она только зритель, нечаянно застрявший в камере обскура.

Уверенность таяла прямо пропорциально сокращению расстояния до поликлиники. Если в начале своего пути Лика, подхлёстываемая гневом, обещала себе, что будет готова решительно ко всему и не даст себя в обиду, будь то своему другу-вампиру или чокнутому врачу, то подходя к поликлинике, она начала с опаской озираться вокруг, ища глазами Доминика. Без его она больше не чувствовала себя способной дать отпор.

Доминик появился ниоткуда, окликнув ее со спины. Не желая того, она была рада его видеть. Лика рванулась, чтобы обнять его, но остановилась, совсем близко, так, что их лица почти касались друг друга. Лика опустила глаза. Он сделал вид, что не заметил. Это опять начало злить. "Злость – вообще хороший стимул", – подумала Лика и со вздохом двинулась к кабинету психотерапевта. Доминик пошел за ней.

Обои с ядовитыми цветами сегодня вели себя смирно. Не извивались в своей демонской пляске и не протягивали к Лике свои щупальца. Доктор сидел, уткнувшись греческим носом в какие-то бумаги, и ему, казалось, совсем не было дело до пациентки. Лика растерялась. Не имея ни малейшего желания садиться в кресло напротив психотерапевта, девочка топталась в дверях кабинета. Врача это не смущало. Он внимательно просмотрел некий исчерканный листок, потом второй, достал из-под вороха бумаги третий, и не отрываясь от него, бросил в сторону Лики:

– Что ж, почему бы нам сегодня не обсудить записи в твоем дневнике?

"Прекрасное начало", – констатировала Лика, зажмурившись. Она и сама не понимала до конца, почему она так отчаянно не хочет рассказывать врачу о своем прошлом. Наверно, просто потому, что ей уже порядком надоело плакать, этим она вполне могла заняться дома одна, а не на глазах у чужого дядьки, которому на самом деле плевать на ее проблемы. А еще потому, что она не хочет выглядеть ябедничающим ребенком, давящим на жалость взрослых. А еще потому, что она точно не знает, правда ли она хочет забыть абсолютно все, написанное на бортах и парусах судов своей бумажной флотилии.

– Ну так с чего мы начнем? – полюбопытствовал доктор, многозначительно постучав по спинке стула рядом со своим столом.

Лика не спешила садиться на место пациента. Мозг ожесточенно выстраивал план действий. Глубоко внутри чуть слышно разгоралось пламя – крошечная искорка тлела, выискивая доступ к кислороду из-под накрывшего ее, как плотное покрывало, страха.

– Лика, я хочу помочь тебе, – заискивающе сверкнул глазами врач, и в этот момент девочку прорвало.

– Я написала, о том, что нашла в бабушкиной сумке зеркало, а потом оно пропало, кто-то украл его из моей квартиры, и теперь я бы хотела его вернуть.

Доктор, не отрывался от глаз Лики. Своим черным безднами плавящегося обсидиана он испепелял ее душу, пытаясь поглотить слабую искорку невесть откуда взявшейся отваги, чтобы уничтожить ее во всеобъемлющей огненной стихии, пляшущей в такт цветкам на обоях.

У Лики застучало в висках. В лицо ударило жаром. Перед глазами возник все тот же увлеченный игрой ребенок, с зеркалом в одной руке и ножом во второй. По стенам запрыгали солнечные зайчики, один из них, самый большой и хулиганистый, вдруг стал похож на голову настоящего зайца, с рыжими ушами и пушистой мордочкой. Он подмигнул и по-заячьи шепеляво, как в старых мультфильмах, протараторил "Имя, имя, имя, знаю, знаю, знаю".

Лика была на грани. Ей хотелось кричать от ужаса, но ужас же и перехватывал ей горло, не давая выдавить из себя ни звука.

– Все хорошо?

Вероятно, доктор спросил ее о чем-то, чего она не слышала. А может быть, он просто издевался над ней, как обычно, или гипнотизировал ее, заставляя видеть все эти дневные кошмары.

– Я спросил, зачем тебе нужно зеркало твоей бабушки, – голос врача был мягким и вкрадчивым, как походка котенка, втянувшего коготки.

Глупость вопроса заставила Лику оторваться от своих видений и посмотреть на доктора.

– Оно нужно мне, потому что это зеркало моей бабушки, – девочка пыталась говорить, как можно увереннее, но получалось совсем не так отчетливо, как ей хотелось. Словно во рту кто-то поставил решетку, и слова проскакивали только по буквам, наталкивающимся друг на друга, медленно протискиваясь сквозь металлические прутья.

– Хм, – подвел итог доктор.

"Весомый ответ", – подумала Лика, соображая, как сделать свою экспромтную речь о зеркале более многозначительной, раз уж психотерапевт и не думает признавать, что понял намек.

– Проблема в том, что в мою квартиру не заходил абсолютно никто из чужих людей, – начала она только что утвержденную наступательную операцию.

– Проблема в том, моя дорогая Лика, – доктор сощурил один глаз, – что ты выдумала себе это зеркало.

Лика открыла рот от удивления и возмущения.

– Ты не хочешь бороться с реальными проблемами, поэтому выдумываешь себе несуществующие.

Девочка совсем не ожидала такого поворота событий. Она бросила врачу вызов, а он обвинил ее во лжи.

– Я ничего не придумывала, – более надрывно, чем собиралась, начала защищаться Лика.

"И Вы сами об этом знаете", – хотела добавить она, но искорка уже погасла.

– И где же ты нашла это зеркало? – улыбнулся психотерапевт.

– В бабушкиной сумке.

– А раньше ты в нее не заглядывала?

– Нет, – процедила сквозь зубы Лика.

– И почему же?

– Повода не было, – девочка сжала кулаки и опустила голову.

– И какой же повод появился сейчас?

Лика медленно выдохнула и выпрямила спину. Собрав волю в кулак, она подняла глаза на доктора.

– Никакого повода. Я нашла его случайно. И я хочу его вернуть.

– Хорошо, хорошо, – заулыбался врач, отворачиваясь к стопкам бумаг на своем столе. – Только вот, если ты, как ты говоришь, – он сделал особый акцент на этих словах, – написала о своей находке в книге прошлого, значит, ты хочешь о ней забыть, – выжидающая пауза, – тогда зачем же тебе это зеркало?

Это был тупик. Логическая ошибка. Признайся Лика в том, что она не писала о зеркале в злосчастном дневнике, она автоматически признает, что она соврала. А раз она соврала однажды, что мешало ей наврать и о самом факте существования зеркала?