Текст книги "Город забытых снов(СИ)"
Автор книги: Анна Ринифе
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Ринифе Анна Ивановна
Город забытых снов
Город забытых снов
Жизнь есть сон.
П. Кальдерон.
Сон разума порождает чудовищ.
Ф. Гойя.
Их было двенадцать. Двенадцать едва различимых силуэтов на фоне непроглядного мрака. Их присутствие заполняло все пространство, не оставляя свободным ни одного миллиметра, ни одного атома. Темнота лежала на их плечах курчавыми охапками грозовых облаков, обволакивала их одежды искуснейшими плащами из черного шелка, ниспадала с их лиц призрачной дымкой, обжигала из их глаз бездонными пропастями абсолютного знания.
Они сидели молча, не глядя друг на друга.
Самый темный из них фактически сросся с мраком. Его левая часть туловища была полностью окутана черным туманом, словно растворилась в нем, стала единым целым с материализовавшейся пустотой. Его лицо было спокойно, но глаза выдавали ноющую боль, которая застыла в своем апогее и никак не могла пойти на убыль в течение более сотни лет. Густые брови делали и без того выразительный взгляд пронизывающим насквозь. Темные волосы были зачесаны на пробор сбоку. Черные усы с опущенными вниз уголками завершали мрачный портрет. В этом лице было нечто демоническое, что одновременно и пугало, и притягивало, нечто сродни мудрости того, кто выжил, пройдя через ад, или безумства того, кто не стал спасаться, зная, что каждый носит свой ад в себе.
Напротив сидел мужчина с не менее живописными чертами. В его взгляде было что-то орлиное, лихорадочное, пробирающее до мозга костей. Он угрюмо смотрел в никуда, но, очевидно, был весьма доволен своим расположением, почитая за честь столь близкое соседство с черноусым. Уголки его рта были опущены, тонкие губы плотно сжаты. Однажды ему сказали, что нельзя прикасаться к идеалам, дабы их позолота не осталась на руках. Он хорошо помнил это и поэтому сидел молча, не уступая своему страстному желанию завести дружескую беседу.
Поодаль от этих двоих, раскинувшись в утопающем во мраке кресле, сидел аристократичный денди. Уложенные волнами волосы обрамляли высокий лоб. Томные глаза с поволокой выдавали завзятого кутейника и завсегдатого званых обедов, тонкого наблюдателя и острого на язык шутника. Тяжелый подбородок не лишал черты его лица мягкости и определенной романтичности. Его одежда значительно лучше сохранила краски, чем костюмы тех двух, застывших напротив друг друга, и являла собой настоящее произведение искусства, самым ярким пятном которого была зеленая гвоздика в петлице, пронизывающая темноту как дрожащее северное сияние в черном небе полярной ночи.
Недалеко от щеголяющего роскошным убранством джентльмена сидел более скромный мужчина. Он выглядел старше, носил усы и бороду. Строгий костюм не скрывал его полноту. Он был похож на университетского преподавателя или заслуженного госслужащего. Казалось, он попал сюда по ошибке. Легкая рассеянность время от времени отражалась на его лице, но она уступала место гордости, когда его взгляд мимолетом падал на денди. Он, несомненно, чувствовал свое превосходство, несмотря на неказистость фигуры и непримечательность одежд. И залогом этого превосходства могла быть только женщина, предпочетшая воробья павлину.
Прислонившись к стене, сидел еще один мужчина. На вид ему было за пятьдесят, на его худощавом лице отчетливо проступали скулы, усы тупоугольным треугольником высились над нижней губой, высокий лоб переходил в блестящую лысину. Его глаза были светлее, чем у остальных, но в них нельзя было не заметить боль невосполнимой утраты. Голова мужчины была опущена, поглощенный собственными мыслями, он не обращал внимания на обеспокоенно поглядывающего по сторонам юношу, сидевшего в нескольких шагах от него. Молодой человек плотно прижал руки ладонями к коленям, напряг спину, словно в ожидании удара, и, очевидно, пытался понять, для чего он здесь. В его больших карих глазах застыл страх. Но он не был испуган, это было естественное выражение его лица, словно предупреждение, останавливающее препятствие для тех, кто, намерясь заглянуть глубже, чем обычно, рисковал встретиться с абсолютным хаосом.
Укутанная в черный бархат, в углу сидела женщина с лицом Мадонны. Ее большие темные глаза смотрели с теплом, они контрастировали с маленьким ртом и тонким носом. Однажды, поддавшись азарту пари, она создала монстра, чья озлобленность не знала границ.
Справа от нее сидел пожилой мужчина с очень добрыми глазами. У него были крупные черты лица и темные брови. Уголки губ слегка приподняты в едва уловимой улыбке. Он сидел, с любопытством разглядывая свою компанию. Он узнал многих, но понимал, что они не имеют представления, кто он.
Еще дальше, у противоположной стены, сидел еще один мужчина. В черном сюртуке, с повязанным бабочкой платком на шее. У мужчины был длинный нос, вьющиеся волосы и глубоко посаженные глаза. В руках он держал высокий черный цилиндр.
За его спиной в самой темной части комнаты сидело три женщины, три нереиды, плетущие нити судьбы. Они были чем-то похожи друг на друга – большие задумчивые глаза, легкая улыбка над чем-то давним, мимолетным. У одной из них были волосы выше плеч и густая челка. Вторая была в летней шляпке с довольно большими полями и шелковым бантом. Третья абсолютно слилась с мраком. Только хрупкий силуэт на фоне всепоглощающей тьмы.
Было сложно сказать, как долго эти двенадцать находились в темноте – возможно, только несколько минут, а может быть, и целую вечность. С уверенностью можно было лишь утверждать, что подобное положение нисколько не тяготило их. Даже для беспокойного мальчишки с черными глазами эта ситуация не была испытанием, похоже, его поведение было для него абсолютно нормальным, по крайней мере, привычным.
Однако тягучее молчание было прервано. В темном пространстве открылась дверь, и на пороге появился мужчина в белом домино. У него на голове была высокая белая шляпа, а к жилетному кармашку тянулась серебряная цепочка от старинных часов. Лицо вошедшего не было чем-либо примечательно, но почему-то казалось, что он похож на кролика – вот-вот под шляпой задрожат длинные уши, вот-вот поблескивающие глаза станут раскосыми, вот-вот из-под тонкой верхней губы покажутся острые резцы.
Но человек в белом был серьезен. У него в руках была книга в черном переплете. По сути, тонкая тетрадка. Кролик молча протянул ее двенадцати.
Осень, рыжая как лиса на картинках детских книжек, взмахивала листьями и веселилась, словно разодетая мещанка на своем последнем в жизни карнавале.
Время ярмарок было в самом разгаре. Горожане нервно толпились у прилавков на площади, запасаясь овощно-корнеплодным провиантом на зиму. Один из больших мешков выпал из подъехавшего с продуктами грузовика, и ярко оранжевая, лишь местами покрытая черной землей, морковь покатилась по мостовой. Никто из стоявших в очередях не бросился ее собирать. Бесплатная морковка могла стоить места в очереди, а значит, около часа, напрасно потраченного времени. Нерасторопный водитель, занятый сгрузкой других мешков, не сразу заметил потерю. Только после обращенных к нему оханий хозяйственных бабушек, морковь была собрана и поставлена в ряд с другими корнеплодами.
Уже подходя к своему дому, Вера Павловна поняла, что все-таки ошиблась с расчетами. Четыре килограмма картофеля, килограмм лука, килограмм свеклы и кочан капусты были смешным уловом для простоявших в очереди больше часа, дабы сэкономить, но для пожилой женщины и эта ноша была слишком тяжелой. Она поставила на землю две сумки – по одной в каждой руке – и отдышалась. Сердце громко пульсировало в шее, во рту был металлический привкус. Вера Павловна сделала глубокий вдох. Кислород растекся по артериям. Голова закружилась. Многоэтажки вокруг задергались, словно их показывали по неисправному телевизору.
Женщине было некого позвать на помощь. Она жила одна, изредка вздыхая над черно-белой фотографией восторженного студента географического факультета, который, окончив вуз, отправился покорять горные вершины совсем не тех стран, о которых мечтал. Он ушел и не вернулся, словно его и вовсе не было в ее жизни. Словно они никогда и не были вместе, никогда не смеялись, не грустили, не любили и не мечтали. Словно прекрасный сон.
Вера Павловна подняла сумки и пошла по направлению к своему дому. Ей еще надо было успеть приготовить свежий салат из овощей. Она возьмет его вместе с апельсинами, когда пойдет в больницу, чтобы навестить внучку своей доброй знакомой. Теперь они вдвоем должны помогать друг другу, потому что во всем мире больше нет никого, кого бы волновала их судьба.
I
– Как спалось?
Вопрос медсестры звучал беспощадной насмешкой. Спать в палате для тяжелобольных было невозможно даже после дозы успокоительного. Здесь кто-то постоянно скрипел зубами, стонал и вскрикивал во сне. Внешне спокойные днем, ночью пациенты теряли контроль над собой, будучи атакованными демонами боли, тоски и одиночества.
У окна лежала обгоревшая во время пожара девочка. Ее лицо скорее было похоже на отвратительные цветы из коллекции дез Эссента, чем на лицо ребенка. Она не плакала, не жаловалась и не подавала никаких признаков жизни. Зато над ней ежедневно рыдали ее родители.
Рядом лежала сорокалетняя женщина с обожженными ногами. Она говорила, что случайно опрокинула на себя кастрюльку с кипящей водой, когда готовила ужин. Ночью она кричала и непроизвольно поднимала руки, словно защищая лицо от ударов. К ней никто не приходил.
Напротив стояла еще одна кровать. Она была аккуратно застлана больничным белым покрывалом. Вчера под ним еще неподвижно лежала женщина с черными глазами. Сегодня – гладкая пустота, готовая принять очередного пациента.
– Как спалось?
Лика посмотрела прямо перед собой и встретилась взглядом с огромными очками в максимальное число диоптрий. Толстые линзы были вставлены в грубую ярко-оранжевую оправу и закрывали почти половину лица женщины.
– Тебя переводят в другую палату, – усмехнулась медсестра, словно эта новость доставила ей большое удовольствие.
Лика была явно не настроена на поддержание дружеской беседы. Она ничего не ответила женщине, отметив про себя, что другая палата – это лучше, чем другое медучреждение. В ожоговое отделение она попала явно по случайности. Она не знала, когда и почему начался пожар, но помнила, как мужчина в спецодежде нес ее на руках из пылающего дома. Очевидно, он был горд своим поступком, или, по крайней мере, он считал, что принял единственно верное решение. Но она не просила ее спасать.
Пожар нарушил все ее планы. Из-за него ей теперь придется оправдываться перед Верой Павловной, перед врачами и усмехающимися медсестрами. Придется принимать решения и нести за них ответственность. Придется быть наедине со своей памятью и со своим гложущим изнутри ледяным одиночеством.
Шрам на запястье левой руки заживал, от огня остался лишь небольшой след на виске – на нее упало что-то горящее сверху, когда она уже была на руках пожарного, – но было все равно невыносимо больно. Болело где-то внутри, в неопределенном месте, в самой сути ее самой. От этой боли хотелось кричать и задыхаться в рыданиях, хотелось оцарапать все тело, только бы хоть немного заглушить это ноющее чувство.
А главное, пожар никак не повредил квартиру. Он просто не успел до нее добраться. Усилия сверхисполнительного пожарного не имели в итоге никакого смысла. Зачем он потащил ее вниз через огонь, если безопаснее всего ей было остаться дома, где она могла бы отстраненно наблюдать за происходящим из окна, пока ее кровь из раны на руке капала на пол.
Лику обдавало раскаленным жаром от одной мысли, что надо будет вернуться домой, в бабушкину квартиру. В квартиру, полную воспоминаний, в квартиру, где хранятся бабушкины вещи, где еще слышится эхо ее мягкого голоса. В квартиру, где она просидела ночь у гроба вместе с Верой Павловной. В квартиру, куда пришли незнакомые люди, закрыли бабушку деревянной крышкой, обтянутой фиолетовой тканью, и унесли ее прочь. Навсегда.
Оставаться там было невозможно. Гораздо проще было отыскать блестящее лезвие и воспользоваться своим шансом. Один шанс на тысячу. Один-единственный шанс встретиться с ней опять. В итоге она ничего не теряла. Она никому ничего не была должна. В этом мире больше не было людей, которым ее смерть причинила бы боль.
И вот теперь она валяется на больничной койке, а запыхавшаяся Вера Павловна носит ей апельсины. И все из-за пожара. Из-за пьяницы, заснувшего с сигаретой в зубах, или из-за любопытного ребенка, добравшегося до спичек, или из-за многодетной мамаши, оставившей включенный утюг на брюках своего мужа. Кто-то из этих людей решил ее судьбу, незаметно для самих себя, ответив на гамлетовский вопрос.
Дверь опять открылась, и очкастая медсестра оказалась возле Ликиной кровати.
– Как дела, соня? – Лике вдруг страшно захотелось увидеть глаза этой женщины, надежно спрятанные за толстыми линзами. – В больнице совсем нет мест. Абсолютно нет. Главврач сказал, что тебя можно выписывать, можно передавать тебя коллегам, – у Лики перехватило дыхание. – Но потом мы вспомнили, что в твоей районной поликлинике работает отличный психотерапевт, тебе надо обязательно поговорить с ним, он умнейший специалист.
Медсестра продолжала расхваливать врача, щебеча приторно-сладким голоском. Постепенно ее воркование перетекло в угол, к окну, и полилось над искалеченным ребенком.
Что ж, один психотерапевт был привлекательнее, чем целая армада из белых халатов, тщетно пытающихся разложить по полочкам Ликины мысли, вытащить на свет потаенные страхи и вселить безосновательную веру в светлое будущее. С одним психотерапевтом она как-нибудь справится.
Девочка закрыла глаза и натянула одеяло на лицо. Завтра она уже будет ночевать в бабушкиной квартире. Это было пострашнее любого психотерапевта.
***
Из отчета о проведении расследования причин возникновения пожара в доме по нижеуказанному адресу.
По предварительной оценке, причиной пожара стал поджег, совершенный на лестничной площадке второго этажа. Никто из пострадавших не взял на себя ответственность за происшедшее. Как свидетельствует дворничиха Г.К. Мирская, за несколько минут до начала пожара по дорожке к дому прошел молодой человек с рыжими волосами средней длины. Заходил ли незнакомец в вышеуказанный подъезд дома, неизвестно. Возгорание удалось быстро локализировать с помощью вызванной бригады пожарных.
II
Н
очь была беспокойной. В каком-то большом темном городе Лика металась от дома к дому в поисках чего-то очень важного. Чего-то такого, что было так же значимо, как жизнь. Она искала из последних сил, но люди не понимали, что она ищет. Не понимала и сама Лика. Она бежала, врывалась в незнакомые дома, как ураган, разбрасывала чужие вещи, рыдала и просила о помощи, кричала на в замешательстве глазеющих на нее людей, снова бежала и снова ничего не находила.
Первые лучи поднимающегося солнца наконец разбудили ее, и девочка почувствовала облегчение, осознав, что это был всего лишь сон.
***
Время тянулось, как смола при фильтрации через узкую воронку. Лика не знала, чем себя занять, она часами ходила по квартире из угла в угол, пытаясь заглушить рой ядовитых мыслей. Это не помогало. Девочка залезала с головой под одеяло и начинала считать прыгающих через забор барашков. Раз, два, десять, сто двадцать, мозг упрямо не желал отключаться.
Спустя два дня после выписки из больницы ей удалось ненадолго занимать голову раздумьями об учебе, ненаписанных эссе, не пройденных тестах, не выполненных заданиях. На горизонте отчетливо замаячила угроза вылететь из университета, и Лика геракловыми усилиями заставила взять себя в руки и хотя бы поверхностно вернуться к учебе.
Первый день в университете оказался на удивление не страннее обычного. Одногруппники перестали замечать молчаливую и безрадостную Лику еще год назад, уже в первом семестре. О причине отсутствия знали только некоторые преподаватели, и, хотя Лике казалось, что за ее спиной постоянно шепчутся, это было не так уж и страшно, потому что к насмешливым улыбкам в свой адрес она тоже давно привыкла.
Гораздо более пугающим неожиданно начал становиться предстоящий визит к психотерапевту. Чем больше Лика об этом думала, тем сильнее ей хотелось его проигнорировать. Но делать это было категорически нельзя. На этот раз Вера Павловна держала все под контролем.
Северный ветер обрывал остатки листьев и швырял их в прохожих. Идти ему навстречу было сложно, при каждом порыве приходилось замедлять шаг и опускать глаза. Лика вышла из подъезда и обернулась. Почти над самой ее головой зияла большая черная дыра. Это стекло, не выдержав объятий огня, вырвалось из оконной рамы прямо под ноги топчущихся зевак. Обшарпанно-коричневые стены рядом с рамой стали темно-серыми. Копоть поднималась языками вверх до четвертого этажа. «Словно сгнил у основания», – пришло в голову Лике. Это был единственный ущерб, нанесенный дому пожаром: горело что-то очень дымящее. Лика вздохнула, снова недобрым словом вспомнив пожарного, тащившего ее на руках в самое пекло. И кто только сказал ему, что она в своей квартире? Наверняка, без участия Веры Павловны не обошлось. Девочка поежилась. Да, теперь это ее квартира. Лика отвернулась и побрела навстречу ветру, то и дело сгибаясь под его лихими ударами.
В нескольких кварталах от дома забивали сваи. Их монотонный стук разносился эхом по всему району. Тихо, но настойчиво. Как бубнящий себе под нос священник с молитвой нараспев.
***
Невыносимо черные глаза рассматривали ее уже несколько минут. Они не выглядывали украдкой из-под опущенных ресниц, не останавливались на ней, как будто невзначай, они смело изучали ее с болезненным любопытством. Лика чувствовала, что в этих глазах бушует неистовая энергия, словно они были большими черными дырами Вселенной, поглотившими бесчисленное множество пульсирующих галактик, огнедышащих солнечных звезд и неустанно кружащихся вокруг друг друга планет. Под взглядом этих глаз было неуютно и почему-то стыдно, словно они видели насквозь, снимая слой за слоем, ткань за тканью, мышцу за мышцой, нерв за нервом, уверенно и напористо следуя к самой сути, к чему-то такому, чего, согласно учебникам по анатомии, вообще не должно быть в человеческом теле. Это не было попыткой составить психологический портрет Лики или разобраться в ее переживаниях. Глазам не было дела до причин ее поступка, это успокаивало и настораживало одновременно.
– Ты не выспалась. Тебе снятся кошмары? – ни с того ни с сего спросил доктор.
– Ну-у-у-у, бывает, – сконфузилась Лика.
– Никто точно не знает, что такое сон. Я думаю, это особое соединение наших мыслей, чувств, желаний, фантазий и страхов. Что же ты видишь во сне?
Лика чуть не захлебнулась в жидком обсидиане его зрачков. В чертах лица доктора было что-то цыганское, индийское и древнеримское одновременно. Огромные, чуть раскосые глаза были обрамлены черными ресницами и густыми бровями, делавшими взгляд особенно выразительным. Четко очерченные скулы и мягкая линия подбородка позволяли предположить, что в поклонницах у доктора недостатка не было. Удлиненный нос с горбинкой ничуть не портил общую картину, отлично вписываясь в непревзойденное соединение экзотических очертаний.
– Когда как.
Этот разговор не обещал ничего хорошего. Он был утомительным, он был бессмысленным, он был странным, потому что это странно рассказывать незнакомому человеку о своих не менее странных снах.
– Ну, иногда я вижу во сне бабушку.
– Что она хочет?
Опять тупик. Разве это был не хороший повод, чтобы пуститься в утешающе-наставляющие рассуждения о том, что подобные сновидения есть результат сильного стресса, и существует масса методик, как от них избавиться, дабы спать, как младенец. Но доктор не собирался ни утешать, ни успокаивать, ни объяснять, ни поучать. Казалось, он получил материал для своих практических исследований и сама Лика как человеческая единица интересовала его ровно столько же, сколько двадцатый спутник Юпитера заботит суетливую домохозяйку.
– Ничего. Я просто скучаю по ней.
– Что-то еще?
Похоже, это надолго.
– Ну, недавно мне снилось, что я что-то ищу. В абсолютно не знакомых домах у абсолютно чужих людей.
– Нашла?
Лика посмотрела на доктора с ненавистью. Как быстро из надоедливой занозы он превратился в злейшего врага.
– Нет.
– Что же может искать такая девочка, как ты?
Красивые обои. Наверно, он специально заказал в свой кабинет обои, чтобы пациенты могли хоть чем-нибудь отвлечься от его глупых комментариев. Цветочки с завитушками в стиле арт нуво. Мило.
– Так что же может искать такая девочка, как ты? – многозначительно повторил свой риторический вопрос доктор, сузив орлиные глаза и подавшись вперед к пациентке всем телом. – Да, что мы все ищем? – философски протянул врач, медленно откидываясь обратно на спинку стула.
Лика сидела молча и чувствовала себя абсолютно неуместной в сием неожиданно начатом монологе.
Тонкие черты лица доктора казались высеченными из мрамора. Девочка подумала, что, когда эта статуя начинает говорить, ее лик искажается, превращаясь в безобразную маску. И все из-за налитых обсидианом глаз, впивающихся в самые глубокие раны.
– Что сделает тебя счастливой? – не унимался психотерапевт.
У Лики не было даже приблизительного ответа. Здесь, перед врачом, как перед рентгеном, способным фиксировать ее сознание, она поняла, что абсолютно потерялась. Практически все время, на протяжении уже нескольких лет она думала только о прошлом. Снова и снова проигрывала в памяти отрывки самых разных событий, каждый раз убеждаясь, что ей нужно было поступить иначе, сделать или сказать что-то по-другому. Думать о будущем она не могла. Было слишком страшно. Она знала, что останется совсем одна. Никого, с кем можно поговорить, никого, кто помог бы, заболей она или останься совсем без денег, ни одной души, небезразличной к ее существованию. Она знала, что все будет именно так, она мельком подсмотрела свою жизнь в ускоренной перемотке, и подзаголовком этой серой истории было только одно слово – "одиночество". Лика смирилась, но думать о будущем она не могла. Особенно после смерти бабушки, когда "будущее", которого она так боялась, без стука вломилось в ее жизнь.
Доктор с любопытством разглядывал свою пациентку. Очевидно, в его практике были редки случаи, когда человек не знал, что бы сделало его счастливым. Он сидел за столом, как большой белый айсберг с черным орлом на самой вершине. Он был несокрушим и неминуем, как конец чего бы то ни было.
Дав Лике целую стопку сомнительных психологических тестов, врач принялся молча расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Бездумно отмечая галочками ответы, Лика умилялась "научности" такого способа определения ее состояния. Скрытый смысл всех вопросов был предельно понятен, и Лика смогла бы без труда манипулировать авторитетным специалистом, если бы только на нее не накатила волна полного безразличия.
Доктор небрежно взглянул на ответы, и, не проводя математических подсчетов всех "да" и "нет", вынес свой приговор:
– Мы будем встречаться каждую неделю в течение месяца, а потом подведем итог и решим, стоит ли нам продолжить наше знакомство. Что ж, всего шесть встреч, включая сегодняшнюю, – не так уж и много, – психотерапевт снова впился глазами в Лику. – Надеюсь, ты сможешь использовать это время с пользой.
Лика с готовностью кивнула. Хотелось как можно быстрее выйти из душного кабинета, но врач еще не закончил с разъяснением своих методов лечения.
– Почему бы тебе не вести дневник? – голос слишком непоколебимый для предложения. – Ты можешь писать обо всем, что тебя тревожит, обо всем, что для тебя важно, а, может быть, обо всем, что бы ты хотела забыть, – ни с того ни с сего подмигнул он. – Давай назовем его книгой прошлого. Ты научишься сама писать свою жизнь и поймешь, что прошлое может быть захлопнуто в любой момент, как бездарный бульварный романчик, как только тебе самой этого захочется. Оно не будет преследовать тебя, оно не будет тебя пугать. Ты должна пообещать мне, что каждую неделю, приходя ко мне, ты будешь иметь в дневнике новую запись, которую мы сможем обсудить. Ты обещаешь?
Предложенное лекарство было весьма сомнительным. Чем может помочь напрасная трата бумаги и времени? Однако это было намного лучше, чем стационарное лечение в клинике, и Лика пообещала.
На этом аудиенция у психотерапевта закончилась.
Лика выскочила из дверей кабинета, как из бани, заполненной фимиамом и горящим воском. Почему-то ей было трудно дышать и трудно думать.
Было ощущение, словно все время, отведенное для сеанса, доктор ставил на ней эксперименты. Жуткие, беспощадные эксперименты над ее сознанием. Он фактически ни о чем ее не спрашивал, но у себя в голове он уже разделил ее на кусочки, определил те фрагменты, что больше не пригодны для использования, и наметил план действий по их удалению. Ну уж нет. Лика не позволит врачу изменить себя. Пусть экспериментирует на мышах. Или кроликах. У мальчика, сидящего в очереди к педиатру, в руках шевелился кролик. Маленький. Рыжий. Живой. Сидящая рядом женщина отчитывала парня на чем свет стоит, она-то не знала, что, направляясь в поликлинику, ее сынишка прихватил в рюкзак домашнего любимца. Лика и кролик посмотрели друг на друга. Он сидел съежившись, не соображая, где он и почему его вдруг вытащили из привычной ему картины мира, сделав при этом еще и виноватым. Он бы отдал все морковки на свете, чтобы снова оказаться дома, в своей уютной клетке, где тепло и мягко, где нет незнакомцев, где все привычно и предсказуемо, из дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Но не тут то было. Мама кричала. Сынишка рыдал. Прохожие ухмылялись.
Лика вышла из поликлиники.
***
Где-то выла собака. Возможно, у соседей сверху. Или соседей снизу. Только вот почему кругом лес и старые трухлявые деревья? Лика словила себя на мысли, что она спит. Ее мозг давно научился время от времени не отключаться во время сна, и она могла обдумывать свои видения непосредственно во время их просмотра. Это было жутко. Потому что грань между сном и явью полностью стиралась. Потому что, как только Лике начинало казаться, что она управляет своим сном, ей тут же приходилось признать, что это он управляет ею. Деревья становились все толще, а вой все ближе. Под ногами с хрустом ломались сухие ветки. Над головой плотно переплетались голые сучья. Лике стало страшно. Споткнувшись о поваленное дерево, она остановилась и посмотрела вокруг. Внезапно вместо леса глаза наткнулись на пустоту. Абсолютный вакуум без признаков времени и пространства. Идеальная чистота небытия. Лика завертелась вокруг себя, пытаясь нащупать точку опоры. Она поняла, что падает. Кто-то чужой успокаивающе погладил ее по плечу. Доктор. "Все будет хорошо, – пообещал он. – Это совсем не сложная операция. После удаления этой ненужной части ей станет гораздо лучше". Лика уцепилась за поручни медицинского кресла и развернула голову в сторону человека, с которым разговаривал врач. Кажется, это бабушка. Или Вера Павловна. Кто-то из них подписывает протянутые доктором бумаги. "Не надо, пожалуйста", – застонала Лика, но близкого человека заслонили аспидные глаза. "Вырежем крошечный кусочек". Лика, вернее ее не спящая часть мозга, почувствовала себя преданной. Обида стала жечь глаза, и сидящая в хирургическом кресле Лика расплакавшись, проснулась. Холодный пот покрывал каплями все тело девочки. Она с облегчением осознала, что это был только сон и перевернулась на другую сторону. "Мне нельзя засыпать", – подумала она, но усталость не позволила ей зажечь свет и встать с постели. Как только глаза снова закрылись, Лика вновь оказалась в лесу. Здесь было так же пустынно и дремуче, как и в первый раз, но девочка больше не хотела из него выбираться. Сев на поваленное дерево, она покавыряла сухим сучком в покрытой листьями земле, прислонилась к широченной сосне и заснула.
***
Будильник монотонно возгласил о наступлении нового дня. Не успев толком проснуться, Лика зажмурила глаза и тяжело вздохнула. Обида из ее ночного кошмара вернулась, и теперь стала абсолютна реальной. Не нужно было заумных сонников, чтобы растолковать ее видение. Да, она никогда не вписывалась. Да, ее считали на такой, как все. Да, ее хотели бы изменить. Да еще этот чертов доктор.
Что ж, возможно, она сама не против измениться, но только куда более радикально, чем он может себе представить. Маленькой операцией здесь точно не обошлось бы.
Лика встала с кровати и побрела в ванную. Сегодня они с Верой Павловной должны сходить в агентство ритуальных услуг, чтобы выбрать и заказать памятник для бабушки. От мысли об этой миссии у Лики начиналась нервная дрожь в руках, к горлу подступал мешающий сделать вдох ком заглушенных рыданий. Ощущение всеобъемлющей пустоты из сна медленно перетекало в реальность. Единственным способом выдержать все это было закрыть дверь в свое сердце, свой разум, усыпить их, чтобы ни одна самая крошечная мысль не могла пробраться и свалить наотмашь так тщательно выстроенное из молчания и фатализма спокойствие. Это был Колосс с тонкими, как у цапли ногами, которые могли обрушиться в любую секунду от незаметнейшего прикосновения мельчайших крупиц боли. И тогда катастрофы избежать бы не удалось. Лика медленно вытерла полотенцем лицо. Глаза были пустыми, реальность не должна была проникнуть в сознание, не должна была там безжалостно атаковать еле держащегося на плаву Колосса. Хотелось где-нибудь спрятаться от всего мира, укрыться полотенцем как шапкой-невидимкой, сделаться маленькой как Дюймовочка, незаметной для глаз человека. Лика сидела в оцепенении на краю ванной и не могла заставить себя пошевелиться.
В квартиру вошла Вера Павловна. У нее был свой ключ уже около года, с тех пор, как бабушке в первый раз стало очень плохо, и ее отвезли в больницу. После этого бабушка дала Вере Павловне ключ, на всякий случай, до сегодняшнего дня женщина им не пользовалась.
Лика начала одеваться. Аккуратно прошлась по складкам на юбке, не спеша застегнула маленькие пуговицы на блузе, расправила цветастый платок на шее, надела свое красное осеннее пальто. Она одевалась, как делала это тысячи раз до этого, но что-то в ее движениях выдавало человека, который не знает, что и зачем он делает, который ведет себя, словно загипнотизированный, и одновременно отчаянно боится выйти из состояния гипноза.
Вера Павловна закрыла квартиру. Через несколько лестничных проемов, автобусных остановок и пешеходных переходов их ждали люди, для которых смерть была источником всех благ.
***
