Текст книги "Город забытых снов(СИ)"

Автор книги: Анна Ринифе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Лика вздрогнула от звонка в дверь. Трудно вспомнить, когда он звонил в последний раз. Это Вера Павловна. Добрая женщина принесла Лике завтрак. Было сложно определить вкус румяных блинчиков и багряного малинового варенья. Все казалось одинаково пресным. Вода в кружке дергалась, словно удары, разносящиеся на улице, предназначались ей.

Тук-тук-тук-тук. Звук проникал сквозь оконное стекло, сквозь воздух, стены соседних домов, квартиры живущих в них людей, их мебель, вещи, души. Тук-тук-тук-тук. Эхо заполняло собой все пространство, заставляя птиц нервно молчать на ветках, а прохожих глубже втягивать шею в плечи.

Лика вымыла посуду и стала одеваться. Вера Павловна ждала ее, чтобы пойти на кладбище: 2 ноября – день, когда вспоминают о мертвых.

***

Мама и папа лежали рядом. Лике всегда становилось интересно, не мешает ли им такое соседство. При жизни они не могли побыть вместе и нескольких минут, чтобы не поссориться. Может быть, их стоило похоронить отдельно? Но люди не поняли бы этого и стали бы осуждать. Почему-то в отношении самой последней церемонии довлеющие каноны как никогда строги. За их соблюдением следит батюшка, которого нельзя не позвать, даже если человек не особенно появлялся в церкви при жизни, и целая куча чужих людей, которые возникают ниоткуда, приходят с крестиками, венками, суевериями, кладут в руки покойника иконки, обвязывают лоб церковной лентой, накрывают освещенным покрывалом, спорят о том, как все должно быть сделано, согласно заведенным обычаям. Значит, у тех, кого хоронили по другим обычаям, сжигали на погребальном костре или замуровывали в пирамиде, не было шансов на рай?

Бабушку похоронили на окраине кладбища. Рядом с мамой и папой места не оказалось. Город мертвых – перманентная проблема для городских властей, потому что он увеличивается, как в сказке, не по дням, а по часам, угрожая живым посягнуть на их территорию. Лика огляделась: клетки, клетки, клетки. Сколько же бабушек и дедушек, детей и подростков, девушек и парней лежит под этой землей? Плотно друг к другу, с минимальным личным пространством. Как церковные свечки, которые после того, как они отгорели за чей-то покой или чье-то здоровье, смешивают и переплавляют в новые.

По сравнению с другими недавно появившимися могилами бабушкина выглядела пустой. Здесь было только три венка – заказанный Верой Павловной венок от Лики, венок от самой Веры Павловны и венок от нескольких знакомых, живущих в том же дворе, что и Лика. На двух из них были огромные розы, залитые эпоксидными слезами, на одном – белоснежные калы. Слезы сверкали в лучах выползающего на долю секунды из-за туч бледного солнца. Черные ленты, исписанные золотым курсивом шелестели на ветру как порезанная мишура. Лика подумала, что венки выглядят неуместно красивыми и яркими, такой блеск подошел бы к праздничному карнавалу, где бы им можно было восторгаться без угрызений совести.

Девочка стояла над возвышающимся бугорком земли, и всего лишь какой-то метр или чуть больше, отделял ее от бабушки. Кажется, так просто – раскопать эту землю, открыть обитый бархатом ящик и обнять дорогого человека. Так легко и одновременно так невозможно.

Вера Павловна поставила у изголовья могилы, туда, где весной будет установлен памятник, чистое блюдце, налила в рюмку воды и положила несколько конфет. Пока она все это делала, она разговаривала с бабушкой, сбивчиво пытаясь рассказать, что у них с Ликой все хорошо. Сама Лика молчала. Иногда ей хотелось прийти на кладбище, сесть рядом с бугорком земли и поговорить по душам. Но когда она приходила, ей становилось неловко, и ее воображаемый монолог терял свою сакраментальность. Девочка никак не могла почувствовать единение с этим местом, со сверкающими венками, с тишиной, нарушаемой только щебетом птиц. Ожидаемое успокоение не приходило. Все выглядело ненастоящим и чужим, а пространство под могилой казалось пустым. Как ни пыталась, Лика не могла представить себе, что там внизу лежит ее бабушка, это просто не укладывалось в голове, там должно быть пусто, абсолютно пусто, но где же тогда бабушка?

Лика подумала о бабушкиной комнате, о ночном столике, на котором стоит ее фотография и лежат ее вещи. По некому молчаливому согласию эта комната стала поминальной каплицей, где столик играл роль алтаря. Там Лика действительно могла поговорить с бабушкой. Но было ли это место ее настоящим домом? Эта мысль не давала Лике покоя. Она вспомнила о заброшенной деревянной хатенке в не менее заброшенной деревне. Там бабушка прожила большую часть своей жизни, там она воспитывала детей, любила и мечтала и, наверно, когда-то была счастлива. Сейчас ее дом, наполненный воспоминаниями, одиноко догнивал под тяжестью сломленной яблони.

Лика тяжело вздохнула и закрыла глаза. Что она могла сделать? Чтобы восстановить это место потребовалось бы очень много денег, сил и времени. Ни первого, ни второго, ни третьего у нее не было. В любом случае, кто будет заботиться о доме, когда ей исполнится столько же лет, сколько сейчас Вере Павловне, или потом? У него все равно никогда не будет вечности, вечности, которая есть у бабушки. Через лет сто или двести и эта могила зарастет, и городские власти будут продавать эту землю для повторных захоронений. Не останется никого, кто зажег бы свечку или поговорил бы с фотографией, не останется ничего.

У Лики сжалось сердце. К горлу подступил комок слез. Не сейчас. Лика открыла глаза и заставила себя больше не думать о вечном. Лучше было вообще избегать мыслить философскими категориями жизни и смерти, потому что для нее подобные размышления превращалось в торнадо, затягивающий все глубже и глубже в свою бездонную воронку.

Вера Павловна молча переминалась с ноги на ногу. Оказывается, снова пошел дождь, и женщина мокла, не решаясь открыть зонтик или предложить Лике идти домой. Девочка взяла ее за руку, и они не спеша побрели к выходу.

***

Тетрадка в черном переплете была опять открыта на первой странице. "Книга прошлого" упорно не хотела появляться на свет. Это порядком злило.

"Однажды мой папа качал меня на качелях. Мне было страшно. Я просила его остановиться. Я плакала. Он размахивался и подбрасывал качели все выше, пока они не взметнулись почти перпендикулярно земле. Я упала, разбила колени и поцарапала ладони. Почему он меня не слышал? Может быть, он хотел, чтобы я упала?"

Позитивно, нечего сказать. Лика закусила губу. Метод психотерапевта был больше похож на пытку, чем лечение.

Лика вырвала из тетради первый лист и уткнулась в ее вновь вернувшуюся пустоту. Размышляя над тем, что же все-таки написать, девочка мастерила из исписанной бумаги кораблик.

"Здравствуй, дневник. Меня зовут Лика. Мне 19 лет. Я учусь в университете и иногда даю уроки репетиторства по русскому языку. Мои родители погибли, когда мне было четырнадцать. Меня воспитывала бабушка. Она оставила свой дом в деревне и переехала в город, чтобы стать моей опекуншей. Почти два месяца назад она умерла. Теперь я живу одна".

Лика бросила ручку и включила телевизор. Посмотрев немного на экран, в котором рассказывали, как лучше приготовить морскую экзотику, она начала писать снова.

"Бабушка была очень доброй и заботливой. Когда я была маленькой и боялась грозы, она рассказывала мне сказки. Она любила меня просто так, потому что я ее внучка. Она ничего не требовала взамен. Она была счастлива, что у нее еще есть, кого любить".

Она умерла в больнице. Позвонили Вере Павловне. Потом в квартиру пришли незнакомые люди, они вели себя не как гости, а как хозяева, они принесли бабушку, лежащую в гробу, внучка и добрая подруга сидели возле нее всю ночь, а назавтра Лике пришлось осознавать смысл слова "никогда". Но смысл так и остался непонятым, отгороженным непроницаемой стеной ужаса. Поминки, перловая каша на самом дне тарелки, кто-то пил водку, закусывая наспех приготовленными Верой Павловной салатами и бутербродами. Блюдце с кусочком хлеба и солью поставили для бабушки. Оно стоит на ее столе до сих пор.

"Я кладу на него конфеты. В детстве я ставила такие блюдца своим куклам. Мама забирала украдкой мои "угощения", и я была на седьмом небе от счастья от того, что кукла съела сладости. Теперь с тарелки ничего не исчезает".

Чернила оказались размытыми слезами, и по столу "поплыл" еще один кораблик.

***

– Что ты делаешь? – раздраженно спросила Девочка с Серебряными Волосами. – Я сплю, а ты меня будишь.

Лика пыталась объяснить, что им обеим нужно убегать. Она почему-то не говорила, от кого, но точно знала, что нужно спасаться, и времени все меньше.

– Не трогай меня, мне здесь хорошо, – сонно пробормотала Девочка с Серебряными Волосами.

Лика хотела ей помочь. Она кричала, она тормошила спящую девочку, тянула ее за руку и снова кричала. Она чувствовала опасность, совсем рядом, еще немного – и она будет прямо у нее за спиной, что-то ужасное и необратимое.

Тело Лики покрылось холодным потом. Двигаться было все сложнее. Руки окаменели, ноги налились свинцом, голова сковалась морозом. Словно она заглянула в глаза Медузы Горгоны. Но она не могла сдаться. Не в этот раз. Ей нужно было во что бы то ни стало разбудить ее, разбудить Девочку с Серебряными Волосами. Лика снова бросилась к ней, но где же она? На кровати только она сама, спящая, беспомощная в своем неведении беды.

Вдруг на Лику посыпался песок. На лицо, в глаза, в рот, со всех сторон. Она невольно заерзала по кровати, которая почему-то стала мокрой и холодной. Пальцы впились в землю. Она лежала на влажной черной земле, и вокруг была темнота. Ни души. Только черные крошки, осыпающиеся откуда-то сверху. Дышать становилось труднее. Пространство вокруг сжималось. Лика забилась в своей ловушке, ожесточенно пиная локтями рыхлые стены. Песок посыпался еще быстрее, с каждым рывком девочка оказывалась зарытой все глубже под землей. Лика отчаянно закричала.

По тусклой серости за окном было невозможно определить, что сейчас – ночь или утро. Лика потянулась к часам. Почти девять.

В тишину с эхом врезались железные сваи. Тук – в землю, тук – в кости, тук – в сердце, тук – в душу.

Лика поежилась. Страх, атаковавший ночью, обрушился на нее с новой силой. Всего лишь сон. Один из ее многочисленных кошмаров. Она к ним так и не привыкла. Никогда не привыкнет. Эти сны, как древние мары, высасывают силы, выпивают жизнь, оставляют тело дрожащим в холодном поту, сознание растерзанным в клочья. После них так сложно проснуться, несколько часов еще бродишь, как лунатик, сгорбившись под тяжестью пережитого.

Девочка оделась и подошла к бабушкиному ночному столику. Свечка за ночь сгорела. Конфеты, которые Лика вчера положила на маленькое блюдце, остались нетронутыми. В шуфлядах столика по-прежнему лежали бабушкины вещи: внизу аппарат для измерения давления, в конверте аккуратно сложены подаренные Ликой открытки, рядом несколько потрепанных книг. Очки, Вера Павловна сказала, надо положить с бабушкой. В соломенной конфетнице рядом с колючими пластинками цветных таблеток лежал рождественский пряник в целлофановой обертке. Его привезла Лика в качестве сладкого сувенира из выигранной ею в конкурсе литературоведческих эссе поездки за границу. Лика хотела, чтобы бабушка попробовала пряник, но той было жалко его есть. Она могла смотреть на подарок любимой внучки и улыбаться, решиться уничтожить его она не могла. Пряник в форме сердечка остался лежать нераспакованным и непробованным.

Здесь же на столе лежал большой бабушкин кошелек, больше похожий на ридикюль, закрывающийся на две защелкивающиеся друг за друга металлические бусины на ножках.

В потрепанной старой сумке бабушка хранила различные важные бумаги – квитанции об оплате квартиры, паспорт, маленькую черно-белую фотографию Ликиной мамы. Все осталось на месте, кроме паспорта, который забрали после бабушкиной смерти. Лика никогда раньше не заглядывала в эту сумку. Когда она была маленькой, ей казалось, что бабушка прячет там много каких-нибудь очень тайных предметов, но постепенно девочка утратила интерес к черному ридикюлю, наполненному бумажками.

Лика сделала глубокий вдох и вынула все содержимое сумки на столик. Чеки, квитанции, газетные вырезки, открытка, фотография на паспорт, таблетки – ничего ценного здесь не было. Лика стала прощупывать каждый сантиметр сумки. Во внутреннем кармане пальцы наткнулись на что-то твердое и круглое. Девочка вытащила предмет на свет белый и обнаружила, что это маленькое зеркальце.

Зеркало было очень старым, с грубым стеклом, которое сильно искажало отражаемые предметы. Оно было покрыто слоем пыли, который не убирался с поверхности. Наверно, поблекло от старости.

Лика заглянула в этот мутный, поцарапанный кружочек у себя на ладони. Ее глаза, ее волосы, ее губы, ее морщинка на лбу, ее усталость, ее боль.

Но ведь все могло быть по-другому.

Что-то внутри девочки заныло с новой силой.

Ее мама, наверняка, могла выйти замуж не за папу, а за того улыбающегося блондина, фотографию которого она бережно хранила в кошелке между бумажкой с молитвой на удачу и проездным билетом. Лика могла быть счастливым ребенком, чьи родители держатся за руки во время прогулки по парку. Она могла никогда не слышать тех сотен нелепых скандалов, которые заставляли ее часами сидеть под окнами соседских домов в страхе перед очередным вечером дома.

Дома. Лика никогда не чувствовала себя дома. Рядом с людьми, которые должны были быть самыми близкими, но были такими чужими.

Лика опустилась на пол. Нахлынувшие воспоминания вызвали очередной приступ слез. Как же она была не права. Сделала ли она все, что было в ее силах, чтобы пробиться сквозь стену, выстроенную ее родителями из всех жизненных неурядиц? Наверно, нет. Она не смогла достучаться до мамы, не смогла завладеть вниманием папы. Она сдалась слишком рано. А теперь слишком поздно исправлять ошибки.

Теперь Лика точно знала, что любила свою постоянно озадаченную вспыльчивую маму, своего всегда потерянного недовольного отца. А еще теперь она знает, что они ее тоже любили. Только жизнь странная штука, странная страшная штука, которая, как медленный яд, превращает свободных людей, полных идей и планов, в зашоренных калек, до отчаяния боящихся выглянуть из своего кокона.

Когда уходят все, кто был дорог, остается только пустота. Давным-давно пустившая корни, проросшая в самом сердце, опутавшая своими ростками каждую клетку, отравившая кровь, она сжигает изнутри. От нее никуда ни деться, ни спрятаться. Она ненасытна и неумолима, она жаждет быть заполненной. Хоть чем-нибудь. Болью, страхом, ненавистью. Все подойдет. Только всего мало.

Лика вытерла кулаками опухшие глаза и снова уставилась в зеркало.

"Теперь ты довольна?" – саркастически бросила девочка своему пыльному отражению.

В мутном диске блеснул отблеск потолочной лампы. Лика, неосознанно улыбаясь сквозь слезы, начала крутить зеркальце так, что в нем запрыгали яркие блики. На грани истерики она изо всех сил сжала металлическую оправу, и та врезалась в ладонь. Но этой физической боли было не достаточно, чтобы заглушить то, что разгорелось внутри. Из-за слез Лика больше не могла разглядеть свое отражение, она поднесла зеркало близко-близко к глазам, словно пытаясь, заглянуть вовнутрь его, за мутную пелену, за грубое стекло, в самую душу этого старого предмета, если таковая вообще у него могла быть.

На секунду девочке показалось, что среди бликов сверкнули серебряные волосы. Нет, это всего лишь отблеск чего-то стеклянного. Еще ближе, да вот они – ее глаза, ее банальное отражение. Только почему глаза серые и почему она улыбается, если приступ истерики, кажется, уже закончился?

Девочка с Серебряными Волосами.

Лика вскрикнула и вышла из оцепенения от собственного крика.

Сидеть и оплакивать мертвых, жалея себя, было из той категории занятий, которые останавливают время. Это как смотреть на бегущую воду или на огонь в камине, когда реальное все ближе к ирреальному, и прервать созерцание может лишь напоминание о полной бесполезности деяния. Всегда есть только две дороги, даже, если они обе ведут в никуда – одна раньше, вторая позже. А у застрявших на распутье есть лишь сон.

IV

У

кабинета к доктору не оказалось очереди. Пользующийся, по заверению больничной медсестры, популярностью психотерапевт был сегодня абсолютно не в спросе. Или может быть, все дело в кропотливо составленном графике, благодаря которому, пациенты не толпились под дверями, как это было принято в поликлинике, а приходили и уходили по четко установленному времени, не встречаясь друг с другом.

Лика постучала и вошла.

Врач в хрустящем от белизны халате поднял на нее свои орлиные глаза. По его лицу, пробежала улыбка, сменившаяся выражением подобранных в идеальной пропорции вежливости и участия.

Что ж, надо попробовать ему подыграть.

Лика медленно прошла через кабинет и села на стул рядом с психотерапевтом. За спиной в рюкзаке тяжелым грузом лежала пустая черная тетрадка.

Врач не спеша отыскал медицинскую карту Лики и в полном молчании изучал ее, не глядя на пациентку.

Девочка тоже молчала. Ни одним из произошедших с ней за неделю событий она не горела желанием поделиться с доктором.

В какой-то момент аспидные глаза соскользнули с медицинской карты и словно невзначай вонзились и Лику.

– Снова мучали кошмары?

Девочка отвела взгляд в сторону.

– Нет, не особо.

Еще секунда, и Лика оказалась в плену расплавленного обсидиана. Это доктор придвинул свой стул, и тьма его глаз повисла над девочкой траурной парчой, через которую не мог пробиться ни один луч солнца, несмотря на то, что окно было всего в нескольких метрах, прямо за спиной согнувшегося, как гепард перед смертоносным прыжком, врача.

–Давай-ка заглянем в твою книгу прошлого. Что ты записала в нее на этой неделе?

Лику пробил холодный пот. Книга прошлого. Блокнот в черном переплете. Блокнот, в котором нет ни слова, ни буквы, который зияет своей пустотой. Она просто забыла о нем. Она поверила, что доктор может тоже о нем забыть.

Профессор аккуратно собрал бумаги у себя на столе в одну стопку и развернулся к Лике.

– Ну-с, так о чем мы написали?

– Об одной мертвой девочке, – выпалила Лика.

Доктор удивленно приподнял брови, а Лика выругалась про себя за полное отсутствие смекалки.

– Эту девочку убил автобус, то есть люди, которые ехали в автобусе, то есть шофер автобуса. Нет, – Лика выдохнула, – просто дорожная авария.

– Ты стала очевидцем аварии? – доктор играл в заботливого простака.

– Да, так и есть. Случайно. Случилось. То есть я случайно увидела, как девочку сбил автобус, – наконец подобрала слова Лика.

– И ты написала об этом в книге прошлого?

– Да, так и есть, – с облегчением соврала Лика.

– Значит, ты хочешь забыть об этом?

– Да, наверно, – неуверенно ответила девочка.

– Ты ведь знаешь, в книгу прошлого нужно записывать только те вещи, которые ты хочешь забыть.

"Это что новые правила", – подумала Лика.

– Да, я хочу, это было очень, так...

– Ужасно?

– Да, да.

– Ты ведь не знала эту девочку?

– Нет, конечно, нет, – быстро ответила Лика.

– Тогда не стоит принимать ее смерть так близко к сердцу, люди умирают каждую минуту, каждую секунду, – доктор испытывающе посмотрел на пациентку.

"Это вряд ли, – подумала она почему-то, – ведь если в мире 7 миллиардов, 7 миллиардов секунд – это сколько в неделях?" – Лика словила себя на мысли, что она глупо улыбается в то время, как психотерапевт изучает ее взглядом.

– Ты потеряла много близких людей, поэтому этот опыт был для тебя таким болезненным, – подвел итоги врач и почему-то вопросительно посмотрел на Лику.

Девочка молчала.

– Я знаю только о твоих родителях и бабушке. Возможно, ты потеряла еще кого-то? Или может быть, что-то еще, другие переживания, связанные со смертью?

Лика почувствовала, что цветки с завитушками-щупальцами на обоях заплясали на стенах.

– Нет, – ответила она.

– Хм, – доктор многозначительно посмотрел на лампу в потолке. – А твои сны? Они не бывают связаны с похоронами?

– Нет, – снова выдавила из себя Лика.

– Просто так часто бывает: что-то реальное проецируется в снах на что-то фантастическое, искажается до неузнаваемости и предстает в облике кошмара. На самом деле, это всего лишь воспоминание, и его не стоит бояться, – заверил психотерапевт.

– Угу, – прорычала Лика.

– Я хочу помочь тебе, Лика, – с напущенной серьезностью сказал доктор. – Но ты еще не готова принять мою помощь. Мы попробуем по-другому. Мы должны вернуться к самому началу, Лика. Я хочу, чтобы на первой странице твоей книги прошлого было написано о самом первом поступке в твоей жизни, о котором ты сейчас жалеешь. Даже если это украденная конфета или дернутый за хвост кот. Мне все равно. Я хочу знать, что это.

Лика молча кивнула в ответ и начала пятиться к дверям.

Пытаясь отдышаться уже на коридоре и перебирая в памяти смысл сказанного, Лика услышала слова "на первой странице". "Он, что, понял, что я соврала?", – подумала девочка.

Вернуться туда, с чего все началось. Это казалось разумным. Только что это за поступок, о котором она жалеет? Таких поступков много, какой из них был первым? Что, если ее жизнь изменило что-то, чего она не помнит, потому что была слишком маленькой, чтобы отдавать отчет в своих действиях? Как всегда, слишком много вопросов и ни одного ответа. И совсем никакого чудодейственного облегчения. По-прежнему тяжело и тревожно. За что только сей психотерапевт получает свою зарплату.

Лика горестно ухмыльнулась и побрела к выходу из поликлиники. В узких коридорах на этот раз никого не было – наверно, солнечная погода помогала горожанам не болеть.

Домой идти не хотелось, и Лика отправилась в парк. Раньше, когда девочка училась в школе, они с бабушкой гуляли по парку каждое воскресенье. Смотрели на шустрых белок, пытались вспомнить названия всех рассмотренных в высоте деревьев птиц, собирали разноцветные букеты из шуршащих ароматных листьев. Теперь в парке было сложно отыскать хотя бы одну белку, да и листья под ногами не вызывали прежнего восторга. И все равно Лика любила этот парк, его тишину, его высокие, изогнутые сосны, его тень и его покой.

По центральной дороге парка шел мужчина с рюкзаком за спиной. В рюкзаке был некий механизм, а в руках у рабочего была длинная трубка, похожая на шланг пылесоса. Трубка быстро засасывала в себя желтые, красные, коричневые опавшие листья, и мужчина оставлял за собой абсолютно чистую тропинку, обнаженный асфальт без намека на осень. На фоне нерасчищенной земли под деревьями эта дорога выглядела неестественно и убого, словно пожилая дама, которой разгладили лицо, забыв при этом про ее морщинистые руки, сгорбленную спину и гардероб из прошлых десятилетий.

Лика свернула на одну из боковых тропинок и оказалась в сумраке, обрамленном вековыми деревьями. Здесь было тихо и прохладно. Здесь можно было просто сесть на лавочку и ни о чем не думать. Здесь можно было забыть о кривляющихся обоях, мечущем глазами огонь психотерапевте, найденном зеркале и даже бумажных корабликах. Здесь можно было забыть обо всем.

Она опять была маленькой девочкой. Она была счастлива, потому что она шла рядом со своим отцом. Неизвестно почему и неизвестно какой ценой, но он согласился забрать ее из детского сада. Лика крутилась перед ним, как заведенная, прыгая то на одной, то на второй ноге, переполняемая восторгом от того, что какие-то незнакомые прохожие видят ее вместе с папой. Вдруг она оступилась и полетела на асфальт. Коленки оказались разбитыми, на белые носочки потекла кровь. Правда, эта неудача ничуть не испортила настроение. Лика не помнила, было ли ей больно, она хотела всеми силами показать папе, что все в порядке, все по-прежнему хорошо. А потом они дошли до дома, где их встретила мама с поджатыми губами, она говорила что-то обидное папе и мазала коленки зеленкой. Лике хотелось кричать, что папа не виноват, но она молчала. А потом, спустя день или два, она показывала папе свою коллекцию засушенных листьев. Папа должен был отгадывать названия деревьев, но абсолютно во всех экземплярах ему удавалось рассмотреть признаки только клена. Наверно, он просто забыл о существовании других растений, и потом, это была всего лишь глупая детская игра.

Лика открыла глаза. Она старалась не вспоминать о папе, когда он был пьяным, ей казалось, что о мертвых нельзя думать плохо. Проклятые завитушки нарисованных на обоях цветов сомкнулись возле ее горла, защелкнувшись на маленький замочек. Девочка встала. Пора идти домой.

На центральной улице было все еще много народу. Здесь продавали сладкую вату и мороженое. Дети тащили своих родителей к ярким палаткам с пугающими масками, резиновыми змеями, воздушными шариками и мягкими игрушками. На скамеечках сидели портретисты. Одни обещали точнейшее сходство, другие – создание романтического образа, третьи – шаржи за полцены.

Рядом с билетной кассой стоял молодой человек в серой куртке. Он продавал сказки. В его руках был веер из красочных обложек. Перебивая сам себя, он говорил разными голосами, воспроизводя известные реплики героев. Но детишек куда более интересовали карусели и лавки со сладостями. Юноша повернулся к Лике. Девочке показалось, что он похож на Ивана Арсеньевича. Только чем? Парень подошел к Лике, улыбаясь и протягивая ей книжку.

– А это сказка для тебя.

Лика попыталась отвертеться от незапланированной покупки, пробормотав что-то вроде того, что она больше не читает детские книги.

– Это тебе, – повторил незнакомец. – И это подарок.

Лика привыкла к тому, что книги раздают только последователи какой-нибудь секты или религиозного учения. Принимать в подарок книгу от незнакомого торговца было так же странно, как прийти в магазин и попросить одолжить немного сахара к чаю.

Девочка сделала шаг назад, но парень бесцеремонно вжал книгу в ее руку и растворился в толпе. Лика даже не успела сказать ему спасибо. Если благодарности вообще были уместными в данном случае. Девочка выискивала в толпе этого странного юношу, но он словно в Лету канул.

– Ну что ж, – подумала Лика, – наверно, у меня настолько жалкий вид, что он подумал, мне просто не обойтись без доброй сказки на ночь.

Девочка повернула подарок лицевой стороной и обнаружила у себя в руках тонкую книжку в черных обложках с названием "Ловец душ".

***

Авторство книги значилось как "народное сказание". Лика любила фольклор. Ей всегда казалось, что в древних, передающихся от поколения к поколению легендах, песнях, рассказах спрятан некий тайный смысл. Но случайно оказавшаяся у нее книга не вызывала желания ее прочитать. Она лежала на столе, как свинцовый слиток, отколовшийся от чего-то чужого, того, что Лике знать совсем не обязательно. Но необходимость скоротать вечер и чем-нибудь дать по шее снова распоясавшемуся одиночеству сделали свое дело. Лика взяла странную книгу в руки.

"Воет, ноет конец града: мастер Оробец хоронит свою дочь. Из окольных городов понаехало родни. Дядюшки и тетушки, двоюродные и троюродные, с женами и с мужьями, с внуками и детьми. Все рыдают, все вздыхают..."

Все несут цветы – пушистые хризантемы, сладкие георгины, пестрые астры и белоснежные розы, покрывающиеся дорожной пылью. Это красочное шествие можно было принять за свадебный поезд, если бы над первыми рядами не покачивался обитый красным шелком открытый гроб.

Наконец, участники процессии добрались до кладбища. Остановились у разрытой ямы, на дне которой пустота смешивалась с грязью и сухими корнями деревьев. Стали прощаться. Началась суматоха. За последним поцелуем выстроилась очередь.

Несчастная лежала в белом платье, длинном, новом, неприятном на ощупь. Никто не подумал о том, чтобы одеть ее во что-нибудь ей более привычное. Ветер безжалостно тормошил подол, словно пытаясь выразить свое возмущение абсолютной неподвижностью молодой девушки. На лоб ей положили церковное изображение с крестиком, руки с иконкой укрыли белым полотном. Всем было горько. Ветер не унимался. Что-то блеснуло. Кто-то чужой отошел от гроба. Мужчина в сером, одет как охотник. Его мало кто заметил. И никто не мог вспомнить, по чьей линии он родственник. Прощание продолжалось, а мужчина не спеша шел по направлению к лесу, не собираясь возвращаться в деревню, чтобы помянуть покойную традиционной кутьей.

Никто не знает, кто он и откуда он приходит. Он ловок, быстр и беспощаден. Его оружие – зеркало, его цель – душа.

Он смешивается с толпой, молчаливо внемлет ее вздохам и всхлипам, терпеливо слушает о жизни усопшего, хотя все, что ему надо знать, – это лишь Имя. Ему достаточно нескольких секунд, чтобы схватить свою добычу. Он склоняется над беспомощным телом, держа наготове маленькое зеркальце. Он проводит им по векам, едва приоткрывая их, вбирая жизненную энергию, заточая несчастную душу за невидимыми замками. После этого он спокойно уходит, унося с собой бесценное сокровище, которое он продаст тем, кто в нем нуждается.

Никто не знает, где он прячет свою коллекцию зеркал. Никто не знает, сколько душ не упокоилось по его вине. Никто никогда не рискнул и подумать о том, какие блага можно обрести, если знать Имя. Ведь тот, кто освободит душу из заточения в зеркале, назвав Имя, может просить у нее все, что угодно – любую жизнь, какую пожелает.

На этом странная сказка заканчивалась. Лика отложила книгу в сторону. Она оставила неприятный осадок. Это был до одури сладкий привкус плавящегося воска. Эти злые легенды. Зачем их создавали люди? Чтобы пугать ими непослушных детей? Чтобы стращать благонравных девиц? Страшные, жестокие придания. Насколько жестокими должны быть люди, чтобы выдумать их?

От книги хотелось немедленно избавиться. Хотелось бежать далеко-далеко, за черту горизонта, туда, где не должно быть таких темных рассказов, где жизнь не должна так внезапно обрываться. Лика слышала частые удары своего сердца в горле, в висках, в ладонях. Она попробовала сконцентрироваться на шедшей по телевизору шоу-программе, но не почувствовала ничего, кроме отвращения. Девочка встала и начала ходить по комнате. С руками, сложенными крестом на груди, в напряжении, согнув спину, вогнув голову в плечи. Ей хотелось понять мораль этой дурацкой сказки, которую даже грубой стилизацией нельзя было назвать, или мотив уличного торговца, всучившего ей эту бездарную книгу, или хотя бы смысл расспросов занудного психотерапевта, которому почудилось, что Лике непременно станет лучше, если она вспомнит свою самую первую ошибку. Все было не так, все было расколото, разбросано, как фрагменты одной большой головоломки, которые никак не удавалось собрать вместе. Эти упрямые фрагменты с острыми краями вертелись в голове девочки, ее сознании, не отпуская, не давая вздохнуть свободно, не оставляя шанса на забвение.