Текст книги "Поколение влюбленных (СИ)"
Автор книги: Анна Шехова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Меня, признаться, все это не слишком волновало. Но мне нравилось смотреть, как Настя с возбужденным розовым лицом что-то говорит мне, а ее серые глаза при этом светятся, как две лампочки. Про бедного Илью мы больше не упоминали.
Вечером, уже лежа на диване под мурлыканье Ивасей, с виртуальным томиком Ремарка, я вдруг подумала, что сегодняшним разговором раз и навсегда испортила в Настиных глазах впечатление о себе. Эта мысль на несколько минут погрузила меня в сладкую меланхоличную грусть, похожую на сожаление о чем-то утраченном. А точнее – о необретенном.
Потом грусть испарилась. Остались только призраки изможденных узников концлагеря и моя всегдашняя пустота. Я чувствовала себя дырявой бутылкой, в которую кто-то на несколько секунд налил воду.
15
Я, конечно, всегда подозревала, что от Матвея можно ждать многого, в том числе много неприятностей. Но не до такой степени.
Накануне вечером он явился ко мне в гости – больной, очевидно, усталый, с глазами потерявшейся собаки – и заявил, что ему жизненно необходима моя помощь. Он буквально вцепился в меня на пороге квартиры: я чувствовала легкий запах сырости, который источали его куртка и джинсы. Матвей смотрел на меня осоловелым, страдальческим взглядом, а его грудь шумно и тяжело вздымалась, словно кузнечный мех. С ходу, разнервничавшись и толком не разобравшись, я обещала ему помочь.
А когда отпаивала его горячим чаем на кухне, этот неутомимый оптимист объявил мне, что надумал устроить вечеринку. И пригласить на нее всех наших одноклассников.
Можете себе такое представить? Классика! Блеск! Пир во время чумы. Перспектива оказаться в скоплении давно знакомых и давно забытых лиц меня ужаснула.
– А что? – ухмыляясь, сказал он в ответ на мое негодование. – Помирать – так с музыкой!
– А какой повод?! – завопила я. – В честь чего мы объявим это грандиозное мероприятие? Просто так? Я тебе заранее скажу: у людей находится тысяча причин, чтобы не ходить на такие вечеринки, а ты задумал собрать весь класс!
– Во-первых, не все наши одноклассники такие отшельники, как ты, – спокойно сказал Матвей, разглядывая дно своей чашки, – а во-вторых, повод есть и очень даже неплохой. Ты, дорогая, забыла, что на той неделе мой день рождения. И приходится он аккурат на воскресенье.
Я осеклась. Даты дней рождений сыпались из моей памяти, как горох из дырявого мешка. Мне приходилось заранее ставить себе напоминания на компьютер, чтобы не забыть сделать дежурные звонки.
После такого конфуза приводить дальнейшие возражения стало неловко. В конце концов, от меня требовалось немногое. Прийти в гости к Матвею, помельтешить среди своих и сообщить результаты наблюдений.
Предвидя мои малодушные попытки избежать этой участи, Матвей заявил, что заедет за мной лично.
С большинством своих одноклассников последний раз я встречалась полтора года назад, на похоронах Вики Мысовой.
Вика ушла из жизни весьма своеобразным способом. Она угнала новенький серебристый «мерседес» своего бывшего любовника, пронеслась через город на скорости 160 километров в час и где-то в районе Щелкова направила машину в бетонное ограждение. В крови у Вики были обнаружены следы алкоголя, и судмедэкспертиза вынесла заключение, что произошел несчастный случай. Но мы с Лизой знали, что несчастным этот случай можно назвать только для родителей Вики и ее младшей сестры, которая ревела как белуга всю дорогу до кладбища.
Виктория всегда хотела жить красиво. А если не получится – то хотя бы красиво умереть. Так она частенько говорила еще во времена студенчества. Боюсь, правда, что, садясь за руль «мерседеса», она представляла не искореженный металл и обгоревшую плоть, а нечто другое.
У Вики было две особенности, которые не давали ей получать удовольствие от жизни: внешность фотомодели и искреннее доверие рекламе. В то же время, к сожалению, у нее отсутствовали две другие важные черты, которые могли бы спасти дело, – умение изображать недоступность и терпение.
Основные сведения об окружающем мире Вика черпала из рекламных роликов и Cosmo. Это давало ей неиссякаемый источник поводов чувствовать себя неудачницей. Она ненавидела метро и свою работу офис-менеджера и мечтала проводить выходные в Европе, а не на старенькой, замшелой дачке родителей. Время от времени в ее жизни появлялись богатые мужчины, о чем она каждый раз с восторгом сообщала нам по телефону. Но они исчезали так же быстро, как возникали. Сначала Вика всего лишь презрительно пожимала плечами по этому поводу, выпивала три порции сладкого капуччино и снова отправлялась искать работу. Но во время наших последних встреч улыбка Виктории казалась мне вымученной.
Больше всего на свете Вика боялась повторить жизнь своей матери: по ее распорядку восемь часов ежедневно отдавались работе, вечера – кухне, выходные – даче. Но жить иначе нужно уметь, а красавица Вика, несмотря на свои запросы, оставалась точно такой же заводской девчонкой, как ее мать. Лет двадцать назад у нее в жизни все сложилось бы очень счастливо: Виктория бодро бы стучала на машинке в какой-нибудь советской конторе, где через каждый час получасовой перерыв на чай, никогда бы не стояла у стены на танцах и, в конце концов, вышла бы замуж за «первого парня на деревне», ударника труда, который только что получил квартиру в новенькой девятиэтажке с лифтом. Я уверена, что тогда она бы не мечтала о большем. Но ей повезло, и она родилась в один год с нами.
16
Сегодня я пережила очень сильное удивление, можно сказать, шок.
Я – старая злобная карга двадцати семи лет от роду, человеконенавистница, циничное существо с остатками прагматизма вместо разума – рискую стать духовным гуру. Никак не могу взять в толк, как такое получилось. И ладно, если бы речь шла о влюбленном Илье. Нет, я говорю о нашей умнице Насте Филипповой.
Как повелось в последнее время, мы вышли с работы вдвоем с Настей, но Илья увязался провожать нас. Ненавязчиво купив нам мороженое, оставшуюся дорогу он молча шел рядом и с улыбкой слушал наш интеллигентский вздор о роли фаталистического мировосприятия в искусстве Древней Греции и трехстах способах приготовления кофе. Я старалась не смотреть в сторону Горбовского, но его это, похоже, ничуть не смущало. Он помог нам забраться в маршрутку и, просияв напоследок одной из своих чудных улыбок, направился в сторону метро.
– Все-таки он славный, – сказала Настя, глядя в удаляющуюся спину Ильи.
– Он тебе нравится? – поспешно спросила я. О, это было бы большим потрясением даже для моих окостеневших нервов.
– Нравится – понятие относительное, – усмехнулась Настя, – мне много кто нравится.
– Ну кто, например? – спросила я, движимая естественным любопытством.
– Например, ты, – сказала Настя.
В первый момент я смутилась. Но Настя продолжала безмятежно смотреть на меня своими поразительными прозрачными глазами, и я успокоилась.
– Ты мне тоже нравишься, но, по-моему, это несколько другое, и приятельство не заменяет роман, – сказала я и, напустив на себя равнодушный вид, начала рассуждать вслух: – С мужчиной, конечно, хлопот прибавляется. Но когда его нет рядом слишком долго, ты уже начинаешь мечтать об этих хлопотах и о том, чтобы вставать на полчаса раньше и жарить яичницу с сосисками, и собирать носки, разбросанные по всему дому, и вытряхивать пепельницу… В конце концов, становится обидно, что тебе не перед кем хлопнуть об пол стопку тарелок. Никто не даст тебе лишний повод для совершенствования, напоминая каждый день, как ты скверно готовишь. Словом, без мужчины твоя жизнь лишена того пикантного привкуса, который и придает ей, собственно, смысл.
– Тебе не очень везло с мужчинами, – чуть грустно сказала Настя. Как обычно, она приняла весь мой бред за чистую монету.
– Я бы сказала, что, скорее, им не везло со мной.
– Но сейчас ты обходишься без мужчины, – она так напрямую и сказала, – не думаю, что ты живешь неполноценной жизнью.
Мне очень хотелось ей объяснить, что мое существование слабо подходит под понятие жизни. Но это было бы слишком жестко, и я только ехидно фыркнула:
– А с чего ты взяла, что у меня никого нет?
– Это же видно. – Она, похоже, удивилась. – Когда у женщины есть мужчина, она выплескивает свою энергию вовне. А когда она одинока, вся энергия сосредотачивается в ней самой, в том, что она делает.
– Настя, прости за откровенный вопрос, но ты была когда-нибудь влюблена? – осторожно спросила я.
Я понимала, что маршрутка не лучшее место для таких разговоров, но упустить момент в ожидании подходящих декораций слишком легко. Мы сидели на отдельном двухместном сиденье и говорили тихо, поэтому шанс, что нас услышат другие пассажиры, был невелик. Но когда Настя на миг отвернулась к окну, мне показалось, что она обиделась на мою попытку вызвать из нее откровенность в общественном месте.
Не обиделась. Просто задумалась, как всегда, перед ответом на серьезный вопрос.
– Да, я любила, – наконец произнесла она, посмотрев мне в глаза.
Это еще одна ее особенность – отвечать на вопросы, глядя прямо в глаза собеседнику.
– У меня был замечательный любимый, – сказала Настя, – он очень хорошо ко мне относился. Долгое время.
– А сейчас? – спросила я.
– А сейчас у меня есть хороший поклонник, – ответила Настя.
– И что? – спросила я, начиная чувствовать себя идиоткой.
– Ну у тебе тоже есть хороший поклонник – Илья, – Настя чуть улыбнулась, – и, по-моему, это не играет никакой особенной роли в твоей жизни.
– Да, пожалуй, ты права, – я расслабилась и откинулась на спинку маршрутного диванчика, – просто в моей жизни сейчас есть вещи намного более важные.
– В том-то и дело! – Настя невольно повысила голос и тут же испуганно оглянулась, не смотрят ли на нас. – Мы просто так воспитаны – у нас в сознании сидит этот стереотип, что женщина не может жить без мужского внимания, как цветок без воды. Но тебе не кажется, что мы все-таки не растения? Мы сложнее, сильнее, многозначнее. Наше предназначение усложняется со временем, так же как законы жизни. Женщине дано намного больше, чем материнский инстинкт. Ей дана редкая способность: женщина в отличие от мужчины умеет любить беспредметно. Ты же понимаешь, о чем я? Женщина может обходиться без мужчины, но она никогда не сможет обойтись без любви. Вот в чем главная путаница, и вот чем нам всем заморочили головы. Любовь в жизни женщины не появляется одновременно с мужчиной. Она всегда живет в ней, как голос, как способность к деторождению. Она созревает вместе с нами. И мы замечаем ее, только когда она просыпается и сама напоминает о себе. Женщина одинока только тогда, когда не может найти применение своей любви…
– «Научилась любить, когда незачем жить», – пробормотала я.
– Что?
– Ничего, просто цитата из Арефьевой вспомнилась. Но ты продолжай…
– Женщина любит всегда. Это ее способность, ее свойство. Но оно часто мешает нам, и мы пытаемся подавить в себе эту способность или подменить ее так называемой любовью к работе. Но работу нельзя любить так же, как человека.
– Почему? – с искренним любопытством спросила я.
– Почему? – Настя недоуменно рассмеялась. – Это было бы так же нелепо, как если бы я тебе сказала: «Саша, я люблю тебя так же сильно, как творожное суфле!»
Мы обе рассмеялись так громко, что остальные пассажиры начали оглядываться.
Я задумалась о том, как на самом деле убого называть одним и тем же глаголом свое чувство к человеку, без которого жить не можешь, и слабость к творожному суфле.
– Я люблю, – серьезно сказала Настя, – люблю того незримого человека, который подходит ко мне вечером, когда я сижу за своим письменным столом, и кладет мне руки на плечи. Под его ладонями я распрямляюсь, потому что мне не хочется, чтобы он видел, какая я сутулая и усталая. Я люблю того человека, который сидит со мной за завтраком, ест мои жареные тосты и слушает новости по «Эхо Москвы». Я обсуждаю с ним свои идеи и советуюсь, какую вышивку сделать на воротнике новой блузки и на какой фильм сходить вечером в кино. Не знаю, как этот человек выглядит, да и не хочу знать. Когда он материализуется, я не разочаруюсь – он будет хорош любым. И брюнетом, и блондином я его приму и не буду любить меньше, даже если он окажется лысым и одноглазым. Понимаешь? – Она с надеждой вскинула на меня свои оленьи глаза.
Я понимала. Слишком долго сама жила с таким незримым любимым. Но я понимала и то, о чем Настя пока не подозревает. «Он» может никогда не материализоваться. Но я не стала говорить ей об этом: надежда и так слишком краткосрочное удовольствие.
17
Пишу в состоянии полусна, оседающего в голове вязким туманом из мыслей, тоски и нежелания. Часы грозятся скорым утром.
Я жду восьми часов, чтобы позвонить Настене и предупредить, что не приду на работу. Она скажет Иляне, что я заболела и тихо соплю в подушку. Наша Юная Начальница, разумеется, скрупулезно вычтет этот день из моей зарплаты, ну да черт с ней. Не могу, нет сил, чтобы двигаться куда-то дальше дивана.
Вчера наконец состоялось грандиозное и убийственное мероприятие под названием «День рождения Матвея»…
Состоялось.
Не думала, что оно настолько выбьет меня из колеи, по которой я тихонько дрейфую последний год.
Сейчас перелистала свои записи. Обнаружила строчку «в конце концов, ничего особенного от меня не требуется». Как же – не требуется!
Да, Матвей обещал мне неделю назад, что мое участие ограничится присутствием и наблюдением. Но обещания – вещь хрупкая, особенно в сильных мужских руках. Первый этап подготовки – звонки, поиск адресов и рассылку приглашений – он действительно взял на себя. Но в воскресенье выяснилось, что Матвей абсолютно не представляет, чем наполнять стол на такое количество человек, как разложить бутерброды на блюдах, чтобы это не напоминало столовую, из чего составить оптимальную подборку музыки, ну и прочие правила организации масштабных вечеринок.
Все это осталось на мою душу.
В течение всей недели Матвей каждый вечер звонил мне с очередной порцией вопросов.
– Слушай, – возбужденно кричал он в телефонную трубку, – а как ты считаешь, какой сыр лучше купить? Сколько сортов?! Ты что, Сашка, офонарела?! А кофе какой лучше?
Или в другой раз:
– Сашка, алло! Подскажи, где лучше стол накрыть – в столовой или в большой комнате? Да, у меня есть столовая. Почти настоящая. Как-как?! Степку снес между кухней и маленькой комнатой, сделал арку. Теперь называю это столовой.
В конце концов я не выдержала и потребовала привести меня на место действия пораньше, до прихода гостей. Дабы остался резерв времени эстетично нарезать сыр и предотвратить неправильную сервировку стола.
У меня был не слишком большой опыт по части устройства вечеринок, но мы с Лизой время от времени собирали на посиделки круг близких знакомых и подходили к делу со всей тщательностью. Во всяком случае, научились готовить десяток видов бутербродов и составлять музыкальную дорожку, которая не раздражает большинство присутствующих.
В воскресенье с одиннадцати утра я была уже у Матвея. Оцепив обстановку, предложила организовать застолье в так называемой столовой, а танцы и прочие возможные развлечения – в большой комнате. Затем занялась приготовлением бутербродов и начинки для фуршетных корзиночек, которые Матвей закупил оптом в супермаркете.
До этого дня я гостевала у Матвея пару раз, еще во времена студенчества. Трехкомнатная и довольно просторная квартира в «сталинке» осталась ему в наследство от бабушки, и он жил здесь со второго курса. С тех пор квартира изменилась довольно заметно. Возможно, сказалось присутствие Лизы, возможно – рост финансовых возможностей владельца.
Перепланировка, новые шелковые обои под орех, бумажный торшер в японском стиле, огромный телевизор. Глядя на широченный экран этого мини-кинотеатра, я почему-то сразу представила большеглазое лицо Лизы на фоне новостной студии. Перехватив мой взгляд, Матвей сказал:
– Я купил его, когда мы с Лизой начали встречаться. Она на нем шикарно смотрелась.
Пришли почти все. Двадцать человек из двадцати двух, не считая шестерых – тех, кому Матвей при всем желании не смог бы отправить приглашения.
Именинник звал народ к четырем, но первый звонок в дверь раздался уже в пятнадцать тридцать. Матвей в фартуке, вытирая об него на ходу масляные руки, побежал к дверям.
– Ничего, что я пораньше? Могу помочь, – в прихожей раздался хрипловатый голос Ивана Мухина.
Я его сразу узнала. И голос, и самого Ивана. Последний раз мы виделись очень давно, на втором курсе, когда Вороня Сабо собирала нас на посиделки в своей квартире, опустевшей после отъезда родителей за границу. С того времени Иван не слишком изменился и даже очки носил точно такие же – с узкими прямоугольными стеклами в тонкой, почти невидимой оправе. Правда, в прошлый раз он был лучше выбрит.
Глянув на меня сначала сквозь очки, а потом поверх них, Иван изобразил недоумение:
– Саша, я знал, что ты уволилась с телевидения, но понятия не имел, что ты нанялась в домработницы к этому нахалу. Не могу одобрить. Скажу по секрету – он страшно скупой!
– Ну ты выбирай слова, а то девушка оставит нас без бутербродов. – Матвей излучал довольство.
А мне стало неожиданно легко и уютно, словно своим появлением Иван развеял все мои сомнения насчет этой вечеринки. «Какая разница, для чего Матвей это устроил, – подумала я, – иногда просто чертовски приятно видеть старых знакомых». Правда, некий саркастический голос внутри меня тут же добавил: «Да, успевай, пока они живы!»
Я отложила нож, шагнула навстречу Ивану и звонко чмокнула его в щеку. Иван удивленно хмыкнул и тут же предложил свои услуги по нарезке хлеба.
– Гм, меня ты так не приветствовала, – с нарочитой досадой сказал Матвей.
– Всегда испытывала к Ване большее сердечное влечение, чем к тебе, – беззаботно отозвалась я и вернулась к своим бутербродам.
Матвей странно посмотрел на меня и попросил разрешения удалиться, чтобы сменить домашние джинсы на костюм. Я кивнула, не обращая внимания на его озадаченный взгляд.
Мы с Иваном накрывали на стол и болтали о разнообразных милых пустяках. Я так давно ни с кем не говорила просто так, без цели, что для меня оказалось редким удовольствием. Поболтать без цели, ради самого вкуса разговора – то же самое, что накушаться жирных домашних пирожков с картошкой. Слишком часто – вредно для здоровья, но один раз за несколько недель – ужасно приятно.
Иван, несмотря на высшее экономическое, работал системным администратором. Впрочем, он всегда сходил с ума по железкам, и мне вообще было непонятно, что его занесло в дебри менеджмента. Промаявшись на десятке нелюбимых работ, Мухин наконец нашел пристанище в одной небольшой, но стабильной конторе. Понижение по шкале трудовой книжки принесло ему неплохое повышение зарплаты. Недавно он расстался с очередной любимой студенткой (все его женщины, как на подбор, были студентками) и теперь старательно скрывал свои переживания по этому поводу, отчего они становились еще более очевидными. Он много шутил над собой, но я уже научилась различать сквозь юмор привкус горечи и поняла, что ему, несмотря на все ухмылки и шуточки, ой, как худо. Я улыбалась в ответ, не находя лучшего варианта поведения. Если человек не желает, чтобы окружающие догадывались о его боли, наверное, лучшее, что можно сделать, – притвориться, что ты ее действительно не замечаешь. Или нет? Об этом я размышляла за скручиванием рулетиков, начиненных красной икрой.
Сейчас, в темноте, под утренний шум соседских водосливов, мои мысли обретают прежнее спокойствие, и я понимаю, как это смешно – пытаться противопоставить себя судьбе. Но в какой-то момент я действительно поверила в Матвеевские идеи. Во всяком случае, пока смотрела, как под действием моей рефлекторной улыбчивости у Ивана явно поднимается настроение. Он повязал красный клетчатый фартук, обнаруженный в одном из кухонных шкафов, и лавировал по столовой с видом заправского официанта.
– Мисс, за тем пустым столом желают еще слоек с мясом!
Следующей к нашей компании присоединилась Лариска Мещерякова. Мы с Иваном из кухни слышали, как она целует Матвея в обе щеки и что-то объясняет ему насчет подарка. Лорик нигде не может обойтись без подробного инструктажа. Затем она осторожно, словно боясь помешать, заглянула на кухню. На ней был стильный джинсовый костюмчик, который, если я еще что-то понимаю в одежде, стоил примерно половину моей зарплаты. А приехала Лариска, как мы поняли из донесшихся реплик, на своей новенькой «ауди» цвета металлик. «Ну хоть кто-то из нашего полка не навевает упаднические мысли», – подумала я.
– Ой, сколько у вас здесь всего вкусного, – прощебетала Лорик. – Можно, я украду что-нибудь? А то я такая голодная! Прямо с работы приехала.
– Сегодня же воскресенье, – Иван удивленно глянул на нее, – ты что, и по выходным работаешь?
– Иногда приходится. – Лариска равнодушно пожала плечами. Очевидно, работа по выходным давно перестала быть для нее чем-то из ряда вон выходящим.
Лорик стянула со стола корзиночку с крабовым салатом и, устроившись на стуле между барной стойкой и холодильником, принялась ее уминать. Глаза у Лорки были огромные и светлые, как два озера, покрытых первым ледком.
– Ты, кажется, снова похудела, – заметила я.
– Ага, на два килограмма, – с набитым ртом отозвалась Лорик, – все штаны сваливаются.
В это время в дверь снова позвонили.
На часах было начало пятого, и гости повалили один за другим.
Пришли все ожидавшиеся двадцать человек.
В квартире сразу стало тесно, шумно и жарко. Чтобы не задохнуться, пришлось открыть все форточки и балконную дверь. Комнаты оглашались хохотом, женским восторженным визгом, громогласными поздравлениями и преждевременными тостами. От обилия знакомых лиц и количества людей, которых пришлось перецеловать, мне стало худо. Появилось ярко выраженное желание залезть под стол. Матвей, вовремя угадав это намерение, вытащил меня на середину столовой и усадил в кресло так, чтобы я могла обозревать весь наш зверинец. Каждые пять минут именинник оглядывался в мою сторону и буравил меня вопросительным взглядом. Я пожимала плечами. В этой сумятице я видела лица, губы, джинсы, ногти, сигареты, обручальные кольца, декольте, золотую цепочку с медальоном в виде морской раковины, галстук с коровами и даже рыжий шиньон. Но ничего, угрожающего жизни. Кроме, разве что слишком высоких шпилек Танюши Бобрянской.
Большинство из наших одноклассников изменились довольно заметно. Впрочем, неудивительно: почти половину из них я не видела добрый десяток лет. Смотреть на этот калейдоскоп лиц оказалось весьма увлекательным занятием. Я быстро забыла о цели своего присутствия и стала просто наблюдать. Вероня Сабо очень сильно поправилась и покрасила волосы в рыжий цвет, что сделало ее похожей на советскую буфетчицу. Но хохотала она так же заразительно, как и раньше. А натуральная наша рыжуха, Мариша Ласкина, стала неописуемой красавицей и носила колье с натуральными бриллиантами. Я вспомнила тощенькую, лупоглазую девочку с торчащими во все стороны рыжими кудряшками и решила, что сказки про гадкого утенка иногда случаются и в жизни. Обладатель «коровьего» галстука – Витя Сапов – из низкорослого, неуверенного в себе подростка, каким оставался вплоть до третьего курса пединститута, превратился в солидного дядечку с намечающимся животиком и докторским апломбом. Сумасшедший галстук ему на день рождения преподнесли студенты, и он, возрадовавшись, придумал имя для каждой изображенной на нем коровы. Я и не подозревала в Вите такой кладезь юмора.
Застолье началось незаметно. Никто еще не присаживался, а ковер был уже обильно орошен шампанским, и половина тарелок с закусками опустела. Наконец Матвей решил, что пора человеческий хаос как-то упорядочить и пригласил всех за стол. Мы с Иваном, по долгу первых гостей, отправились на кухню, чтобы извлечь из духовки горячее – фаршированную рыбу, котлеты по-киевски и картофель под сырным соусом. Матвей их также закупил в супермаркете, и они у нас томились, дожидаясь своего часа. Иван вытащил раскаленные противни на разделочный стол, а я разгрузила еду на три огромных блюда. Позади нас, в светлой комнате с ореховыми стенами, за огромным столом, вокруг которого мы из табуреток и досок соорудили скамейки, сидели почти два десятка человек – веселых, возбужденных встречей, вином и предвкушением вкусной еды. Негромко, так, чтобы не мешать разговорам, играл саксофон – мой любимый Кенни Джи. Витя Сапов звучно принюхивался, строя догадки насчет горячего, а Вероня заливалась хохотом. Впрочем, смеялись почти все, и в общем смехе я с трудом различала негромкий голос Сережи Стопчева, говорящего тост. Он предлагал выпить за будущее.
Иван понес к столу котлеты и картофель, а мне осталось блюдо с рыбой и металлические лопатки для раздачи. Я положила лопатки рядом с золотистыми пластиками филе, взяла блюдо в руки и сделала шаг в сторону столовой. И встала.
– Саша, давай его сюда! – позвал Иван из-за другого края стола.
– Саша, ты что, уснула на ходу?! – Кажется, это был голос Лариски.
– Са-ша!
Мои руки опустились, и блюдо вместе с рыбой и лопатками полетело на пол. Мариша, сидящая рядом, громко ахнула.
Случалось ли вам когда-нибудь видеть смерть человека? Разумеется, исключая кино, где предсмертная агония сопровождается не хрипами и свистом в груди, а проникновенной, слезоточивой речью, обращенной к друзьям и близким. Умирал ли живой человек на ваших руках? Становились ли вы свидетелями случайной смерти?
Если вы это пережили, то знаете, что смерть всегда в первый момент ошеломляет. Даже когда умирает очень близкий человек, то первое, что вы чувствуете, – удивление. Боль придет чуть позже, когда вы уже осознаете этот факт и смиритесь с ним. А сначала ваш разум будет бороться. С маниакальным упорством он будет искать выходы и варианты, подчиняя себе тело, которое беспокойно замечется в поисках кислородной подушки, шприца с оживляющим уколом, нашатырного спирта, живой воды…
Мне пора бы уже привыкнуть к смерти. От того, что я видела, мой разум должен был затупиться, как затупляется восприимчивость медиков, завтракающих в морге рядом с трупами. Хотя, возможно, я просто чересчур расслабилась на этой злополучной вечеринке, погрузилась в атмосферу дружеского трепа и такой простой человеческой радости – радости встречи с добрым прошлым.
Блюдо с рыбой выпало у меня из рук, а вслед за ним на ковре оказалось и мое тело. Сознание осталось при мне: просто внезапно я перестала ощущать ноги, а потом рядом с моим лицом оказался ковер и ножка стула, на котором сидела Мариша.
Меня тут же подняли, заботливо усадили в кресло. Две руки одновременно предложили мне выпить: в одной был бокал с шампанским, в другой – стакан минералки. А мне казалось, что я проваливаюсь в глубь своего собственного тела. Милые озабоченные лица моих одноклассников внезапно стали маленькими, как на коллективной фотографии, а их голоса доносились издалека, и смысл слов доходил до меня медленно.
– Саша, Сашенька, тебе лучше?
– Не суйте ей эту чертову минералку! Дайте лучше вина!
– Отстань ты со своим вином! Может, она беременная?
– Сашенька, если не можешь говорить, хотя бы кивни!
– Хорошее красное вино еще никому не повредило!
– Саша, ты беременна?
– Как ты?
Последняя реплика принадлежала Матвею. Он склонился к моему лицу, ожидая ответа на другой вопрос. Я кивнула. Затем сказала громко, обращаясь ко всем:
– Со мной все в порядке. Просто следствие легкого переутомления…
– Ничего себе «легкого»! – возмутился Иван. – А этот нехороший человек тебя еще на своей кухне припахал!
– Да ты что? Саша, это правда?! – с искренним возмущением спросила эмансипированная Вероня.
– Я сама вызвалась, – мне удалось изобразить улыбку, – да и бутерброды не великая работа.
Через несколько минут спокойствие восстановилось. Меня усадили за стол, рыбу собрали и после небольшого шумного совещания решили употребить. Под горячее откупорили красное вино и апельсиновый сок. Вечеринка продолжилась.
Но не для меня.
Потому что как раз напротив моего места за столом, между Иваном Мухиным и широколицей, густо напудренной Наташей Коваленко сидела наша радиодива Анечка Суровцева. Миниатюрная, с задорным блеском в глазах и широкой детской улыбкой, в нашей компании она выглядела как чья-то младшая сестренка, случайно затесавшаяся на застолье. А над ее головой, словно густой сигаретный дым, клубилось серое облако.
Не знаю, как оно не бросилось мне в глаза раньше. Может, из-за того, что Анечка маленького роста, и я просто не разглядела ее среди рослых одноклассников.
По поведению Анечки трудно было сказать, что ее точит какое-то горе или болезнь. Проучившись несколько лет вместе, уже знаешь характерные приметы неискренности. Анечка в этот вечер радовалась абсолютно искренне. Ее миндалевидные глаза сияли, и она никак не могла усидеть на месте: постоянно вскакивала со своего места и с бокалом в руке неслась на другой край стола, затем возвращалась, наполняла бокал и снова меняла дислокацию. Ей хотелось говорить разом со всеми. Выглядела она превосходно: ни капли не поправилась, и энергия по-прежнему била из нее ключом. На ней были черные брючки клеш и лиловый топ на узких бретелях.
– А груди у нее так и не появилось, – пьяно хихикнула мне на ухо Мариша.
– Ее это не портит, – отозвалась я.
Меня поражала выдержка Матвея. Зная то, что знаю я, ему все-таки хватило сил до конца играть роль радушного хозяина. И, наблюдая за ним в течение вечера, я могла поспорить, что он получает от этого удовольствие.
Когда тарелки почти опустели, Матвей поставил диск с коллекцией старых рок-н-роллов, схватил в охапку Анечку и потащил танцевать. Часть народа присоединилась к ним. Некоторые остались у стола, где еще стояло недопитое красное и уже початая бутылка «Смирновки».
Мне стало душно и тоскливо, и до слез захотелось исчезнуть. Однако я знала, что Матвей не простит моего исчезновения. Поэтому я ограничилась тем, что выбралась из-за стола, прошла через комнату, уклоняясь от танцующих в полумраке фигур, и выскочила на балкон. Мои надежды на временное одиночество тут же растаяли: маленькую территорию между велосипедом и старым кухонным шкафом уже оккупировал Иван. Он стоял, облокотившись на перила, и курил. Увидев меня, молча протянул пачку. Я покачала головой:
– Спасибо, Вань, но я просто подышать.
– Так я тоже… подышать, в каком-то смысле, – сказал он, засовывая пачку в карман брюк.
– Это некрасиво, – сказала я, подойдя и облокотившись на перила рядом с ним.
– Не понял? – Иван глянул на меня поверх очков. Его глаза были тусклые и какие-то сонные, как и голос.
