Текст книги "Поколение влюбленных (СИ)"
Автор книги: Анна Шехова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
8
Первый человек, над которым я увидела смерть, был нашим соседом по дому.
Прошло три дня, как я вышла на работу, и моя голова была в полном порядке. По крайней мере так мне казалось. На правом бедре у меня налился огромный синяк, и мой организм каждый раз сводило легкой судорогой при переходе дороги. Но в целом я пришла в норму и рассказывала коллегам о происшествии, слегка иронизируя над собственным отчаянием.
С соседом мы столкнулись утром, когда я бежала через двор к троллейбусной остановке, а он выносил мусорное ведро, Мои родители живут в квартале пятиэтажных хрущевок, которые уже несколько лет как собираются снести. Мусоропровода там, естественно, нет, и народ из всех окрестных домов тащит отходы своей жизнедеятельности к железным контейнерам, стоящим на специально огороженной площадке.
Как зовут этого человека, я не имела понятия, но знала, что он живет в соседнем подъезде, и поэтому поздоровалась. Сосед молча кивнул и продолжил свой неспешный моцион до мусорных контейнеров, а я остановилась, остолбенев от растерянности. Мне вдруг показалось, что воздух над его головой сгущается и становится грязно-серым. В первый момент я решила, что откуда-то сверху сыплется пепел. Но дымка не оседала, а продолжала висеть над головой соседа, образуя мутный ореол неприятного цвета.
Я почувствовала, как все волоски на руках встали дыбом. Меня охватило гнетущее чувство, смешанное с брезгливостью, словно я наступила в густую грязь. Видимо, почувствовав мой взгляд, сосед оглянулся. Его волосы были черно-белыми от проступающей седины, но он не выглядел старше сорока пяти – сорока семи лет. До сих пор помню, что на нем были синяя футболка в мелкую полоску и спортивные штаны. По всей видимости, домашняя одежда.
Я отвернулась и пошла к остановке, но сосед со странной аурой не выходил у меня из головы. Однако на работе подвернулась интересная тема, я в поисках информации погрузилась по уши в Интернет и напрочь забыла про утреннее видение. На следующий день оно беспокоило меня еще меньше: теперь я вспоминала о нем как о странном оптическом фокусе вроде радуги, родившейся в струе поливального шланга. В городской атмосфере, пропитанной химикатами, и не такое может явиться. Так я думала, пока мне снова не встретился человек с серым ореолом.
Мы столкнулись на входе в троллейбус: я хотела войти, а он – сходил. Когда его голова оказалась на солнце, я увидела грязные разводы в воздухе, словно поднявшаяся городская пыль смешалась с копотью и повисла облаком. Эта аура была плотнее, гуще, чем у соседа. Она наполовину скрывала лицо человека, не давая толком разглядеть его черты. Я замерла, забыв про троллейбус, который благополучно уехал без меня. Должно быть, выглядела по-идиотски, уставившись во все глаза на незнакомца. Мой беспардонный взгляд, похоже, смутил его, и он торопливо удалился.
А еще через пару дней, возвращаясь домой, я увидела у соседнего подъезда катафалк и толпу людей со скорбными лицами. Хоронили соседа с черно-белыми волосами.
9
Сегодня Илья Горбовский пришел на работу с огромным букетом белых, круглых, как маленькие ежики, хризантем.
Для меня.
Весь отдел уже был в сборе, а я сидела за своим компьютером и ждала, пока натужно пыхтящая машина наконец запросит мой пароль. И тут появился Илья. В зеленом пиджаке поверх коричневой рубашки, как и вчера. Гардероб Горбовского не отличается разнообразием: зоркие глаза наших девочек успели насчитать две рубашки, зеленый пиджак, один джемпер и один выходной костюм, подмеченный на корпоративном вечере. Полагаю, что дело здесь не столько в малых потребностях – немногочисленный гардероб был подобран явно со знанием дела, – сколько в ограниченных возможностях. Поговаривали, что Илья на свою зарплату умудряется не только жить сам и платить за аренду квартиры, но и содержать мать где-то то ли во Владимире, то ли в Ярославле. Поэтому огромный букет в руках младшего редактора вызвал почти фурор.
Илья в одной руке нес свою кожаную папку, а в другой – бережно, словно факел, готовый погаснуть, хризантемы. Не обращая внимания на взгляды, он прошествовал до моего стола и протянул букет в сторону моей озадаченной физиономии.
– Саша, это тебе. Насколько я слышал, ты хризантемы любишь больше, чем розы.
– Илья, зачем? – От растерянности я залепетала, как девочка на первом свидании.
– Просто так. – Он радостно рассмеялся. – Смотрела такой мультик, где все друг другу дарили букет? Просто так!
– Просто так – самый лучший повод, – вклинилась Танечка из-за соседнего стола.
– Угу, – пробормотала я, – только все равно не стоило. Хотя ты угадал, хризантемы – мои любимые цветы…
При этих словах он засиял, как начищенный пятак. А мне стало до невозможности тошно, потому что серое облако над его кудрявой головой стало явно плотнее, чем вчера. Оно словно напиталось влагой и опустилось ниже, скрыв завитки волос на макушке. Я до смерти боялась, что Илья сейчас попробует завязать якобы непринужденный дружеский разговор и тогда меня стошнит прямо на его цветы или на бежевый линолеум офиса. Я не утрирую: такое как-то раз стряслось со мной, и я долго потом сидела в женском туалете нашей телекомпании, пряталась от стыда и страха.
Но Илья, к счастью, повел себя по-джентльменски: одарил меня широчайшей улыбкой и направился к своему рабочему месту. Вовремя. В дверь впорхнула Иляна Сергеевна. В черном изящном жакете и черных брюках в обтяжку. Окинула редакцию хозяйским взглядом, увидела цветы у меня в руках и поинтересовалась:
– У тебя сегодня день рождения?
– Нет, – сказала я и замолчала.
– Хорошо, – непонятно отреагировала Иляна. – Кстати, хотела тебе кое-что сказать. Мы с Иваном Александровичем посовещались и решили, что рубрика, которую ты предложила, не вписывается в концепцию нашего сайта. Так что извини, придется тебе пока сдержать свои творческие порывы.
Иван Александрович, или просто Ив Саныч, – заместитель генерального директора нашего издательского дома.
– А еще неделю назад вам эта идея очень нравилась, – заметила я, разглядывая ее губы, окрашенные умеренно-красной помадой. Хороший цвет.
– Я и не говорю, что это плохая идея, – Иляна ничуть не смутилась, – она была бы хороша на любом информационном сайте. Но не на нашем. И вообще, Саша, у нас, кажется, не принято обсуждать решения руководства. Я – редактор отдела, и, пожалуйста, не забывай об этом.
Мне пришло в голову, что бедная девочка и не подозревает, как наивно звучит эта реплика. Танечка от беззвучного хохота почти легла на клавиатуру, и даже по добродушному лицу Ильи пробежала сардоническая усмешка.
– Название вашей должности очень трудно забыть, – лениво сказала я, – вы его слишком часто напоминаете.
Глаза Иляны стали бешеными, как у кошки, которую дразнят. Но мне было все равно.
– Если тебе что-то не нравится в моем стиле руководства, ты всегда можешь написать заявление, и я с удовольствием его подпишу. – Иляна изо всех сил старалась выглядеть и говорить холодно, но удавалось ей это с трудом. Сквозь пудру на щеках проступили розовые пятна.
– Да нет, меня пока все устраивает. – Я пожала плечами, демонстрируя полнейшую лояльность к происходящему.
– А ты все-таки подумай. – Выпалив эту фразу, она демонстративно повернулась и скрылась за пластиковой коридорной дверью.
– Вот стерва! – довольно громко сказала Танечка, после того как силуэт Иляны исчез из поля видимости.
– Да не стерва она, – откликнулась со своего места Елена Егоровна, самая старшая наша сотрудница, – разве вам не понятно, что она еще ребенок? Жутко боится потерять статус и поэтому всячески подчеркивает свою власть. Будьте снисходительны, девочки. У всех есть свои тараканы.
– Ну уж увольте, – возмутилась Катя, наш секретарь, – почему эта соплячка за мой счет должна утверждаться? А сейчас она, думаете, для профилактики решила свою власть показать? Да она просто отомстила Саше за вчерашнее.
– Иляна сама эту рубрику еще два дня назад хвалила, – подхватила Танечка, – я слышала, как она в столовой хвостом вертела перед шефом, говорила, что у нее масса новых идей! Вот, например, можно сделать такую замечательную рубрику для сайта. И – Сашину идею ему толкнула.
Ее лицо отразило брезгливость.
– Не стала тебе рассказывать, чтобы не расстраивать.
– Вот прет барышня! – Темные Катины глаза стали неестественно круглыми от возмущения. – По головам идет!
– По нашим головам, между прочим, – сказала Танечка, поджав губки.
– Да ладно, – я повернулась к монитору, поскольку эта бесполезная контратака уже начала действовать на нервы, – будет рубрика или нет, честно говоря, меня не волнует.
Мой миролюбивый посыл остался незамеченным. Действия Иляны каждый воспринял на свой счет.
– Если люди ради своих амбиций идут против корпоративных интересов, ничем хорошим это не кончится, – с пафосом резюмировала Катя.
– Ничего подобного, – возразила Танечка, – девушка с таким бюстом, как у Иляны, способна компенсировать любой ущерб!
После дружного хохота они принялись обсуждать перспективы Иляны и сексуальные пристрастия шефа. Илья тревожно поглядывал в мою сторону, готовый сорваться с места по малейшему намеку. Но я нарочно сделала вид, что не замечаю его ищущего взгляда.
Потеря идеи, которую я так тщательно и долго пестовала, меня почти не затронула. Ну не будет у меня авторской рубрики и надбавки в сто долларов. Мой мир не изменился бы с их появлением. Я все равно обречена просыпаться каждое утро с предчувствием чьей-то смерти.
10
Может, мне отключить домашний телефон? Эта мысль, периодически навещающая мою ушибленную голову, перерастает в серьезное намерение.
Родителям я звоню с той частотой, которая позволяет маме не волноваться и спокойно дожидаться выходных, когда я появлюсь у них на пороге. А остальные… А кто, собственно говоря, эти «остальные»? Вокруг множество людей, которые теоретически могут мне позвонить, но среди них нет ни одного, чей звонок меня бы порадовал.
Время ожидания телефонных звонков в моей жизни минуло вместе с ГМ.
Последнее время, протягивая руку к трубке, назойливо пульсирующей красным глазком, чувствую себя так, словно беру в руки ядовитую змею. Прирученную, но все-таки сохранившую и свои зубы, и свой яд. Беру ее в руки и гадаю: укусит или нет?
Вчера пронесло.
Сегодня укусила.
Позвонила Анна Рублева, еще одна моя одноклассница.
У нас в классе было три Ани, но никто их никогда не путал. Первую все – и учителя, и одноклассники – звали Анхен. Она была наполовину немка, носила немецкую фамилию Фихтельберг и выглядела как типичная мечта фюрера. Белокурая, худощавая, с узко посаженными голубыми глазами, высоким лбом и безукоризненно арийским профилем. Слегка вьющиеся волосы она забирала наверх в стиле ретро, и отдельные пряди легкими завитками спускались вокруг лица. «Фрекен Анхен» – так мы ее поддразнивали, а она принимала это как должное. Кстати, несмотря на немецкое происхождение и воспитание, она оказалась до странности патриотичной девушкой. Когда все ее семейство, включая замужнюю сестру с русским мужем, эмигрировало в Германию, она осталась. Училась в медицинском и жила одна в большой квартире, где на стенах висели картины Анне Геддес с младенцами в яичных скорлупках. Наша немочка мечтала спасать человеческие жизни. Вот к кому Матвею стоило бы обратиться со своими благородными устремлениями. Впрочем, я не видела Анхен уже лет пять, и, возможно, за это время она успела понять, что медицина – это скорее способ продлевать наши муки, а не избавлять от них.
Вторую Аню звали Анечкой. Она относилась к той категории миниатюрных женщин, к которым невозможно обращаться по имени без уменьшительного суффикса. В шеренге на уроках физкультуры Анечка всегда стояла последней в ряду. При этом она была настолько миловидной, что иногда казалась мне ожившей фарфоровой куклой. Миндалевидные глаза, темно-карие, завораживающие. Матово-белая кожа, черные блестящие волосы. У Анечки были настолько темные брови и ресницы, что она никогда не прибегала, как мы, к туши и карандашам. Да и остальной косметикой почти не пользовалась, разве что подкрашивала губы светлой помадой.
Несмотря на маленький рост, голос у Анечки был звучный и бархатный. В десятом классе она как-то позвонила на утреннее радио-шоу, чтобы принять участие в розыгрыше призов. На следующий день ей перезвонили и пригласили попробоваться на диджея. К окончанию школы она уже успела сделать неплохую карьеру и перекочевать с утреннего шоу на ночное под псевдонимом Анита Рокс. Она и сейчас работала диджеем, только волну сменила на более престижную. Параллельно выучилась на рекламного менеджера в каком-то государственном институте. Насколько я слышала, у нее все шло отлично.
Позвонила мне, конечно, не Анечка и не Анхен, а наша третья одноклассница, носящая столь популярное имя. Никому не приходило в голову называть Рублеву Анну уменьшительно: все варианты типа Аннушки и Анюты просто не ложились на нее, как платье, которое мало.
Она была нашей ровесницей, но на общих фотографиях десятого и одиннадцатого классов незнакомые люди принимали ее за учительницу. Анна – первый человек на моей памяти, кто, будучи еще школьником, по своему выбору пришел в православное христианство. Семья у нее была самая что ни на есть атеистическая, и воспитание соответствующее. В младших классах Анна увлекалась историей религии и мифологией, знала наперечет всех богов Древнего Египта, Греции, Рима, Шумера, Скандинавии. Неизвестно, какие процессы проходили все это время в ее сознании – ни с кем из нас она не делилась, – но когда ей было тринадцать, в одно субботнее утро она отправилась в маленькую царицынскую церковь и приняла крещение.
Не могу сказать, что Анна была ревностной прихожанкой, но уже в девятом классе мы, к своему великому изумлению, обнаружили, что она соблюдает все посты.
Внешность у Анны была своеобразная. Смуглое лицо с тонкими, резкими чертами становилось то необыкновенно красивым, то почти отталкивающим, в зависимости от ее настроения. Свои темно-русые волосы она с третьего и до последнего класса носила собранные либо в косу, либо в длинный хвост, спускающийся вдоль всей спины. Многие у нас считали Анну надменной за излишнюю молчаливость. Я тоже так думала, пока судьба уже после школы случайно не свела нас в одном туристическом клубе. В лесу, за городом Анна преображалась: улыбалась, подшучивала над нами, с сияющими глазами бегала, как антилопа, по полянам. Ловко разводила костер, варила туристские кушанья. В то время она по-прежнему соблюдала посты, и, уважая личные прихоти каждого, наши ребята всегда откладывали ей в миску кашу без тушенки.
Училась она на психологическом факультете, работала школьным психологом, потом менеджером в кадровом агентстве. После того как я забросила туризм, мы с ней больше не виделись, хотя периодически созванивались и к праздникам посылали друг другу открытки по электронной почте.
Впрочем, два года назад даже это подобие общения между нами прекратилось. Поэтому, снимая телефонную трубку, я никак не ожидала услышать ее голос.
– Слава Богу, хотя бы телефон у тебя остался прежний, – сказала она вместо приветствия.
– Анна? – Я сразу узнала ее низкий, грудной голос, но от удивления все равно переспросила.
– Я думаю, ты меня узнала, – отозвалась она. – Саша, нам надо поговорить. Это очень важно.
«Еще одна», – подумала я.
– Почему-то у многих в последнее время неожиданно появляются важные поводы для разговора, – сказала я вслух.
– А у кого еще? – Ее голос выдавал тревожность.
– У Матвея, например, – неохотно ответила я.
– Да, можно было бы догадаться. – Анна с той стороны трубки вздохнула. – В любом случае нам с тобой нужно встретиться и поговорить.
– О чем? – закономерно поинтересовалась я.
– Тебе не кажется, что с нами происходит что-то странное и очень нехорошее? – спросила в ответ Анна. – Ты знаешь, что Лизина смерть – уже шестая в нашем классе?
– Матвей меня просветил.
– Это не может быть просто случайностью, – сурово сказала Анна, – случайностей, а тем более таких случайностей не бывает. Я много думала над этим…
– А что тут думать?! – Я начала злиться. – Анна, честное слово, ты – мистик! Шесть смертей за десять лет – не так уж много по нынешним временам…
– Саша, не говори ерунды, – ее голос звучал спокойно и настойчиво, – ты сама понимаешь, что это не цепочка случайностей. И сама боишься этого. Признайся, боишься?
– Даже если боюсь, какая разница? – огрызнулась я. – Для чего нам обсуждать это? У тебя есть какие-то идеи?
– Да, – неожиданно сказала она, – мне кажется, я разобралась, в чем причина. Может, еще не совсем поздно… Во всяком случае, мы можем избавить своих детей от этого.
– Каких детей? От чего «этого»?! – взревела я.
– Мне нужно поговорить с тобой, – она никак не отреагировала на мою истерику, – пожалуйста, Саша!
– Хорошо, – сдалась я. – Когда и где?
Она немного помолчала. Потом спросила:
– Ты знаешь, где N-ский монастырь?
– Да, я там была еще в студенчестве, когда мы с Лизой ездили по «Золотому кольцу».
– Ты сможешь приехать туда в эту субботу?
– Ну, теоретически могу, – озадаченно сказала я, – но почему мы не может встретиться где-нибудь поближе?
– Мне будет сложно объяснить матушке причины моего отъезда, – сказала Анна, – я сейчас нахожусь на послушании, а для послушниц правила более строгие, чем у монахинь.
– На послушании? Ты собираешься уйти в монастырь? – Я не верила своим ушам.
– А что тебя так удивляет? – спокойно спросила Анна. – Ты сама давно живешь в монастыре, только невидимом для большинства. Я-то хотя бы отдаю себе отчет, для чего я это делаю, а ты просто прячешься.
Кладя трубку, я уже жалела о своем обещании приехать. Только проповедей в православном духе мне не хватало.
Я не люблю людей. Для тех, кто меня читает, это не секрет.
Я не собираюсь изображать из себя хорошего человека (интересно, что это за животное?) и стыдливо скрывать свой скептицизм по отношению к двуногим. Иногда у меня бывают приступы слабости, когда я делаю вечернюю глупость – смотрю новости. Там время от времени мелькают странные личности, чье поведение диктуется не только простыми инстинктами. Например, та женщина (кажется, ее звали Татьяна?), которая сорвала антисемитский плакат и поплатилась за это своими глазами. Но эти исключения только подтверждают общее правило – люди в большинстве своем глупы, корыстны и жестоки. На фоне общего малодушия любое проявление человечности выглядит героизмом.
За что мне любить людей? К ним можно испытывать в лучшем случае жалость. Они мелкие, смешные существа, погрязшие по уши в своих мелочных проблемах. Герберт Уэллс замечательно написал об этом в «Пище богов». Мы – лилипуты, карлики, пигмеи, занятые ничтожнейшими делами и ненавидящие все великое и настоящее.
Не понимаю этого слезливого христианского тезиса – любить людей. Мне гораздо ближе буддизм, который ко всем относится с умиротворяющим равнодушием. Каждый сам выбирает свою меру страданий и счастья, и это не стоит ни восхищения, ни сочувствия. Любить людей – настолько же нелепый призыв, как требование любить детей. Юные представители рода человеческого бывают совершенно отвратительными, невыносимыми созданиями, жестокими и хитрыми. Причем их хитрость и жестокость гораздо опаснее взрослой, потому что дети – более искусные актеры, они ловко прячут свою корысть под маской наивности. Даже эти маленькие уличные волчата, готовые загрызть любого, кто ступит на их территорию. Когда они выпрашивают у тебя «рублик на хлеб», глазки у них очень жалостливые, и раньше я покупалась на этот слезливый взгляд Козетты. Пока не увидела, что на выпрошенные «рублики» они покупают совсем не хлеб и даже не пирожные и лимонад, а клей «Момент» и сигареты.
Так что людей я не люблю – ни больших, ни маленьких. Однако некоторые экземпляры рода хомо сапиенс до сих пор вызывают у меня странную смесь нежности и уважения. Не смогла вытравить из себя это чувство.
Например, мой братец. Он, пожалуй, единственный человек, в чьих глазах я боюсь себя уронить. Немалый стимул, чтобы поддерживать свое существование.
Или Матвей. Порой он безумно раздражает меня своей самонадеянностью. Всегда и везде он якобы знает, как нужно поступать, как будет правильнее, быстрее, эффективнее. Но есть у Матвея то качество, за которое я многое могу простить. Он всегда говорит мне правду. Причем в глаза, что осилит не каждый.
Другой человек – Илья Горбовский. До недавнего времени я обращала на него внимания не больше, а если честно, то и меньше, чем на Татьяну, Катю или Елену Егоровну. Последние дни меня угнетает его обожающий и преданный взгляд. Взгляд из-под серого ореола. Но у Ильи есть неоспоримое достоинство – он умеет краснеть. Большинство мужчин с возрастом теряют это замечательное свойство, и оно в моих глазах является явным признаком неординарности человека.
Но сейчас я думала не об Илье.
Собственно, этот разговор я начала, чтобы рассказать о Насте Филипповой, нашей новой сотруднице, точнее, стажерке. Издательство расширяет рамки своей деятельности и увеличивает штат. Так нам сказала Иляна Сергеевна, представляя Анастасию.
Девушка стояла рядом с нашей Юной Начальницей, обхватив себя руками, слегка розовая от смущения.
Я редко обращаю внимание на глаза людей, но Настин взгляд меня поразил. Светло-серые, почти прозрачные глаза смотрели так, словно она искренне верила, что в этом душном, переполненном людьми и компьютерами офисе ее ждет лучшая работа и лучший коллектив на свете.
Когда я увидела этот взгляд, первая моя мысль была: «Интересно, сколько лет этому рослому ребенку?»
Лет Насте оказалось не так уж мало – двадцать один. Она перешла на пятый курс исторического факультета и писала, к нашему удивлению, диплом по национальным конфликтам на территории современной России. Это мы выяснили позже, во время обеденного перерыва, когда вместе пили чай, а Настя, смущаясь, извлекла из своей сумки пакет с ягодными пирожками и выложила их на большую тарелку.
– Бабушка напекла и почти силой вручила мне с собой, – пояснила она.
– Замечательная бабушка! – заявила Татьяна, попробовав пирожок.
Пирожки действительно были отменные. Нежное тесто и сладкая, но не приторная начинка. От наших похвал Настя засмущалась еще больше, и ее незагорелые щеки снова порозовели. Впрочем, ей это шло.
Во время работы она преображалась: за монитором лицо стажерки становилось сосредоточенным, а взгляд отвердевал. Периодически я бросала взгляды в сторону Насти и, если быть откровенной, любовалась ею. Редко когда человек вызывает у меня искреннюю симпатию. Еще реже – когда симпатия возникает с первого взгляда.
Может, все дело в наивном взгляде. Это такая же редкость для взрослой девушки, как для мужчины умение краснеть. Отчасти меня расположила к Насте и некоторая старомодность ее внешности. Чистое, без косметики, лицо, распущенные светло-русые волосы, длинная темно-синяя юбка с широким поясом и простая льняная блузка, босоножки на плоской подошве. Если бы мне выпало счастье родиться мужчиной, я бы непременно попыталась ухаживать за этой барышней.
