Текст книги "Жена пилота"

Автор книги: Анита Шрив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Она медленно ехала через центр Эли по шоссе номер двадцать четыре. Поднимающееся солнце играло в витринах магазинов. Лавка скобяных товаров… Магазинчик Бикмана, где торговали дешевыми товарами по пять-десять центов за штуку. Пережив недавний экономический кризис, магазин зачах. Теперь на его запыленных полках валялась всякая бесполезная ерунда… Заброшенное здание, в котором когда-то был магазин, где торговали нитками и тканями, изготовлявшимися на местной текстильной фабрике. Потом фабрика закрылась, а вместе с ней и магазин… Закусочная «Боббин». Единственное в Эли место, где можно было перекусить сандвичем и выпить чего-нибудь горячего. Несмотря на столь ранний час, «Боббин» был открыт. Три машины стояли на парковке напротив двери закусочной.

Кэтрин взглянула на панель управления. На часах семь ноль пять. Через десять минут Дженит Рили, учительница чтения в младших классах, и Джимми Хирш, торговый представитель «МетЛайф», усядутся за столики «Боббина». Она будет уминать рогалик со сливочным сыром, а он – яичный сандвич. В маленьком городке можно проверять часы, зная привычки некоторых его обитателей.

Выросшая в доме бабушки, Кэтрин с детства привыкла подчиняться строгому режиму дня. По мнению Джулии, распорядок – единственная защита от хаоса жизни. Джек тоже любил порядок, что не удивительно, учитывая специфику его профессии. Пилот должен быть безотказным, как машина, иначе жди беды. К удивлению Кэтрин, педантичность мужа заканчивалась, как только он покидал территорию аэропорта. В личной жизни Джек предпочитал спонтанность и всегда был готов к неожиданностям. Он то и дело озадачивал жену, предлагая поехать в Портсмут и пообедать в ресторане или забрать Мэтти из школы и пойти покататься на лыжах.

Кэтрин проехала мимо здания средней школы, расположенного чуть в стороне от центральных кварталов Эли. Получив степень бакалавра, лет семь назад она устроилась здесь на работу. Старое кирпичное строение с высокими окнами было возведено давным-давно. Оно казалось ужасно древним даже в те годы, когда там училась бабушка Джулия. Тогда фабрики еще не закрылись, и в школе училось гораздо больше детей, чем сейчас.

Далее тянулись жмущиеся друг к другу побеленные домики с черными ставнями, огороженные белыми заборами. Большинство зданий были построены в постколониальном и викторианском стиле, хотя попадались дома, возведенные еще в конце семнадцатого века. Это было самое сердце Эли, придающее городку его неповторимость и особое очарование. Однако чем дальше от центра, тем реже становилась застройка. Вскоре появились заросшие хвойными деревьями участки земли, то тут, то там между одиноко стоящими домами простирались болота с вонючей солоноватой водой. Последние три мили вдоль шоссе оставались незастроенными.

Свернув на боковую дорогу, Кэтрин прибавила газу. С каждой сотней проеханных ярдов подъем становился все круче. Нигде в доме не горел свет. Должно быть, бабушка и Мэтти еще спали.

Затормозив, Кэтрин вышла из машины и остановилась, вслушиваясь в тишину раннего утра. Ее всегда очаровывало это безмятежное спокойствие, краткая передышка перед дневной сутолокой и шумом. Под ногами лежал снежный покров, не успевший растаять за три дня, прошедшие со снегопада. Только на камнях снег под воздействием прямых солнечных лучей превратился в лед.

Поскольку дом Джулии стоял на склоне холма, это несколько затрудняло жизнь его обитателям – было сложно каждый день ходить за продуктами. Зато отсюда открывался чудесный вид, особенно если смотреть на восток. Дом был построен в середине девятнадцатого века зажиточным фермерским семейством и первоначально служил чем-то вроде флигеля. С одной стороны к зданию вела узкая дорога, с другой его ограждала невысокая каменная стена. За каменным забором раскинулся аккуратный яблочный садик, дающий каждый год в конце лета богатый урожай покрытых пылью краснобоких плодов.

Захлопнув дверцу машины, Кэтрин зашла через незапертую дверь в дом. Бабушка не любила замков. Входные двери не запирались ни когда Кэтрин была еще маленькой, ни даже сейчас, когда большинство жителей Эли врезали в свои двери замки.

В кухне в нос Кэтрин ударил специфический букет запахов домашнего апельсинового бисквита и лука. Сняв парку, Кэтрин положила ее на стул в гостиной.

Несмотря на то что дом был трехэтажным, его общая площадь была небольшой. Попросту говоря, домик был тесноват. После смерти родителей Кэтрин, уступив настойчивым уговорам бабушки, переселилась в их бывшую спальню на третьем этаже. Подавив в душе смутные сомнения, она перенесла туда свои вещи и книги. На втором этаже размещались две крошечные спаленки, одну из которых занимала Джулия. Первый этаж был отведен под гостиную и кухню. В гостиной стояла мебель, приобретенная Джулией и ее мужем в год их свадьбы: потертый бархатный диванчик буроватого оттенка, два мягких кресла, у которых не мешало бы сменить обивку, небольшой столик, коврик на полу и рояль, занимающий больше места, чем следовало бы.

Держась одной рукой за перила, Кэтрин взобралась по крутой лестнице на третий этаж. Теперь это была комната Мэтти. Здесь девочка ночевала, когда гостила у прабабушки. Подойдя к окну, Кэтрин немного отодвинула одну из штор. Хлынувший в щель свет вырвал из полумрака свернувшуюся калачиком спящую дочь. Набитый ватой тигр валялся на полу, сброшенный во сне с кровати. Девочка накрыла голову одеялом, так что видны были лишь ее волнистые волосы.

Кэтрин на цыпочках подошла к стоящему у кровати стулу и уселась, не отрывая глаз от дочери. Будить ее она не стала. Пусть поспит, отдохнет, а она подождет, пока Мэтти не проснется.

Дочь приподняла голову с подушки и повернулась на другой бок.

Солнце уже встало, и его лучи пробивались через щелочку между задернутыми шторами, образуя на левой стороне двуспальной кровати гигантское пятно солнечного света. Эта кровать красного дерева принадлежала еще родителям Кэтрин. Иногда женщина задавалась вопросом: чаще ли ее родители занимались любовью, чем она с мужем? И если да, то не из-за того ли, что раньше кровати делали гораздо меньших размеров, чем сейчас?

Дочь замычала что-то нечленораздельное во сне и свернулась калачиком. Кэтрин встала, подобрала ватного тигра и положила его у изголовья Мэтти. Она ощутила теплое дыхание дочери на своей руке. Почувствовав, должно быть, присутствие матери, девочка пошевелилась. Кэтрин прилегла рядом с нею на кровать и крепко обняла ее. Мэтти застонала.

Я с тобой, рядом, – сказала Кэтрин.

Дочь не произнесла ни звука. Кэтрин ослабила объятия и погладила Мэтти по нечесаной кудрявой голове. Девочка унаследовала цвет волос матери, а курчавость – от отца. От него же Мэтти унаследовала глаза разного оттенка. До недавнего времени девочка безмерно гордилась этой особенностью своей внешности, но период полового созревания привнес в ее характер существенные изменения. Любое отклонение от общепринятой нормы было для нее не источником гордости, а чем-то постыдным. Она даже стала носить контактную линзу на одном глазу, чтобы скрыть эту особенность своей внешности.

Сжав простыню пальцами правой руки, дочь потянула ее на себя. Кэтрин слегка отодвинула в сторону одеяло, закрывающее ее лицо. В зубах девочка плотно сжимала белую материю наволочки.

Мэтти!.. Пожалуйста!.. Ты ведь задохнешься.

Челюсти девочки вцепились в материю еще крепче.

Мать легонько потянула за наволочку, но Мэтти не ослабила хватки. Кэтрин слышала, что ее дочь тяжело дышит через нос. На ресницах дрожали слезы, вот-вот готовые скатиться по щекам вниз. Мэтти посмотрела на мать со смешанным чувством радости и гнева. Лицо девочки исказил нервный тик.

Кэтрин снова потянула за наволочку. Мэтти разжала зубы, и материя выскочила из ее рта.

Мэтти мылась в душе.

Бабушка Джулия стояла у плиты. На ней был короткий купальный халат в красную клетку поверх ночной сорочки, настолько старый, что помнил еще времена, предшествующие президентству Джимми Картера. Бабушка Джулия придерживалась мнения, что покупать новые вещи из-за прихоти просто недопустимо. Впрочем, другое ее правило гласило: «Если ты не надевала вещь в течение года, отдай ее в благотворительный фонд».

Старушка выглядела усталой. Ее лицо покрывала мертвенная бледность. Впервые Кэтрин заметила противоестественное уплотнение на спине бабушки, похожее на небольшой горб. Из-за этого уплотнения ее голова и плечи казались немного опущенными вниз.

Роберт в гостинице? – не оборачиваясь, спросила Джулия.

Нет, – быстро ответила Кэтрин, не желая вспоминать о Роберте Харте, задумываться над тем, что он ей сказал, и еще больше не желая думать о том, чего он ей не сказал. – Вчера Роберт переночевал в гостинице, а сегодня останется с нами.

Кэтрин поставила кружку с кофе на деревянный стол, застеленный клеенчатой скатертью, края которой были приколоты чертежными кнопками к столешнице. За годы цвет скатерти изменился. Первоначальному красному постепенно пришел на смену синий, а затем зеленый.

Джулия поставила перед внучкой тарелку с яичницей-болтуньей и гренками.

Я не могу, – мученически простонала Кэтрин.

Ешь. Ты должна.

У меня в животе…

Если ты не будешь сильной, то не сможешь помочь Мэтти, – перебила ее бабушка Джулия. – Ты страдаешь, я это вижу. Но в первую очередь ты мать. Это твой долг – заботиться о ней, хочешь ты этого или нет.

Повисла гнетущая тишина.

Извини, – сказала наконец Кэтрин.

Джулия села на стул.

И ты извини меня за резкость. Я вся как на иголках.

Мне надо сказать тебе кое-что важное, – выпалила Кэтрин.

Джулия внимательно посмотрела на нее.

Ходят слухи… дикие… неправдоподобные…

О чем ты? – уставившись на внучку, спросила бабушка.

Ты ведь знаешь, что такое «черный ящик»?

Голова Джулии резко повернулась к двери.

На пороге кухни стояла Мэтти. Во всей ее осанке сквозила неуверенность в себе. Мокрые волосы свисали сосульками до талии, касаясь синей трикотажной рубашки на плечах и спине, так что ткань вся промокла. На девочке были узкие короткие джинсы, потертые на швах, и кроссовки «Адидас». Несмотря на свои пятнадцать лет, Мэтти так и не смогла избавиться от небольшой детской косолапости, от привычки стоять, развернув носки обуви вовнутрь. Эта ее привычка резко контрастировала суверенными позами, которые дочь любила принимать. Вот и сейчас, засунув кончики пальцев себе в карманы, Мэтти стояла, выпрямившись во весь рост. Плечи расправлены. Глаза покраснели от многочасового плача. Энергично мотнув головой, девочка тряхнула волосами так, что те взлетели вверх и в беспорядке упали на плечи. Она судорожно собрала их в узел, а затем, не зная, что с ними делать дальше, опять распустила.

Здрасьте! А что здесь такое? – уставившись в пол, подчеркнуто непринужденно сказала Мэтти.

Кэтрин отвернулась. Она не хотела, чтобы ее дочь видела слезы на ее глазах.

Мэтти! – совладав с собой, сказала Кэтрин. – Садись рядом со мной. У меня есть яичница и гренки. Ты ведь вчера почти ничего не ела.

Я не голодна.

Мэтти села за стол, выбрав – вольно или невольно – стул, стоящий дальше всего от матери. Она неуверенно сидела на краешке, чуть ссутулив плечи и сложив руки на коленях. Ступни ее ног были сведены вместе, а колени разошлись в стороны.

Пожалуйста, Мэтти, поешь, – попросила Кэтрин.

Мам, я не голодна.

Джулия бросила на внучку вопросительный взгляд. Кэтрин отрицательно замотала головой.

Хоть чуточку, – как можно настойчивее сказала она.

Ну, хорошо. Я съем гренку, – уступила Мэтти.

Джулия подала правнучке тарелку с тостом и налила ей чашку чая. Мэтти с видимой неохотой начала отламывать малюсенькие, размером с католическую просвиру, кусочки от поджаристой корки, отправлять их в рот и медленно пережевывать. Когда верхняя поджаренная часть была съедена, девочка решительно отодвинула от себя тарелку.

Я пойду в школу? – спросила она.

Когда закончатся каникулы, не раньше, – ответила мать.

Бледное, за исключением покрасневшей кожи под носом, лицо Мэтти скуксилось. Насупив брови, она сидела, сгорбившись, над остывшим гренком или, вернее, над тем, что от него осталось.

Давай пойдем проветримся, – предложила ей мама.

Мэтти пожала плечами, вернее одним плечом, – второе оставалось неподвижным.

У входа в кухню, за спиной дочери, сверкала рождественской мишурой искусственная елка, купленная давным-давно на церковной ярмарке и теперь каждый год извлекаемая с чердака в начале декабря. Джулия не злоупотребляла украшениями, но неукоснительно следовала правилу: «Если уж купил новую игрушку, то это навсегда».

Кэтрин не хотела думать о приближающемся Рождестве, но его тень вечно реяла где-то на задворках ее сознания, назойливая, как головная боль.

Женщина встала.

Надень куртку, – сказала она Мэтти.

Холод освежил ее мысли, заставил кровь быстрее течь по телу. Кэтрин ускорила шаг.

За домом дорога переходила в грунтовую тропинку, медленно взбирающуюся на гору Эли. Подъем был относительно нетрудным. Вдоль тропы вздымались темные сосны, росли заброшенные яблоневые сады и пышные кусты голубики. В конце восьмидесятых годов прошлого века один застройщик намеревался возвести на вершине горы несколько роскошных домов для состоятельных семей. Рабочие уже расчистили участок земли от леса и выкопали котлован, когда застройщик вынужден был объявить о своем банкротстве после продолжавшегося более шести месяцев экономического спада, заморозившего деловую жизнь Нью-Гэмпшира. Теперь на заброшенном строительном участке рос невысокий кустарник, пробивающийся на стыках между бетонными плитами фундамента. Отсюда открывался чудесный вид не только на Эли и Эли-Фолз, но и на всю долину.

Мэтти была без шапки. Девочка шагала, засунув руки в карманы своей блестящей черной, как кожа гадюки, куртки, которую, как всегда, забыла застегнуть на змейку. Кэтрин давно уже капитулировала перед стойким нежеланием дочери одеваться по сезону. Иногда, возвращаясь после работы из школы, она сталкивалась на тротуаре с молоденькими девчушками, которые стояли на сорокаградусном морозе в расстегнутых фланелевых кофточках поверх тоненьких футболок.

Мама, скоро Рождество, – сказала Мэтти.

Я знаю.

Что мы будем делать?

А что ты хочешь? – спросила мать.

Ничего. He праздновать Рождество… или праздновать… Я не знаю…

Давай подождем несколько дней, а потом уж решим, – предложила Кэтрин.

Дочь издала нечленораздельный звук и, резко остановившись, закрыла руками лицо. Ее плечи начали непроизвольно содрогаться. Кэтрин попыталась обнять девочку, но та отпрянула в сторону.

Мама! Вчера ночью, когда я вытащила его подарок…

Мэтти разрыдалась. Кэтрин понимала, что ее дочь сейчас слишком ранима, слишком издергана, чтобы можно было давить на нее. Не ровен час, впадет в истерику.

Зажмурившись, женщина стала медленно считать про себя. Она всегда так делала, когда случалось что-то неприятное – ушибет ли лодыжку, случайно ударившись об открытую дверь посудомоечной машины, прищемит ли палец створкой окна…

«Один… два… три… четыре… один… два… три… четыре…»

Когда плач затих, Кэтрин обняла Мэтти и увлекла за собой, как овчарка подгоняет отбившуюся от стада овцу или корову. Девочка была слишком измучена, чтобы противиться матери.

Кэтрин протянула дочери гигиеническую салфетку. Мэтти высморкалась.

Я купила ему компакт-диск, – чуть слышно сказала она. – «Стоун тэмпл пайлотс». Он заказал мне его…

Грунтовая дорога была испещрена следами от протекторов. По обе стороны от нее лежали кучи пожухлой листвы, запорошенные снегом.

Мама, я не хочу отмечать Рождество дома. Я не выдержу этого.

Хорошо. Мы поедем к Джулии.

А как насчет похорон?

Кэтрин приходилось прилагать определенные усилия, чтобы не отстать от дочери. Вопросы слетали с губ Мэтти подобно легким облачкам пара. Женщина подозревала, что дочь провела бессонную ночь, мучая себя этими вопросами, а теперь вот набралась храбрости задать их ей.

Кэтрин не знала, что ответить на последний вопрос. Можно ли устраивать похороны без тела? Или нужно всего лишь заказать поминальную службу? Если будет поминальная служба, то что лучше: подождать несколько дней или сделать все немедленно? Что случится, если провести поминальную службу, а через неделю водолазы обнаружат тело Джека?

Не знаю, – откровенно призналась Кэтрин. – Мне нужно поговорить…

Она хотела сказать «с Робертом», но вовремя спохватилась.

…с Джулией.

Должна ли я присутствовать на похоронах? – спросила Мэтти.

Кэтрин задумалась.

Да, – наконец ответила она. – Я знаю, что это будет трудно, но врачи говорят: похороны любимого человека являются своего рода психотерапией. Тот, кто побывает на них, имеет больше шансов «вылечиться». Ты уже взрослая. Думаю, тебе надо будет пойти…

А я не хочу «вылечиваться», мама!

Кэтрин прекрасно понимала, что движет ее дочерью. Ей и самой хотелось перестать быть «разумной» и «взрослой» и превратиться в живущего эмоциями подростка. К сожалению, это было невозможно. Никто кроме нее не сможет позаботиться о Мэтти.

Папа не вернется, дорогая.

Дочь вытащила руки из карманов куртки и сложила их на груди. Ее ладони крепко сжались в кулаки.

Откуда ты знаешь? Мама! Как ты можешь быть уверена?

Роберт Харт сказал, что выживших нет. Никто не смог бы выжить после взрыва.

Откуда он знает?

Это едва ли был вопрос.

Некоторое время они шли молча. Мэтти усиленно махала руками из стороны в сторону, шагая все быстрее и быстрее. Кэтрин попыталась было не отстать от дочери, но быстро поняла, что лучше оставить ее в покое.

Внезапно девочка сорвалась с места и побежала. Скоро ее фигура скрылась за поворотом.

Господи! Дай нам силы пережить Рождество, – прошептала Кэтрин.

До праздника оставалось семь дней. Смерть Джека ввергла их размеренную жизнь в полнейший хаос. В то время как другие люди радовались и веселились, Кэтрин и ее дочь боролись со своим горем…

Запыхавшаяся Мэтти сидела на цементном блоке недостроенного фундамента. Услышав шаги приближающейся матери, девочка повернула голову и посмотрела на Кэтрин.

Извини, мама!

Взгляд женщины невольно притягивал открывающийся отсюда грандиозный видна Эли и его окрестности. Если бы они прошли чуть дальше и встали на вершине холма, то увидели бы раскинувшийся на востоке Атлантический океан, смогли бы вдохнуть просоленный влажный воздух.

Давай объявим мораторий на взаимные извинения, – предложила Кэтрин.

С нами ведь все будет хорошо? Да, мама?

Присев возле дочери, женщина нежно ее обняла. Мэтти положила голову матери на плечо.

Да. Конечно, – стараясь говорить убедительно, произнесла Кэтрин.

Дочь копнула носком сапога снег.

Тебе больно, мама, я знаю. Ты же его очень любила.

Да… Любила.

Знаешь, однажды я видела документальный фильм о пингвинах. Что ты о них слышала?

Не много.

Мэтти расправила плечи. Ее лицо внезапно озарилось легким румянцем. Рука Кэтрин спорхнула с дочкиного плеча.

Самец пингвина выбирает себе самку из сотен возможных кандидаток, – сказала девочка. – Как он это делает, непонятно. Пингвины ведь так похожи друг на друга. Сделав свой выбор, самец находит пять маленьких гладких камешков гальки. Это подарок его избраннице. Он кладет их один за другим перед самкой. Если ей нравится ухаживание пингвина, она принимает подарок. После этого они не расстаются до самой смерти.

Мило.

После фильма мы пошли в аквариум… Я тогда была вместе с классом на экскурсии в Бостоне… И пингвины… мама… это было так захватывающе… Они любили друг друга. Самец покрыл самку, лежал на ней… как одеяло… А после он задрожал и сполз. Знаешь, пингвины выглядели такими уставшими, но счастливыми. Они пощипывали друг другу перья на голове и шее… И парень… Денис Роллинз… ты его не знаешь… все шутил о сексе пингвинов…

Кэтрин погладила дочь по голове, опасаясь, что она снова разрыдается.

Знаешь, мама, я сделала это.

Рука матери замерла.

Я тебя правильно поняла, Мэтти? Ты «сделала это»? – тихо спросила Кэтрин.

Ты не сердишься?

А я должна сердиться?

Сбросив минутное оцепенение, женщина тряхнула головой и медленно закрыла невольно открывшийся от удивления рот.

Когда? – спросила она.

В прошлом году.

В прошлом году? – переспросила, как громом пораженная, мать.

Это случилось год назад, а она все это время ничего не знала.

Помнишь Томми? – спросила дочь.

Кэтрин моргнула. Она помнила Томми Арснота: симпатичный, замкнутый паренек с густыми каштановыми волосами.

Но тебе ведь было всего четырнадцать лет, – недоверчиво сказала мать.

Даже чуть меньше, – сказала дочь с таким видом, словно секс в тринадцать лет – это огромное достижение.

Зачем ты это сделала? – осознавая абсурдность самой постановки вопроса, спросила Кэтрин.

Ты расстроена?

Нет… Нет… Я не расстроена, просто… удивлена.

Я хотела узнать, как это бывает, – призналась Мэтти.

У Кэтрин закружилась голова. В глазах потемнело. Она зажмурилась.

Менструация началась у Мэтти в прошлом году, в декабре, позже, чем у большинства ее сверстниц. За год у нее было, насколько помнила Кэтрин, всего три менструальных цикла, так что ее дочь начала сексуальную жизнь раньше, чем физически созрела для этого.

Один раз? – с надеждой в голосе спросила Кэтрин.

Мэтти запнулась, словно частота ее половой жизни была чем-то настолько личным, что этого не стоило обсуждать даже с родной матерью.

Нет… несколько…

Кэтрин хранила молчание.

Все в порядке, мама. Все в порядке. Я не любила его. Это был просто секс. Я хотела узнать, что к чему, и узнала…

Тебе не было больно? – стараясь говорить ровным голосом, спросила Кэтрин.

Только в первый раз. Потом мне понравилось.

Надеюсь, ты была осторожна?

Конечно, мама. Ты думаешь, я способна так глупо рисковать?

«Как будто секс сам по себе не является огромным риском!» – чуть было не вырвалось у матери.

Я уже и не знаю, что думать, – вместо этого сказала Кэтрин.

Мэтти завязала волосы в пучок на затылке.

А Джейсон? – неуверенно спросила Кэтрин о теперешнем парне дочери.

Из всех подруг и друзей Мэтти лишь Джейсон имел смелость позвонить ей вчера и выразить свои соболезнования. Кэтрин он нравился: высокий светловолосый подросток, помешанный на бейсболе.

Нет, я с ним ни разу не спала. Он ведь очень религиозный. Джейсон говорит, что внебрачный секс противоречит его убеждениям. Я не настаиваю. Меня и так устраивает.

Ну и хорошо, – выдавила из себя Кэтрин.

Как любая мать, у которой подрастает дочь, она со смешанным чувством страха и надежды ждала неизбежного. Вот только, прокручивая в голове возможные сценарии будущих событий, Кэтрин и представить себе не могла, что ее ждет такое испытание. В своей наивности она полагала, что секс станет для ее дочери следствием настоящей любви, а не мимолетной блажью, что у нее остался в запасе год, а может быть и два, относительно спокойной жизни.

Мэтти обняла мать.

Бедная мамочка.

Ее тон был нежным, но не лишенным насмешки.

Знаешь, в Норвегии еще в начале восемнадцатого столетия, – сказала Кэтрин, – девушке, уличенной в добрачной половой связи, отсекали голову. Отрубленную голову выставляли на пике на всеобщее обозрение, а тело зарывали в землю прямо на месте казни.

Мэтти посмотрела на мать так, словно впервые ее видела.

Мам?

Это так… любопытный исторический факт… – поспешила успокоить дочь Кэтрин. – Я рада, что ты мне все рассказала.

Я давно собиралась, но как-то не было…

Мэтти запнулась и сильно укусила себя за нижнюю губу.

Ну, я думала, что ты расстроишься и расскажешь об этом папе.

На слове «папа» ее голос немного дрогнул.

Ты на меня не сердишься? снова спросила Мэтти.

Нет. Я не сержусь. Просто… секс – важная часть жизни, это не развлечение, это нечто особенное. Не нужно относиться к сексу как к забаве.

Кэтрин и сама понимала, что ее слова звучат несколько банально, даже пошло. Является ли секс на самом деле чем-то особенным или это естественный акт жизнедеятельности человека, совершаемый миллионы раз в течение одних суток во всех уголках земного шара? А как следует относиться к нестандартным формам секса? Она не знала. Кэтрин осознавала, что совершает ошибку, свойственную большинству родителей: произносит перед своим ребенком избитые сентенции, в которые сама давно перестала верить.

Теперь я это понимаю, – сказала Мэтти. – Просто я должна была пережить все сама.

Она взяла мать за руку холодными, как лед, пальцами.

Вспомни пингвинов, – неудачно пошутила Кэтрин.

Дочь прыснула со смеху.

Мам! Какая ты все-таки странная!

Не без этого.

Они встали с цементного блока.

Послушай, Мэтти!

Кэтрин повернулась к дочери. Она хотела рассказать ей о страшных слухах, распускаемых нечистоплотными журналистами о самоубийстве Джека Лайонза. Рано или поздно дочь обязательно узнает о них. Однако, вглядываясь в полные боли глаза Мэтти, женщина поняла, что не сможет огорчить ее еще больше. К тому же Роберт утверждал, что ее дочь и так ни за что не поверит в это. Тогда, спрашивается, зачем тревожить бедную девочку всякой ерундой?

Кэтрин привыкла уходить от решения трудных и болезненных вопросов.

Я люблю тебя, Мэтти! – вдохновенно произнесла она. – Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю!

Да, мама!.. Знаешь, хуже всего было то…

Что? – отстраняясь от дочери и со страхом в сердце ожидая дальнейших откровений, спросила Кэтрин.

В то утро, когда папа уезжал на работу, он зашел в мою комнату и спросил: хочу ли я пойти с ним в пятницу на игру с участием «Селтикс». У меня было плохое настроение, и я ответила, что прежде спрошу у Джейсона. Если у нас не появятся другие планы, то я пойду с ним на матч. Думаю… Уверена, что папа обиделся. Он прямо изменился в лице.

Губы девочки скривились. Когда она плакала, то выглядела значительно моложе своих лет, совсем как ребенок.

Кэтрин хотела объяснить Мэтти, что такое поведение детей по отношению к своим родителям не является чем-то из ряда вон выходящим. Взрослея, подростки все больше и больше отдаляются, а родители вынуждены молча сносить их капризы, которые дети считают проявлением своей независимости.

Она хотела объяснить дочери все это, но не решилась.

Он не обиделся, – солгала Кэтрин. – Честно. Когда папа уходил, то даже пошутил по поводу того, что теперь он играет в твоей жизни лишь вторую скрипку.

Правда?

Да. Ты ведь его знаешь. Если папа шутит, значит, он не злится.

Серьезно?

Да.

Кэтрин энергично закивала, желая, чтобы у Мэтти не осталось и тени сомнения.

Дочь шмыгнула носом и вытерла губы тыльной стороной ладони.

У тебя есть «Клинекс»? – спросила она.

Мать протянула ей гигиеническую салфетку.

Я так много плакала, – сказала Мэтти. – У меня раскалывается голова.

У меня тоже.

Вернувшись, они застали Джулию сидящей за столом. Она налила им по чашечке горячего шоколада. Мэтти была довольна. Осторожно прихлебывая дымящуюся жидкость маленькими глотками, Кэтрин внимательно изучала лицо бабушки. Нижние веки ее глаз покраснели. Мысль, что Джулия, оставшись одна, горько плакала, больно резанула сердце внучки.

Звонил Роберт, – сообщила Джулия.

Кэтрин взглянула на бабушку. Та легонько кивнула ей в ответ.

Я позвоню ему из твоей спальни, – сказала Кэтрин.

Спальня бабушки Джулии, как ни странно, была самой маленькой комнатой в доме. Старушка не уставала повторять, что ей не нужно много места. «Довольствуйся малым», – с раннего детства слышала Кэтрин из ее уст древнюю философскую сентенцию. Впрочем, крошечная спаленка Джулии была не лишена особого очарования, когда-то отличавшего женщин «века джаза»: длинные ситцевые шторы в складочку, стул, обитый полосатым шелком персикового оттенка, розовое синелевое покрывало, изящная односпальная кровать и красивый туалетный столик. В своем воображении Кэтрин часто представляла себе молодую Джулию сидящей за этим столиком: в руках у нее гребешок, которым она медленно расчесывает свои длинные черные волосы…

Телефон стоял на туалетном столике…

Кэтрин набрала номер. Незнакомый голос ответил ей.

Могу я поговорить с Робертом Хартом?

Как вас представить?

Кэтрин Лайонз.

Минуточку.

В трубке вдова услышала приглушенный шум мужских голосов. Она представила себе кухню своего дома, битком набитую мужчинами в деловых костюмах.

Кэтрин, – раздался в телефонной трубке голос Роберта.

Что случилось?

С вами все в порядке?

Да.

Я рассказал об аудиозаписи вашей бабушке.

Хорошо.

Я сейчас приеду и подвезу вас.

Ерунда. У меня своя машина, – возразила Кэтрин.

Будет лучше, если вы поедете на моей.

Почему? Что-то случилось?

Как мне проехать к вам? – ответил вопросом на вопрос Роберт Харт.

Роберт?! – вырвался из груди Кэтрин невольный вскрик.

Здесь собрались люди, которые хотят задать вам несколько вопросов, но прежде я хотел бы переговорить с вами тет-а-тет. Думаю, будет лучше, если они не приедут в дом вашей бабушки. Я беспокоюсь за Мэтти.

Роберт! Вы пугаете меня.

Не беспокойтесь. Я скоро буду.

Кэтрин вкратце объяснила ему дорогу.

Роберт! Что это за вопросы? – обуреваемая любопытством, спросила она.

Стало так тихо, словно все люди, только что разговаривавшие в комнате, где находился сейчас Роберт Харт, разом замолчали.

Я буду через пять минут, – наконец произнес он.

Когда Кэтрин вошла в кухню, то застала Мэтти дующей на чашку с горячим шоколадом.

Я должна ехать, – сказала она дочери. – Мне надо переговорить с людьми из авиакомпании… в нашем доме.

О’кей, – понимающе кивнула головой Мэтти.

Я позвоню тебе, – целуя дочь в щеку, сказала Кэтрин.

Плотно закутавшись в парку, Кэтрин топталась в конце подъездной дорожки, засунув руки в карманы и высоко подняв воротник.

Стояла ясная морозная погода. Ветра не было. Обычно она любила такую погоду, но только не сегодня.

Машину Кэтрин увидела еще издалека: серый силуэт, быстро мчащийся по дороге, ведущей из города. Автомобиль резко затормозил. Роберт открыл дверцу, и женщина уселась на сиденье возле него. Стальная ручка больно впилась ей в бок.

В ярком свете Кэтрин отчетливо разглядела каждую черточку его лица: слабую синеву на щеках и подбородке, белизну кожи там, где более длинная летняя стрижка не давала ей загореть…

Роберт заглушил мотор и повернулся к Кэтрин. Его приподнятая рука, как шлагбаум, отгораживала ее от него.

Что случилось? – спросила она.

Приехали два следователя из отдела безопасности. Они хотят переговорить с вами.

В моем доме?

Да.

Я должна отвечать на их вопросы?

Роберт отвел взгляд, посмотрел на каменную громадину дома, почесал ногтем большого пальца верхнюю губу и изрек, тщательно подбирая слова:

Да. Если вы уже оправились от шока…

Женщина кивнула в знак согласия.

Я не смогу защитить вас от расследования или возможного судебного разбирательства.

Судебного разбирательства? – удивилась Кэтрин.

Ну… если…

Я думала, это лишь глупые выдумки.

Возможно, хотя не все так просто.

Что вы знаете? – насторожилась она. – Что записано в черном ящике?