Текст книги "Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ)"
Автор книги: Аника Зарян
Соавторы: Каролина Шевцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 10
Не знаю, чего я хочу больше: чтобы он прислушался ко мне или нет. Чтобы он боролся за меня или спокойно отпустил. Возможно, во мне кричит уязвленная гордость, самолюбие униженной женщины. Я прячу под елкой подарки от Деда Мороза и сажусь за опустевший праздничный стол. Придерживая за длинную ножку, подношу к губам бокал и глоток за глотком, растягивая на всю ночь, пью шампанское, до краев налитое мужем.
Мы никогда не засыпали в обиде друг на друга, не переносили проблему на следующий день, предпочитая решать всё сразу, договориться, найти компромисс и уснуть в объятьях друг друга. До утра не смыкаю глаз. Пытаюсь убедить себя, что это бессонница. Что не жду его по привычке. И на часы смотрю не потому, что отсчитываю минуты до его возвращения, а потому что они висят так, что невозможно на них не смотреть. Вот так и встречаю рассвет, торопя стрелки и отбиваясь от назойливых мыслей, роем жужжащих в голове.
Как дальше жить?
Как сказать детям? Когда… Сказать детям.
Как уйти из фирмы?
С кем поговорить?..
Отголоски развернувшегося после полуночи скандала снова и снова звучат в ушах, ранят по второму кругу, бьют наотмашь. Не могу спрятаться, не могу защитить себя. Бессилие, абсолютное бессилие.
Он не возвращается.
От пронзительного, гнетущего чувства одиночества хочется выть в голос. Набираю номер Лены. Не отвечает. Мне до смерти хочется выговориться, хоть кому-то рассказать обо всём, что терзает меня, мучает, разрывает внутренности, но я тону в давящей тишине огромного дома.
Одна.
Кажется, я целую вечность не оставалась по-настоящему одна.
Впервые за очень долгое время мне не хватает мамы. Как в детстве, когда все проблемы растворялись в ее теплых объятьях и уверенном взгляде в те редкие мгновения, когда она уделяла внимание своим дочерям.
Смотрю на часы и понимаю, что сейчас она наверняка спит. Я не хочу расстраивать её, не хочу тревожить их отпуск. Но мне так необходима сейчас их поддержка, что я решаю нарушить негласное правило не будить людей утром первого января.
– Алло? – после долгих гудков раздается в трубке сонный шепот.
– С Новым годом, мам.
Пытаюсь придать голосу спокойствие, но он предательски срывается. Слышу в трубке легкий шорох, затем тихие шаги.
– Папа спит, Ксюш. – сообщает мама. По звучанию понимаю, что она ушла в ванную, чтобы не тревожит папин сон. – С Новым годом, детка.
– Как отпуск? – прячу страх под дежурным вопросом. Даю себе еще несколько секунд собраться с духом и рассказать всё маме. Но не получается. Как в детстве, она сразу понимает.
– Что случилось?
В детстве меня всегда удивляло, как она обо всём вот так, сходу догадывалась? До тех пор, пока я сама не стала мамой. С рождением детей многое, казавшееся раньше чем-то сверхъестественным, нашло объяснение в самом древнем, первобытном материнском инстинкте.
– Мам, всё плохо, – шмыгаю носом, но держусь, не даю эмоциям выплеснуться наружу потоком слёз.
– Ты всегда была слишком категорична, Ксения, – менторским тоном шепчет мама. – Уверена, всё не так страшно.
– Мам, мы разводимся.
Некоторое время она молчит.
– Он… ушел? – шепчет наконец. Кажется, я даже знаю, как у нее в этот момент поджаты губы, как она нахмуренно кусает изнутри щеку. Она нервничает, и это отчетливо слышно в ее дыхании. И ее нервы передаются мне на расстоянии.
– Я его застукала с другой. – На последнем слове до скрипа сжимаю зубы и делаю глубокий вдох, но он застревает где-то в гортани.
– Даже так…
– Клянется, что ошибся. – все еще пытаюсь вдохнуть, но нервный спазм продолжает сковывать горло. – Не хочет разводиться.
– А ты? Ты сама знаешь, чего хочешь? – она осторожно подбирает слова, прощупывает, чувствуя мое напряжение.
– А я не могу! – срываюсь на крик и тут же зажимаю ладонью рот – дети… Продолжаю уже тише, – Не могу забыть, понимаешь? У меня всё время перед глазами эта сцена. Я не знаю, что мне сделать, чтобы… Ненавижу его!
– Ксюша, – прерывает меня мама, – не торопись, милая.
– Он мне изменяет!
– Милая, я понимаю, как тебе больно, – ласково произносит мама. – Поверь мне. Но вы семья. Подумай. Это же такая ответственность, детка. Это коснется не только тебя и Карена. Ты о детях думала?
Думала! До сих пор только они и удерживают меня, пока я балансирую на грани безумия. Но в словах мамы я слышу не только переживание за внуков. За всеми ее фразами внезапно и отчетливо вырисовывается нечто ядовитое, не высказанное, и от этого жалящее в разы сильнее.
– Я не могу понять, ты его защищаешь?
– Я не могу понять, ты его защищаешь? – осторожно, будто пробираюсь по минному полю, озвучиваю свои сомнения и по воцарившемуся на несколько нестерпимо долгих секунд молчанию понимаю, что не ошиблась.
– Ксюша, тебе уже не двадцать лет, чтобы принимать спонтанные решения.
– Он меня предал, мам. Ты предлагаешь мне забыть об этом и сделать вид, что всё в порядке?
– Я предлагаю перестать думать только о себе! Он мужчина, детка. Им это свойственно. За столько лет ты могла бы уже понять, что…
– Понять что?
– Что в браке бывают кризисы. Это просто кризис, милая. Вы преодолеете его, и всё будет, как прежде.
– Господи, мама! Не было у нас никаких кризисов! И проблем никаких не было. Всё было… – закрываю глаза и устало тру переносицу. – Всё было, как обычно.
Может, поэтому мне так больно? Если бы мы постоянно ссорились, возможно, мне было бы проще принять тот факт, что Карен начал засматриваться на других женщин? Если бы у нас долго не было близости, мне было бы проще понять его потребность в том грязном, бездушном сексе? Если бы я не уделяла ему внимания, полностью посвятив себя быту и детям, мне было бы проще объяснить его предательство?..
А если я, и правда, спешу?
Может это, на самом деле, просто кризис?..
И снова вопросы, и никаких ответов.
Голова кружится. Задыхаюсь.
Встаю из-за стола и подхожу к большому панорамному окну с видом на веранду, рывком сдвигаю штору и поворачиваю ручку. Ледяной воздух проходится по открытым плечам колючими мурашками.
Но внутри меня будто пожар, и я совершенно не чувствую холода. Подставляю лицо морозу и жадно втягиваю носом кислород в надежде наконец вдохнуть полной грудью. А мама всё говорит и говорит, выбивая из меня остатки решимости.
– Ты хотела услышать мое мнение. Ксюша… У тебя хорошая, устроенная жизнь. Хороший муж. Любит тебя. А детям отец нужен. Ты долго мечтала о детях и своем доме – теперь у тебя есть и то, и другое. И это всё ты на блюдечке отдашь другой? Знаешь, сколько таких шалав мечтают, чтобы жены, вот так, как ты сейчас, просто ушли в сторонку и не мешали им уводить мужчину из семьи?
Молчу. Я уже успела пожалеть о своем звонке. Искала поддержку, но получила лекцию о всепрощении от того, кто должен был безоговорочно встать на мою сторону.
– Милая, я знаю о чем говорю, – так и не дождавшись моего ответа, продолжает мама, всё это время не поднимая голоса ни на тон. Шепотом, как молитву. – Вокруг вашего папы всегда было много женщин. Мне приходилось всё время быть начеку. Ты была маленькой, не замечала этого…
Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Замечала, мамочка. Еще как…
Я знаю, она любит нас. Но мы всегда были для нее после папы. И нелепость ситуации в том, что теперь она советует мне подумать детях? Я не стану этого озвучивать. Не стану напоминать маме о том, что папины измены и ее борьба за сохранение семьи отравили детство мне и Лене. Что мы с сестрой запирались в своих комнатах, лишь бы не слышать ее причитаний, когда папа не приходил домой. Что я каждый день рождения и новый год загадывала, чтобы они перестали ругаться. Боже, я ведь даже мечтала, чтобы они наконец развелись и перестали мучить друг друга!
Она, как никто другой, знала, что чувствует обманутая женщина. Любящая женщина, которую предавали долгие годы. Я опрометчиво решила, что она, пережив всё это, найдет самые нужные слова, даст мне силу справиться с болью. Но мама посоветовала мне смириться и пройти через тот же ад.
Замечаю, что в это раз нет слёз – только нарастающее чувство щемящей безнадежности. Но, видимо, за прошедшие несколько дней я настолько привыкла к предательству от самых близких людей, что новая порция разочарования всего лишь еще одним тяжелым грузом присоединяется к тем, предыдущим. Одно знаю точно – я не хочу, чтобы мои дети проживали этот ад вместе со мной. Не хочу, чтобы их детство омрачилось нашими с Кареном бесконечными ссорами.
Это тупик.
– Вика! – слышу, как в трубке раздается папин голос.
– Иду, Витюш, – в мамином голосе слышится волнение. Не хочет обижать меня, но и заставлять мужа ждать тоже не хочет.
– Я тебя услышала, мам, – заканчиваю разговор. – Спасибо за совет.
Кладу трубку прежде, чем она успеет что-то ответить на прощание и продолжаю стоять между открытым окном и тяжелой шторой.
А потом возвращается Карен.
Я не вижу его, нет. И он не видит меня из моего импровизированного укрытия. Но по привычным, до мельчайшего знакомым звукам, наполнившим дом, я понимаю всё, что происходит. Не спеша разувается, снимает верхнюю одежду, убирает ее в шкаф, надевает домашние кожаные тапки, которые я ему подарила на день рождения и проходит в дом, слегка шаркая по паркету. Ускоряя шаг, идет прямо к окну.
– Ксюша! – Замечает меня, рывком тянет к себе и резко захлопывает окно. – Твою мать, ты совсем с ума сошла⁈ Стоишь перед открытым окном голая! Чего ты добиваешься⁈
А я смотрю на него, нахмуренного, сердитого, и задаю единственный вопрос, который внезапно становится для меня жизненно важным.
– Почему ты не пришел?
Он глядит на меня с недоумением, как на безумную. Может, я и есть безумная? Может, я сошла с ума, просто не знаю об этом?
– Я спал. Ты же сама сказала не приходить. – выдает он самый очевидный ответ, не выпуская меня из своих объятий. – Я решил, ты поспишь, я тоже отдохну.
– Ты спал, – повторяю его слова. – Получилось отдохнуть?
Он не отвечает. Пристально вглядывается в мое лицо в поисках подвоха. А я просто хочу узнать, смог ли он на самом деле выспаться?
Он молчит.
А потом просыпаются дети. Видят нас с ним, стоящих у окна, обнимающихся. Подходят, подставляют макушки для утреннего поцелуя и кидаются к елке. В их картине мира всё стабильно.
«И это ты хочешь разрушить?»
Глава 11
Следующие несколько дней сливаются в один долгий, нескончаемый бред. Длительный стресс такой силы и мороз сделали свое дело, и, совершенно обессилев и физически, и морально, я слегла.
Я редко болела. Даже находясь в прямом контакте с заболевшими в сезон детьми. Даже когда все вокруг чихали, кашляли и стонали от ломоты. Это был драгоценный дар небес, потому что всегда активная, решительная, я ненавидела то состояние немощи и зависимости, в которое погружали людей вирусы. Но если уж я умудрялась заболеть, то делала это весьма самозабвенно: не сбиваемая температура под сорок, потеря связи с реальностью, боль в каждой клетке тела, раздирающий легкие кашель…
Чтобы не омрачать детям долгожданные каникулы, Карен отвел их к своим родителям. Собрал небольшую сумку с вещами первой необходимости и просто поставил перед фактом. Я не могла возразить – прекрасно понимала, что в недолгие промежутки прояснения едва буду в состоянии хотя бы о себе позаботиться.
Все это взял на себя он. Не отходил ни на шаг, пока я находилась в бессознательном бреду. Связь в семейным врачом, прием препаратов, ингаляции… Он буквально носил меня на руках до ванной и обратно, переодевал, кормил, сбивал температуру – и так по кругу, пока наконец через несколько дней я смогла самостоятельно взять в руку ложку и поесть немного бульона.
– Не досолил, – хриплю и откладываю в сторону приборы.
– Ну, наконец-то, – улыбается муж, – узнаю свою жену.
– Хочешь сказать, я всё время недовольна? – Его слова неприятно кольнули, хотя я и понимаю, что за ними нет намерения меня обидеть.
– Хочу сказать, что рад видеть, как ты снова хоть что-то замечаешь. – Он забирает поднос и ставит его на прикроватный столик, не переставая улыбаться. – Ксения Викторовна, ты умеешь болеть, как никто другой.
Отвечаю на его реплику слабой, вымученной улыбкой. Помню, как он испугался, когда впервые пришлось пережить эту пытку. Мы с ним шутили, что он прошел боевое крещение и теперь может подавать документы в медицинский ВУЗ.
– Какое сегодня число?
– Пятое.
– Господи, все каникулы проболела… – пытаюсь приподняться на постели. Карен без слов понимает, встает и начинает поправлять сбившиеся за спиной подушки, чтобы мне было удобно.
– А чего ты ожидала, когда в одном тонком открытом платье на морозе стояла? – ворчит он. – Как детский сад, честное слово.
– Дети?
Рассматриваю его лицо, пока заправляет края одеяла мне под ноги: покрытое щетиной, осунувшееся, с сизыми кругами под глазами.
– У наших. Очень скучают, звонят каждый день, спрашивают, когда мы их заберем. Не понимают, почему они не могут домой вернуться, – садится рядом. – Ты понимаешь, что у них тоже стресс? Мы с тобой их приучили к тому, что у нас идеальная семья… – медленно выдыхает, хмуро поглаживая колючий подбородок. – Нора взяла на себя их досуг. Водит по всем городским елкам и игровым центрам.
– А каток?
От него пахнет табаком и мятой. Наверняка, дымил без остановки. Он всегда курит, когда волнуется. Сколько не пыталась, а от этой его дурной привычки не смогла отговорить. Единственная победа – с рождением детей он перестал делать это в доме, выходил на вернаду.
– Каток оставили напоследок. Они не хотели туда без тебя. Так что давай, милая моя, скорей вставай на ноги.
– А… – боюсь, но все же понимаю, что проблема никуда не делась. Она всего лишь была на паузе. – А мы?
– Ты уверена, что сейчас надо об этом?
– А когда, Карен? Мы в тупике, понимаешь?
– Нет никакого тупика, Ксюша. Ты его себе нафантазировала. Такое ощущение, будто тебе хочется пострадать, и ты вцепилась в эту ошибку мертвой хваткой. Ничего не изменилось!
– А твоя измена, Карен? – подаюсь вперед и откидываю пододеяльник.
– Какая, бл*ть, измена? – вскакивает на ноги и судорожно запускает пятерню в волосы. – Я тебе не изменял! Как ты не понимаешь⁈ Изменяют годами, намеренно. Я признаю, ошибся. Это было просто какое-то секундное помутнение. Делирий.
– Знаешь, Карен, – потихоньку двигаю ноги к краю кровати, – ты великолепно умеешь подбирать синонимы. Но как бы красиво не вуалировать, за словесной драпировкой не скрыть сути твоего поступка.
Он наблюдает за мной. Слишком хорошо меня изучил за годы брака и прекрасно знал, что я ненавижу чувство беззащитности. Поэтому позволяет мне самой опустить ступни и медленно встать.
Прохлада пола зыбью ползет по коже и растворяется чуть ниже колен. Я, конечно, замечаю, как он выставляет вперед ногу, чтобы подойти и помочь мне, но тут же останавливается.
Ждет, когда я делаю первые два неуклюжих шага и успевает подать руку ровно в тот момент, когда, пошатнувшись, чуть не падаю. Всё в наших движения так слаженно, как часовой механизм.
Как отрепетированный танец.
Как детали пазла, наши ладони сплетаются, чтобы картина обрела целостность. Только картина эта никогда уже не станет прежней, потому что там, где на ней раньше была моя улыбка, теперь печаль. Где был его уверенный взгляд – растерянность и искаженный в недоумении оскал.
А вместо сердца – зияющая пустота, которую ничем не заполнить.
– Неужели, я не заслуживаю хотя бы шанса? – хрипит Карен. – Наша семья, Ксюша – неужели, она не заслуживает хотя бы одного шанса? Кто-то годами гуляет, и ничего. А я оступился один гребаный раз, и мне сразу вынесен приговор.
– Делать вид, что всё нормально, когда всё ужасно⁈
– Да с чего ты это взяла⁈ – срывается на крик. – Мы всё исправим. Джана, я тебя очень люблю! Я не представляю свою жизнь без тебя. Ты мать моих детей! Ты моя жена, моя избранница! Мир, в котором это будет не так, мне не нужен!
– Так почему ты не вспомнил об этом⁈ Почему, Карен⁈ – истошно кричу и вырываю свою руку из его. Резко смахиваю брызнувшие из глаз слёзы, до боли вжимая ладони в кожу. – Когда ты спал с ней, почему не вспоминал? Когда в дом привел, почему не вспоминал? Когда в наш день, в той машине…
Замолкаю, не в силах воспроизвести вслух момент, убивший моё безграничное доверие к мужу. Лицо искажается в безобразной гримасе, грудь сотрясается от рыдания. Я плачу громко, навзрыд, не боясь показать своё горе, свою скорбь. Карен обхватывает двумя руками меня за поясницу и притягивает к себе. Слишком сильно, слишком больно. Не выдерживая тяжести его рук, падаю на колени, увлекая его за собой.
Он гладит мои волосы, спину, умоляет, произносит какие-то красивые слова про любовь, про нас, про наших детей. Мое тело уже не откликается волнами тепла от его прикосновений. Но и сил нет, чтобы оттолкнуть его от себя. А в голове крутится только одна фраза, которую я всегда считала всего лишь удобным оправданием слабых, оступившихся.
«Не суди, да не судим будешь».
Мама была права в своей оценке. Всю жизнь я была категорична, разделяя всё на хорошее и плохое, на правильное и неправильное. Без оттенков, без нюансов. Взыскательная и требовательная и к себе, и к другим.
Ошибся – должен понести наказание.
Прав – тебе полагается награда.
Я знаю много историй, когда семью сохраняют ради детей. Я и сама часть такой истории. И искренне не понимала выбор мамы, считая развод единственным выходом. И жизнь меня щелкнула по носу.
Никогда прежде мне не было так сложно отойти от принятого решения. Я была в нём уверена. Посоветовала бы любой, оказавшейся в этой ситуации, именно так и поступить. А сама растеклась на полу безобразной лужей, жалкая, беспомощная, придавленная огромной бетонной плитой предательства.
А если нет?
Если развод – не выход?
Если измена – не конец?
Как понять?
Куда идти?
Как поступить?
Как вырвать из себя эту жгучую, нестерпимую боль?
– Мы справимся, – слышу шепот мужа, баюкающего меня в своих объятьях. – Мы справимся… Мы справимся…
– Я больше не верю тебе, – выдыхаю самый главный, самый важный аргумент, за который держусь.
– Я всё исправлю, клянусь тебе. Ты мне поверишь снова.
– Не смогу!
– Клянусь, Ксюш. Чем хочешь, клянусь. Мной! Нашими детьми!Всем, чем, скажешь!
И я сдаюсь. Потому что знаю, что для него, как и для меня, нет ничего главнее наших малышей. И никогда в жизни он не поступится такой своей клятвой.
Он понимает, что победил. Нежно приподнимает мою голову за подбородок и тянется губами. Собираю жалкие крохи самоуважения и поворачиваюсь в сторону. Не сейчас. Не готова. Буду ли готова вновь?
Карен привел детей домой тем же вечером. Через день удается сходить вместе на каток. Вечерами смотрим любимые семейные фильмы. До конца каникул наша жизнь будто бы возвращается в привычное русло.
Только будильник я больше не ставлю на 5:45.
Потому что с трудом заставляю себя вставать по утрам. Готовить завтрак, улыбаться, дышать – всё теперь происходит через нечеловеческие усилия.
Но я стараюсь. Правда, стараюсь.
Не вздрагивать от его обычных прикосновений. Не сомневаться в его словах. Не плакать тайком в душе.
Очень стараюсь. Ради себя, ради детей.
И в гости к нам никто не приходит. Ни свекровь со свекром, ни Нора. Карен попросил их дать мне время.
А потом наступают будни.
И каждое его опоздание будто по новой царапает еще не успевшее зажить сердце. Каждый вызов на его смартфон будит воспоминания.
Две недели я занимаюсь домашними делами, не в силах думать о работе. Провожаю Карена, который теперь сам отвозит детей в школу, заказываю продукты, готовлю, убираюсь, встречаю детей после уроков, Карена – после работы… Но во всём этом больше нет ни легкости, ни удовольствия – сплошная пытка. Весь день жду часа, когда можно наконец положить голову на подушку и на несколько часов выпасть из удушающей действительности.
А еще с каждым днем мне все сложнее находиться наедине с мужем. Его присутствие, его случайные касания, его дыхание, когда мы ложимся спать, вызывают отвращение вплоть до брезгливости.
Пытаясь это скрыть, я перестаю ждать его по вечерам – ухожу спать сразу после того, как ложатся дети, чтобы лишний раз не оставаться с ним вдвоем. С учетом этого нового для меня ощущения, выходные превращаются в муки, а постель – в плаху.
В последнюю неделю января возвращаются мама и папа. Коротким звонком в девять утра ставят в известность, что через час будут у меня – выбрали время, когда с наибольшей вероятностью я буду дома одна.
Мы не говорили с первого января.
– Боже правый, Ксения! – с порога взмахивает руками мама. – Ты в зеркало когда смотрелась⁈
– Утром, – отвечаю спокойно, не поддаваясь провокации. Потому что это правда, утром я смотрелась в зеркало. В ванной комнате. Отражение вяло откликнулось потухшим взглядом, бледной кожей и темными пятнами у переносицы. Наспех умылась, собрала волосы в низкий хвост и вышла.
– Детка, ты так мужа вконец потеряешь, – шепчет она мне тихонько на ухо, чтобы папа не услышал. Это слова не для мужских ушей. – Кому понравится каждый день смотреть на призрака?
– Не надо, мам. – Нет желания ни спорить, ни пререкаться. Только просьба не бередить то, что еще слишком болит.
Проходим вместе на кухню.
– Как отпуск, пап? – перевожу тему, включая электрический чайник.
– Отпуск как отпуск, – коротко отвечает папа. Как всегда немногословен. Все пробелы вместо него всегда заполняет мама яркими эмоциональными рассказами. Но в это раз она не подхватывает его фразу. Переводит взгляд с него на меня.
– Хм, – киваю. – Ну, спрашивайте. Это же не просто визит вежливости?
– Мы звонили, – шелестит мама, – Карен сказал, ты заболела.
Снова киваю.
– Где Карен? – щурится папа. Мама взволнованно кусает губы. Будь во мне чуть больше энергии, я бы оценила анекдотичность сценки.
– На работе.
И тут же взгляд мамы смягчается, а губы расслабленно растягиваются в улыбке.
– Я же говорила, Витюш, они помирятся. – Мама ставит руку на папино плечо.
– Подожди, Вика. – останавливает ее папа. Затем снова обращается ко мне:
Что ты думаешь? – вот так, прямо, словно видит меня насквозь.
– Я хочу попробовать, пап.
Перед ним не хочется притворяться, сохранять видимость сильной женщины.
– Уверена?
– Нет. – отвечаю честно. – Но не могу иначе.
– Понимаю, – кивает папа.
Чайник дважды пищит, выдав на дисплее установленные для чая 80 градусов. Разливаю по кружкам заварку, добавляю сверху кипяток. Кладу родителям в тарелочки по кусочку лукума.
Мама пытается начать непринужденную беседу, но любые реплики остаются висеть в воздухе. Допиваем чай в молчании.
– Детка, покажи мне свои новые занавески, – подмигивает мама и уводит меня из кухни.
Заходим в мою комнату. Яркий свет тонкой полоской отчаянно пытается пробиться сквозь задвинутые шторы-блэкаут. В полумраке спальни замечаю свое отражение в напольном зеркале. Бесцветная, в тонком сером халате из матового шелка, я и правда стала похожа на привидение. С отвращением скидываю его с себя, оставшись в одном белье. Мама раздвигает шторы, комната тут же наполняется слепящим светом, от которого невольно прищуриваюсь.
– Ксения, соберись, милая. – Она достает из шкафа первое, что попадает под руку – объемный красный свитер в рубчик, и надевает на меня. Затем берет с туалетного столика расческу, распускает мои волосы и, посадив на пуф, начинает причесывать. – Ты умная женщина.
– Мам, как?.. – решаюсь спросить то, о чем думала уже много дней. – Как ты справлялась?
Впервые я вижу в ей не маму, а женщину. Невероятно сильную женщину. Потому что только очень сильная женщина могла годами жить в том, что за несколько недель разрушило меня до основания.
– Оххх, – выдыхает она, проводя рукой по моей макушке. – Я так мечтала, чтобы у моих дочерей все было иначе. Чтобы вы никогда не познали эту сторону женской судьбы, милая. Со временем боль притупится, поверь. Обязательно станет легче.
– А если я не смогу? Мам, я будто увядаю. – с прикрываю глаза, нежась в тепле маминой ласки. – С каждым днем, с каждой минутой из меня словно по капле вытекает жизнь. Как мне найти в себе силы, если внутри пусто, мам?
– Найдёшь. – Она говорит это так легко и уверенно, что мне хочется заразиться той же уверенностью, той же легкостью. Есть же во мне хоть что-то от нее? Не вся же я в папу характером? – Оденься, сделай макияж, запишись в салон… А потом возвращайся к жизни. Встречайся с подругами. Иди на работу, найди себе хобби.
– И станет легче? – шепчу с надеждой.
– Ну конечно же! После дождя будет радуга, после дождя, – напевает популярную в прошлом мелодию и игриво подмигивает мне через отражение в зеркале.
А я смотрю на себя, на несуразный красный свитер, еще больше подчеркнувший бледноту кожи, на тусклые волосы, хоть и причесанные, но все равно соломой размётанные по плечам. На мамину совершенно неуместную улыбку, так резко контрастирующую со всем этим. Она тянется к столику, чтобы взять мою помаду нюд, и морщится, прокрутив ее:
– Не понимаю, как можно выбирать такой блёклый оттенок.
И я не выдерживаю.
– Какой оттенок, мама⁈ – стягиваю с запястья дежурную «пружинку» и наскоро закручиваю волосы хвост. – Ты не видишь, в каком я состоянии? Я в ужасе, мама! Я умираю! А ты мне суешь красный свитер!
– И что, Ксюша⁈ – растерянно бормочет мама. – Ну, закопай себя! Легче станет? Ты что, правда, умереть собралась? Ты чего хочешь? Вот из-за своего упрямства ты и дошла до такого! В ужасе она!
– Упрямства?.. – недоуменно повторяю, осознавая, насколько мы сейчас далеки друг от друга, но она меня не слышит, а только больше разгорается:
– Человечество всегда в ужасе! Только повод дай! Но кто-то страдает, а кто-то идет и покупает новую красную помаду!
– Знаешь, что? – с остервенением снимаю и кидаю на пол свитер. – Наверное, вам пора. Я всегда рада вас видеть, но, видимо, сегодня мы не поймем друг друга.
Мама оскорбленно хлопает дверью, а я снова накидываю на себя серый халат и спускаюсь следом. В прихожей мама молча драпирует вокруг шеи пурпурный палантин, всем своим видом демонстрируя обиду… Подхожу к папе и целую его в щеку.
– Дочь. – В дверях он обнимает меня за плечи и протягивает темно-синюю визитку из плотного картона. – Если передумаешь, позвони по номеру на карточке. Ты помнишь дядю Толика? Моего друга?
От ощущения нелепого дежавю невольно хмурюсь.
– Витя! – возмущается мама, неверно истолковав мою реакцию.
– Конечно, помню, пап, – прижимаюсь к нему, беру визитку, на которой серебряными буквами выведено «Иванов Анатолий Вадимович. Адвокат».
Этого дядю Толика я помню прекрасно.
