Текст книги "Измена с молодой. Ты все испортил! (СИ)"
Автор книги: Аника Зарян
Соавторы: Каролина Шевцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Глава 28
Финал
Мне повезло, я не жила в детстве типичной жизнью дочери военного. Мы не переезжали с одного военного городка в другой, я не меняла часто школы и даже могла называть домом небольшой коттедж в Ереване, который нам был выделен для проживания. Но мама всё равно не разрешала вешать на стену картинки и рисунки – казенное жилье нельзя портить.
Папа почти всегда возвращался поздно. Иногда – в компании друга-офицера, с которым они сидели допоздна на кухне, на первом этаже.
Нам с сестрой не разрешалось в это время появляться внизу – мы должны были крепко спать. Но уборная в доме была одна – и тоже на первом этаже. Поэтому приходилось изредка нарушать это правило.
Я помню, как испугалась, когда впервые увидела его, этого папиного друга – грузный, широкоплечий, он сидел на деревянном стуле, локтями упираясь на стол. А его нога… Лежала на полу. Вскрикнула от страха, зажала ладошкой рот и убежала наверх. Мама поднялась за мной.
Тогда я впервые узнала, что такое протез.
А еще мне объяснили, что такое фантомные боли. Когда от тебя отрывают кусок твоего тела, а мозг всё равно не может с этим смириться. Когда всего тебя разрывает от жжения и пытки раскаленным железом, но ты не можешь спастись, потому что это только в твоей голове.
Сейчас я понимаю – всё, что происходило со мной в первые дни после обнаружения измены, было очень похоже на агонию.
Проклятый посттравматический синдром.
За годы счастливого брака я вросла в Карена. И растворилась.
Исчезла.
Я радовалась его радостям. Горевала его горем.
Я жила им.
И позволяла ему травить меня день за днём, год за годом. Управлять мной, создавая при этом иллюзию равноправия. Любить меня, слепленную его умелыми руками такой, какой он хотел меня видеть.
А потом меня словно вырвали с корнями из этого симбиоза, где он был главным, а я – его дополнением.
Ампутировали от мужа.
Лучшего из мужчин!
На пике счастья!
Безжалостно и жестоко…
И погрузили во взбесившуюся карусель эмоций и фантомных болей, в которой я бы застряла, как в лабиринте, уйдя от мужа сразу же.
Мучилась бы в сомнениях: может, не стоило принимать решения сгоряча? Вдруг, я ошиблась, что не дала ему шанса? Возможно, надо было сохранить семью ради детей?..
А когда я нечеловеческими усилиями нашла в себе силы выкарабкаться из тьмы, оказалось, что это была никакая не агония умирающего, а просто пробуждение.
Тьма – просто повязкой на глазах вместо слетевших розовых очков.
А лучший из мужчин – таким же, как миллионы других. Изменник. Предатель. Манипулятор.
И это один и тот же человек. Стоит передо мной в проеме двери нашей спальни, сдвинув брови на переносице.
– Такси скоро приедет.
Откладываю телефон экраном вниз и поднимаю на него взгляд. Он не смотрит мне в глаза. То ли похмелье, то ли совесть мучает?
Молчу.
Рассматриваю. Всё так же статен, красив, ухожен. Всё так же от него веет мужской привлекательностью, сводящей с ума женщин.
Пытаюсь найти в своем сердце хоть каплю той любви, которая еще недавно наполняла и меня, вдохновляла.
Пусто.
Вот такая ирония судьбы…
Не дождавшись ответа, он разворачивается, придерживая дверную ручку. Стоит так еще несколько секунд. А потом уходит, не прикрыв дверь.
Прислушиваюсь к отдаляющимся шагам.
С глухим стоном откидываю голову, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Я не спала всю ночь. Не смогла – в ушах, как на повторе, звучал его голос. Пьяный, расслабленный. Он вообще понимал, что говорил? Он на самом деле так думает?
«С тобой же стало невозможно разговаривать, джана».
' Ты совершенно не хочешь меня слышать…'
А ведь он до сих пор так и не произнес слов ни о сожалении, ни о прощении…
Под утро спустилась на кухню выпить воды. Карен лежал на диване лицом к мягкой спинке. Я поняла, что он не спит – за долгие годы брака такое легко определить. Но он не подал виду. Не шелохнулся, пока я находилась внизу.
А когда я остановилась на втором этаже, подошла к перилам – он, думая, что я ушла, отстранился от диванных подушек, сел, свесив ноги и, запустив обе пятерни в волосы, громко выругался.
Я знаю, ему плохо.
Он умный, поэтому понимает, что с каждым днем его шансы сохранить семью всё меньше. Но он тщеславен, как любой успешный юрист. Карен за свою карьеру заработал репутацию профессионала, не проигравшего ни одного дела. Даже в, казалось, самых сложных случаях ему мастерски удавалось добиваться для своих подзащитных наилучшего исхода.
Но он проиграл в самом главном – потерял семью, но до последнего не может признаваться себе в этом. Боже, ведь он даже меня чуть не убедил, что не всё потеряно.
Снова беру в руки телефон. Снова касаюсь иконки сообщений. Снова и снова перечитываю последнее входящее, от Анатолия Вадимовича, которое пришло около часа назад.
«Ксюшенька, документы готовы. Запускаем?»
Дядь Толик немногословен. Мой ответ тоже не подразумевает долгих и пространных размышлений. Но я не отвечаю. Мозгом всё понимаю. Сердце тоже, вроде бы, готово. А пальцы отказываются, неподвижно нависая над нужными буквами.
Глупая…
Я, на самом деле, тоже обычная, глупая, наивная женщина, попавшая в те же сети, что и миллионы других.
Но если я хочу из них выбраться, мне надо взять себя в руки и довести дело до конца. Набираю в строке и сразу же отправляю короткое «Да!»
Убираю телефон в небольшой клатч.
Еще раз смотрю на свое отражение в большом напольном зеркале.
Меня не волнует, как на мне смотрится дорогой черный комбинезон с открытыми плечами и широкими палаццо – он великолепен, как и моя фигура в нем. Меня не волнует, как блестят бриллианты на дорогом колье от известного мирового бренда.
Мой образ выверен с ювелирной точностью. Но это не имеет для меня никакого значения. И никакой ценности. Я всматриваюсь в лицо этой женщины, которая тоже потеряла всё, что составляло для неё весь мир.
И пытаюсь улыбнуться. Чтобы она улыбнулась тоже.
Чтобы поверила, что это не конец.
Ведь мир же не рухнул?
Да, стал немного сложнее… Но не рухнул.
Но это временные сложности. И это тоже пройдет…
Она слабо отвечает мне подобием улыбки, и я выхожу из нашей когда-то спальни.
И закрываю дверь.
Дети поехали в одном такси со свекрами. Нора с утра просто зашла за их одеждой.
А я сажусь с мужем в другое.
Я еду с мужем на юбилей его отца.
Отдаю дань уважения всем прожитым с этими людьми годам.
Так надо.
Эту дверь мне тоже надо будет закрыть.
– Мамочка! Папочка! – подскакивают мои дети, когда мы с их отцом подходим к нашему столу. Одному из двенадцати на этом празднике. Большому, круглому, щедро накрытому угощениями. За которым сидят и Григоряны, и мои родители, и Вася.
Мама и свекровь синхронно широко улыбаются, увидев нас вдвоем. А потом, встречаются взглядами со мной – и так же синхронно улыбка сползает с их лиц. Вася вскакивает, зовет Карена, но тут же возвращается на место, когда тот выставляет вперед руку, останавливая, недвусмысленно демонстрируя: «Не до тебя!» Карен сдвигает свободный стул и галантно задвигает его, когда я начинаю садиться. Сам занимает место рядом, справа, как и было задумано: жена должна сидеть слева, поближе к сердцу.
Нора оказывается по левую сторону от меня. Я чувствую на себе и её взгляд. Такое ощущение, что они всё поняли. И только дети и отцы не замечают, что сейчас, за этим столом сидит семья, у которой было очень яркое, очень красивое прошлое, но уже нет будущего.
Официант наполняет мой бокал белым сухим, которое я всю жизнь предпочитаю всем остальным винам.
Фотограф щелкает рядом фотоаппаратом. Его задача – запечатлеть счастливые моменты, чем он самозабвенно и занимается. Я позирую, зная, как важны будут эти фотографии для моей свекрови. Но эти кадры уже не окажутся в одном из многочисленных фотоальбомов, которые я прилежно собирала все эти годы.
Сидя лицом к залу, рассматриваю происходящее.
За каждым столом царит оживление. Смех, улыбки, настроение.
Музыканты на сцене поют любимые песни родителей мужа.
Ведущий-тамада в перерывах между композициями произносит один тост за другим. Затем раздается звон бокалов.
И так по кругу.
Кто-то танцует в центре зала. Приглашенных на праздник детей занимают аниматоры.
Отмечаю, что Нора замечательно всё организовала и без меня. И озвучиваю ей.
– Но мне все равно тебя не хватало, – говорит она с грустью в голосе.
Она вообще не похожа сейчас на себя. Не набирает полную тарелку еды. Не сетует, что сорвалась снова с диеты. Не шутит так, как только она умеет – остро, тонко, изысканно. Смотрю на эту поникшую, осунувшуюся девушку в светло-голубом платье и выпрямленными утюжком от природы кудрявыми волосами, которую я долгие годы считала самой близкой подругой – и сердце щемит. И тут же приходит осознание, что для меня ничего не поменялось. Я простила её. И всё так же люблю мою Нору.
– Мне тебя тоже не хватает, – признаюсь, как на духу.
Её губы сжимаются в тонкую линию и начинают подрагивать. Глаза наполняются слезами. Она тут же подносит к ним салфетку.
– Два часа стрелки рисовала, – хнычет сквозь стиснутые зубы, а уголки губ ползут вверх.
– Ты красавица, милая. – ласково провожу по её щеке тыльной стороной пальцев. Она обхватывает их ладонью.
– Прости меня, Ксю, – шепчет тихо.
– Простила, – отвечаю тоже шепотом, – давно.
– Значит?.. – В её глазах на секунду снова загорается надежда и тут же гаснет, когда я качаю головой.
Не произношу вслух…
– Джана, попробуй, очень вкусно. – Голос Карена звучит, как из другой реальности. Он подносит к моему рту вилку с кусочком рыбы. Сдвигаю брови в недоумении. Он пытается улыбнуться, глазами указывая на нетронутое блюдо в моей тарелке. – Остывает.
Забираю у него прибор.
– Я сама, спасибо.
Да, Карен…
Дальше я сама…
В центре зала выступает приглашенная группа танцоров кинто. Свекор с папой и Вася откладывают свои приборы и с удовольствием смотрят жизнерадостный танец. Мамы о чем-то шепчутся, не обращая внимания на это действо. К столу подходит официант. Замечаю, как Карен что-то ему говорит на ухо и сует в руку купюру. Тот послушно кивает и удаляется.
Когда артисты, заканчивают выступление традиционным шпагатом, наклонившись при этом за стоящим на полу бокалом красного вина и, не дотронувшись руками, умудряются выпить его, зал взрывается аплодисментами.
Певцы, наблюдавшие за всем за дальним столиком для персонала, снова возвращаются на сцену.
Раздаются первые ноты новой композиции.
Я узнаю её сразу.
Смотрю на Нору, и она пожимает плечами. Смотрю в мамины глаза, застывшие в немой, зыбкой неподвижности. Она сидит, прикрыв рот ладонью и покачивается в такт легкой мелодии. Она её тоже узнала.
– Потанцуй со мной, пожалуйста, – поворачивается ко мне Карен и протягивает руку.
– Не надо, Карен, – произношу одними губами.
– Пожалуйста, – повторяет он.
Понимаю, что это не совпадение, не случайная песня – он передал просьбу исполнить её через официанта.
Он знал, что значит для меня эта песня. Его серенада. Он мне в любви признавался под неё. Включил под окнами моего дома и не ушел, пока я окончательно не призналась ему и самой себе, что тоже люблю…
Не знаю, почему я соглашаюсь?
Возможно, я прониклась символизмом происходящего и хочу закончить последним танцем нашу так красиво начавшуюся и так банально окончившуюся историю?..
Я принимаю его ладонь. Опираясь на нее, поднимаюсь на ноги, и он ведет меня в центр танцпола.
Он обвивает руку вокруг талии. Осторожно. Аккуратно притягивает к себе, оставив небольшое расстояние, заметное только нам двоим. В его движениях нет сейчас былой уверенности. Я больше не его. Он потерял меня, но осознает ли до конца? Для него это тоже прощальный танец? Лебединая песня?..
Певец произносит первую строчку, и мои плечи опускаются. Карен считывает мое состояние и чуть усиливает объятье.
«Я буду всегда с тобой…» – поет он мне одними губами, в унисон с исполнителем.
«Чтобы тебя обнять и утопить в любви!»
Призрачная сила, которая позволяла мне всё это время держаться ровно и спокойно, постепенно тает с каждой строчкой песни. Горечь нашей общей потери тугим комом застревает в горле. Стискиваю челюсти, чтобы не разрыдаться перед всеми.
Перед ним.
«Не прощу тебе, Карен! Не прощу, что всё испортил…» – кричу в душе, прожигая его поплывшим от слез взглядом.
«Словно в тебе мое сердце»
Он медленно, нежно и плавно водит меня в танце. Проводит рукой по спине вверх, к волосам, мягко притягивает к себе, я зарываюсь в его плечо и даю волю слезам.
Дурочка…
А я думала, что всё уже выплакала.
«Я для тебя найду крылья…»
Песня в моей голове звучит его голосом. Его молитвой. Последним криком. В этот миг я остро чувствую его страх.
У меня, как мне казалось, всё отболело, притупилось.
Он же будто только сейчас полностью осознал реальность, в которую нас окунул.
Ему страшно.
Боже, как же ему страшно!
'Даже где нет тебя,
Буду всегда с тобой…'
Не хочу представлять, что он будет чувствовать, получив уведомление о разводе.
«Как это всё сказать смею я…»
Последние ноты растворяются в полумраке зала. Я отстраняюсь от мужа и понимаю, что мы с ним только вдвоем стоим в центре. Он не убирает руку. Со всех сторон а нас направлены десятки пар глаз.
Кто-то пытается робко похлопать, но тут же замолкает.
– Пап, мам, как вы красиво танцуете! – подбегает к нам Вика и обнимает своими тоненькими ручками наши ноги.
Я наклоняюсь к дочери, обнимаю её. Беру её на руки. Карен гладит ребенка по спинке и задерживает руку на моей.
Не хочу смотреть на него. Я боюсь!
Боюсь, что снова сдамся.
Что снова поверю.
Что мне снова будет больно…
Вика, устав от долгих объятий, убегает снова в детскую компанию. Мы с Кареном вдвоем возвращаемся к нашему столу.
Мама прячет от меня заплаканные глаза.
Папа сидит, нахмурившись.
– Ну, ребята, – восхищенно качает головой Вася, – вы звезды! Очень проникновенно! Всех до слез довели!
Я молча опускаюсь на свое место. Карен наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Джана, я пойду договорюсь о поздравительной речи и вернусь.
Киваю.
Речь… Ну, конечно.
Я забыла о ней. Не подготовила заранее, как раньше. Пока я в уме пытаюсь собрать дежурные фразы в поздравление, Грабовский неожиданно выдает, обращаясь ко мне:
– Ксюнь, куда это наш Барышников ушел?
Почему-то его слова неприятно кольнули. Что-то было в его голосе отталкивающее.
– Вася, а ты слишком бодрый для человека, который пил всю ночь в караоке.
– В каком это… – Он сначала сосредоточенно хмурится, на миг застывает, полоснув меня острым взглядом, а потом договаривает. – Ааа, караоке. Да… Да-да. Ну, я и не особо пил-то, если честно…
Смотрю на него внимательно и не могу понять, почему он так странно себя ведет?
Но тут возвращается Карен, сразу хватает меня за руку и ведет к сцене. Всё происходит быстро и суетливо. Ведущий объявляет, что сын с невесткой хотят произнести особые слова для именинника.
Нам на одежду цепляют маленькие микрофоны-петлички. Сначала Карену на лацкан пиджака, а потом и мне – на импровизированный завиток-розочку по краю корсажа.
Тамада передает слово мужу. И он начинает говорить. Красиво, уверенно и очень трогательно.
Мастерски владея слогом, он искусно удерживает внимание зала. А я пытаюсь вслушаться в его речь, чтобы не повторяться потом, когда очередь дойдет и до меня.
Всматриваюсь вглубь зала, заметив какое-то движение.
И внутри всё холодеет.
Руки слабеют.
Карен всё говорит и говорит, а я застыв ледяной статуей, вижу, как от лестницы к столам по левому от сцены краю, отстукивая каблуками, словно вбивая мне в сердце ядовитые иглы, вышагивает Акопян.
Она двигает губами, будто напевает что-то.
Взгляд Карена направлен вправо, на отца, поэтому он не замечает её.
А я не могу сделать вдох.
Она подходит к какому-то столу, за которым все примерно её возраста. Кто эти люди?
И почему она вообще решила, что может приходить сюда?
Карен заканчивает речь. В зале тихо. И поэтому, до меня отчетливо доносится то, что напевает Рита. И я понимаю, что это не случайность. Не просто шальная мелодия, застрявшая в голове.
'Па-папара па-па-ра-ра,
И я несу тебе цветы…
Как единственной на свете
Королеве красоты!'
Мысль моментально уносит меня во вчерашнюю ночь. Но на это раз я словно смотрю кино в замедленной съемке, где крупным планом показывают его глаза… Спокойные, мягкие, безмятежные.
Сердце пропускает удар.
Я знаю этот его взгляд.
Я видела его миллион и один раз.
И он всегда был для меня, даже тот, один, из машины.
«Где ты был, Карен?» – приглушенно звучит в памяти мой голос. Я уже знаю ответ. И мне уже не должно быть так больно. Но почему тогда мне становится трудно дышать?
Растерянно поворачиваю голову к нашему столу. И переплетаюсь взглядами с Грабовским.
«Ааа, караоке. Да… Да-да…»
Тут же понимаю, что не было никакого гребанного караоке!
Кто-то дотрагивается до моего плеча – это ведущий, мимикой пытающийся донести до меня, что я задерживаюсь. Что пора произносить свою часть текста. А я не могу.
– Да… – произношу заторможенно. – Да-да…
– Ксюш? – осторожно касается моего предплечья Карен, и я, будто током пришибленная, отодвигаюсь от него.
– Да.
– Ксения? С вами все хорошо?
Смотрю на тамаду, несколько раз часто моргаю, чтобы отогнать мучительные видения.
– Я присоединяюсь ко всему, что только что прозвучало.
Оставляю Карена одного и иду, как заколдованная, к Рите. Хватаю за локоть, разворачиваю к себе.
– Почему ты это поешь⁈
Она искривляет лицо в гримасе возмущения. Я же, чеканя каждое слово, повторяю свой вопрос. Мне сейчас жизненно важно услышать ответ на него.
– Это наша с Кареном песня, – выплевывает она с насмешкой, поднимает со стола бокал с белым вином и, обратившись к сидящим за столом, произносит: – Ну что, ребят, выпьем еще раз за нашего любимого профессора⁈
Не понимаю, как я удержалась на ногах. Как подошла к своему столу. Как подняла бокал и произнесла самый проникновенный тост в моей жизни.
За своих родителей, всю жизнь служивших мне примером идеальных отношений.
За своего свекра, который умеет построить самую крепкую и дружную семью.
За свою свекровь, которая, как истинная представительница прекрасной половины человечества, умеет сохранять эту семью вопреки всему.
За свою золовку, которая своей фанатичной жертвенностью ставит свою жизнь на алтарь интересов этой самой семьи.
За своего мужа, который, умеет врать так, что никто и никогда не догадается о его истинных намерениях.
И за себя, которая начинает новую жизнь!
Не понимаю, как смогла пройти до лестницы. Как спустилась по ней, не полетев кубарем вниз.
Мой свекор – её профессор. Он ведь и моим профессором был…
Наша песня…
Их песня.
«Три раза подряд!»
Обман.
«Я для тебя найду крылья…»
Всё обман.
Выбегаю на улицу. На воздух. Смотрю в небо, по-настоящему мечтая стать птицей и убраться прочь отсюда. Здесь слишком больно.
– Ааааааа! – вырывается из недр души крик.
Сгибаюсь пополам. Наощупь нахожу стену. Опираюсь на неё, что бы не упасть.
Передо мной возникает красный от ярости Карен.
– Что за спектакль ты устроила⁈
– Спектакль? – повторяю, не веря своим ушам.
– Не могла по-человечески? Надо было обязательно сегодня?..
– А когда? – кричу, не дав ему договорить.
– Да, бл*ть, никогда!
– Я всю себя отдала нашей семье, Карен! Я старалась быть самой лучшей женой! Самой лучшей невесткой! Мамой! Я всё… – воздух в легких заканчивается. Делаю судорожный вдох. – Всё делала для семьи… А семья, как оказалось, не сделала для меня ни-че-го.
– Сука, ты свихнулась⁈
– Я⁈ Я свихнулась⁈ Где ты был вчера, Карен⁈ – Толкаю его ладонями в грудь. – Где ты был⁈
– Ты и так уже знаешь. – режет бесчувственно словами. – Зачем тогда спрашивать?
– Боже… – Ноги подкашиваются, я опускаюсь прямо на колени, не в силах дальше стоять.
– А что тебя не устраивает, джана? Ты же этого и добивалась? Или я не прав?
Я молчу.
А он продолжает.
– Ты же сама меня к этому толкала всё это время. Шарахалась, как от прокаженного. Ты же умная женщина. Прекрасно знаешь, что у мужчин есть потребности. Я просто удовлетворил свою потребность. Тебя я люблю. А это – просто физиология. Ты же меня не обвиняешь в том, что я сходил в туалет не дома, а в другом месте?
– Туалет?.. – не могу поверить тому, что услышала.
– Да, джана.
Откуда-то появляются силы встать снова на ноги. Я внимательно смотрю на стоящего передо мной мужчину, ради которого еще недавно готова была даже жизнь отдать.
– Знаешь, Карен… – С трудом узнаю свой голос. – Видимо, не такая я и умная женщина, как ты думал… Потому что, не смотря ни на что, я никогда не могла подумать, что ты способен сравнить нашу семью с туалетом.
Он хмурится.
Подается вперед.
Выставляю вперед руку – не даю дотронуться до меня.
– Но ты прав… – продолжаю всё так же спокойно. Потому что не прощу себе, если не выскажусь до конца. Если и дальше позволю ему сравнивать меня с грязью. – С физиологией не шутят. Сливай, милый. В любом туалете, в котором тебе захочется. Частный, общественный, элитный… Выбор большой, скучно тебе точно не будет. А про меня забудь.
– Что ты несешь⁈ – взрывается он.
– Я подала на развод, Карен. Всё кончено.
Разворачиваюсь, чтобы вернуться в ресторан.
– Ты куда⁈ – хватает меня за локоть.
– За детьми. – вырываюсь с силой.
Навстречу мне вылетает заплаканная Нора. За ней, прямо к Карену – Вася.
– Ксю… Господи… – запыхается золовка, – микрофон!
Опускаю глаза на свою грудь. На цветок, в тряпичных лепестках которого до сих пор прячется петличка.
Снова смотрю на Нору, в глазах которой застыли боль и ужас.
Она всё это слышала.
Они все это слышали.
Боже, нет… Мои дети… Мои дети тоже…
Быстро преодолеваю лестницу, залетаю в зал.
Тону в осуждающих прищурах сотни пар глаз. Прохожу дальше, к детской зоне, где должны быть Вика и Гера.
Но их там нет.
Зато есть, торжествующий – взгляд Маргариты Акопян. Она ведет бровью и победно ухмыляется.
Но меня это больше не волнует.
Я нахожу наконец их. Заплаканные, испуганные, мои дети жмутся к груди свекрови, а увидев меня, отворачиваются.
Сердце стучит в горле.
В ушах оглушительный звон.
И мне кажется, что я умираю…
Этого не должно было произойти…
* * *
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
