Текст книги "Черный спутник (СИ)"

Автор книги: Ангер Юрген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

  – Папи, что, опять? – шепотом, чтобы не будить спящих, спросил Мора.

  – Это всего лишь кровь из носа, – легкомысленно отвечал Рене, – если бы от этого умирали...

  Мора зарычал, покопался в сумках, извлек мешок с кровоостанавливающим сбором и поплелся на кухню – за кружкой и кипятком. Когда он вернулся с заваренным зельем – по комнате руладами плыл Левкин храп.

  – Пейте, Папи, – произнес Мора тоном, не терпящим возражений, и вручил Рене горячую кружку, – я не хочу вашей смерти, что бы вы там не говорили.

  – Не называй меня Папи, – взмолился Рене, – может, ты напоминаешь мне о моем безвременно усопшем сыне...

  – Черта с два. Ваш сын вас так не называл. А я безотцовщина, мне приятно, так что извольте терпеть.

  Рене сморщился и сделал один осторожный глоток. Скосил глаза на кровать – Плаксин спал, открыв рот, и Аделаиса спала под пледом, в позе зародыша.

  – Ты веришь, что она – Зверь? – насмешливым шепотом спросил Рене.

  – А вы?

  – Я дитя просвещенного абсолютизма, как мне поверить в подобную глупость? Еще и в бога прикажи поверить...

  – Был же у вас учитель, этот Десэ, который считал, что он всадник Апокалипсиса.

  – Ага, еще один. Я как магнит для подобных идиотов – и все почему-то бредят Откровением Иоанна Богослова. Поневоле сам чокнешься, – вздохнул Рене, – Ты гадость сварил, невозможно пить.

  – Извольте пить, – приказал Мора. Он выглянул в окно, – Смотрите, свадебная процессия, едут из магистрата. А невеста – такая страшненькая... Хотя, если бы вы взялись ее накрасить, как ту покойницу в церкви – могу поспорить, получилась бы божественная красавица.

  – Эту услугу я оказываю только мертвым, – отвечал Рене.

  – А, правильно, утром жених проснется – а невеста умылась и все, прощай красота, – сообразил Мора, – постойте, Рене, как – только мертвым? А вы сами?

  – Похороны были? Были. И кто я теперь?

  – Вы старая кокетка, – сердито проговорил Мора, – давайте вашу кружку, я пойду спать. Хотя это подвиг – уснуть под Левкины арии.

  Рене отдал кружку, Мора поставил ее на стол, снял сапоги и забрался на кровать – между Левкой и Плаксиным. Рене смотрел в окно – на улицу и стену магистрата. Он знал, что воспоминания опять отольются ему головной болью, но эта кирпичная стена – картины возникали на ней сами собой, как узор на гобелене.

  Он видел всю сцену как в театре – словно был не участником, а зрителем, смотрел со стороны. Сумрачный зал, открытый гроб. Покойник в гробу – типичный отравленный, с серой, провисшей кожей и запавшими глазами. Еще более страшный оттого, что набальзамирован. Сложно поверить, но месяц назад – это был один из красивейших кавалеров Европы.

  – Бедный Гасси. Харон не возьмет тебя в свою лодку, такого страшного, – стук каблуков, явление черной тени. Траурной тени. Великолепная шляпа, черные чулки, черное кружево галстука, черные перчатки. Маленький черный саквояж. Ресницы, опущенные в поистине христианском смирении, – Я попробую исправить это, мой Гасси. Остальное – уже не поправить.

  Щелчок замка – открывается саквояж. Черная фигура на коленях перед гробом. Черные перчатки – брошены на каменный пол. Кисть в острых белых пальцах – лицо трупа превращается в прекрасную венецианскую маску, а если подложить запавшие щеки салфеткой – будет совсем как прежде. Красивейший кавалер Европы. Разве что кармина на губах чуть больше, нежели прилично носить мужчине.

  – Теперь я могу попрощаться с тобой, – траурная тень поднимается с колен, собирает кисти, – теперь ты – снова мой Гасси. И на том свете тебя точно узнают. Прости меня, – и, шепотом, тихим, как звук осыпающегося песка, – Jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid ...

  Прощальный поцелуй – в белый, загримированный лоб и в губы. Поцелуй, стирающий излишек кармина. Стук каблуков – на этот раз, удаляющийся. И труп в гробу – наверное, самый прекрасный из усопших на этой земле.

  Как же орал тогда братец Казик – и оттого, что лютеран грешно гримировать перед похоронами, и оттого, что он догадался, чей то был яд. Казик, бездарный дипломат, ханжа и дурак, как же он потихонечку радовался, что получил наследство, сделался старшим в семье – и не он в этом виноват. С тех пор – с похорон – они с Рене и не общались.

  А Рене – что Рене? Он так до сих пор и не понял, не ошибся ли тогда, тому ли позволил умереть?

  Мора проснулся – миновали уже и полдень, и обед. Аделаиса еще спала под пледом, свернувшись в клубок. Левки не было, Плаксин и Рене шептались, сдвинув кресла. Сашхен скосил глаз на пробудившегося Мору и придвинулся еще ближе к Рене, почти уткнувшись лицом в его ухо. Мора уже догадался, что Сашхен Плаксин – слуга двух господ, служил герцогу Курляндскому, но когда-то давно Рене его перекупил, сделал, так сказать, перекрывающую ставку. Загадкой осталось лишь одно – за что такое незабываемое Сашхен был Рене по сей день так благодарен.

  Мора встал с жесткого своего ложа, обулся и вышел, оставив господ секретничать. Левка стоял во дворе со своим планшетом и – кто бы мог подумать – рисовал. Чем-то в качестве модели привлекла его крыша напротив.

  – Ты что, рисуешь крышу магистрата? – удивился Мора, – Часы понравились?

  – А ты приглядись, – как всегда, чуть придурковато ухмыльнулся Левка, – Видишь их?

  – Вороны, что ли? – не понял Мора.

  – Сам ты ворона, – Левка протянул Море планшет с незаконченным рисунком.

  Левка, конечно, был тот еще художник. Люди на крыше, под самыми часами – они получились у него как две черные таракашки. Слишком уж много штриховки. Двое, мужчина и женщина, и у женщины зачем-то завязаны глаза.

  – Мало нам одной Аделаисы, – Мора вернул планшет, – теперь и ты у нас чокнулся...

  – Да вон же они стоят! – Левка вытянул руку.

  Только что их не было – и вот они уже есть. Двое на крыше, двое в белом, мужчина и женщина. В руках у женщины было что-то наподобие арбалета, но глаза, как и на Левкином рисунке, были завязаны. Мужчина стоял за ее спиной и подавал ей стрелы, и стрелы из лука разлетались над городом только так. На нем был белый наряд наподобие монашеского, и волосы зализаны были в хвост, но Мора своим орлиным взглядом разглядел его острое, хищное лицо, и сразу признал – шевалье Десэ-Мегид, с портрета в мастерской Аделаисы. Не было на шевалье громоздкого парика, похожего на копну – давно прошла та мода – но лицо у него было такое, что ни с кем не спутаешь. Как у глазастой хищной птицы.

  – Давно они так стреляют? – спросил Мора у Левки.

  – Да с полчаса, – отвечал Левка, – Как думаешь, кто они такие?

  – А тебе не все равно? – пожал плечами Мора, – Карета у тебя готова?

  – Давно готова, обижаешь, начальник.

  – Так давай хватай в охапку наших сонь, всех в карету – и бегом отсюда. Не знаю, правда ли они Чума и Смерть, но кажется мне, что они вот так постреляют – и в городе какая-нибудь эпидемия приключится. А не ровен час и в нас стрелой попадут... и думать об этом не хочу.

  – Я выведу карету, а ты иди за ними, – и Левка с грацией медведя побежал на конюшню. Планшет его остался лежать на перилах крыльца – Мора взял его, пролистнул несколько рисунков. Вот всадники Апокалипсиса в армагедвальдской кирхе, та незадачливая майолика – как четыре фарфоровых яйца на одном блюде. Портрет Рене – несмотря на кошмарную технику, весьма комплиментарный. Кристоф и Флорка – такие похожие и такие разные. И двое на крыше – шевалье здесь даже почти похож. Мора поднял глаза – крыша снова была пуста, но это ничего не значило. «А Левка-то наш вовсе не бездарный» – подумал Мора, захлопнул папку и поспешил в гостиницу – эвакуировать путешественников.

  – Вот скажите, фройляйн Мегид – если даже ваши родственники и не настоящие всадники Апокалипсиса, в любом случае, они, должно быть, очень сильные маги, – карета отъехала от опасного Швайнберга уже на несколько верст, и Мора попытался добиться от Аделаисы хоть каких-то разъяснений. Они сидели друг напротив друга – Аделаиса опять рядом с Рене, а Мора – с Плаксиным, – почему вы едете с нами, учиться рисовать у фрау Кульшток...

  – Фройляйн Керншток, – поправила Аделаиса.

  – Хорошо, Керншток. Отчего вы не поступите в обучение к одному из ваших магов – стали бы могущественной, делались бы невидимы, сеяли бы смерть с крыши магистрата.

  – А если мне неинтересно сеять смерть с крыши магистрата? – ехидно отозвалась Аделаиса, и вредный Рене тут же влез в беседу:

  – Представляешь, Мора, не все мечтают сеять смерть. Даже с крыши магистрата.

  – Да ладно, Папи, я понял... И все же, фройляйн Мегид – почему? Рисование – а не магическое могущество?

  – Я всегда успею взять уроки у господ Мегид, – пояснила Аделаиса, – как вы поняли, господа Мегид если и не бессмертны, то очень долго живут. А художники живут – как все. Я не успею оглянуться – и госпожи Керншток не станет, и я не успею ничему научиться, а когда еще в Вене появится новая женщина-портретист – неизвестно. Люди в моей жизни имеют обыкновение очень быстро... как бы это сказать...

  – Заканчиваться? – подсказал Рене.

  – Ну да, – Аделаиса взглянула на него с благодарностью, – только что были – и нет.

  – У нас, стариков, тоже так, – грустно произнес Рене, – ровесники имеют свойство неожиданно заканчиваться.

  – Вы совсем не старик! – с жаром воскликнула Аделаиса и, как всегда, покраснела. Мора и Сашхен Плаксин переглянулись.

  – Ага, только грим к вечеру отчего-то покрывается кракелюрами, как полотна старых мастеров, – отвечал Рене. Аделаиса посмотрела на его точеный профиль, вздохнула и обратилась к Море:

  – Вопрос за вопрос, господин Мора – отчего мы спим днем, а едем ночью? Неужели нам не страшны разбойники? Мародеры?

  – С Левкой – вряд ли, да и мы с господином Плаксиным чего-то стоим и везем при себе оружие. Наша миссия такого свойства, что огласка для нас куда опаснее разбойников.

  – А ваша магия, фройляйн, – Рене дотронулся кончиками пальцев до косы в кожаном чехле, и Аделаиса вздрогнула, – неужели она не защитит нас от разбойников?

  – Я стараюсь, – тихо проговорила Аделаиса, – и я умею стрелять. А вы, Рене?

  – Очень плохо, – признался Рене.

  – Разве что глазами, – подсказал Мора.

  – Весело с вами, – умиленно признал Плаксин, – и анекдотов вспоминать не нужно. Магия, салонный флирт... Что вы будете делать, Мора, когда мы закончим свою миссию в Вене?

  – Женюсь, – твердо отвечал Мора, – если невеста не погонит.

  – А вы, Рене?

  – И я женюсь, – беззаботно отвечал Рене, – я слышал, знаменитый герцог Лозэн женился в восемьдесят, значит, и для меня не все потеряно. Есть в Петербурге одна дама – уже тридцать лет ждет, когда я к ней посватаюсь. Пора, наконец, решиться.

  Аделаиса уставилась на Рене круглыми глазами, и в глазах этих стояли слезы.

  – Боюсь, в Петербурге такая дама у вас не одна, – подмигнул Плаксин, – значит, все женятся, один я паду к ногам герцога Курляндского... Ну, про Левку я даже не спрашиваю. Он-то наверняка женится.

  – А вот и нет! – раздалось с облучка, – Фройляйн Мегид, можно мне с вами? Я тоже хотел бы на художника учиться! Возьмет меня ваша Кернштокша?

  – Покажите ей свои рисунки, может, и возьмет, – дрожащим голосом отвечала Аделаиса.

  – А вы как думаете – возьмет? – прокричал Левка, – Или совсем говно я как художник?

  – Да нет, не совсем, – криво улыбнулась Аделаиса, – то, что я видела, очень многообещающе.

  – Не боись, Левка, я тоже видел – лепота, – по-русски добавил Мора.

  Аделаиса наклонила голову, и губы ее задрожали. Рене потянулся к ней и начал шептать что-то на ухо – долго и ласково. Аделаиса ожила, зарделась и в волнении принялась теребить манжеты своих кюлотов.

  – Пощадите пряжки, – взмолился Рене, – мне предстоит блистать в Вене в этих панталонах.

  – Рене, вы обещали мне дервишскую сказку, – напомнила Аделаиса, – расскажите, все равно в дороге скучно.

  – Вовсе не скучно, – возразил Плаксин.

  – Сказка тоже скучная, – предупредил Рене, – но если никто не против...

  – Хватит ломаться, Папи, рассказывайте, – поторопил Мора.

  – Это старинная суфийская притча, и услышал я ее, как ни странно, от нашего дюка Курляндского – в тот день, когда господин сей принял на себя регентство. Вот она. Хозяин дома имел обыкновение часто отправляться в путешествия, оставляя дом на попечение слуг. Слуги же отличались поразительной забывчивостью – временами они забывали, зачем их оставили в доме. Однажды, когда хозяин отсутствовал особенно долго, подросло новое поколение слуг, которые начали считать себя владельцами дома. Но поскольку они были персонами ограниченными и мыслили весьма узко, им начало казаться, что вокруг происходят какие-то странные вещи. Например, время от времени они пытались продать дом – и ничего не получалось. Покупатели первым делом просили показать документ, подтверждающий, что дом – собственность жильцов, но так как слуги не знали ничего о таком документе, они считали таких людей сумасшедшими или ненастоящими покупателями. Странность их положения заключалась ещё и в том, что всё необходимое для дома и жильцов появлялось загадочным образом, и это не позволяло так называемым хозяевам почувствовать себя ответственными за весь дом. Инструкции по уходу за домом, целью которых было напоминать слугам их обязанности, хранились в кабинете хозяина, но так как второе поколение слуг объявило его священным, никому не разрешалось туда входить, и ореол непроницаемой тайны окружал хозяйские покои. Некоторые даже отрицали само существование этих покоев, несмотря на то, что могли видеть ведущие туда двери. Скептики объясняли, что двери – это просто настенное украшение.

  – Самокритично, – оценил Плаксин, – мой патрон всегда воспринимал свое положение с долей иронии, что бы о нем ни говорили.

  – Это не только о нем, – возразил Рене, – это обо всех нас, тогдашних. Мы видели себя колонистами в диком краю – а кем мы были на самом деле?

  Мора не мог разделить беседу – он не совсем понимал, о чем ведется речь. Аделаиса же смотрела на профиль Рене, на то, как шевелятся его губы, на то, как изящные его пальцы играют тростью и подрагивают в такт произнесенным словам. «Вот сколько ей по ее словам – восемьдесят? – попытался припомнить Мора, – А ведь дура дурой. Зверь...А я – чем я лучше? Когда выбирал я между Рене и Матреной – сам-то кого выбрал?» И Мора решил – уже в который раз – что после Вены выберет наконец правильно, любимую женщину, а не истеричного деда, который и видеть-то его не видит, смотрит сквозь него – бог знает на что.

  Они въехали в Вену на рассвете. Путь к домику графа Арно лежал по роскошнейшим улицам цесарской столицы, мимо лучших домов, украшенных округлыми, загогулистыми кариатидами и пегасами – размером и цветом как небольшие слоны. Мора, словно в первый раз, очарованно таращился на монументальную лепнину – имперская роскошь его завораживала.

  – Обратите внимание, фройляйн Мегид – памятник вашей тетушке, – кивнул Мора на проплывавшую мимо чумную колонну – Аделаиса фыркнула. Мора обратился к Рене и Плаксину:

  – Господа, какой, по-вашему, город лучше – Вена или Санкт-Петербург?

  – Вена, конечно, здесь климат мягче, – тут же ответил Сашхен, – и архитектура божественнее...

  – Божественнее... – передразнил Рене, – Греза пьяного кондитера. Петербург лучше – в нем мы были людьми, а здесь мы крадемся в рассветной мгле, как воры. Жаль, что оставили Петербург мы столь позорно...

  – Сами виноваты, – отвечал обычно невозмутимый Плаксин неожиданно сердито, – проспали свое счастье. Прощелкали клювами этого придурка фон Мюниха. Это я о себе, не о вас, Рене – вы сделали что могли, даже больше.

  – Не напоминайте... – сокрушенно отмахнулся Рене и уставился в окно – на колонны и серых, нависающих со стен пегасов.

  Мора подумал, что попозже обязательно спросит Плаксина – что же такое у них было в Петербурге. Столько лет прошло – должно быть, это уже и не тайна.

  – Дом пустой, слуги придут попозже, как проснутся, – поведал Плаксин, – так что поначалу устраиваться придется самим.

  – Нам не привыкать, – успокоил Мора.

  – Я сегодня же отправлюсь к госпоже Керншток, – проснулась Аделаиса.

  – Я с вами! – напомнил Левка.

  – Любой из нас сочтет за честь проводить вас, – склонил голову Мора. Аделаиса тут же покосилась на Рене, но тот смотрел в окно – не отрываясь.

  – Приехали, господа! – провозгласил Левка, и карета остановилась.

  – Я открою дом и ваши комнаты, – Плаксин потянулся – так, что захрустело – и с кряхтением полез из кареты.

  – Лев, боюсь, мне опять понадобится ваша помощь, – позвал Рене, беспомощно подняв брови, – только не хватайте меня, как мешок, просто помогите идти.

  – Как прикажете, папаша! – в голосе Левки послышалась радость – Рене вызывал у него то ли сыновние, то ли отеческие чувства, то ли просто умиление – как маленький несмышленый зверь, и Левка таскал его на руках и ухаживал за ним – с нескрываемым энтузиазмом.

  Мора выбрался из кареты, подал руку Аделаисе – мужской костюм, не мужской – этикет никто не отменял.

  – Какой нарядный домик, – восхитилась Аделаиса, – хотя здесь все домики нарядные...

  Дом графа Арно напоминал заварное пирожное – в череде других таких же.

  – Папи верно говорит – съедобная архитектура, – оценил Мора, – вы прежде бывали в Вене?

  – Только проездом, – отвечала Аделаиса.

  На крыльцо явился Сашхен Плаксин:

  – Пойдемте, я провожу вас в комнаты.

  Левка спрыгнул с облучка, попробовал помочь Рене выбраться из кареты, быстро разочаровался в своей затее, воскликнул:

  – Это все в пользу бедных! – и привычно вынес патрона на руках, – Ей-богу, так быстрее выйдет, папаша.

  Так и вошли они в дом – Аделаиса с Морой впереди, Левка с Рене за ними, и у Рене не было уже сил упираться, он только сказал на пороге дома, когда Левка нес его, а Сашхен бережно придерживал двери:

  – Вы вносите меня в дом, как жених новобрачную...

  – Еще одна содомитская шутка – и уроню, – пригрозил Левка.

  Видно было, что в доме никто не жил последний год, если не больше. Мебели в прихожей не было – хозяин вывез в парижское свое жилище.

  – Кровати-то есть? – заволновался Левка. Рене воспользовался его замешательством и стал ногами на пол, теперь он всего лишь опирался на Левкино плечо.

  – Их сложно было вытащить, здесь у них такие... альковы, – успокоил Сашхен, – пойдемте, расселю вас.

  – Я должна быть у госпожи Керншток, – пробормотала Аделаиса.

  – В шесть утра, в мужском наряде? – удивился Плаксин, – Моветон, фройляйн. Отдохните, переоденьтесь, примите ванну – считайте, что это гостиница. И, свежая и цветущая, в кринолине, вы отправитесь к своей госпоже Керншток. Пойдемте со мною, фройляйн, я покажу вам вашу комнату.

  Плаксин подал девушке руку – церемонно и изысканно, словно приглашал к танцу, и вдвоем они поднялись по лестнице. Левка с Рене поплелись следом – Рене опирался одновременно на свою трость и на Левку, Мора последовал за ними замыкающим.

  Как только Мора перетряхнул от пыли пресловутый альков – Рене тут же туда упал и лежал неподвижно, с видом умирающего. Левка отправился распрягать лошадей и разбирать вещи, пообещав Рене:

  – Как только найду в багаже кофе – сварю вам немного для поднятия сил.

  – Спасибо, Лев, вы мой ангел-хранитель, – прошелестел Рене. Как только дверь за Левкой закрылась, Мора спросил:

  – Папи, что за счастье вы проспали в Петербурге с господином Плаксиным?

  – У него и спрашивай, – устало отвечал Рене, – я не в настроении сам рассказывать о своем позоре, – он лежал, закинув руки за голову, великолепная шляпа валялась рядом, – По твоему лицу видно, что ты принял какое-то важное решение. Такая многозначительная задумчивость...

  – Я принял решение завершить карьеру отравителя, – признался Мора, – сразу после нашей вылазки в оперу. Вы правы, эта жизнь не для меня. Вернусь к поддельным векселям и крапленым картам. Женюсь на своей муттер, если она согласится и не выскочила еще за какого-нибудь богатого старичка в Кениге. А если и так – подожду.

  – Ты, как и Мон Вуазен, и донна Тофана – перепутал оружие и товар. Для бедного человека это извинительно, – пояснил Рене, – Ты не бездарен, хоть я тебя порой и ругаю, и не излишне чувствителен – все люди таковы, если они не животные. Просто не делай оружие предметом торговли, и проживешь долгую счастливую жизнь.

  «Как вы?» – хотел спросить Мора, но вовремя понял, что если жизнь Рене и была счастливой – было это очень давно.

  – Что же будет со мною? – спокойно и, кажется, весело спросил Рене, – Ты вернешь меня владельцу? В баронское поместье Вартенберг? Зашивать колотые раны русским гренадерам?

  – Вы не собственность герцога, он вас не купил, – возразил Мора, – он просто просил нас помочь вам, потому что ваши охранники и доктор собирались...

  – Оставь, я понял...

  – Мы разделим все на четверых, и каждый волен будет идти куда захочет. Левка отправится рисовать цесарские рожи, Плаксин – целовать сапоги своего герцога, я женюсь, а вы – делайте что хотите. Можете жениться, можете – целовать сапоги.

  – И то и другое одинаково гнусно, – рассудил Рене.

  – Боюсь, мне не дождаться Левки с кофе, – посетовал Мора, – Пойду, попробую найти что-нибудь на графской кухне, или вытрясу из Плаксина.

  – Возьми спиртовку в моем саквояже, – слабым голосом крикнул ему вслед Рене.

  На кухне графского дома, среди паутины и мышиных какашек, Мора пытался сварить кофе – на спиртовке алхимика, в кое-как отмытом ковше. Прозрачно-белые чашечки с отколотыми краешками, обнаруженные здесь же, на кухне – ждали на столе. Плаксин, почуяв запах, кругами ходил около.

  – Сашхен, может, вы мне ответите, – пристал Мора, – Рене стыдится отвечать. Что было у вас в Петербурге – это же наверняка уже не тайна? Что такое вы прощелкали клювами?

  – Просрали все, – просто ответил Сашхен, – сидели на жопах ровно, и проспали переворот. Вы же русский, вы должны знать свою историю.

  – Я цыган, родом из Кенигсберга – какой я вам русский?

  – Как же вы попали в Ярославль? – удивился Сашхен.

  – А герцог как попал? Вот и я – так же. Сослали.

  – Вы много воды налили, долго не вскипит, – оценил Плаксин перспективы кофеварения.

  – Так и нас много, – отвечал Мора, – так что же, герцог угодил в Ярославль – оттого что вы все проспали? А сами вы с братцем – оказались в Париже? Молодцы...

  – Много вы понимаете, – оскорбился Сашхен, – мы служили герцогу, но и его сиятельство – это я про Рене – тоже нам приплачивал кое за что. Когда герцога арестовали – Рене отправил нас с братом в Париж, со срочным секретным письмом для одного вельможи. Дипломатическая почта досматривалась, а нам удалось незаметно провезти это письмо через границу. Обратно мы уж не поехали – кому охота в тюрьму садиться.

  – А что было за письмо? – Мора поболтал ковш над спиртовкой.

  – Да вам-то зачем? Долго объяснять. Герцог был осужден на смерть, но тот вельможа из Парижа – они с дюком какие-то дальние родственники – поднял такую бучу, русская правительница перепугалась, и его светлость всего лишь сослали. Можно сказать, тот французский маршал спас его жизнь.

  – Рене, – поправил Мора.

  – Герцог не знает, кто переправил то письмо, – пояснил Плаксин, – просто знает, что маршал за него вступался.

  – Так скажите ему, – Мора снял ковш с огня и принялся разливать черную жижу по фарфоровым чашечкам, – просто скажите, словами через рот. Знаете, Сашхен, – я говорил с герцогом в Ярославле, он, по-моему, до сих пор считает Рене предателем, отрекшимся от него после его ареста. И упивается своим христианским всепрощением. Кто-то должен сказать ему, что все оно не совсем так.

  Сашхен взял со стола одну из чашечек, сделал осторожный глоток:

  – Я скажу. Когда увижу его светлость. Только, сдается мне – ему уже все равно.

  – Перегорело?

  – Наоборот. Герцог всегда знал, что за человек его сиятельство – это я про Рене – и ему все равно было, даже если бы он ел людей и вешал себе на шею их кости. Я-то скажу, но что это изменит?

  Мора поставил две чашки на такой же щербатый поднос:

  – Вот и верните Рене его честное имя – герцогу всяко приятнее будет знать, что друг его никого-таки не ел.

  Мора взял поднос и летящей походкой удалился с кухни – Плаксин проводил его насмешливым взглядом.

  Аделаису Мора нашел в гостиной – пустынной, почти без мебели, только огромный обеденный стол и раскидистый фикус в промежутке между окнами. Аделаиса переоделась в женское – все в то же свое бледно-розовое платье, наверное, оно было у нее одно. Она смотрела в окно – на людей, на проезжающие экипажи – и живое ее личико было печально.

  – Пришел повар, принес еду, скоро будет обед, – обрадовал девушку Мора.

  – Как же мы будем есть – без стульев? – отозвалась Аделаиса, но больше из приличия, без интереса в голосе.

  – Плаксин что-нибудь придумает – для него нет нерешаемых задач, – отвечал Мора, – как вы думаете, кто поливает этот фикус, почему он не вянет?

  – Кто-нибудь да поливает, – безучастно пожала плечами Аделаиса, – мне придется пробыть с вами до завтра, моя госпожа Керншток уехала за город, в гости. Левка только что узнал...

  – Вы нас ничуть не тяготите, – успокоил Мора, – вы принимали нас у себя, мы рады видеть у себя вас. Я приглашаю вас посетить с нами оперу, посмотреть «Альцину» Генделя из графской ложи. Послезавтра, если Плаксин не ошибся. Я простой человек, не умею выражаться красиво, как мои господа, и не знаю, как приглашают в оперу девиц по всем правилам этикета...

  – Да как-то так, наверное, и приглашают, – улыбнулась Аделаиса, – я сама дикарка, столько лет просидела в поместье Мегид.

  – Вена вас перевоспитает, – пообещал Мора, – Так вы согласны? Рене поможет вам выбрать наряд – завтра к нам придет портниха, и вы сможете... – Мора задумался – как назвать то, чем занимаются дамы у портних – обмерка, примерка?

  – Я поняла, спасибо, Мора, – Аделаиса потрогала осторожно лист фикуса – блестящий, как будто лаковый, – Вы добрый человек, и это выдает в вас – не-дворянина. Вам следует научиться быть злым.

  – Вы, наверное, не так много людей встречали пока еще, фройляйн, – возразил ей Мора, – И простые люди бывают злющими, и дворяне – добрыми, по крайней мере, я встречал парочку. Рене злючка, но если знать его историю – странно, что он еще не стреляет из пистолета во всех подряд.

  – Наверное, не умеет стрелять, – с улыбкой предположила Аделаиса, – он вроде тех статуй, что находят иногда в итальянской земле – из другого времени и как будто из другого мира...

  – Эти статуи еще как правило – без рук, – вспомнил Мора.

  – А как его зовут на самом деле, вы же оба – не Шкленаржи? Как его настоящее имя?

  – Да так и зовут – Рене, Рейнгольд, а фамилия – вполне красивая, но я не имею права ее называть. Вы можете сами его спросить, но он, скорее всего, разозлится и не скажет. Мой совет – выкиньте из головы этого Рене, он старый больной дед, и у вас с ним нет никаких шансов.

  – Вы и в самом деле простой человек, Мора, – укоризненно заметила Аделаиса.

  – А кто вам правду-то скажет? Мы пять лет с ним мотаемся вот так, в карете, из города в город – кого у него только не было, и дамы, и маркитантки, и амазонки. И все с вожделением зарились на старую корягу. Даже в ссылке в него была влюблена супруга его тюремщика – между прочим, молоденькая и хорошенькая. А Рене – как с гуся вода, плевал он на них на всех. У Рене кукиш вместо сердца, понимаете?

  – Он кого-то любил и потерял? – с придыханием спросила Аделаиса.

  – Да господь с вами! Разве что себя в зеркале, – разозлился Мора, – Ему никто не нужен.

  – А кавалеры? – выпалила девушка.

  – Я не буду с вами такое обсуждать, – смутился Мора, – это не в моих правилах. Если вам угодно – обсудите с самим Рене, нравятся ему кавалеры или нет. Ко мне он точно ничего не подкатывал. Надеюсь, к Левке тоже.

  Аделаиса помолчала, оторвала-таки от фикуса лист, и наконец спросила:

  – Вы проводите меня завтра к фройляйн Керншток? Левка тоже пойдет, но он недостаточно...

  – Презентабелен? Я к вашим услугам, и Рене могу за шкирку вытащить из его алькова – если он вам пригодится.

  – Не стоит, – улыбнулась Аделаиса, – я, пожалуй, пойду. Увидимся за обедом, Мора.

  Розовое платье прошуршало мимо, оторванный лакированный листочек остался лежать на подоконнике. Мора выглянул в окно – в этом районе катались роскошнейшие экипажи, и Мора прикинул – успеет ли он здесь, в Вене, хоть кого-нибудь обыграть в карты? Нужно разведать у Плаксина – он хоть и дворянин, но в таких делах разбирается хорошо. Мора задумался о дворянах – о их приспособленности к жизни, и о способности выжить в целом у разных сословий. Дворяне представились ему хрупкими бутонами – на фоне тех же репейников-купцов или крапивы-разночинцев. Плаксин был розой с шипами, а Рене...Мора искренне опасался, что без него Рене пропадет. А куда его девать, с другой стороны? Хочет человек свободы – пусть гуляет. «Он кого-то любил и потерял» – вспомнил Мора слова влюбленной дурочки. Девчонке и в самом деле лучше не знать – кто там кого любил, и кто там кого потерял.

  Пару верст не доехали они тогда до Ярославля – но так и было условлено. Телегу удалось сменить на хлипкий возок – Левка в Перми выиграл этот возок в карты, сэкономил прогонные. Возок неохотно катился по размокшим августовским дорогам, Мора правил, Левка – выталкивал колеса из грязи, а Рене страдал, лежа поперек сиденья, за столько лет он отвык и от долгих переездов, и от ям под колесами, да и годы давали о себе знать. Страдал он молча и, насколько это было ему доступно, мужественно. Левка время от времени заглядывал в крошечное окошко – не помер ли подопечный.

  Кое-как пробирался возок по сельской дороге, среди полей – изрядно потравленных охотниками, и Мора понял, что странники на верном пути. Дорога углубилась в лес – колеса запрыгали по корням деревьев. Еловые ветви смыкались над просекой мрачным сводом, дорога делалась все уже и уже, грязнее и ухабистее, и вот забрезжила вдали опушка, и зоркий Левка воскликнул:

  – Вот оно, гнездо разбойничье!

  Хорошо, хозяин «гнезда разбойничьего» не услышал сего лестного определения. На опушке высился двухэтажный охотничий домик, с конюшней и клетками для ловчих птиц, и возле домика щипала траву стреноженная лошадь. Мора взбежал на крыльцо – и тут же вышел ему навстречу человек в гвардейской форме, с трубкой в зубах:

  – Проезжай, барин, не велено гостей пущать.

  Мора, как и Рене, давно сменил маскировочный подрясник на немецкое платье – как-никак по документам они с Рене были цесарцы Шкленаржи – но дорожная грязь, борода, черные ногти... не иначе, у гвардейца низкий ценз был для определения «барин».