Текст книги "Черный спутник (СИ)"

Автор книги: Ангер Юрген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

  – Я продолжу вашу историю, – тихо сказала Аделаиса, – девица Лильбон не раз и не два виделась потом с падре де Лю. После приключения на черной мессе они сделались добрыми друзьями. Знаете, Рене, де Лю не случайно явился на зов своей жрицы. И я, появившаяся на свет как плод этой доброй дружбы, – первое тому доказательство, – Аделаиса горделиво выпрямилась и продолжила, – У истории есть и предыстория – как-то в Версале, в лабиринте из подстриженного лавра, мадемуазель Лильбон посетовала своему спутнику, что вряд ли когда-нибудь выйдет замуж: «Мой жених должен быть сам дьявол, чтобы соответствовать запросам моих родных». За стеной из лавра раздался смех – шевалье Десэ-Мегид слышал ее слова и не сдержался, рассмеялся. А папский посланник рядом с шевалье – они были неразлучны – просто ее услышал.

  – Вы мистификатор, милая Аделаиса, совсем как мой покойный учитель Десэ, – мягко проговорил Рене, – вам должно быть очень много лет, если вы родились в пору дела о ядах.

  – Я не знаю, отчего так, – еще тише, смущенно отвечала художница, и свечи на ее шляпе затрепетали, – может мы, как русалки, живем по триста лет? Я уже восемьдесят лет девочка...

  – Простите, что не могу вам поверить, – сокрушенно вздохнул Рене, – я не умею верить в подобные вещи. Это все равно что в бога.

  – А я верю, – встрял Мора, – вот графу Сен-Жермену уже сто лет пятьдесят, и никто его этим не попрекает.

  – Вы сравниваете меня с этим жуликом, милейший Алоис? – оскорбилась Аделаиса.

  – Сынуля шутит, – успокоил ее Рене, – Но как же вы попали в дом Мегид?

  – В монастырь Ремиремон, где мать моя была аббатисой, пришла болезнь. Все умерли от этой болезни, а меня забрали Мот и Пестиленс.

  – Вас забрали с собою Смерть и Чума? Кажется, я начинаю понимать вас, – Рене лукаво улыбнулся, – и мне нравится такая игра.

  В дверь мастерской тихонько постучали.

  – Кристоф зовет нас на ужин, – с явным облегчением произнесла Аделаиса, – Мы закончим портрет завтра, если вы не против, господа.

  После ужина Кристоф внес в комнату кувшины с водой для умывания и, как только он вышел – Мора закрыл за ним дверь.

  – Если Плаксин завтра не явится, придется оставить ему письмо и добираться до Вены самим, – зло сказал Мора, – Чертов Кошиц...от истории с Кошицами меня тянет блевать. Я прежде никогда не убивал – человека, верящего мне всецело. И никогда еще не был так себе противен. Это всегда так, Папи?

  – Погоди, вот старина Кошиц умрет – и будет сидеть в ногах твоей постели, и говорить с тобой, – с грустной насмешкой предсказал Рене, – каждую, каждую ночь.

  – А кто сидит на вашей постели?

  – Представь себе, он у меня всего один, человек, принявший смерть из моих рук, – отвечал Рене очень тихо, он смыл с лица краску и теперь расчесывал волосы блестящей черной щеткой, – Двенадцать остальных моих жертв убили другие руки, но, поверь, я все равно помню каждого из них. И, боюсь, – не так много времени пройдет, и все они встретят меня там, за гробом. Ты зря просил такой жизни, Мора. Не понимаю, как вообще ее можно было желать.

  – Но вы же сами, Рене...

  – Я не выбирал, быть мне отравителем или нет, – Рене отложил щетку и вновь собрал волосы в косу, – Я родился таким. Мой отец нанимал нам, троим братьям, специального учителя, как нанимают математиков и танцмейстеров. Мой отец умер от своего яда. Мой брат, Гасси, тот, что со мной на портрете – умер от яда, составленного мною. Ты спишь, Мора, и видишь сны, а я каждую ночь говорю со своим Гасси, уже тридцать лет.

  – А я теперь буду говорить с господином Кошицем, – Мора сбросил кафтан, и из кармана вывалилась газета. Мора поднял газету и заглянул в театральные новости, – На какую оперу мы отправимся в Вене, Папи? Тут две на выбор – «Жизнь во грехе» и «Альцина». Я предлагаю «Жизнь во грехе».

  – Отличная идея – встретиться со всеми в опере, в графской ложе, – оживился Рене, – ты бываешь гениален, Мора. Плаксин раздобудет нам эту ложу через своего патрона, и все наши дела в Вене завершатся одним днем. Дай мне твою газету, малыш.

  Мора протянул ему листок.

  – Конечно же, «Альцина», – с упоением выговорил Рене название оперы, – я пытался ставить Генделя у себя дома, но потерпел фиаско. А при дворе царил мой тиран Арайя, при нем я не смел и заикнуться о Генделе. Он бы год обливал меня ревнивым презрением. Конечно же, Гендель, «Альцина», милый мой Мора, я хоть увижу, какова она на самом деле...

  Рене перевернул газету, пробежал глазами международные новости.

  – Что с вами, Папи? – воскликнул Мора. Рене так сжал кулак, что с ладони закапала кровь – и алой струйкой уже лилась за манжет. Рене с ледяным и безучастным лицом отложил газету:

  – Наш русский король-олень, вернее, царь-олень принял в Петербурге вельмож, возвращенных из ссылки. Бирона и Мюниха. Если бы господа Левенвольд и Остерман не изволили в ссылке окочуриться, их бы тоже ожидало триумфальное возвращение.

  – Не грустите, Папи, – утешил его Мора, – господин Левенвольд обречен был окочуриться. Доктор с поручиком уже сговаривались дать ему по тыкве и разъехаться по домам.

  – Ты уверен? – проворчал Рене, но заметно веселее, – Обидно думать, что дюк Курляндский возвращается в свое герцогство опять в чинах и в славе, а я скитаюсь по задворкам, без имени, без титула, даже без личного врача...

  – Это без которого? Который собирался вас убить? – уточил Мора.

  Рене стер с ладони кровь, улыбнулся и вдруг скосил глаза и поднял брови, указывая Море на что-то – на гобелен на стене. Мора вгляделся – у охотника на гобелене прорезался живой блестящий глаз и вовсю таращился на гостей. Мора показал глазу кулак – глаз тут же спрятался.

  – Легко ты его, – позавидовал Рене, – а я все думал – что с ним, таким, делать? Знаешь, Мора, если тебе так уж жаль твоего Кошица – но только одного конкретного Кошица, и все – отвези ему завтра пилюлю митридата и скорми как-нибудь. Ты хитрый, ты придумаешь. Это непрофессионально и вообще фу, но если уж тебе так не хочется видеть старину Кошица всю жизнь у своих ног – я тебя понимаю. Как твой горе-учитель, могу благословить питомца на позорное деяние...

  Мора покосился на гобелен – не вернулся ли глаз – пантерой пересек комнату, склонился над креслом Рене, сгреб в охапку своего хрупкого учителя и с чувством поцеловал. Тот вывернулся из объятий и произнес с добродушной брезгливостью:

  – Вот уж не думал, сынок, что и ты – buseranti...

  В просторной прихожей дома Мегид Мора и Левка упражнялись в фехтовании. С милостивого разрешения хозяйки дома у пустотелых рыцарей изъяты были их тупые мечи, и теперь фехтовальщики отрабатывали выпады, преследуя друг друга на мозаичном полу. Рене сидел в кресле, симулировал арбитраж и время от времени награждал фехтовальщиков язвительными комментариями. Рене этим утром умирал от мигрени, но, как гордый потомок крестоносцев, не подавал вида. Всю вторую половину ночи Рене простоял у раскрытого окна, ожидая Мору – тот, вдохновленный благословением учителя, той же ночью вылез в окно и устремился к дому Кошицев, исправлять содеянное. Рене обо многом вспомнил и передумал, вдыхая влажную апрельскую морось, запах прошлогодних листьев и оттаявшей земли. Ледяная петербургская весна, снег за окном, крылатый всадник на лучшей в городе лошади... «jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid ...» Кровь на губах и человек, уходящий по анфиладе комнат – прочь, навсегда. Наверное, именно за воспоминания он и расплачивался сейчас этой утренней мигренью. Мора вернулся, и Рене помог ему влезть в окно, хоть и не было в том необходимости – Мора перемещался по карнизам, как кот.

  – Вы ждали меня, Папи? – удивился Мора. Он закрыл ставни и задернул шторы.

  – Все-таки я виновник твоей эскапады, – признался Рене, забираясь, наконец, под одеяло, – герр Кошиц будет жить?

  – Должно быть, выживет. Я всыпал митридат в воду в стакан на его прикроватном столике, дед проснулся от шороха, и я даже видел, как он выпил эту воду, – Мора уселся на свою кровать и принялся раскачиваться на матрасе, – Папи, не спите. Я ведь не зря ходил. Плаксин приехал – я видел возле гостиницы его лошадь.

  – Вот именно его лошадь? – не поверил Рене.

  – Я же цыган, Папи, – напомнил Мора, – есть надежда, что завтра мы покинем этот проклятый Армагедвальд.

  И вот Мора порхал, как бабочка, демонстрируя выпады и туше, а Рене умирал. С галереи сошла Аделаиса, румяная и свежая, как богиня утренней зари, и опустилась в соседнее кресло:

  – А почему вы не фехтуете, Рене? Я мола бы вызвать Кристофа, вам в пару, или даже сама...

  – Я слишком стар для таких экзерсисов, фройляйн, – устало отозвался Рене, – и потом, я теоретик в этом деле, но не практик. В Лифляндии у меня был учитель фехтования, и я чуть не остался без глаза, как принцесса Эболи.

  – Разве Шкленарж – лифляндская фамилия? – деланно удивилась Аделаиса, и Рене отвечал ей все так же устало:

  – Вы же давно все поняли, фройляйн, оставьте в покое бедных Шкленаржей.

  – Я догадалась, что Алоис не ваш сын, – задумчиво проговорила Аделаиса, – вы немец, он француз, вы дворянин, а он – бог весть, но точно не дворянин, я же вижу как он фехтует – как пират.

  – Агрессивный кенигсбергский стиль, – оценил Рене, – по-своему хорош, ничего лишнего.

  Бесшумно приблизился Кристоф, протянул Рене записку.

  – Прошу прощения, фройляйн Мегид, – Рене распечатал записку и пробежал глазами, – наш банкир прибыл в гостиницу. Этим вечером мы должны отправиться дальше, в Вену, все вместе. Боюсь, ваш чудесный портрет так и не будет закончен.

  Фехтовальщики бросили свое занятие и стояли, вопросительно глядя на Рене.

  – Сложите оружие, – велел Рене, – и готовьте карету. Мы должны подхватить господина Плаксин у гостиницы в половине девятого. Вечера.

  Мора и Левка синхронно вложили мечи в рыцарские ножны и практически строем вышли на улицу.

  – Простите, прекрасная Аделаиса, – почти нежно извинился Рене, – но я вынужден оставить вас. Пока мальчики готовят карету – я должен уложить наши вещи.

  – Погодите, Рене, – Аделаиса взяла его за руку с такой страстью, что звякнули друг об друга драгоценные перстни, – я хотела попросить вас о помощи.

  – Я ваш должник, фройляйн, – Рене смиренно склонил голову. Аделаиса не сводила с него глаз – морщины делали лицо Рене похожим на старинный китайский фарфор, покрытый трещинами, но оттого не менее прекрасный. Аделаиса хотела бы видеть свое отражение в его глазах – и не видела, Рене опустил ресницы.

  – Мне тоже нужно в Вену, – выпалила девушка, – я переписывалась с фройляйн Керншток, портретисткой, посылала ей свои эскизы. Госпожа Керншток готова взять меня в ученицы, но только... – Аделаиса замялась.

  – Ваша семья против? – догадался Рене, – Они не отпускают вас? Рассчитывают выдать вас замуж?

  – Не замуж, – слабо улыбнулась Аделаиса, – но не отпускают.

  – Если по документам вы родились во времена процесса о ядах, – тонко улыбнулся Рене, – и вы вполне дееспособны, то что вам мешает уехать с нами? Если же вам шестнадцать или того меньше – увы, нас могут арестовать за похищение малолетней.

  – Я никогда не задумывалась, что давно уже юридически свободна, – серые глаза Аделаисы засияли, – я столько лет слушаюсь своих воспитателей – а могла бы давно перестать их слушаться! Да, по документам я не просто взрослая – я древнейшая бабка.

  – Ну и слава богу, – вздохнул Рене и наконец освободил свои пальцы из горячей Аделаисиной руки, – только вот беда, вы неверно оценили расстановку сил. Вы не того просите. Не я глава нашей маленькой группы.

  – Но вы же старший? – удивилась Аделаиса, – Они же слушались вас?

  – Это игра, моя девочка, – с мягкой горечью проговорил Рене, – я их пленник. Вы угадали, я немецкий дворянин, вернее, когда-то был им. Один мой приятель, господин влиятельный, богатый, но очень бестолковый, помог мне бежать из пожизненный ссылки. Он нанял этих двоих для осуществления своего дерзкого замысла. После побега я утратил имя, да и всего себя, и сделался заложником этой пары, полной их собственностью. Война спутала наши следы, мой спаситель потерял к нам интерес – его карты сыграли, и господина сего увлекли уже новые игры. Я остался пленником, может, почетным, но пленником – и мне некуда бежать, – Рене закрыл лицо руками, но так, чтобы не смазался грим, – впрочем, наша тюрьма – это мы сами. Далеко ли сбежишь от себя самого?

  Рене отнял руки от лица и взглянул на Аделаису своими беспомощными оленьими глазами:

  – Девочка моя, не того вы просите о помощи. Вот вернется с конюшни господин Алоис – просите его, и он вряд ли вам откажет. Только будьте с ним осторожны – с него станется продать вас по дороге в какой-нибудь дом терпимости.

  Аделаиса молчала, в серых глазах ее стояли слезы – и одна за другой жемчужинами покатились по щекам.

  – Не плачьте, девочка моя, он, скорее всего, так с вами не поступит, – Рене взял ее руку и поднес к своим губам, – мои силы ничтожны, но я ему не позволю.

  – Мне так жаль вас, Рене, – сдавленно прошептала Аделаиса, – или вы не Рене? И он – не Алоис?

  – Он Мора, – признался Рене, – а я набрался храбрости и назвал вам свое настоящее имя. Вот и мой сын!

  Мора вошел в прихожую – со связкой багажных ремней в руке:

  – Папи, чего вы ждете? Ваши наряды сами себя не уложат.

  – У нашей любезной хозяйки дело к вам, сын мой, – Рене поднялся и сделал многозначительное движение бровями – так, чтобы Аделаиса не видела, – я оставлю вас наедине с фройляйн Мегид. Ты прав, наряды сами себя не уложат.

  – Вот кто вы, Рене – злодей, идиот, бездарный манипулятор? – Мора вошел и хлопнул с досады дверью, – Девчонка влюблена в вас, как кошка. Готова бежать за вами в Вену.

  – К госпоже Керншток, – сдержанно поправил Рене. Он сложил сорочки в сундук, и сундук напоминал теперь объевшегося крокодила, – Сядь на него сверху, Мора, иначе не застегнется.

  Мора уселся на сундук верхом, и Рене склонился, чтобы свести друг с другом металлические застежки.

  – Вы слепой, Рене? Это все из-за вас, – укорил его Мора.

  – Ты меня демонизируешь, – Рене выпрямился, в расстегнутом камзоле, с растрепанными волосами, – моя звезда в плеяде Амура давно закатилась. Девочка просто хочет учиться рисовать. И госпожа Керншток существует в природе – старая дева, пишет портреты цесарских вельмож.

  – Поклянитесь, что не станете... – Мора задумался, как сформулировать – чего не станет делать Рене?

  – А ты пообещай, что не продашь ее в публичный дом по дороге, – усмехнулся Рене и пригладил волосы, – А я-то – не стану. Я слишком стар для таких фокусов, друг мой Мора. И девочка эта не совсем в моем вкусе.

  – Я знаю, кто в вашем вкусе, – Мора слез с сундука и сделал шаг к Рене. Из ворота белой рубашки выбился амулет на тонкой цепочке – выскользнул, когда Рене застегивал замки на сундуке. Мора дотронулся до этого амулета – розового камня в золотой оправе – и Рене опустил глаза, следя за его рукой.

  – Хочешь сказать – в моем вкусе разве что госпожа Тофана? – он усмехнулся и спрятал амулет под рубашку, – Да, пожалуй.

  – Хочу сказать – этот камень из четок герцога Курляндского, – отвечал саркастически Мора, – вот вы и носите его у самого сердца.

  – В любом случае, девочке со мною ничего не грозит, – любезно отозвался Рене.

  – Но мы с вами не Король-Солнце, чтобы на глазах изумленной публики везти в своей карете юную девицу, – сказал Мора, – поэтому вы рано застегнули свой чемодан. Нам придется одолжить юной Аделаисе что-нибудь из вашей коллекции – мои вещи будут для нее широки. А у вас у обоих – есть талия.

  Рене поднялся в мастерскую Аделаисы – чтобы прихватить-таки с собою незаконченный портрет. Чутье подсказывало ему, что после исчезновения юной художницы портрет послужит ее преследователям неоценимой подсказкой.

  Аделаиса беспомощно вертелась перед небольшим зеркалом – пока что в одном камзоле, рубашке и кюлотах. Чулки на ней были постыдно перекручены, а туфельки – те, простенькие, от почтальонского костюмчика..

  – Как хорошо, что это вы, Рене! – воскликнула девушка, – Взгляните, все правильно?

  – Все неправильно, – Рене присел возле нее на корточки и поправил то, что можно было поправить, затем поднялся и заново завязал галстук, – Поймите, фройляйн, мой наряд – это вам не мундирчик почтальона. Тут нужны определенные навыки...

  – Это в нем вы блистали при дворе? – лукаво спросила Аделаиса, покорно позволяя одернуть на себе рубашку.

  – То, в чем я блистал, давно гвардейцы выжгли на золото, – загадочно ответил Рене, – пройдитесь, фройляйн. Просто из угла в угол, я посмотрю, как вы двигаетесь.

  Аделаиса сделала несколько неуверенных шагов – надо сказать, весьма грациозных.

  – Поступь богини в облаках, – оценил Рене, – допустим, есть и мужчины, которые так ходят. Например, покойный посол Шетарди. Меня смущает ваша коса – мужчины не носят таких длинных.

  – Если я ее отрежу, то потеряю силу, – пробормотала Аделаиса.

  – Какую силу? – не понял Рене.

  – Магическую, – еще тише ответила девушка.

  – И кого вы собрались очаровывать своей магией – Мору? – рассмеялся Рене, – Он и без магии будет весь ваш, только поманите. Так что режьте, не стесняйтесь – хотя бы половину от этой длины.

  – А – вы? – одними губами спросила девушка, но Рене ее понял:

  – Я – нет. Я слишком старый, и вы не в моем вкусе. Признаться, дамы всегда являлись для меня скорее скучной обязанностью, а истинной страстью были кавалеры. Ну же, не плачьте, Аделаиса, вы еще встретите хорошего человека. Не режьте косу, если вам жалко – мы сложим ее вдвое и затянем кошелек потуже...

  Рене белоснежным платком стер жемчужные, совсем еще детские слезы с розового девичьего лица:

  – Научитесь пользоваться пудрой – и вы навсегда разучитесь плакать.

  – Как вы?

  – Как я. Японские рыцари веками пестуют в себе невозмутимость перед лицом смерти, а придворные улыбаются на эшафоте – боятся размазать слезами краску.

  – Вы знаете про бусидо? – искренне удивилась Аделаиса.

  – Один мой друг неплохо изучил эту тему, – Рене подал девушке серебристо-серый кафтан, помог надеть и бережно расправил на ней, едва касаясь легкими пальцами, – Плохо, в плечах широковато, но ушивать не будем. В Вене я его у вас отниму, так что пусть остается как есть. Повернитесь, я сделаю вам косу.

  – Кто он был, тот ваш друг, знавший бусидо? – спросила Аделаиса. Рене укладывал ее волосы, и девушка прикрыла глаза и только что не мурлыкала, как кошка.

  – Он пока еще есть, – поправил Рене, – и неплохо сохранился. Герцог Курляндии, если вам доводилось слышать. Любитель гороскопов, нумерологии, вот этого бусидо и дервишских сказок. В дороге я расскажу вам одну из них, если вы мне об этом напомните. Все, можете блистать.

  Рене отступил и издалека оглядел свое произведение – и остался доволен.

  – А ведь я зашел забрать картину, – вспомнил он, – побоялся, что она станет ценной уликой против нас.

  – Я заверну ее для вас, – предложила Аделаиса, – пришлите Левку, пусть заберет.

  Рене окинул взглядом мастерскую:

  – Льву не стоит сюда являться – приревнует, огорчится. Он у нас пока еще начинающий художник, он так не умеет...Он рисует в дороге – все подряд, но получается бог знает что.

  – И он не хочет учиться дальше – на художника?

  – Не знаю, – пожал плечами Рене, – по основной своей профессии Лев что-то вроде разбойника. Ночной, прости господи, тать. Тяга к прекрасному ему в этом деле скорее мешает. А может, вы правы, Аделаиса – я пришлю Льва к вам, вдруг он захочет встать на путь исправления? Увидит ваши картины – и поймет, что в мире есть что-то поинтереснее гарроты и колбаски с песком...

  Рене поклонился и вышел – с таким просветленным лицом, что Аделаиса не решилась ничего ему сказать.

  Они устроились в карете – втроем, Мора, Рене и Аделаиса, и Рене проворчал:

  – Мне теперь не вытянуть ноги...

  Мора ненавидел эту его привычку раскидывать ноги по всей карете, но умом понимал, что при всей своей внешней нелепости привычка эта вполне рациональная – в долгой дороге ноги у путешественников деревенели и отекали.

  – Я могу сесть рядом с Левкой, под козырек, – предложила покладистая Аделаиса.

  – Правильно, чтобы на вас любовалась вся деревня, – продолжил Рене, – сидите, я потерплю.

  Левка закрепил последний багаж, уселся на облучок:

  – Поехали, господа?

  Кристоф с порога помахал им лапой.

  – Он не бросится в погоню? – удивился Мора.

  – Я оставила ему доппельгангера, – смущенно пояснила Аделаиса.

  Из парадных дверей вышла девушка в платье цвета пыльной розы, кудрявая и румяная, похожая на Аделаису, но – не совсем. Сделала деревянный школьный книксен, помахала рукой...

  – Ничего себе... – прошептал Мора.

  – Ваша, цыганская магия, – уязвил его Рене, – а ты не учился. А мог бы – и бегали бы по Австрийской Цесарии такие вот деревянные Алоисы.

  – Жаль, остальных Мегид такими фокусами не проведешь, – вздохнула Аделаиса. Жемчужно-серый наряд Рене подчеркивал ее юность и свежий цвет лица – получился очаровательный юноша.

  Левка взмахнул кнутом, свистнул по-разбойничьи – и карета тронулась с места. Белая Флорка бежала за экипажем, но ровно до ворот. Мост наконец-то проступил над спавшей водой, и подковы зацокали по его каменной спине. Мора оглянулся – две фигуры, черная и дымно-розовая, смотрели им вслед.

  – Прощай, Авалонис, – проговорил Мора.

  – Мы многому научились здесь и многое поняли, – с издевательски-менторской интонацией продолжил Рене, – изучили такое важное в алхимии понятие, как необратимость реакции, – он подмигнул Море.

  Мост кончился, проплыл за окнами кареты в сгущающихся сумерках величественный вяз. Вдали забрезжили огоньки кирхи.

  – Впереди процессия! – крикнул Левка, – Баба на коне и с ней гайдуки с подводами!

  – Ложитесь, – скомандовал Аделаисе Мора, девушка не заставила себя уговаривать, спряталась на дне кареты, и Рене прикрыл ее своим пледом.

  Кавалькада поравнялась с каретой, разминулась, пронеслась мимо в наливающихся сумерках. Мора разглядел валькирию на огненном коне, с рыжей косой и с рыжими же глазами – словно горевшими в темноте. Аделаиса мелко тряслась под пледом, Рене опустил руку и погладил плед – как кошку.

  – Беллюм, – произнес он вполголоса, – тетушка Война. Они проехали мимо, вылезайте, фройляйн.

  Девушка вернулась на сиденье, пригладила волосы.

  – Она не повернет за нами, когда недосчитается вас в доме? – спросил Мора, – Та девчонка, что там осталась, не больно на вас похожа.

  – Беллюм не пойдет в мою часть дома, – отвечала Аделаиса, – она терпеть нас не может. А когда вернутся Пестиленс и Мот – вот тогда и будет погоня.

  – А четвертый – Фами? – припомнил Мора, – Четыре всадника, Голод, Чума, Война и Смерть. И падре де Лю – по вашей легенде, враг рода человеческого? А кто же вы, Аделаиса?

  – Ты что, закон божий не учил? – презрительно удивился Рене, – Фройляйн – Зверь. Правильно, фройляйн? Вы – Зверь?

  – Да, Рене, я Зверь, – Аделаиса почему-то обиделась, – представьте себе, еду в Вену учиться рисованию, вместо того, чтобы выйти из моря с девятью рогами и обольщать человечество.

  – Да вы молодец! – восхитился Мора.

  – Фройляйн Алиса, а вы научите меня голову рисовать? – крикнул с облучка Левка, прекрасно слышавший весь разговор. Зверь и всадники Апокалипсиса ничуть его не взволновали, но вот рисование...

  – Если дашь мне править каретой! – прокричала в ответ Аделаиса.

  – Да не вопрос! – обрадовался Левка, – Вон и гостиница, и Сашхен у выхода караулит.

  Карета притормозила – всего на миг – и тонкая черная тень метнулась к дверце, приотворила ее буквально на пару дюймов, скользнула на сиденье рядом с Морой – и дверь захлопнулась, и лошади помчали.

  – Приветствую, мадам, – господин, тонкий и темный, вроде тех абрисов, что вырезают художники из черной бумаги на бульварах, взял руку Аделаисы и поднес к губам, – чем обязан знакомству? Александр Плаксин.

  – Аделаиса Мегид, – пролепетала девушка.

  – Какими судьбами столь очаровательное создание... – начал было Плаксин.

  – Рене украл девицу, – признался Мора.

  – Всегда ждал от вас чего-то подобного, герр Шкленарж, – черный господин поклонился Рене, и Рене фыркнул:

  – Мора шутит. Девушке всего-навсего с нами по пути, и в Вене мы непременно расстанемся.

  – Признаться, я надеялся на хотя бы недолгий разговор без свидетелей, – сдержанно, но твердо проговорил Плаксин.

  – Я посижу с Левкой, – не смутилась Аделаиса, – Левка, стой! Я к тебе!

  – Быстро она освоилась, – с долей недоумения признал Мора, когда девушка выбралась из кареты и пересела на облучок.

  – Хорошие учителя, – признал Плаксин. Он снял свою шляпу, под которой обнаружилась маленькая голова в седых завитках. Черты лица Александра Плаксина были правильны, но неприметны – как если бы волны быстротечного времени обкатали их, словно гальку.

  – Кошиц рассчиталась с нами? – спросил Рене – совсем безразлично.

  – Попробовала бы не рассчитаться.

  Рене и Мора переглянулись.

  – Что-то пошло не так? – насторожился Плаксин.

  – Все так, – поспешил успокоить его Рене, – какие новости у вас для несчастных скитальцев?

  – Три, и все хорошие, – расцвел Плаксин, – первая, и главная – в Вене нас ждут, и дом господина Арно готов нас принять. Осталось лишь условиться с клиентами, кто кому нанесет визиты.

  – Никто и никому, – отвечал Рене, – мы не прочь посетить Генделевскую «Альцину», в венской опере как раз ее ставят. Организуйте нам ложу, дайте знать клиентам – и за один вечер мы убьем всех четырех наших зайцев.

  – Неплохо, – оценил Плаксин.

  – Это идея Моры, – не стал скрывать Рене, – итак, две другие новости?

  – В Вартенберге вас искала дама, – подмигнул Плаксин.

  – Высокая, с синими глазами? – быстро спросил Рене.

  – Высокая, про глаза не скажу, она искала обоих Шкленаржей. Узнала, что оба живы, перекрестилась и оставила лакею свой адрес, – Плаксин извлек из-за пазухи записку, – Прелюбопытнейшая, скажу вам, дама – не красотка, но весьма притягательна. Не знаю, которому из вас так повезло.

  – Мора, тебе, – Рене развернул записку и тут же отдал Море, – Мартина Гольц.

  – Матрена, – поправил Мора, пробежал глазами записку, с трудом в темноте разбирая буквы, – моя муттер вернулась в Кениг.

  – Поздравляю, тебе есть к кому бежать, – усмехнулся Рене, – третья новость?

  – Возможно, это уже и не новость, – отвечал Плаксин, – наш патрон и бенефициар, господин Бирон, на днях возвращается в свои владения, в стольный град Митаву. И я, как верный пес, лягу у его ног – как только закончу наше дело в Вене.

  – Он берет вас на прежнее место? – уточнил Рене.

  – Я и не оставлял своего места, – не без гордости произнес Плаксин, – Наша с патроном встреча разве что восстановит статус кво.

  – А брат ваш, Волли? – спросил Рене.

  – Брат мой пригрелся возле господина Арно, и так удобнее нам обоим, – признал Плаксин, – а вы, сиятельная милость, не желаете ли составить мне компанию? Прокатиться до герцогства Курляндского? Герцог писал мне, что до смерти желает видеть вас – возле себя.

  – До смерти? – рассмеялся Рене, – Вот до смерти – и не увидит. Увы, я никогда не служил герцогу Курляндскому, и нет возле него места, на которое мне следует вернуться.

  Мора смотрел на него – когда Рене вот так смеялся, зубы его блестели, как у вампира. «Бедный Папи, – подумал Мора, – ведь наш герцог невольно подложил ему свинью. Если бы мы его тогда не украли – сейчас они бы разговаривали с дюком Курляндским почти на равных».

  – Сашхен, вы оставили распоряжения ювелиру? – спокойно и холодно спросил Рене.

  – Да, сиятельная милость, – склонил голову Плаксин.

  – Не называй меня так, – прошипел Рене и откинулся на подушки. Плаксин сидел с невозмутимым лицом.

  – Простите за дерзость, Сашхен, – не утерпел Мора, – но вы же немец?

  – О да, мой предок воевал Гроб Господень, – с явным удовольствием признался Плаксин.

  – Так почему же вы – Плаксин? Это же русская фамилия.

  – Наша исконная фамилия – Плаццен, но когда царь Петр завоевал Курляндию, мы... – Сашхен замялся, – русифицировались.

  – А-а... понятно... – протянул Мора.

  – Не пора ли вернуть нашу даму? – напомнил Сашхен.

  Все трое прислушались – на облучке шел процесс обучения рисованию головы человека. Из-за темноты практические занятия были недоступны, и Аделаиса читала Левке пространную теоретическую лекцию о пропорциях лица:

  – Ширина лица обычно составляет ширину пяти глаз или немногим меньше. Размер расстояния между глазами равен ширине одного глаза...

  – Не мешайте им, пусть воркуют, – Рене завернулся в плед и привычно вытянул ноги на сиденье.

  – Папи, вам лишь бы разлечься, – праведно вознегодовал Мора, и тут же позвал, – Левка!

  – Да, хозяин! – откликнулся Левка.

  – Остановись и верни нам фройляйн Мегид!

  Карета остановилась, Аделаиса вернулась на место рядом с Рене – тому пришлось принять подобающую приличиям позу. Но не прошло и часа, как Рене уснул под своим пледом, доверчиво склонив голову на плечо фройляйн Мегид.

  – Ваша мечта исполнилась, Аделаиса, – констатировал Мора, человек простой и воспитанный подворотней, – он спит на вашем плече. Подождите еще час – и он положит на вас свои ноги.

  Аделаиса с гневным лицом прижала палец к губам и нежно поправила на спящем плед – совсем материнским жестом.

  – Весело тут у вас, – прошептал Море на ухо Плаксин, – скажите, а та дама, Мартина Гольц, та вартенбергская валькирия – кто она вам?

  – Невеста, – так же шепотом ответил Мора, – так что не раскатывайте губы.

  – Настоящая невеста или как у Левки?

  Левкина невеста была притчей во языцех. Когда-то, покидая Москву, Левка оставил в первопрестольной девицу и посулил ей свадьбу – как только закончит свое последнее дело. Прошло пять лет, последнее дело все никак не торопилось заканчиваться, и никто не знал, ждет девица Левку или вышла замуж за кого другого. Сам Левка, особенно в минуты гнева, грозился все бросить, уехать в Москву и там, наконец, жениться.

  – Я все слышу, – раздалось с облучка, – нечего вам, барин, невесту мою зря склонять. А у Матрены с Морой и в самом деле – шуры-муры.

  – Сдаюсь, – сокрушенно вздохнул Плаксин.

  Под утро карета вкатилась в городишко Швайнберг – Левка на своем облучке взоржал, услышав такое название. Плаксин, глядя в окошко, толково объяснил Левке, как проехать к гостинице, и договорился о комнате – одной на всю компанию. Левка распряг лошадей и приготовился отойти ко сну на краешке огромной общей кровати. На другом краю пристроилась Аделаиса – под пледом Рене, по центру – Сашхен Плаксин. Мора прицелился было, кого подвинуть, чтобы улечься. Рене, выспавшийся в карете, сидел у окна в протертом полукресле и читал похищенную когда-то Морой газету. Мора пригляделся – против света ему было плохо видно – Рене прижимал к лицу сложенный платок.