Текст книги "Черный спутник (СИ)"

Автор книги: Ангер Юрген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

  1.Зарытые звери

  Хороших детей через пропасть переводят ангелы, а таких, как ты...

  Солнце низко уже стояло, но грело еще по-летнему. Вороны с граем катались с церковного купола, как дети с горки, и шлепались в небо, широко раскинув крылья. Которосль, река-капризуля, бойко гнала свои хладные струи, и в черной воде неслись один за другим золотые листья. Капрал Медянкин залюбовался собою в зеркальной глади, отставил ружье, приосанился, распушил усы. Жених!

  Пятеро арестантов не спеша чинили плотину, и работа их была лучшим примером, сколь эффективен рабский труд. Двое солдат, вместо того, чтобы следить за работой и вдохновлять, увлеченно трепались о бабах. Чуть поодаль трое уголовников раздавали карты – эти и работать не работали, но хоть не мешали. Принцы преступного мира соскучились в душном бараке и попросились с рабочими на плотину – подышать осенним лесом. Все трое блистали красотою – с вырванными ноздрями и пороховым «вор» на лбу и щеках. Медянкин отвернулся от горе-игроков, делая вид, что сих тунеядцев здесь нет, и хаос не торжествует над порядком. С этими связываться – себе дороже.

  Трое игроков разложили на рогожке огурчики, облупленные яички, здесь же высилась баклажка, по официальной версии – с квасом. Играли не на интерес, так, от скуки, и ставки делались мизерные. Полулежа, как аристократы на пикнике, бездельники наблюдали за работой товарищей – что может быть приятней – и вели неспешные разговоры.

  – Тебе, Мора, год остался... – завистливо проговорил лобастый одноглазый Фома.

  – Не считай, – вяло огрызнулся Мора, молодой цыган, тощий и грациозный, как помоечный кот. У него у единственного изуродованные ноздри были прикрыты повязкой.

  – Мору небось Матрена выкупит, – ехидно предположил скуластый, рябой арестант по прозвищу Шило, – и до зимы он с нами не досидит.

  – Не выкупит. И за то ей спасибо, что с вами, а не в Березове, – Мора еще более помрачнел. В лесу за плотиной хлопнуло несколько дальних выстрелов.

  – Ссыльный князь охотится... – мечтательно произнес капрал Медянкин, – волшебная жизнь у старого хрена.

  – А ты, Мора, как освободишься, что делать-то будешь? С такой рожей не больно-то с барышнями... – не отставал Фома, – Нет доверия с такой-то рожей...

  – Не в роже счастье, друг Фома, – с немецким акцентом почти пропел Мора и продолжал, произнося слова чисто, как благородный, – Ан фас можно и белилами замазать, а ноздри в Москве из гуттаперчи закажу – не отличишь. Да бабы, они не за рожу любят. Любезное обхождение и французская речь открывают почти все двери...

  – Бабы любят ушами, – подтвердил Шило.

  – Все любят ушами, – отвечал повеселевший Мора, – И бабы, и поповны, и купчихи, и недоросли дворянские. Но и кафтан попышнее не помешает.

  За плотиной, на краю леса показалась кавалькада – четверо всадников и свора собак.

  – Старый князь, – неприязненно произнес Фома, – с охоты едет, хрен моржовый.

  – Не окажет ли его светлость посильной помощи арестантам? – Мора поднялся, спрятал карты в карман и подобрал в траве суковатую палку, служившую ему вместо трости.

  – Охолони! – капрал Медянкин всем корпусом развернулся к бездельникам, – Старый хрен собак на тебя спустит, и вся недолга. Он и не понимает-то по-нашему ни бельмеса.

  – Князь немец? – с интересом спросил Мора.

  – Хранцуз! – залился смехом Фома.

  – И то и другое! – дополнил Шило. Мора непонимающе на них уставился.

  – Дрянь человек этот князь, – объяснил капрал, – Кукиш у него вместо сердца. Получишь разве что плетей по больной спине. Не ходи, Мора.

  Кавалькада приближалась к плотине – впереди на вороном коне ехал, судя по надменной физиономии, сам князь – седой носатый старик с соколом на перчатке. За ним гарцевал юный изящный поручик, следом плелись верхом два егеря в ожерельях из убитых уток. Свора охотничьих собак уже взбежала на плотину и принялась радостно брехать на рабочих. Рабочие предусмотрительно вооружились – кто ломом, кто камнем, кто палкой.

  – Ох, беда! – капрал Медянкин метнулся навстречу своре, – Не трожь собак, демоны! Вам за этих уродов немецких три шкуры спустят!

  – Кто не рискует, тот не играет, – вдохновенно изрек Мора, – Учитесь, пока я жив.

  И молодой цыган, опираясь на свою импровизированную трость, двинулся к плотине летящей походкой – так камергер плывет к гостям по зеркальному паркету парадной залы.

  – Щеголь, – презрительно процедил Шило, – будет плетка по тебе плясать...

  Мора взошел на плотину. Капрал тем временем бессильно махал руками на самозабвенно брешущих собак. Мора издал тихий, почти неслышный свист – собаки замолкли и окружили его, дружелюбно виляя хвостами.

  – Цыган, – понимающе пробормотал капрал, отходя от греха подальше, – слово знает.

  Всадники остановились – Мора преграждал им путь, и сложно было объехать его, не замаравшись. Князь смотрел мимо, на черную гладь плотины, презрительно скривив губы, сокол в черной шапочке сидел на его руке, как приклеенный. Мора потрепал по загривку ближайшую собаку – та одобрительно вякнула – поклонился и произнес по-немецки, глядя на старика смело и весело:

  – Рад приветствовать вашу светлость.

  Глаза князя, черные и блестящие, как вода речки Которосли, широко раскрылись и уставились на цыгана.

  – Вижу, что человек вы добрый, не откажите в помощи бедным арестантам, – так же по-немецки продолжил Мора. Собака ткнулась носом в его руку, цыган машинально почесал за шелковистым ухом.

  – Я – человек добрый? – воскликнул старик то ли весело, то ли сердито, и Мора порадовался, что угадал с языком, – Да мною ваши бабы детей пугают! Где ты доброту увидел, дубина?

  – Вы добрый человек, ваша светлость, – Мора осмелился коснуться морды вороной лошади, – если ездите без трензеля и без шпор. Может, и не к людям – но к лошадям вы добры. А твари бессловесные заслуживают большего сострадания, нежели мы, грешные.

  – Коня не трогай, чумазый, – поморщился князь, – Чего тебе нужно? Деньги?

  Мора отступил на шаг, с усилием выпрямил как только можно больную спину и прочитал нараспев:

  Prince clément, or vous plaise savoir

  Que j'entends mout et n'ai sens ne savoir :

  Partial suis, à toutes lois commun.

  Que sais-je plus ? Quoi ? Les gages ravoir,

  Bien recueilli, débouté de chacun. *

  (* Милосердный принц, как вам нравится то,

  Что я понимаю, не видя смысла и не зная?

  Я – вне всех правил, но подчиняюсь всем законам.

  Что делать мне еще? Что? Заключать новое пари.

  Принятый всеми, и отвергнутый каждым.)

  – Уже пятнадцать лет я не Prince clement... Возьми, заработал, – в руке князя блеснула монета – Мора поймал ее на лету и тут же спрятал за щеку.

  – Благодарю, ваша светлость!

  – Не светлость я больше, сказано же тебе, – проворчал старик, – За что ты сидишь, арестант?

  – Боюсь разгневать вашу светлость, но примерно за то же, что и вы. Фортуну в руках не удержал...

  – Дурак! – расхохотался князь, – Ты развлек меня. Теперь дай проехать, и не трогай больше моих собак.

  Мора отошел с плотины, пряча усмешку, и кавалькада двинулась было мимо, но князь остановил коня, повернулся в седле и спросил:

  – Почему они работают, а ты нет? – и указал на рабочих.

  – Нам нельзя, закон не велит, – развел руками Мора с деланным смущением.

  – Ты, поди, для них тоже – светлость? – насмешливо поинтересовался князь.

  – Тогда уж скорее виконт...

  Князь фыркнул, и вороной конь унес его прочь. Проехали мимо изящный поручик и егеря, увешанные утками. Мора вернулся к Фоме и Шилу, показал монету и снова спрятал:

  – Что, съели?

  – Ефимка... – убито протянул Фома.

  – Проиграл, подставляй лоб, – обрадовался Шило.

  – Врешь, ты ставил на плеть, а я на собак – оба проиграли.

  Миновала неделя, летнее тепло схлынуло, как и не бывало, а зимняя одежда еще летом была почти вся проиграна Морой в карты. В тот вечер Шило с Фомой играли в своем углу в буру, Мора же, невезучий игрок, давно продулся и теперь объяснял шнырю, как следует правильно чинить малахай. Тулуп и онучи давно пали жертвой карточного долга.

  За окном лило как из ведра, студеный ветер задувал в крошечные, без стекол, оконца. Из щелей тянули сквозняки. Мора отправил восвояси шныря с малахаем, потянулся, подпрыгнул и вдруг повис, уцепившись за потолочную балку.

  – Что это ты висишь? – спросил Фома, – К чему-то готовишься или так?

  – Спине полезно, – пояснил Мора, – Хребет выпрямляю.

  – Хочешь к Матрене красавчиком вернуться? – язвительно поинтересовался Шило.

  – Прежнего не воротишь, друг Шило, – отвечал Мора, задумчиво болтая ногами в воздухе, – Но вернусь не кривым уродом, тоже дело.

  – Про кривого урода поосторожнее! – проворчал Фома.

  По бараку, оглядываясь, пробирался караульный. Приятели спрятали карты, Мора выпустил балку и пружинисто приземлился на нары. Караульный приблизился, разглядел в зловонном сумраке Фому, Шило и Мору, расцвел и пролаял:

  – Мора Михай!

  – Я, начальник, – развязно отвечал Мора. Шило с Фомой переглянулись.

  – Бери свой сидор и со мной, к капралу!

  – Зачем вызывает? – спросил Мора с таким ненатуральным спокойствием, что Шило с Фомой переглянулись еще раз, Фома подмигнул единственным глазом, а Шило одними губами прошептал:

  – Матрена...

  – Не твое собачье дело, – добродушно ответствовал солдат, – ноги в руки и дуй за мной.

  Подкрался шнырь с малахаем:

  – Мора, шапку-то?

  – Шилу отдай, пусть плешь греет. Не поминайте лихом! – Мора подхватил свой тощий сидор и вместе с караульным удалился.

  – Матрена... завистливо повторил Шило, – выкупила-таки свое нещечко.

  – И проспорил ты мне, друг ситный, – проворковал Фома.

  – Погоди, может, вернется, – возразил Шило без особой надежды.

  – Зачем звал, ваше благородие? – Мора шагнул в прокуренную караульню, огляделся – в сторожке присутствовал один лишь капрал Медянкин, чуть хмельной и с трубкой в зубах.

  – А ты угадай! Свезло тебе, Мора Михай, выкупили тебя, ступай теперь на все четыре стороны.

  – Кто? – севшим голосом проговорил Мора.

  – А ты угадай! – повторил веселый капрал, – Вспомни, кому на плотине хранцузские вирши читал?

  Мора выдохнул – словно что-то умерло в нем, а что-то, наоборот, заиграло.

  – Князь? Он изрядно расточителен для бедного ссыльного.

  – Твой благодетель богат, как Крез, – усмехнулся нетрезвый капрал, – только выслушай напоследок один совет. Ты же из Москвы у нас, Мора? Вот и поезжай в свою Москву, на рассвете, как откроется переправа.

  – А как же пасть в ноги благодетелю? Облобызать ручку?

  – Вот-вот. Не лобызай. Я вижу, что парень ты непростой, но этот орешек не для твоих зубов.

  – Вы, благородие ваше, неплохо знакомы с его светлостью?

  – Видел возле князя молодого поручика? А год назад на его месте служил поручик Дурново, хороший мой знакомый. Князь сожрал его и не поперхнулся. Под судом сейчас поручик Дурново. И слуги бегмя бегут от старой сволочи... Говорю тебе, Мора, – не хочешь вернуться в острог – уезжай скорее в свою Москву.

  – Премного благодарен за совет, – оскалил Мора белые зубы, – разрешите идти?

   – Да ступай, – капрал отворил дверь, кликнул солдата:

  – Иван, проводи его!

  Постоялый двор, принадлежавший мещанину с благозвучным прозвищем Шкварня, пользовался в городе самой дурной репутацией. Для Моры же подобная слава была рекомендацией лучше некуда.

  Шкварня сперва скривился, завидев тюремную робу и страшную рожу Моры, но после душевной беседы и явления серебряного ефимка трактирщик оттаял душой. Была затоплена баня, нашлись и вещи на замену робе – не иначе, краденые, а также гребень, чемеричная вода и белила, милостиво пожертвованные прекрасной госпожой Шкварней, супругой трактирщика.

  Отмывшись и вычесав вшей, Мора с наслаждением облачился в не-тюремную одежду. На смену суковатой палке пришла некогда приличная, но теперь изрядно погрызенная собаками трость. Шкварня пытался было в погоне за пущей выгодой сосватать вчерашнему арестанту непотребную девку с губами, крашеными свеклой, но Мора девкой побрезговал. Подвиг воздержания пробудил нешуточное уважение в душе прекрасной госпожи Шкварни, и когда Мора, с замазанными белилами клеймами и с чистой тряпицей на носу, уселся за стол, хозяйка самолично, собственными белыми ручками метала на стол нехитрые яства. Сам Шкварня, встревоженный таким пробуждением внезапной симпатии, уселся на лавку в углу едальни и ревниво следил.

  – Как же тебя зовут, парень, на самом-то деле? – интересовалась прекрасная трактирщица, – Ведь Мора – это же не имя? Так всех цыганов зовут.

  – Любезная Лукерья Андреевна, – отвечал Мора, принимаясь за куриную ногу, – не имею сил вам врать. Конечно же, Мора – это не имя. В городе Кенигсберге звали меня Гийомом, да только тот Гийомка при облаве в реке утонул – одна шляпа приплыла. В городе Москве звали меня Виконтом, да только какой я теперь к чертовой бабушке виконт – без носа и с черной рожей. Так что придется побыть Морой, пока нос не отрастет.

  Хозяйка не стала спрашивать, как же отрастет нос – может, и сама догадалась, как.

  – А скажи, любезная Лукерья Андреевна, что за человек ваш ссыльный князь? – поинтересовался Мора, прежде чем вонзить зубы в мясной расстегай, – И нет ли у него нужды в слугах? В псарях, например?

  – Князь платит деньги только немцам, – из угла отозвался Шкварня, – наши все от него давно разбежались. А давеча, и верно, псарь у него помер – в кирхе ихней лежит. Только ты, Мора, и не суйся – не заработаешь ничего, да и не возьмут тебя, безносого.

  – Ты же в Москве жил, Мора, неужели ты не знаешь, что за человек был князь? – жеманно спросила прекрасная госпожа Шкварня, сощурив мохнатые ресницы.

  – В Москве тех князей хоть заешься. Этого – не видел.

  – Наш-то непростой был. Если по-правильному говорить – он никакой и не князь, он – дюк.

  – Индюк! – взоржал в своем углу Шкварня.

  – Сам ты индюк! – разозлилась трактирщица.

  – Я знаю, что есть дюк, любезная Лукерья Андреевна, – прервал перепалку Мора, – Дюк – он во Франции герцог.

  – Не знаю я, кто он был во Франции, – все еще сердито продолжила госпожа Шкварня, – только к нам его привезли из Сибири. Я тогда девчонкой была, а матушка моя, земля ей пухом, видела, как этого самого дюка, – хозяйка покосилась на мужа, – этого дюка лакеи несли из саней на руках, как мешок сам знаешь с чем. А следом плелось его семейство, кубло змеиное.

  – Помирал он, помирал – пару месяцев, да так и не помер, – припомнил Шкварня, – пастор над ним все сидел, в рай провожал.

  – А из господ наших ни один не приехал к нему с визитом, – усмехнулась трактирщица, – все гнушались. Он же титула лишился и не дюк был более, даже не дворянин. А потом из столицы, от государыни-матушки Елисаветы, прибыл к нашему страдальцу личный царский врач господин Лесток. Полчаса пошептался с князем, и наш больной тут же выздоровел.

  – А попозже из столицы прибыли подводы с дюковским добром. Мебель, картины, книги, сервизы, собаки, конь этот черный, Люцифер, на котором он ездит, – продолжил Шкварня.

  – Тот конь околел, сейчас у него Люцифер-Второй, – поправила Шкварню жена.

  – И господа сразу поспешили к дюку с визитами? – попробовал угадать Мора. От съеденного его неудержимо клонило в сон.

  – И обрыбились! – торжествующе произнесла госпожа Шкварня, – Всем от ворот поворот. Мол, незачем вам к простому мужику, не дворянину и не князю, с визитами шастать. Так и дружит наш дюк теперь с одним купцом Затрапезным.

  – В карты с ним по вечерам играет. И все выигрывает и выигрывает... – подмигнул Море Шкварня.

  – Одного я не понял – зачем государыня личного лекаря к ссыльному отправила? – спросил Мора, – Помер бы – и хрен с ним?

  – Ах, Мора, – лукаво улыбнулась прекрасная трактирщица, – А любовь? Дюк, конечно, старый дед и характер у него – говно на палке, но прежде-то он был красавец. У двух цариц в полюбовниках, говорят, состоял. Правда, давно – я тогда еще не родилась.

  Мора понял, что вот-вот уснет, поблагодарил хозяев и отправился спать. Ворочаясь на жестких досках, пожалел было, что отверг непотребную девку, но тут же припомнил, как долго лечился в Кенигсберге от триппера, выброшенный позорным недугом на обочину жизни. Если тело – ваш лучший и порой единственный инструмент, можно ли рисковать его здоровьем? Инструмент должен быть исправен.

  Мора задумался о своей судьбе – судьбе красавца, волею случая превращенного в посмешище. Как примет его Матрена – нищего, искалеченного, неспособного более очаровывать и пленять? Удастся ли восстановить свое положение? Сможет ли он, Мора, заниматься тем, что умел когда-то лучше всего? Мора не знал, чего больше боится – унизительной жалости, пренебрежения или насмешек. Ему не хотелось возвращаться к своим, к Матрене, таким, как сейчас – слабым, нищим, уродливым и беспомощным. Вот если бы где-то отлежаться, отдышаться, набраться сил – например, на службе у ссыльного князя. Но целование княжеской ручки представлялось теперь затеей завирательной и вовсе безнадежной. Конечно, попытка не пытка... Мора подумал, что неплохо бы заказать себе гуттаперчевый нос, вроде виденного как-то на одном сифилитике, только непременно большой, с горбинкой... Этот грядущий гуттаперчевый нос так согрел Море душу, что вчерашний арестант перестал ворочаться и сдался подступающему сну.

  Наутро – едва солнце, как говорится, позолотило края туч – Мора простился с гостеприимными хозяевами и отправился на поиски счастья. Опираясь на трость, шел он по улице вдоль реки, и ступал так легко и по-кошачьи плавно, что девки с ведрами, обгоняя, норовили оглянуться и зыркнуть ему в лицо – и аж отпрыгивали в брызгах своих ведер, завидев повязку. «Нужен, нужен нос!» – думал Мора.

  Возле дома старого князя дежурили два солдата. Это был обычный купеческий дом, большой, конечно, но не замок и не дворец – окна глядели на Волгу, и в саду облетала листва. Мора подошел к солдату и спросил, дома ли хозяин, прекрасно понимая, что если хозяин и дома, никто его, Мору, не примет.

  – Их светлости нет дома, гуляют, – отвечал солдат и собрался было добавить еще что-то, обидное, но тут дверь распахнулась, и на пороге возник изящный поручик. С книгой в руке, с обескураженным лицом человека, только что вынырнувшего из воды, поручик зевнул, прикрывая книгой розовый рот, и уставился на Мору:

  – Ты тот антик, что Ронсара на плотине читал?

  – Тот самый, господин капитан-поручик, – смиренно отвечал Мора, потрясенный определением себя как «антика» и Вийона – как Ронсара.

  – А что есть Prince clement?

  – Милосердный герцог.

  – Наш-то? Ага, сейчас! Так ты – цыган? – спросил поручик, прикидывая про себя что-то.

  – Потомственный цыган Мора Михай, – склонился услужливо Мора, – Гадания, привороты, порча, сглаз...

  – Увод коня... – продолжил поручик, – А можешь ты, цыган, девицу приворожить?

  – Я же цыган, – ответствовал Мора, – приворожу вам кого угодно. Только доложите обо мне хозяину.

  – Что я тебе – лакей? – поручик смешно сморщил нос, – Да и нет его дома. А что нужно для приворота?

  Мора собрался было ответить, что для приворота нужен непременно хрен моржовый, но тут ворота раскрылись и явилась процессия, одновременно величественная и забавная.

  Первым на вороном коне – на Люцифере-Втором – влетел старый князь, надменный и важный, как наследный принц. Следом на своих двоих вбежал красный солдат с ведром и с удочками – а коня ему не досталось. Из ведра свисали сомьи хвосты.

  – С добрым утром, поручик, – поздоровался князь и тут увидел Мору, гнилым зубом торчащего возле крыльца. Вгляделся, близоруко прищурившись, и узнал:

  – О, попрошайка – любитель поэзии! Что за нелегкая тебя принесла?

  Итак, князь по-русски все-таки говорил, но получалось у него из рук вон плохо. Мора еле разобрался в этом ворохе гортанно-рычащих и шипящих.

  – Я осмелился выразить благодарность вашей светлости...

  – Молчи! – старик спешился – вполне грациозно для своего возраста – и злобно сверкнул глазами на бедного Мору. Передал коня подоспевшему слуге и продолжил уже по-немецки:

  – Ты погубишь мою репутацию!

  «Злодея?» – подумал Мора, но благоразумно промолчал.

  – Идиотский спектакль! Старый гриб, попрошайка и вертухаи! Ступай за мной! Пропустите его, – приказал князь солдатам и вошел в дом. Мора поспешил за ним, поручик тоже. Старый князь пронесся по коридорам, и вихрем летел за ним роскошный плащ с лисьим подбоем – Мора еще подумал, как элегантно должен смотреться такой плащ на фоне удочки и банки с червями. В комнате – просторной, с окнами на реку и причудливым пюпитром для письма – князь остановился, сбросил на кресла свой дивный плащ и повернулся к Море:

  – Ну – и?

  Поручик тоже вошел, бросил книгу, уселся в кресло и внимательно слушал – такова уж была его работа.

  – Позвольте облобызать вашу руку, – начал Мора.

  – Не дам. Мне лишаев твоих не хватало, – добродушно отвечал князь, – Дальше?

  – Ваша светлость, разрешите отплатить вам за вашу доброту, – без особой надежды продолжил Мора, – Уверен, я смогу быть вам полезным.

  Мора смело глянул благодетелю в глаза – и увидел – страх? Отблеск – горечи ли, смерти – в черном зеркале. Тень пробежала по лицу князя, он словно припомнил что-то и произнес, обращаясь даже не к Море, а к кому-то в своей голове:

  – У русских есть поговорка – на грабли не стоит наступать дважды. И еще – люди не прощают сделанного им добра. Так, кажется. Мне не нужна твоя благодарность. Ступай.

  – Еще раз спасибо вам, Prince clement, – Мора поклонился как можно изысканнее, – Прощайте.

  И пошел было прочь.

  – Кланяешься – как лакей, – проворчал князь, – Постой!

  Мора встал на пороге, повернулся. Князь спросил сердито:

  – Откуда ты знаешь Вийона?

  – Прослушал два курса в Кенигсбергской Альбертине, – признался Мора, и голос его зазвучал насмешливо и совсем уж непочтительно. В черных глазах князя заплясало адское пламя:

  – Врешь! Какая фреска была на потолке в библиотеке?

  – Тю! Баба в шлеме, на коне и с голым задом. Прошу прощения, ваша светлость...

  – Минерва, болван, – старик вгляделся в Мору и – недоуменно, – но ты же – цыган?

  – Мать моя была цыганка, ваша светлость, а отец – граф Делакруа, он хоть и не признал меня, но обучение мое исправно оплачивал.

  – Де ла Кроа? – усмехнулся князь, – не Виллимом ли звали твоего отца?

  – Нет, ваша светлость, то был Гастон Делакруа. Может, и сейчас еще живет в Кенигсберге.

  – Знаешь, юноша, фамилии де ла Кроа не очень-то везет в этой дикой стране, особенно после смерти. Один лежит в стеклянном гробе уже полсотни лет, голова другого плавает в Кунсткамере в банке со спиртом... Может, стоит тебе вернуться на родину, в Кенигсберг, и не гневить бога?

  – И рад бы, но нельзя, – Мора понизил голос, чтобы поручик не услышал, – ведь в Кенигсберге я убил человека.

  У князя стало такое лицо, что Мора забоялся – не хватит ли деда родимчик.

  – Да ты врешь! Не может такого быть!

  – Дурное дело нехитрое, – чуть смущенно отвечал Мора.

  – Или ты шпион? Хотя кому это надо? Кому мы нужны? Все мои враги далеко, дальше, чем я, – один в Пелыме, другой в Березове. Третий в Соликамске, – Мора чутким ухом поймал паузу между вторым и третьим врагом, но не знал еще, к чему она – просто запомнил.

  – Готов поспорить, ты толком не знаешь, с кем говоришь? – догадался князь, и Мора не без облегчения кивнул:

  – Грешен, не знаю. Дик, туп, неразвит.

  – Ничего, расскажут тебе, – старик явно повеселел, – Так ты хочешь остаться здесь?

  – Если есть место псаря или конюха. Ваша светлость видели, как я обращаюсь с собаками.

  – Надеюсь, у тебя и в самом деле нет лишая. Мой псарь, Франц Гинзберг, помер недавно. Повезло тебе, цыган. Ступай в дом через дорогу, к Готлибу, вон Булгаков тебя проводит.

  Поручик взвился в своем кресле и выкрикнул на плохом немецком:

  – Князь, он же колодник! Цыганва! Рваные ноздри! Такой псарь всех собак, всех лошадей у вас сведет!

  – Люди сами отдавали мне все, – по-русски шепнул ему Мора, – зачем красть, если дают и так?

  Старый князь расхохотался – как демон:

  – Вот и следи, чтобы он никого не свел. Тебе за это платят. Проводи его к Готлибу.

  – Я вам не лакей! – покраснел несчастный поручик.

  – Ты мой тюремщик, мой цербер, мой мучитель. А теперь отведи этого le criminel к Готлибу. А я постараюсь за это время от тебя не сбежать.

  Мора вгляделся в профиль князя и понял наконец, какой формы гуттаперчевый нос будет заказывать.

  Поручик и в самом деле проводил Мору – до ворот. Далее показал изящной ручкой направление, куда идти, и опять завел речь про привороты:

  – Так ты мне и не ответил, что нужно, чтобы приворожить девицу?

  – Платок или чулок искомой особы, еще лучше – волосы или кровь, – отвечал Мора.

  – Вечером приду, погляжу, как ты устроился, – многозначительно пообещал поручик.

  – Может, изволите выдать мне малую толику в счет будущего жалованья? – со сдержанной наглостью спросил Мора, и услышал в ответ:

  – Вот вечером и получишь.

  Псарь Готлиб встретил Мору почти так же, как трактирщик Шкварня – сперва перекосился при виде завязанного носа, но тут в роли серебряного ефимка выступила немецкая речь. Сам Готлиб был из Кенигсберга, но уехал еще прежде Моры. Общих знакомых у них не нашлось, но и подернутые пылью городские сплетни Готлиб слушал, как новости.

  Вскоре Мора узнал, что вместо псарни им предстоит отправиться на кладбище – нести гроб безвременно усопшего Гинзберга. Немецкая речь ввела Готлиба в заблуждение, он отчего-то решил, что Мора такой же лютеранин, как и прочие слуги старого князя. Мора же в бога вообще не верил.

  Гроб несли шестеро – два псаря, два егеря и два конюха. Мора побоялся сперва за свою спину, но промолчал и не пожалел об этом – спине ничего не сделалось, зато на лютеранском кладбище попались на глаза примечательные персонажи. Первым персонажем была супруга пастора, красавица с кожей еще более темной, чем у самого Моры. Честно говоря, пасторша была черна как головешка, но красотою могла поспорить с Минервой на Кенигсбергском плафоне. Чуть поодаль от пасторши вился давешний поручик Булгаков, посылал красотке томные взгляды – и плевать, что похороны, горе, колокол звонит и всюду грязная земля. Стало ясно, на кого поручик так надеялся сделать приворот.

  Чуть позже Мора увидел и псарню – и понял, насколько хуже жилось ему в бараке по сравнению с княжескими собаками. Впрочем, вечером явился поручик и, действительно, выдал Море кое-что в счет жалования, частично восстановив справедливость. Идея приворота не оставляла поручика – он, и в самом деле, принес платок с вышитой латинской "С". Готлиб, по-русски понимавший так себе, посмотрел на обоих как на идиотов. Мора платок забрал, пообещал скорый результат – только плати – но делать, конечно же, никакого приворота не стал.

  Наутро Мора отпросился у Готлиба якобы за вещами, но на самом деле собирался при помощи трактирщика Шкварни передать весточку – в Москву, Матрене, и кое-что из своего жалованья – для помощи арестантам.

  Солнце еще толком не взошло, брезжило за садом. Мора вышел на улицу, под мелкий дождик. Трость вязла в грязи. Перед домом князя стоял с потерянным видом юноша в немецкой одежде, тянул тощую шею, косился на солдат и ни на что не решался. Мора вспомнил себя не так давно, приблизился и спросил по-немецки, по внезапному вдохновению:

  – Потерялся, любезный?

  – Я ищу дом господина фон Биринга, – отвечал юноша. Лицо его, мелкое и круглое, как перепелиное яичко, было уже все в каплях дождя.

  – Тут целый выводок этих фон Бирингов, но тебе, наверное, нужен старый князь?

  – О, да!

  – Поздравляю. Видишь солдат на крыльце? Они не пустят тебя. Еще и проверят, что у тебя в котомке, нет ли тайного письма от заговорщиков.

  Юноша неожиданно позеленел и чуть не сел в грязь. Потом зайцем припустил по улице – Мора догнал его и взял под руку:

  – Отвечай, пока цел! Что ты хотел? Передать письмо? Или на словах что?

  – Ты – лихой человек? – проблеял юноша. Заори он сейчас «караул» – и Мора отпустил бы его, но бедняга совсем пал духом и даже трясся.

  – Было, да сплыло. Сейчас я слуга в этом доме, не шпион, не цербер, – Мора волей-неволей влек жертву туда, куда направлялся сам – к трактиру Шкварни, – Или ты хотел просить о чем-то князя?

  – Мне говорили, что князь ваш живет свободно, ходит куда захочет...

  – Он и ходит. С поручиком.

  – Что в гости ездит и охотится...

  – Тоже с поручиком. Или с гвардейцем.

  – Но мне говорили... Выходит, меня обманули, – юноша в отчаянии закатил глаза, и Мора покрепче придержал его – не дай бог упадет в обморок, – Но граф так просил меня, а когда он просит, отказать невозможно...

  – Где живет твой граф, в столице? – взвился Мора. Слово «граф» подействовало на него опьяняюще.

  – В Соликамске...

  «Третий – в Соликамске» – и пауза, глубокая, как могила, перед словом «третий».

  Мора как на крыльях внес жертву в заведение Шкварни, не разжимая когтей, потребовал освободить для них укромный угол, вдвинул, как вещь, в этот угол своего спутника, уселся рядом и выпалил:

  – Рассказывай. Иначе живым не уйдешь. Кто ты, что тебе нужно от князя?

  – Я Юлиус Шмит, – признался юноша.

  – Прекрасно! Просто блестяще! И что Юле Шмиту нужно от его бывшей светлости? Милостей? Или места?

  – Ничего... Наш граф, когда узнал, куда я еду, просил передать одну записку. Он даже позволил прочитать, чтобы я знал, что это не заговор.

  – И ты читал?

  – Обязательно! Я все равно был против, но вы не знаете нашего графа! Если он просит, ну никак невозможно отказать...

  – У тебя, значит, граф, а у меня князь... И что же в записке?

  – Толком не помню, что-то о прощении. О том, что каждый наказан по-своему, и, вроде как, про мир на краю могилы.

  – Отдавай записку и можешь быть свободен. Я сам передам ее, я кое-что должен князю, вот и сочтемся. И расскажи, что у тебя там за граф – имя-то было у него?

  – Он не граф более, все мы просто зовем его так.

  – Так и князь наш не князь.

  – Граф Левольд, тоже ссыльный, но ему сидится хуже, чем вашему. Ему и вовсе нельзя гулять, только в церковь и обратно, под надзором поручика. Моя сестра замужем за тем поручиком. Если бы не она, меня и граф бы не уговорил.

  – Амур у ней с графом? – попробовал угадать Мора.

  – Что вы, граф старый! – Юля Шмит впервые улыбнулся, – Он очень милый человек, очень вежливый и любезный, но Полинька ему во внучки годится. У него и борода седая...

  – И плешь, – дополнил Мора.

  – Нет, плеши нет, – улыбаясь, отвечал горе-посланник, – у него длинные черные волосы. И дивные глаза.