Текст книги "Человек, который перебегал улицу"

Автор книги: Андрис Колбергс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 16

В воскресенье Вильям с Цауной отправились посмотреть фундамент, который продавался вместе с участком. Это было километрах в тридцати от Риги и в получасе ходьбы от моря. Ночью подморозило, ухабы на дороге казались окаменевшими. С неба, сплошь затянутого тучами, сыпал редкий снег. Березы в аллее, вытянувшейся от железной дороги почти до самой дачной колонии, стояли без листьев. Голые молодые деревья – результат первого субботника – напоминали воткнутые в землю, растрепанные дворницкие метлы.

Колония застраивалась на осушенном болоте, изрезанном многочисленными отводными канавами, и теперь на ухоженной земле хорошо росли и кусты, и деревья, и живая изгородь.

– Зимой вообще все выглядит уныло, – сказал Цауна, уставясь на засохшие стебли помидоров: подвязанные к колышкам, они еще торчали кое-где на грядках.

Вильяма больше интересовали дома. Тут были двухэтажные с боковыми навесами для машин, были одноэтажные просторные, с такими огромными крытыми и открытыми верандами, что занимали весь участок, а покрытые тенниситом дорожки тянулись вдоль самого забора. Были консервативно-кубические, оштукатуренные и легкомысленно застекленные строения, и совсем маленькие – как будки для садового инвентаря на семейных огородах. По цвету они тоже были разными: от спокойного темно-зеленого, серого до яично-желтых, пестрые и яркие как картинки, но никакая краска не могла скрыть материальных возможностей застройщика: они были как на ладони.

Вильям и Цауна долго кружили по переулкам: названии улиц в колонии не существовало, здесь руководствовались только номерами земельных участков. Это отнюдь не означало, что номера соседствуют: вереница их вдруг обрывалась и возобновлялась совсем в другом месте.

Фундамент они отыскали на пригорке, рядом с ним стоял вполне приличный домик-времянка из кирпича, из трубы валили густые белые клубы дыма. До самой улицы простирался сад с яблоньками и грушами.

На скамейке у плиты с раскрытой дверцей сидела худощавая, чересчур ярко накрашенная женщина в пальто и кожаных перчатках, и, глядя на огонь, жгла бумагу. На раскаленной поверхности плиты шумел чайник. Женщина была лет сорока. Корзина рядом была еще наполовину набита бумажными свертками, письмами и потрепанными детскими книжками.

У окна стоял столик с немытой посудой, у крайней стены – дощатый топчан, застланный домотканым полосатым одеялом.

На топчане валялась черная лакированная сумочка.

– Ну вот, мы прибыли, чтобы посмотреть на ваш товар, – оживленно начал разговор Цауна.

Женщина посмотрела на покупателей так, словно это были грабители.

– Пожалуйста… Пожалуйста… – ответила она насмешливо и оскорбительно. Когда она говорила, у нее на лице нервно подергивались мускулы. Она достала из черной сумочки связку ключей и пошла вперед.

Под фундаментом скрывался целый этаж. Женщина водила их по многочисленным помещениям, и в ее голосе не стихала злая издевка.

– Здесь, господа, вы видите пивной погребок, – она словно пародировала гида. – Там у стены находятся козлы для двух бочек. Бочки подымаются и опускаются через люк. В одной бочке темное, в другой светлое пиво. Углубление на полу в углу – для винных бутылок. Они должны находиться в горизонтальном положении, так, чтобы вино смачивало пробки, и они не рассыхались. По проекту пивной погребок предполагается обставить так – здесь будет рассеченный вдоль дубовый ствол с чурбаками-стульями по обе стороны.

Она произнесла это как стишок – без запинки.

– Рядом погреб для овощей и прачечная с насосом, с другой стороны – котельная и финская баня с бассейном. – Она отперла еще одну дверь.

Финская баня была уже готова. В углу стояла электрическая печь, напротив – парилка с тремя полками. За баней – бассейн. Из середины почти до потолка поднималась похожая на трап железная лестница.

– Вода в бассейне подогревается. Насос находится в котельной. По лестнице дамы и господа из бассейна могут попасть прямо в гостиную и наоборот.

Она ничего сама не придумывала, просто повторяла то, что слышала десятки раз от мужа. Как только появлялся какой-нибудь гость, он водил его по строящемуся дому, повторяя как попугай:

– Здесь, господа, вы видите пивной погребок, бочки поднимаются и опускаются через люк…

Долгие годы им жилось нелегко, потому что они поженились будучи еще студентами, и она из-за ребенка институт так и не закончила. Зато муж постепенно взбирался по служебной лестнице вверх, пока не взобрался довольно высоко и там закрепился.

– Нельзя ли взглянуть на проект? – спросил Вильям, когда они вернулись во времянку.

– Лучшего проекта вы не найдете, – женщина показала документацию. – Жилая площадь в пределах нормы, зато вспомогательных помещений вдвое больше… Проект делал муж…

– Тогда, конечно, проект особенно хорош, – Цауна пытался подтрунить.

– Да, он был плохим мужем, но хорошим архитектором.

Женщина снова сунула в печку листы бумаги, они вспыхнули с мягким хлопком. И вдруг она разрыдалась.

– Он не думал о семье! Он обо мне и детях совсем не думал! Он бросил нас совсем нищими. Почему он так сделал?

– При разводе ведь имущество делят пополам, – глубокомысленно изрек Цауна. – Меньшую половину мужу, большую половину жене…

– Мы не развелись. Его арестовали. Его осудили. – Слезы чертили по щекам узкие грязные бороздки, а голос дрожал от гнева. – Если бы он любил семью, то никогда бы этого не сделал, зарабатывал бы деньги честно!

– Если можете поклясться, что до того ни о чем не подозревали, то бросьте в него камень… – буркнул Цауна.

Женщина так быстро вскочила на ноги и таким испепеляющим взглядом посмотрела на Цауну, что казалось – сейчас она его чем-нибудь огреет. Она пинком распахнула дверь:

– Пошел вон, жирная гадина! Убирайтесь оба! Мне противны жирные мужики! Вон отсюда!

– А у меня иммунитет против укуса тощей козы! – обозленный Альберт вышел за дверь, и Вильям молча последовал за ним.

Даже за калиткой они еще слышали истерические всхлипывания женщины.

В электричке Цауна брюзжал об испорченном воскресенье, но вдруг вспомнил, что он эту женщину видел на именинах у своего коллеги, который теперь ему сообщил о продаже участка. В сердцах Цауна сплюнул на пол тут же в вагоне.

– В той компании она была первой дамой. Одевалась с таким шиком – шикарнее некуда. У нее была большая камея тончайшей работы, тогда они только-только снова входили в моду. Она рассказывала, что эта камея в ульмановские времена принадлежала миллионерше и даже назвала фамилию.

– Знаешь, я бы этот дом все равно не взял, даже если бы мы с ней сговорились.

– Огромный дом. Чтобы построить такой, надо два мешка денег. А вообще… Я, например, ничего роскошнее не могу себе представить. Нынче дом – самый выгодный способ помещения капитала.

На том разговор о доме закончился, хотя в мыслях Вильям к нему возвращался не раз. У него были деньги, и ему хотелось извлечь из них какую-нибудь пользу или вложить во что-нибудь надежное. Он накупил костюмов, туфель, разных дорогих мелочей, купил самый дорогой цветной телевизор и решился бы на машину, если бы она его хоть немного интересовала. А что еще можно купить? Нечего. Жажду покупать сдерживали четыре стены его комнаты, и не было никакого смысла загромождать ее. Ирена у него выклянчила стереопроигрыватель, и на этом он окончательно поставил точку.

Вильям пытался помочь матери, но она отвечала, что ни в чем не нуждается, категорически от всего отказывалась. Наконец Вильям уговорил ее взять путевку на юг, в санаторий. Мать послушно прожила там месяц, но, вернувшись, заявила, что никуда больше не поедет – на юге ей не понравилось.

Да, если бы он теперь жил с Беатой, тогда он знал бы, куда девать деньги. Беата… Тут он подумал, что деньги помогут ему одержать триумф. Совсем скоро у Беаты именины. Двадцать пятого октября, ведь Беата – сокращенное от Беатриса. Он пойдет ее поздравить.

С помощью Цауны он купил шубу из каракулевых лапок, она была не так уж дорога (он мог себе это позволить), но с ней, конечно, не могли тягаться всякие нейлоновые суррогаты.

И вот, к вечеру он взял большой пакет с шубой и отправился в путь. Хотя ему надо было проехать всего несколько кварталов, он взял такси – шиковать, так шиковать! Вспомнив, как много времени проводила на работе Беата, Вильям беспокоился, что придет слишком рано, но беспокойство его было напрасным – дверь она открыла сама.

– Ты? – она выглядела несколько растерянной. Она не нарядилась, видно, не ждала гостей.

– С именинами! Желаю счастья! – переступая через порог, Вильям протянул большой букет чайных роз. Он заставил себя улыбаться.

Она поблагодарила, провела Вильяма в переднюю комнату, где теперь спал мальчик, а сама побежала в ванную обжечь стебли роз – цветы были ее слабостью, и она знала, что с ними надо делать, чтобы подольше цвели.

– Ну, рассказывай, как живешь, – крикнула она из ванной. – То, что ты еще работаешь, я знаю по денежным переводам сыну.

– И много бухгалтерия присылает?

– А разве ты не знаешь?

– Специально не интересовался.

– Около шестидесяти рублей в месяц.

– Хватает?

– Хватает и даже остается.

– Если будет мало, дай знать. Теперь уж моя жизнь как будто наладилась, получил хорошую комнату, обставил…

– Жениться не собираешься?

– Все раздумываю.

– Женись, потом одному будет скучно.

– Где Ролис?

– В спортивном лагере. Он в волейбол играет.

– А как школа?

– Это сборная республики, у них там на месте учатся. Насчет учебы я не беспокоюсь, за прошлую четверть в табеле были только две четверки.

Вильям развязал сверток и развернул шубу. Когда Беата вышла из ванной комнаты, он уже держал шубу за плечики.

– Примерь!

– Ты с ума сошел! – В глазах Беаты заблестело неподдельное изумление и неподдельная радость.

– За хорошее воспитание сына!

Беата в шубе покрутилась перед маленьким зеркальцем в прихожей, потом все же побежала в спальню к большому зеркалу. Радость сменил восторг.

– Такой дорогой подарок я от тебя принять не могу, – донеслось из спальни.

– Это не подарок, это вознаграждение…

Какой встречи он ждал? Ответить на этот вопрос он не мог. По дороге сюда он знал одно – на порог-то его пустят, ведь он шел к своему сыну. Хотя Беата ревниво оберегала любовь сына, она не могла запретить встретиться с Ролисом. И пока отец и сын оставались чужими, а такими они, к сожалению, были, Беата, разрешая такие встречи, ничем не рисковала.

Но как она все еще хороша! Она надела джемпер малинового цвета, который облегал фигуру и подчеркивал белизну ее бархатистой кожи. Никогда ни одна женщина не нравилась ему так, как Беата, ни одну он не желал так, как Беату. Он хотел встать, схватить ее и целовать. Целовать, целовать, целовать, целовать! Он почти было поддался этому искушению, но сработали тормоза разума. Если он хочет вернуть Беату, он должен быть дипломатом. Он должен быть стратегом, а не тактиком. И теперь он полностью убедился, что хочет вернуть жену, ее благожелательное поведение внушало надежду. Никакая другая женщина на всем белом свете ему не нужна, никакая другая, только Беата. А он-то, наивный, порой думал, что эту пустоту, которая бывает в сердце каждого одиночки, сможет заполнить Ирена. Какие смешные аргументы – Ирена молода, Ирена красива, Ирена всем нравится… Но Ирена, к сожалению, всего лишь Ирена, она не Беата и не может быть ею. Ему нужна Беата, только Беата… Бог с ним, с Цауной, пусть он берет эту мелочную хитрую девчонку и идет на все четыре стороны! Пусть избавит его от этой покорной пискли! Надо сказать ему прямо – забирай и ступай! Лучше быть одному и бороться за Беату. За Беату! По правде говоря, он Ирену презирает. Да, это точно! Презирает!

– Я никого не ждала, – Беата торопливо накрывала стол. Как же он раньше не замечал, насколько грациозно и ловко она это делает! Она сказала «Я не ждала…» Разве с этим Лианом у нее все кончилось?

– На именины всегда кто-нибудь да придет… – сказал Вильям.

– У нас гостей почти не бывает, – ответила довольно грустно Беата. – Когда мы с тобой развелись, и здесь стал жить Лиан, наши общие знакомые исчезли как по мановению волшебной палочки… Их сменили коллеги Лиана… Это другие люди… За столом всегда сидели две разные компании, и каждая веселилась сама по себе… И тогда наши старые знакомые исчезли и стали поздравлять только по телефону. Коллеги Лиана говорят обычно только о работе, поэтому наши, наверно, их сочли заносчивыми, хотя они совсем не такие. А нашим было неудобно со своими песнями и танцами… Я и правда очень рада, что ты сегодня пришел…

Вильям посмотрел на бутылку коньяка. Он сам принес ее. Она стояла на середине стола. Что произойдет, если он выпьет? Скорее всего – ничего. Прошло достаточно много времени. Конечно, каждый организм реагирует по-своему… Нет, ничего особенного не может случиться. Подливка начал пить уже через два месяца.

Вильям откупорил бутылку.

– Тебе разве можно? – заволновалась Беата.

«О чем она беспокоится? О моем здоровье или о том, что я могу здесь умереть!»

– Почему бы и нет?

– После первой рюмки, говорят, уже не могут остановиться.

– Почему ты думаешь, что эта у меня первая?

– Но ведь ты не пьешь?

– Выпиваю, но очень мало и очень редко.

– Лучше все же воздержаться!

– Все зависит от твердости характера.

Зачем я ломаюсь, как мальчишка? Дурак! Но отступать мне некуда, по крайней мере, пригубить надо.

Вильям, словно смакуя, отпил крошечный глоток и замер, приготовившись к тому, что в животе начнутся рези или его вырвет. Он думал, что придется бежать в туалет, но ничего не произошло, во рту остался прекрасный аромат коньяка.

Хотя Беата и говорила, что никого не ждала, закуски у нее все же были приготовлены.

У входной двери коротко позвонили.

– Лиан! – Беата немного смутилась.

Вильям увидел его в зеркале коридора. Лиан походил скорее на замухрышку, чем на сердцееда или атлета. На нем был помятый костюм из синтетической ткани, а на ногах самые простые туфли отечественного производства.

Лиан развернул и преподнес Беате три очень красивых гербера, которые напоминали малиновое, красное и оранжевое солнца с длинными лучами, наподобие тех, какие рисуют дети. За это он удостоился легкого поцелуя в губы.

Затем их познакомили.

– Лиан.

– Вильям.

– Садись, пожалуйста, – Беата взяла руководство в свои руки. – Что тебе положить?

– Извините, я сперва вымою руки, все-таки из больницы…

В ванной комнате вода лилась долго. Что испытывал этот Лиан? Ведь почти все в этой квартире было приобретено Вильямом. Кто к кому пришел в гости?

Визит пришелся Лиану не по душе, он настолько демонстративно предался дегустации зеленого горошка и ветчины, что Вильяму следовало бы встать и уйти, однако он был упрям – он откинулся на спинку стула и закурил.

– Хорошие стулья, – сказал Вильям. – Скоро уже семнадцать лет, как я их купил, а спинки еще не отвалились.

Взгляд Лиана сделался свирепым.

– Вы их сейчас возьмете с собой или потом?

– Нет, я просто говорю, что стулья хорошие.

– Извиняюсь, но мне, наверное, придется предоставить вам возможность одному развлекать Беату. Рад был познакомиться…

– Да, нам следовало сделать это еще лет пять назад.

Лиан положил вилку рядом с тарелкой и встал.

– Всего хорошего!

У него с Беатой был долгий разговор в коридоре, но обратно Беата пришла одна. Она выглядела не взволнованной, а подавленной.

– Лиан стал нервным, ему в последнее время не везет.

Вильям недвусмысленно посмотрел на грудь Беаты.

– Я бы этого не сказал.

– Он целый год проработал над докторской диссертацией, и оказалось, что кто-то недавно почти по этой же теме защитился в Ленинграде, и Лиану больше нет смысла продолжать работу.

– Кандидат ведь тоже, наверно, получает немало…

– Шубу купить он бы не мог… Может, нальешь еще по рюмочке?

Вильям налил, но сам снова выпил совсем маленький глоточек – он все-таки боялся.

Вильям уже собирался уходить, когда зазвонил телефон, который теперь стоял в коридоре. Вильям слышал только то, что говорила Беата, но было вполне достаточно, чтобы понять, кто звонит.

– Да, да… Спасибо, сынок, спасибо… Как твои успехи? В первый состав попадешь? Ну, тогда хорошо… Нет, гостей немного… Папа пришел. Какой? Ну, твой папа… Да…

– Дай мне с ним поговорить! – крикнул Вильям.

– Я ему передаю трубку.

– Ну, здорово, чемпион!

– Здравствуй, отец!

– Что поделываешь? – опять все тот же барьер! Опять не о чем говорить! Сколько раз он собирался навестить сына, и всегда его удерживала мысль, что им не о чем будет говорить. Живя бок о бок, они настолько отдалились, что друг друга решительно не понимали.

– Ничего не делаю, стою у телефона и вытираю пот, – голос мальчишки звучал бодро.

– Нет ли у тебя какого-нибудь тайного желания?

– У нас тут одному парню недавно привезли колоссальные японские кеды, если бы ты мог достать…

– Считай, что ты уже в них…

– Ух ты, папа!

– Я перешлю тебе их с мамой. Когда опять будешь в Риге, заходи в гости! Посмотрим по телевизору хоккей. Нет, у меня цветной. Совсем другое дело! Нет, нет, большой… Самый большой… Заплатил почти тысячу. Запиши телефон и адрес! У тебя есть чем записать? Ну, тогда валяй! И жди кеды!

Беата уже сварила кофе. Вежливый намек, что пора уходить.

– Ты шикарно живешь, – в словах Беаты прятался вздох.

– Я для «Моды» кое-что изобрел и не перестаю удивляться, что за это платят такие жирные премии. Проценты за такую экономию, проценты за сякую экономию… То сотня, то целая тысяча… За все это время костюма два скроил дома, да и то лишь по дружбе…

– Не думаю, что тебе всегда так платить будут.

– А я думаю, что это только начало: у меня голова полна идеями.

Вильям попивал кофе и делал вид, что не замечает возвратившегося Лиана. Беата стала убирать со стола, она, наверно, предчувствовала резкий разговор, поэтому исчезла на кухню с грязными тарелками.

Лиан остановился в дверях спальни, казалось – он сейчас взорвется.

– Может быть, сударь придет завтра? Нам пора спать!

Спать? Да, он, свинья этакая, пойдет спать с Беатой! Залезет к Беате под одеяло!

Вильям большими шагами вышел в коридор и натянул пальто. Только на пороге он овладел собой и с ухмылкой сказал:

– Завтра я не смогу. Но может приду послезавтра. Передайте это, пожалуйста, моей бывшей жене!

Война была объявлена.

Эта свинья полезет под одеяло к Беате! Вильям опять чуть не пошел подглядывать, ему снова захотелось подняться по лестнице в доме напротив и смотреть в окна своей бывшей квартиры. Только страх увидеть слишком много удержал его.

Вильям тихонько пробирался по коридору, чтобы не разбудить хозяйку.

Свет в комнате ему включать не пришлось – на диване лежала Ирена и читала журнал. На белых накрахмаленных простынях контрастно выделялось ее черное кружевное комбине. Это случилось впервые – она явилась сама, без приглашения.

– Где ты был?

– У бабы.

– Ты шутишь, а я так волновалась… – Ирена осторожно всхлипнула.

Вильям начал раздеваться.

Глава 17

Механизм, сконструированный Вилбертом Зутисом, функционировал безукоризненно: конструктор был не из дилетантов, в голове которых гуляют ветры идей, а профессионалом, для которого это и хлеб насущный, и масло, и к тому же колбаса. Вечером после смены Джонг помогал Вильяму настелить ткань для десяти костюмов, а часа через два раскроенные детали уже лежали в полиэтиленовых мешочках; сложив их в портфели, Вильям и Джонг уходили с фабрики через дверь, которая соединяла склад Джонга с улицей. В кварталах двух от «Моды» их поджидал в своей машине Зутис. В первые дни Зутис сам подъезжал за полиэтиленовыми мешочками, но вскоре от этой практики отказались – чужой человек у дверей склада мог возбудить интерес, а два работника, направляющиеся домой – явление обычное. И все же в конструкции Зутиса это был самый уязвимый узел, он старательно размышлял о его усовершенствовании. Если Джонга или Вильяма на улице задержат и проверят содержимое портфелей, то посадить обоих на скамью подсудимых для милиции не составит никакого труда. Что же произойдет дальше? Джонг, вероятно, скажет, что это не его портфель, скажет, что оба портфеля принадлежат Вильяму и еще как-нибудь по-дурацки будет выкручиваться; его, конечно, осудят, но из-за него все-таки до Зутиса клешни милиции не дотянутся. Иначе дело обстоит с Вильямом. У Вильяма нет закалки, он может расколоться еще до того, как ему покажут статьи уголовного кодекса о смягчении наказания за чистосердечное признание. Зутис не мог отделаться от мысли, что милиции удастся заговорить Вильяму зубы, нажав только на сознание чистой совести.

В случае провала Вильям наведет милицию на след Зутиса, в этом он не сомневался, поэтому было чрезвычайно важно подстраховать второе звено – Зутис – портные и третье звено портные – магазин.

Вильям может выложить милиции всю конструкцию, однако, если он не сможет подтвердить это свидетельскими показаниями, милиция окажется бессильной. Что Вильям знает? Он знает чертовски мало, и это хорошо. Фамилию Зутиса он не знает, где Зутис живет – тоже не знает, потому что они встречались только на нейтральной территории. Где находятся портные, он не догадывается, об этом не догадывается даже Цауна. Они наверняка думают, что есть какая-то подпольная мастерская, и пусть думают, пусть так и умрут, не подозревая о гениальной идее Зутиса – о надомниках. Их милиция не найдет и не сможет заполучить в качестве свидетелей. Звено Зутис – портные железное. И другое звено – портные – магазин вне всякой критики. Свой каменный гараж Зутис обменял на общественный, похожий на сарай и теперь его «жигули» стояли рядом с «москвичом» Цауны. Он открывал багажники обеих автомашин и обычно в восемь утра перегружал готовые костюмы из своей машины в цауновскую. Когда в девять Альберт являлся за машиной, чтобы ехать на работу, Зутиса уже не было и в помине.

За час до начала рабочего дня завмаг Цауна въезжал на своем «москвиче» во двор магазина и по служебной лестнице переносил левый товар на склад.

Зутис предвидел, что Цауна в любом случае будет петлять и отпираться до последнего. У Цауны найдут левого товара на какую-нибудь тысячу или чуть больше, он будет валить вину на базу, экспедитора и свою занятость – когда привезли костюмы, у него не было времени их пересчитать. Такое халатное отношение к работе, разумеется, наказуемо, но вряд ли за это посадят в тюрьму, присудят какие-нибудь проценты из зарплаты и все – покой в доме.

В целом Зутис чувствовал себя в безопасности, хотя ему и не нравились прогулки Джонга и Вильяма с полными портфелями. Он даже запланировал начать переговоры с шофером-экспедитором, который на пикапе развозил выкроенные костюмы по швейным цехам. Шофера звали Вилитис. Но настоящее его имя – Вилис Сайсмак, его отец и отец Альберта были друзьями и коллегами – оба ломовые извозчики. Сайсмак трагически погиб в день освобождения Риги. Сестры Вилитиса быстро повыскакивали замуж, и мать растила и баловала его до призывного возраста. Во время войны она разжилась кое-каким имуществом, а в послевоенные годы, под давлением обстоятельств, помаленьку все распродавала. Так она познакомилась с рынком и не могла уже от него отстать. Здесь у нее было свое постоянное место, уже несколько десятков лет она торговала зеленым луком, редиской и связками овощей для супа. По бумагам значилось, что все это она выращивает на своем семейном огородике, хотя на самом деле большую часть своего товара она скупала оптом у тех, кому не хочется стоять у весов на рынке.

Вилитис был смыслом ее жизни: после школы он обычно прибегал на базар, чтобы выпросить у мамочки деньги на пирожное. Она его баловала, поэтому, наверно, остальные мальчишки его ненавидели, называли маменькиным сынком и от уменьшительного имени «Вилитис» он никак не мог отделаться, хотя был плечист и упрям.

Еще до армии Вилитис получил от мамы мотоцикл. После армии мотоцикл он выгодно продал и вместо него купил сильно помятую, сплющенную «победу», владелец которой после аварии хотя и не сплющился совсем, все же решил, что трамвай – куда более удобное средство сообщения. «Победу» Вилитис ремонтировал долго, после чего она стала красной, как спелый помидор. Тогда Вилитис стал на ней катать дочку своего соседа, которую все считали очень богатой невестой. Женившись, «победу» он выгодно продал. Теперь можно было позволить себе купить сильно расплющенный «москвич».

Личность Вилитиса внушала Зутису надежду, потому что человек, ставший обладателем «москвича», впереди должен иметь отчетливо вырисовывающиеся такие ступени общественной иерархии, как «жигули-2101», «жигули-2103» и «волга» экспортного исполнения. Но Зутис еще медлил, накапливая информацию: он не мог себе позволить промахнуться.

Около одиннадцати утра Вильяма вызвали в контору к телефону – с аппаратом в закройном цехе что-то случилось. Ветер с улицы врывался прямо в подворотню и обдирал лицо мелкими и острыми снежинками как наждаком, мороз безжалостно щипал открытую кожу и в тех местах, где одежда потоньше.

Пересекая двор, Вильям дрожал и все старался угадать, кто ему мог позвонить. Наконец, решил, что Беата – она знает, где он работает, а в телефонной книге номер закройного цеха «Моды» не указан. Естественно, что она позвонила в контору.

Трубка лежала на столе рядом с пишущей машинкой Ирены.

– Кто звонит? – спросил Вильям.

– Какой-то мужчина, – Ирена равнодушно пожала плечами, и Вильям подумал, что она, небось, навострила бы уши, если б звонила женщина. В последнее время он заметил в ней глубоко скрытую ревность.

– Алло!

– Вильям? – Вильям узнал голос Альберта. – Слушай внимательно… Мы незнакомы!

– Что?

– Мы не знакомы. Очисти дом! Слышишь? Срочно! Зутис исчез вместе с машиной. Не думаю, что стряслось что-нибудь страшное, но дом очисти! Ясно?

– Гхм… Да… – пробормотал Вильям.

Альберт Цауна положил трубку.

– Неприятные известия? – спросила Ирена.

– Нет-нет… все в порядке… – Вильям как чумной, почти спотыкаясь, выбрался из Ирениной каморки. – Мне обещали одну вещь… Вечером будешь?

– Если ты хочешь…

– Я просто спросил.

– Если так, я могу и не приезжать.

– Нет, приезжай! – Ему не хотелось быть одному. Если явится милиция, Ирена хоть поможет сложить в чемодан необходимые вещи. Ему казалось, что он не в состоянии что-либо предпринять, прийти к какому-либо решению.

Он не чувствовал больше ни ветра, ни колючих снежинок. Он был слишком ошарашен, чтобы чувствовать что-нибудь. Он был как боксер, который провел бой в прекрасном стиле, набрал много очков и почти одолел противника, но под конец нарвался на короткий резкий удар, и очнувшись на четвереньках в углу ринга, теперь сквозь звон в ушах слышит голос рефери: «… пять… шесть… семь…».

Джонг выслушал Вильяма молча. Только сопел. Потом, все так же сопя, он сделал несколько кругов по складу и сказал:

– Я ничего не знаю!

– В цехе есть лишняя ткань. Метров двадцать.

– Я ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

– Надо избавиться от лишней ткани! – Голос Вильяма был умоляющим. – Не могу же я ходить с тюком по фабрике.

– Я тоже не могу.

– Сейчас будет обеденный перерыв… Из цеха можно занести сюда…

– Надо… надо… – у Джонга опять пропал дар речи, и он руками в воздухе рисовал круги. – Изрезать… Ликвидировать…

В обеденный перерыв, пока женщины в задней комнате пили молоко, Вильям втащил тюк на склад к Джонгу, и, запершись, обыкновенным большим ножом они изрезали ткань на лоскутья.

И стали ждать милицию.

Когда и около трех милиция не появилась, Джонг слегка приоткрыв дверь склада, обшарил глазами цех и снова дверь захлопнул. Вильям больше не видел его до следующего утра, когда Джонг как обычно получал раскроенные детали. Они обменялись самыми скупыми фразами; никогда раньше они так официально друг к другу не обращались, но теперь такое положение казалось им единственно нормальным.

Работа у Вильяма не клеилась. За многие месяцы привыкнув к своему способу раскладки лекал, он не мог сразу переключиться на другой, пусть даже более простой, примитивный. Ни на миг его не покидал отчаянный вопрос: «Что теперь будет?»

Вильяму недоставало холодной расчетливости Зутиса и цауновского умения лгать; но он все же надеялся, что сумеет скрыть от милиции какую-нибудь мелочь, какую-нибудь деталь.

После именин Беаты, когда он позволил себе явиться этаким барином и когда сделал вывод, что Лиан Свикша не так уж крепко сидит в седле, Вильям разработал тактику, с помощью которой надеялся вернуть Беату.

Он сделал вывод, что в сущности у Беаты только один кумир – сын. Все, что она делала, делалось ради него. Ради сына она спуталась с этим Лианом, потому что под влиянием пьяницы-отца мальчик скорее мог сбиться с пути. Придя к абсурдной мысли, что Беате все равно, с кем жить – с Лианом или с Вильямом – лишь бы хорошо было Ролису, он начал борьбу за привлечение сына на свою сторону.

Ролису уже исполнилось шестнадцать, и он носил туфли на размер больше, чем у отца. Он был видный, стройный и очень вежливый. Кроме того, он хорошо играл в волейбол и считался в классе первым учеником.

Мать одевала его прилично, но не более того. У него не было ярких и дорогих модных туфель на платформе, костюм носил совсем простой, и давая карманные деньги, Беата тоже знала меру. Вот это и были те участки фронта, на которых Вильям одерживал блестящие победы.

Началось с интереса сына к цветному телевизору. Он пришел посмотреть первенство на кубок Европы по футболу и не мог нарадоваться, сколь необычайно ярко выглядят белые и красные, футболисты на зеленом фоне поля. Дня через два он пришел снова и с восторгом смотрел хоккей.

От сына Вильям постепенно узнал, что материальное положение дома далеко не блестяще, что денег в действительности меньше, чем в ту пору, когда Вильям еще не уехал лечиться. Взявшись за научную работу, Лиан отказался от дополнительных врачебных ставок, и дома это сразу почувствовалось.

– Тебе чего-нибудь не хватает? – спросил Вильям.

– Нет, – мальчишка пожал плечами. – «Не хватает» вообще термин условный. Я, например, мечтаю об элегантных французских туфлях, а другие, кому и вовсе нечего обуть, – о простых шлепанцах.

В следующий раз его ждали элегантные французские туфли.

Парень быстро научился удить рыбку в двух прудах. Особенно же хорошо клевало, если подбрасывал матери туманную угрозу, что скоро, может, переберется к отцу насовсем.

Это вынудило Беату позвонить Вильяму. А он ковал свои дальнейшие планы.

– Женщина после тридцати стремится к обеспеченной жизни. Ей нужна одежда как таковая, потому что тем, что под одеждой она блеснуть уже не может, – однажды сказал Цауна. – Она достаточно умна, чтобы не толкаться в трамваях, если можно с удобствами ехать на машине, и чтобы не разгуливать в ситце, если ей доступен шелк. Сумасбродство на молоденьких мальчиков у них бывает после сорока, но этот период не долог.