Текст книги "Харбинский экспресс-2. Интервенция"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава третья
Урок вивисекции

Дождь припустил сильнее. Из-под конских копыт били фонтаны. Вода пенилась, колеса оставляли на мостовой темные ровные полосы – будто в Харбине завели обычай драить проезжую часть с мылом.

«А было б недурно, – подумал Дохтуров. – По здешним условиям в самый раз. И в санитарном смысле, и – просто красиво. Может, когда и додумаются».

Павел Романович сидел в щегольской «эгоистке» – коляске на одного, с кучером. Дутые шины катились будто по маслу. Ванька попался словоохотливый, но Дохтуров в беседу с ним не вступал, только кивал иногда. Пока ехали от вокзала, кучер несколько раз оборачивался, все просил кожаный верх поднять. Дескать, застудится барин, на таком-то дожде.

Павел Романович на эти слова только улыбался.

Хмурый по-осеннему день казался наполненным внутренним светом. Голова немного кружилась, тело было легким, а в душе жила любовь к целому миру.

«Ангелы несут», – вдруг вспомнилось слышанное когда-то. Это удивительно точно. Действительно: ангелы.

Однако сейчас он направлялся в место, с горними высями не имевшее ничего общего.

На вокзал прибыл слегка очумевший от давки. Дезертиры, спекулянты-мешочники, обыватели из самых малоимущих облепили его плотною серой массой, так что пришлось продираться, мучаясь табачным дымом и страшась за карманы.

За прошедшее время Харбин изменился – и нельзя сказать, чтобы как-то неуловимо. Нет, переменился он вполне осязаемо, и в самую худшую сторону. Заметно прибавилось на улицах господ офицеров. Некоторые передвигались пешим порядком, но в основном – на извозчиках. Причем господа были вида очень разболтанного, и по всему – шатающиеся без всякого дела. Многие сильно нетрезвые. Это утром-то! Что ж здесь делается по вечерам? Проезжали Екатерининский сквер: на аллеях полно развинченных, нечесаных юнкеров, большей частью – с барышнями. Вели себя юнкера так, словно находились у дам в будуаре.

Обогнули Соборную площадь.

Господи, а это еще кто?

Возчик угадал его мысли:

– Вот, барин, полюбуйтесь-ка: нашенская милиция. Полиции нынче мало, говорят – плоховато у генерала Хорвата стало с деньгой, содержать не на что. Так вот – милицию соорудили. Это ж кому сказать! Срамота…

И верно: новомодные милицейские патрули были зрелищем исключительным. Обмундированные кое-как, с дикого вида повязками, большей частью без всяких знаков различия – напоминали они не стражей порядка, а нестроевых чинов из обозных частей, чудом уцелевших после неприятельского набега.

Все поголовно были безобразно пьяны.

Но имелось и еще кое-что, даже похуже.

На улицах оказалось полно вооруженных китайцев. Однако, в отличие от русских, они были прекрасно организованы и все заняты делом. Китайские постовые стояли возле ворот Гарнизонного собрания, посверкивали глазками (а также и примкнутыми штыками) у входа в Управление дороги. Но более всего удручало обилие китайских городовых. Павел Романович ностальгически заметил: они своей основательностью весьма напоминали русских, столичных, теперь уж почти забытых.

Вздохнув, он отвернулся. Однако буквально за следующим поворотом судьбе было угодно приготовить сцену еще более досадную и оскорбительную.

На тротуаре трое китайских полицейских, оттеснив к решетчатой арке ворот, били семерых (!) милиционеров из русских. Те даже и не пытались сопротивляться – побросав винтовки, повалились в пыль, лишь стараясь руками прикрыть головы и некоторые весьма важные органы.

Китайцы орали:

– Рус, твой время кончай! Теперь ты – ходя, теперь я – капитана!

Павел Романович наклонился, ухватил кучера за плечо:

– Стой!

Возница обернулся – лицо было отчаянным:

– Вашбродь, не надо! Ну их, пущай сами тут разбираются!

– Стой, тебе говорю!

Павел Романович пока не очень понимал, что станет теперь делать – а главное, как.

Ничего, подбодрил себя. Что-то придумается.

Однако ничего не потребовалось: едва экипаж остановился, китайские полицианты поддернули ремни, забросили винтовки за плечи и зашагали прочь – совершенно безмятежно, словно бы ничего не случилось. И даже не оглянулся ни один – вот до чего были в себе уверены.

Избитые милиционеры поднялись (за исключением одного) и топтались пока у стены. Слабо ругаясь, плевали кровью – а кто и зубами. Вокруг остро пахло луком и водкой. На Павла Романовича смотрели хмуро – чувствовалось, не терпелось им, чтоб избавитель побыстрее ушел.

Дохтуров почувствовал некоторое смущение. Хотя своим появлением он наверняка спас не один зуб, оставшийся на природой назначенном месте, впрямь пора убираться.

– Мм…

Павел Романович обернулся – мычал тот, седьмой, до сих пор так и не вставший. Маленький, худой, с востреньким серым личиком. Он сидел, прислоняясь спиной к водостоку, и мелко тряс головой. Рот широко раскрыт. В глазах – ужас:

– Мм-а…

Дохтуров подошел ближе:

– Что с вами? Встать можете?

Сидевший замычал еще сильнее, отчаяннее. Показал пальцем в разинутый рот.

Павел Романович наклонился, пощупал у него за ушами.

– Ну-ка…

Большим и указательным пальцами каждой руки взял мышастого человечка за нижнюю челюсть и дернул: на себя и вниз.

Тот всхлипнул, всплеснул руками. Рот у него закрылся.

Он недоверчиво и со страхом ощупал лицо, потом поднял глаза:

– Что это было-с?..

– А челюсть вам, сударь, выбили. Я вправил. Теперь поболит немного. Водки в ближайшее время не советую. И ничего горячего.

Павел Романович выпрямился, чтобы идти.

– Благодарствуем-с… – пролепетал маленький человечек.

Он попытался подняться, получалось не очень. Сотоварищи смотрели молча, и ни один не двинулся с места.

…Павел Романович думал сразу ехать в кавэжедэковскую гостиницу. Публика там пестрая, большей частью прибывшие по служебной надобности. Никто никого не знает. Никто никем не интересуется. Лучшего места, чтоб укрыться, и не сыскать.

Но когда свернули на Большую Мещанскую, Павел Романович заметил конных жандармов. А у самого входа в гостиницу Дохтуров еще издали разглядел двух городовых с шашками. Спросил ваньку и получил ответ: в городе неспокойно, ходят слухи, будто китайцы думают русскую администрацию выгнать и свою власть в Харбине поставить. Потому в людных местах сейчас полицейский контроль.

– А еще у нас «Метрополь» сгорел. Его, болтают, тоже китайцы пожгли, – добавил кучер. – Так что, ежели покою желаете, лучше на частной квартире.

Но частная квартира не годилась, потому что безопасность там была кажущейся: законопослушные харбинцы с большой охотой сотрудничали с полицией и о своих квартирантах непременно ставили в известность местный участок.

Оставалось одно.

– Поворачивай к Дорис, – велел Павел Романович кучеру. – Знаешь где?

Тот обернулся, поглядел с веселым недоумением, ничего не сказал и подстегнул лошадь.

«Ничего, – подумал Дохтуров. – Это ненадолго. Пробуду там сутки, не больше».

Возвращаться пришлось через площадь. Когда уж почти проехали, навстречу прокатила коляска с двумя седоками. Забавно: у расположившегося в ней господина были изрядные уши – большие, розовые, будто печатные пряники. Рядом сидела дама в простом синем платье и шляпке. Когда сравнялись, дама вдруг повернулась; Павел Романович ощутил ее взгляд – пожалуй, чересчур пристальный.

Знакомая?

Но оборачиваться было б невежливо, да и поздно – и потому Павел Романович тут же об этом забыл.

А в общем, все пока складывалось неплохо. И даже шляпная коробка, туго перевязанная белым платком, вопреки ожиданиям, хлопот пока не доставила. В поезде кот мирно дремал всю дорогу. Несколько раз просыпался, понятное дело, и Павел Романович кормил его краковской колбасой (в саквояже лежало полкруга), давал пить и чуть-чуть погулять в тамбуре. После чего кот соглашался терпеть дальше.

Подкатили к знакомому дому с колоннами. Павел Романович расплатился с возницей и легко спрыгнул наземь. Швейцар у чугунной решетки был тот же. Сидел на своем табурете, прикрываясь огромным зонтом.

Павел Романович ожидал услышать за спиной шум отъезжающего экипажа, но было тихо.

Он оглянулся.

Возница хмуро смотрел на него.

– Напрасно вы сюда, барин, – сказал он. – Лучше б на квартиру пожаловали. У меня есть одна на примете. Богом клянусь, не пожалеете!

Но Дохтуров только рукой махнул.

Возница крикнул: «Эх!..», щелкнул вожжами, лошадка резво взяла с места.

– Скажи какой праведник выискался, – рассмеялся ему вслед швейцар. – Вы, сударь, впервой? Проводить али как?

– Спасибо, я сам. – Дохтуров сунул ему бумажный рубль и зашагал по дорожке мимо газона с розовыми кустами. Она вывела точно к крыльцу, над которым нависал беломраморный портик. Павел Романович прошел внутрь и оказался в просторной гостиной, похожей на ресторан и кондитерскую одновременно. Уселся на одном из диванов в углу и стал ждать.

Он подумал, что ванька почти повторил слова Сопова, сказанные третьего дня. Точно так же, в спину. Только дело тогда происходило не среди ресторанных столиков и пикантных гравюр на стенах, а во дворе убогой китайской фанзы, где умирал Агранцев.

И вспомнил все, что там приключилось.

Приключения в Цицикаре

Вскрик прозвучал глухо. Чей – не понять. Впрочем, загадка небольшая: скорее всего, с Агранцевым, увы, все кончено.

Не дослушав Сопова, Павел Романович поднялся и направился к погребу. Однако Дроздова опередила его: подошла первой и стала торопливо спускаться по шаткой лесенке.

А дальше произошло вот что.

Снизу донеслись рычание, грохот, потом тонкий испуганный вскрик. Истошно заорал кот.

На миг у Дохтурова промелькнула невозможная мысль, будто в погреб каким-то образом забрался «амба» – уссурийский тигр. Людоед, по окраинам промышляющий человечиной.

Послышался сухой треск подломившейся лестницы. Анна Николаевна взмахнула руками и скрылась в провале люка. На размышления времени не было. Оставалось одно – немедленно прыгать следом.

Внизу, против ожидания, еще горели светильники. Горели неважно, но все же достаточно, чтоб разглядеть мизансцену.

Никакого тигра, разумеется, не было и в помине. У ближней стены стоял штаб-ротмистр Агранцев, расставив руки на манер циркового атлета, исполняющего коронный свой номер. В каждой он держал по китайцу, притиснув к стене и встряхивая, словно щенят.

Увидев Дохтурова, ротмистр крикнул:

– Извольте полюбоваться: сапоги тянули со спящего! Хорошо, не прирезали!

И он стукнул злополучных хозяев затылками о земляной срез. Те заверещали, пытаясь вырваться. Но у них не было ни одного шанса против чудеснейшим образом ожившего ротмистра.

– Вы… – пролепетала Дроздова, поднимаясь с пола.

Но Павел Романович не дал ей закончить.

– Пустите их. – Он подошел к ротмистру, заглянул в глаза. Чистые, незамутненные. Даже и признаков горячки не наблюдается.

– Что это вы на меня так смотрите? – спросил Агранцев.

Он насупился, сильно встряхнул китайцев, отчего те стукнулись лбами, и отшвырнул в сторону.

Павел Романович вопрос проигнорировал. Что было, конечно, невежливо, но вполне извинительно, учитывая совершенно особые обстоятельства.

– Как вы себя чувствуете?

Ротмистр повертел головой:

– Сносно. Впрочем, ноги как ватные. Это, верно, со сна.

– Позвольте. – Павел Романович взял ротмистра за запястье.

Пульс был учащенный, более ста ударов. И дышал ротмистр так, будто перед тем версту пробежал. Но это скорее от духоты, воздух в подвале никуда не годился. Зато нету жара. И с рефлексами все в порядке, можно даже не проверять – вон, китаец со своею женой до сих пор в себя не пришли.

Одним словом: умирать ротмистр определенно раздумал.

Скорее из-за привычки, нежели по необходимости, Павел Романович оттянул ротмистру нижнее веко – взглянуть на поверхность склер.

– В чем дело?! – Агранцев отшатнулся. От резкого движения затрепетали язычки пламени в чашках светильников.

Сцена была самая фантастическая. Душный подвал, мрачный, с красным отливом, масляный свет мажет стены. Человеческие фигурки замерли, будто в детской игре: ледащие хозяева скорчились у сломанной лестницы, чуть поодаль застыла Анна Николаевна (даже в этаком сумраке видно, как она побледнела). А в центре, отбрасывая гигантскую тень, укрепился воскресший ротмистр.

Ну просто «Фауст» какой-то, подумал Дохтуров. Посмотрел Агранцеву в глаза.

– Вы что, совсем ничего не помните? – Вопрос был задан тоном самым обыкновенным, однако далось это Павлу Романовичу с немалым трудом. В душе словно вихрь пронесся. Внезапно с абсолютной отчетливостью он понял: свершилось. Мечты, поиски и колоссальнейший труд – все было не напрасно. Он выиграл! Нашел-таки сокровенный парацельсовский лауданум. Правда, пока непонятно, как выглядит это средство и в чем заключается. Это предстояло выяснить, и как можно скорее.

– А что я должен помнить? – Агранцев огляделся. Должно быть, что-то почувствовал, потому что добавил уже мягче: – Объясните, доктор, по-человечески, что же здесь происходит.

* * *

Объяснять пришлось долго.

Но сперва Павел Романович проделал самое необходимое: тщательнейшим образом осмотрел недавнего умирающего. Результат получился такой: на животе грубый шрам, а также повышенная и болезненная чувствительность в правом нижнем сегменте. Перкуторные звуки брюшины также изменены. Дыхание и пульс учащенные. Однако все это ни вместе, ни по отдельности не могло угрожать здоровью штаб-ротмистра.

О чем Павел Романович тому и сообщил. Получилось сухо и как-то неубедительно.

Анна Николаевна смотрела во все глаза – она-то все поняла преотлично. Но стояла молча. Видно, не знала, что следует говорить в такой феноменальной ситуации. И нужно ли вообще рот раскрывать. Взгляд барышни сделался влажным, мечтательным.

Что ж, подумал с грустью Дохтуров, это неудивительно – воскрес предмет обожания. Перст судьбы. Такого ни одно женское сердце не выдержит.

В общем, как говорят в народе, хороша Маша, да не наша.

И еще Павел Романович подумал, что во всяком триумфе есть своя доля горечи.

После экстраординарного медицинского освидетельствования повисла короткая и неловкая пауза. И в этом молчании Дохтуров отчего-то почувствовал себя балаганным факиром.

Нарушила паузу барышня:

– Господа, здесь невыносимо душно. Сделайте что-нибудь…

В этот момент в проеме наверху показалась голова Клавдия Симеоновича:

– Не надоело секретничать? – развязно спросил титулярный советник. – Мне лично ждать вас прискучило. Я…

Он не договорил, впившись взглядом в ротмистра. Лицо у Сопова вдруг исказилось и налилось кровью. Дохтуров даже немного испугался.

Но Клавдий Симеонович не упал замертво в погреб. А, проявив изрядную сообразительность, убрался прочь – чтобы спустя пять минут прибыть вновь, с легкой бамбуковой лесенкой.

Во дворе Павел Романович сказал:

– Вот что, господа. Нам следует поговорить.

И тут же подумал: полно. Точно ли надо? Он ведь не связан никакими обязательствами. Эти люди для него абсолютно чужие. Для чего говорить с ними о панацее? Они ничего не поймут. А если и поймут – что толку? О чудесах легко лишь мечтать. Поверить в них куда как сложнее.

Правда, самой панацеи – вот так, чтоб из саквояжа достать, – тоже не наблюдается. Но это ничего, нужно только все осмыслить как следует. Проанализировать. И тогда он непременно поймет, в чем секрет. Поэтому лучше подождать, не вводить других в искушение.

«Ну-ну, – сказал голос, слышимый только ему. – Да ты никак надумал сбежать с чудесным рецептом?»

И в мыслях не было. Глупости!

«А те, что были зарезаны в „Метрополе“? – осведомился голос. – А пленные с „Самсона“? Они погибли из-за тебя. Их тоже надо полагать глупостью?»

Тут голос, конечно, преувеличивал. Но в чем-то был прав: с самого начала охотились за ним, за Павлом Романовичем Дохтуровым. Теперь это совершенно очевидно. Ему старались помешать, не допустить до тайны. Какой отсюда вывод? Очень простой: те, кто находятся с ним рядом, подвергаются смертельной опасности. Значит – надо уходить одному.

«Ха! Кого ты хочешь обмануть? – спросил голос. – Твоих спутников постараются убить в любом случае».

Возможно, подумал Павел Романович. Но я не могу отвечать за всех.

Однако голос не унимался. Он сказал:

«А мадемуазель Дроздова?..» – И вдруг замолк.

Почему? Что он хотел еще сообщить?

– …что вы намеревались нам сообщить? – спросила Дроздова.

Дохтуров посмотрел на своих спутников. Эта троица, надо признать, была весьма живописной. В другой раз можно бы и пошутить по этому поводу.

Он наклонился, вытащил из саквояжа дневник. Пролистал мельком, восстанавливая текст в памяти. Особой необходимости в том не имелось – он и так прекрасно помнил собственные записи. А хоть бы и нет – не читать же собравшимся лекцию.

Но без краткого исторического экскурса все же не обошлось. Да, университетское образование, ничего не попишешь. Сознание само стремится разложить все по полочкам и для наглядности привесить табличку.

Сперва про Теофраста Бомбаста Парацельса. У Сопова вид немного скучающий – уже слышал. Ротмистр глядит насмешливо. А вот барышня зарделась и даже вперед подалась. Понятно, теперь все под новым углом видит.

Ладно, это теория. Сейчас перейдем к практике.

– А вам не приходило в голову, господа, что за последние дни мы все замечательно изменились? – спросил Павел Романович. – Исключая разве что вас, Анна Николаевна.

– Это вы о чем? – отозвался Сопов.

Ротмистр ничего не сказал.

– Да хоть бы о вас лично, уважаемый господин купец. Позвольте спросить, сколько вам лет?

– Пятьдесят семь.

– Совсем недавно выглядели на все шестьдесят. Должно быть, коммерческие заботы? Впрочем, не в том дело. Я врач, и я весьма наблюдателен в том, что касается физического состояния. Так вот: на момент нашего знакомства оно у вас было не самым завидным.

– Это почему же? – угрюмо спросил Сопов.

– Развивающаяся грудная жаба, склонность к апоплексии и определенные затруднения с мочевым пузырем. Простите, что при даме. Это только так, навскидку.

– Кхе-кхе… – прокашлялся Сопов.

Но Дохтуров не обратил на это внимания:

– Далее. Обед у мадам Дорис еще не стерся из памяти? По всем статьям получался он для вас самым последним.

– Эва! – сказал Сопов. – А рвотное? А зонд, коим вы меня истязали? Полно скромничать, доктор. Вы сами меня от отравы спасли.

Дохтуров покачал головой:

– Боюсь, мои манипуляции имели лишь вспомогательное значение. Дело, Клавдий Симеонович, в вас. Точнее, в том заряде жизненной силы, который вы получили.

– Это что ж за заряд?

– Точно пока не скажу. Но в том, что он имел место, – не сомневаюсь. Ну подумайте сами, сколько вам выпало: пожар, роковой обед в доме терпимости, баталия на Сунгари. А еще – многотрудное путешествие по тайге, да не простое, с приключениями. Из которых вы вернулись не только без потерь для здоровья, а, пожалуй что, даже прибавили. Поглядите на себя при случае в зеркало – вам можно дать сорок пять, самое большее.

– Что верно, то верно, – вдруг вмешался Агранцев. – И то смотрю: будто помолодел наш негоциант.

Павел Романович повернулся к нему:

– Ну, вам-то завидовать грех. Вы у нас будто Феникс. Точнее сказать – Лазарь. Только, в отличие от библейского Лазаря, воскресали вы дважды. Первый раз – на хуторе. Можете мне поверить, тот удар прикладом в лицо для большинства б оказался фатальным. Однако вы уцелели. Мало того, сумели поправиться за фантастически короткое время! Я уже тогда не знал что и думать по этому поводу.

– Вы не были на войне, доктор, – сказал ротмистр. – Там случаются еще более невероятные вещи. Впрочем, продолжайте. Это занятно.

– Занятно? – переспросил Павел Романович. – И только? Клянусь, мне это нравится! Но позвольте спросить: а вы помните пулю, которую получили в живот?

И вот тут Дохтурова поджидал сюрприз: оказалось, что штаб-ротмистр этого факта совершенно не помнил. По всему, горячечный жар вызвал частичную афазию, которая затронула события самого последнего ряда. Иными словами: то, что произошло после вояжа на бронепоезде, у Агранцева начисто стерлось из памяти. В том числе и выстрел в упор – вне всяких сомнений, смертельный. По этой причине эффект от сказанного получился не тот.

Но вот госпожа Дроздова ничего не забыла.

– Владимир Петрович, ведь вы совсем умирали, – сказала она. – Мы когда в погреб спускались, думали…

– Вот как? – мрачно спросил Агранцев. – Тогда понятно, отчего все так на меня посмотрели. – Он нахмурился. – Постойте. Вы хотите сказать, что я получил пулю в упор?

Павел Романович кивнул.

– Тогда где же она? Я ничего не чувствую.

– Возможно, закапсулировалась, – сказал Дохтуров. – А возможно, ее вообще нет. Я, правда, с такими случаями ранее не встречался.

– Доктор, – попросил Клавдий Симеонович, – вы подождите про случаи. Вы мне вот что скажите: у вас в самом деле появилось это лекарство? Наподобие живой и мертвой воды?

Павел Романович молча кивнул.

Вновь повисла короткая пауза, потом госпожа Дроздова приглушенно вскрикнула. То ли радостно, то ли с испуга – неясно.

– Вздор, – сказал ротмистр.

– А я верю, – заявил Клавдий Симеонович. – Я себя теперь знаете как чувствую? О-го-го! Какой там сорок пять! Поднимай выше – вдвое годов сбросил. Внутри все, прямо сказать, поет и играет. И аппетит, какого давно не бывало. Цельного барана б умял. И мысли фривольные насчет слабого пола… Прошу прощения, барышня.

– Прекрасно, – сказал ротмистр. – В таком случае не дозволите взглянуть на это чудо-лекарство? Какое оно? И вообще, что вы с ним собираетесь делать?

– Что делать? – крикнул Сопов. – Хорошенький вопросец! Да с этаким средством вся вселенная, можно сказать, у ног. Что власть, что богатство? Флер один, наваждение! Сегодня есть, а завтра? Кому они нужны, без здоровьица? Мишура. Я вам так скажу: за этакое дело все сокровища света можно отдать. Тот, кто им владеет, – властелин мира.

– Любопытно… – пробормотал Агранцев. – И кто ж им владеет в действительности?

Павел Романович подумал, что ротмистр, как человек военный, сразу же уловил главное.

– Должен вас несколько огорчить, – сказал он. – Панацеи у меня нет.

Тут произошло то, что в театральных пьесах принято называть немой сценой.

– Шутите? – Клавдий Симеонович покраснел.

Ротмистр засмеялся.

– Так я и думал, – сказал он. – Комедия. Однако за такое веселье, доктор, у нас в полку запросто могли застрелить у барьера. Или же так, попросту…

Павел Романович и сам понимал, что получилось неловко. Но куда деваться? Одному такую жар-птицу не удержать. Разыщут, а после убьют. И остальных тоже, если станут действовать поодиночке. Их единственный шанс – оставаться всем вместе. Но для этого господ Сопова и Агранцева надобно убедить. А это непросто – титулярный советник уже волком глядит. И ротмистру слов недостаточно, даже самых что ни есть убедительных. Но как объяснить, что средство существует реально, и надобно только вычленить ключевой фактор?

– Вы неправильно меня поняли, – сказал Дохтуров. – Панацеи нет у меня. Но она есть у нас всех. Надобно только понять, что она собой представляет. Я жду от вас помощи.

– Тут я не помощник, университет не оканчивал, – буркнул Сопов. – Если вам непонятно, так мне и тем более. Только вы что-то темните…

– Подождите, – оборвал его ротмистр. – Вы, доктор, на какую помощь рассчитываете?

– Надо восстановить в памяти все, что происходило с каждым после пожара. Основное внимание – на детали. В чем-то они непременно сойдутся. И тогда…

– Что – тогда? – жарко спросила Дроздова, не сводившая с доктора глаз.

– Поймем, в чем состоит панацея.

(Надо добавить, что множественный род был употреблен Павлом Романовичем с некоторой долей лукавства. Перечесть элементы, из коих мог составится лауданум, следовало всем, однако создать заключение из этого списка мог только Дохтуров. Впрочем, думается, то лукавство было вполне извинительным.)

– Согласен, – сказал Агранцев. – Отчего б не попробовать? Все равно не намечается немедленных дел. Разве не так?

Дохтуров хотел было сказать об атамане Семине, обещавшем найти пилота. И о том, что нужно как-то пробиваться в Харбин. Но все-таки промолчал.

Они уселись в кружок и принялись совещаться. Китаец – хозяин фанзы – со своею женой наблюдали за ними, примостившись на корточках возле порога. Они не могли понять, о чем могут так жарко спорить трое мужчин и одна женщина.

* * *

Однако совместное мозговое усердие пропало втуне. Думали-думали, да только ровным счетом ничего определить не смогли. Хотя, что же в том удивительного? Задачка-то была составлена, прямо сказать, довольно невнятно. И Агранцев, и Сопов весьма приблизительно представляли себе, что от них требуется. О чем вспоминать? Какие такие детали?

Да и времени, вопреки словам ротмистра, оставалось не так уж и много. Это все сознавали: из Цицикара требовалось убираться, покуда обстановка не переменилась. Ведь атаман того и гляди покинет сей населенный пункт, и тогда никто не поручится за будущность ни мирного населения, ни вооруженных гостей.

Меж тем, вспоминая, Владимир Петрович и Клавдий Симеонович постоянно сбивались на малозначительные подробности личного свойства, для затеянного доктором эксперимента совсем не пригодные. Да еще все время перебивали друг друга (Анна Николаевна, если честно сказать, тоже лила воду на мельницу общей неразберихи – то и дело вклинивалась с собственными комментариями, которые к делу вовсе не относились). Вышло в итоге худо – вскоре все выдохлись и стали глядеть друг на друга с известным раздражением, которое неизменно является вернейшим признаком неудачи.

– Довольно, – сказал наконец ротмистр. – Все это попросту глупо. Давайте уж приищем себе иное занятие.

– Но как же так! – воскликнула Анна Николаевна. – Мы должны найти панацею! Владимир Петрович, ведь вы сами – первейшее ее доказательство… С точки зрения медицины!

Ротмистр хмыкнул.

– С точки зрения медицины, сударыня, – ответил он, – мое существование указывает, что чувства родителей не были платоническими. Это уж наверняка. За остальное не поручусь.

Анна Николаевна зарделась и смолкла. Потом умоляюще посмотрела на Сопова.

– Я бы и рад помочь, – сказал тот, – да только получается вроде как в сказке: пойди не знаю куда, достань не знаю что. Поконкретней задачку бы. А так… Что тут поделать? Хотя я в это снадобье верю. Даже не сомневайтесь.

– Ничего, – Павел Романович поднялся. – Мы к этому еще вернемся. А сейчас нам пора.

– Что вы намерены делать? – спросил ротмистр.

– Прежде всего – искать пилота. От этого не отступлю. Ежели не сыщем охотников по наши души, панацея нам будет без надобности.

– Это вы о Гекате? – поинтересовался Агранцев. – Всерьез в нее верите?

– Да. И потому считаю поиски авиатора первостепеннейшим делом. А лауданум никуда не денется.

Тут вклинился Сопов.

– Почему? – спросил он заинтересованно.

– Да по той причине, что все компоненты его должны быть при нас. Когда я пользовал вас и когда лечил ротмистра – что имелось в нашем распоряжении? Мой саквояж. Мои знания. И вы, мои пациенты. Вот так и теперь.

– Ну-ну, – скептически произнес Агранцев. – Дело ваше. Скажите лучше, как намерены выбираться?

– При содействии атамана. У меня с ним дружеские отношения. Я вам потом расскажу. А пока – двинемся к станции.

Был уже вечер. Воздух сделался плотным и влажным, и при быстрой ходьбе казалось, будто его не хватает. Сопов шагал впереди, следом – Павел Романович с Дроздовой. Ротмистр ступал замыкающим.

Не прошли и версты, как он вдруг сказал страшным шепотом:

– Господа, а где же мой кот?!

Остановились. Агранцеву никто не ответил – про кота напрочь забыли. Даже и сам Сопов, немало через него претерпевший.

– Может, на сей раз двинемся налегке? – осторожно предположил Павел Романович.

– Нет уж, – отрезал ротмистр. – Вы свой саквояжик не бросили? Вот и я не оставлю товарища.

Он развернулся и споро пошел назад.

– Не будем ждать, – сказал Дохтуров. – Догонит.

Спорить, к его удивлению, никто не стал. Повернулись и послушно двинулись следом. Получалось, что и Клавдий Симеонович, и госпожа Дроздова молчаливо признали его лидерство. Это было удивительно, поскольку Павел Романович никогда в жизни к начальствованию склонности не имел, да и не стремился. Однако нынешняя ситуация требовала проявления совершенно новых качеств – а прежде всего твердости и командирства, – которые Павел Романович у себя обнаружил. Не без удовольствия, надо признать.

За прошедшие часы городок заметно преобразился. Восторженные толпы исчезли – равно как и гордые недавней победой атаманские казаки. Первые, должно быть, устали от обилия впечатлений, а вторых призвало недреманное атаманово око.

Было тихо, над Цицикаром сгущались сумерки. На привокзальной площади о недавних событиях напоминали лишь стреляные гильзы, звонко катавшиеся по булыжникам мостовой, да бумажные разноцветные ленты, коими благодарные горожане устраивали салют в честь своих избавителей.

У первого пути стоял под парами литерный. Далее, под семафором, гигантской рептилией замер блиндированный поезд. Бронепаровоз пофыркивал паром, словно «Справедливому» не терпелось тронуться в путь.

Это не понравилось Павлу Романовичу. Похоже, атаманово войско готовилось покинуть Цицикар ранее ожидаемого.

Он взбежал по ступеням крыльца – к знакомой уже вывеске. Но путь в ресторацию оказался закрыт. Конвойный казак в черкеске с серебряными газырями заслонил дверь:

– Не велено!

– Я врач, моя фамилия Дохтуров, – сказал Павел Романович. – Мне нужно срочно говорить с Григорием Михайловичем.

Казак покачал головой.

– Не велено, – повторил он. – Атаман и штаб совещаются. Гражданским лицам – ни-ни.

Было понятно: ни за что не пропустит.

– А пойдемте на «Справедливый»! – сказала Дроздова. – Уж там-то нас помнят.

Предложение показалось неглупым. Однако на деле вышла опять неудача: бронепоезд был оцеплен караульными из команды (которую, в отличие от конвоя, в город праздновать не пустили). Через это часовые были озлоблены, хмуры, неразговорчивы. Позвать командира Вербицкого или хоть адъютанта наотрез отказались. Да еще пригрозили прикладом.

– Идемте тогда в аптеку, – сказал Павел Романович. – Я видел, есть одна, на той стороне площади.

Там и вправду имелась аптека, причем устроенная по европейскому образцу – и рецептурный отдел, и общий, и небольшой прилавок с чаем и выпечкой. Все это Дохтуров рассмотрел еще днем, однако на тот момент аптека была закрыта. Работает ли теперь?

Оказалось – функционирует. Провизор, маленький человечек с венчиком седых пушистых волос вкруг полированной лысины, посетителям зримо обрадовался. Вероятно, вознамерился хоть частью компенсировать убытки, понесенные за период «вражеской оккупации».

Был провизор вежлив до приторности, чем несколько восстановил против себя Павла Романовича. Искательности Дохтуров не выносил, почитая эту черту одной из самых несимпатичных.

Кушая чай с пирожными, Сопов сказал: