Текст книги "Харбинский экспресс-2. Интервенция"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава седьмая
Японский бог

Авсе-таки верна пословица: нет ни гроша, да вдруг алтын!

Уж сколько раз Грач убеждался в ее справедливости. Можно даже сказать, вся его жизненная философия строилась на этой немудрящей присказке. Во всяком случае, значительной своей частью. Впрочем, отчего ж немудрящей? Жизнь переменчива, и в этом главное ее свойство. Слышать-то все о том слышали, да только понимает не каждый.

А Грач давно себе уяснил: коли идет черная полоса, надобно зубы сжать да терпеть. И тогда непременно объявится белая. Правда, с делом «Метрополя» – да и не только – темнополосица затянулась, но вот и здесь наконец промелькнул свет. И пошло дело на лад. Покатилось, будто под горку легкие саночки.

А началось все – смешно сказать – с пуговки!

Ну, это для постороннего подобная малость может показаться забавной, а Грач-то хорошо знал, что из таких мелочей и состоит вся сыскная наука.

Третьего дня, расспросив основательно сожительницу Егорки Чимши, удалось выяснить главный момент. Без него догадка, промелькнувшая прежде, не имела б практической пользы. Да, налицо пуговица чиновника Вердарского, найденная у конокрада. Как она попала к нему? Это уж понять невозможно, тут слишком тонкий нюанс. Но что характерно: и тот и другой убиты, и способом крайне похожим. Что из этого следует? Ясно – и там, и тут сработал один человек. (Впрочем, не исключено – группа, но одна и та же.)

Только хунхузы тут ни при чем!

Это те самые, охотники за панацеей. Вердарский мог что-то видеть там, в Модяговке. (Да, конечно, видел – ведь и там погиб стражник, уколовшись колючкой!) А видал он, наверно, убийцу. Случайно. И сам ничего не понял. Но его на всякий случай… того. И тех, с кем он встречался, – тоже. То есть Егора Чимшу. Да, но что же такое он – и Чимша? Что общего?

Трудно сказать. Теперь уж никто не скажет. Но, верно, Чимша – он ведь мог без мыла, пардон, в задницу влезть любому – как-то заприметил молодого полицейского и предложил помощь. Вердарский, по дурости, решил, будто он Чимшу использует, а уж после начальству доложит. Однако же не успел.

На этом пункте Грач застрял и двинуться дальше не мог. Если б не малец той бабенки – сидел бы и по сей день. И тут мальчишка со своим комментарием подвернулся – как нельзя вовремя. Так вот, поговорив с бабенкой (а более с ее сыном), Грач наконец-то взял след. Впервые за все это время. След верный – вернее уж не бывает. Описание злоумышленника, пускай даже и детское, – это не фунт изюма. Но главнее того – адрес! Не поленился вьюнош, птенец-вылупок, сбегал следом за тем ходей с дудкой – до самого его дома. Ждал, что сыграет тот на своем инструменте. Хорошо, не дождался, а то б хоронила теперь баба сразу двоих: и сожителя своего беспутного, и сынка заодно.

Итак, адресок был у Грача, как говорится, в кармане. Но что дальше?

Агенты донесли – аккуратный особнячок на Оранжерейной улице принадлежит действительной статской советнице Павловой. Которая третий год вдовствует, проживает у родственницы, а особняк сдает внаем. Ныне он арендован на имя некой Елизаветы Алексеевны Воронцовой. Но имя наверняка вымышленное, потому что никакой дамы, входящей либо покидающей особняк, за пару дней наблюдения обнаружить не удалось. Зато выявились два азиата, по всему – китайцы, они-то в сданном особняке как раз и проживают.

Только что им можно инкриминировать? Нарушение правил городского проживания? Так это еще пойди докажи, да и вообще мелочь. А что-то крупное накопать времени нет. Да и неясно, удастся ли. Слова того отпрыска? Так это и совсем чепуха. Малолетка, что с него взять. (Хотя сам Грач был уверен, что малец ровным счетом ничего не напутал, доказать это было никак невозможно.) Словом, напролом не стоит лезть. Сейчас спугнешь – потом уже вновь не достанешь.

А достать очень хотелось. Чрезвычайно, потому что дело это для чиновника поручений Грача из служебного превратилось в насквозь личное. Чувствовал он, весь его сыщицкий опыт говорил – тут горячо! Крутая каша заварилась вокруг сей «мандрагоры». Но ежели с умом да сноровкой, так можно вкруг пальца обернуть тех и этих. И сорвать куш, о каком прежде и не мечталось. А потом уж зажить в свое удовольствие.

Но как подобраться? Вот ведь получается – близок локоть, да не укусишь! Опять по пословице.

Помог, как ни странно, начальник. То есть Мирон Михайлович Карвасаров и прежде не раз умел помочь своим подчиненным, но теперь Грач от него подмоги не ждал, потому что не ставил в известность обо всех деталях – в силу, как уже говорилось, особенной заинтересованности.

К слову сказать, полковник не особенно и вникал. Он вообще за последнее время несколько охладел к службе. И чуть что, мигом сводил разговор на политику. Что, впрочем, было вполне объяснимо: ходили неясные слухи, будто бы генерал Хорват собирается то ли совсем удалиться от дел, то ли возглавить некий сомнительный во всех отношениях Дальневосточный комитет. (И что дальше?) В любом случае для русской администрации наступали худшие времена. Те, кто посметливей, начинали подыскивать иные места. Только что тут подыщешь, когда китайский генерал Го заявил недавно, что у него тридцать тысяч безработных китайцев, которые вполне могут занять места русских чиновников, если те сумеют обеспечить работу железной дороги. То есть, с одной стороны, китайцы всячески ту работу саботируют, а с другой – угрожают крайними мерами в случае саботажа. Вот вам пример азиатской политики в действии.

Полковника это задевало чрезвычайно, до болезненности. Грач бы тоже не оставался равнодушным, но у него нынче имелся свой интерес. Он опасался – как бы его не обнаружить до поры. И так уж полковник несколько раз спрашивал, отчего это Грач столь задумчив последнее время, и что это у него на уме? Хорошо, удалось придумать убедительное вранье. Но без конца так продолжаться не может.

И потому нынешним утром Грач шел в начальственный кабинет со смешанным чувством. И выдать боялся себя ненароком (а ведь еще и могли снаушничать!), и толковых предложений по делу не имел совершенно.

Однако докладывать не пришлось. Полковник встретил его свежим выпуском «Харбинского вестника». (Похоже, этот листок теперь заменял ему ежедневную сводку о городских происшествиях.)

– Читай!

Грач покорно развернул газету.

– Не здесь, на первой странице! Там, где про чешских легионеров!

На указанном месте Грач обнаружил большую, в половину страницы, статью о чешском корпусе и его сегодняшней роли в Сибири. Автор сыпал цитатами. Некоторые были весьма интересными.

«Господин Масарик, ничтоже сумняшеся, в своем письме Госдепартаменту Северо-Американских Соединенных Штатов высказывается предельно откровенно: „…я – властелин Сибири и половины России…“»

– А кто таков этот Масарик? – спросил Грач.

– Президент новоявленного чешского государства, – отмахнулся полковник, – ты дальше давай, дальше!..

«Иные подручные Масарика, – говорил автор статьи, – еще более бесстыдны. Приведем их слова: „Русские – низшая полутатарская раса, не способная к высшей культуре. Все наши отношения с русскими будут состоять только в том, что мы будем дорого продавать им наши товары и дешево покупать их товары. Вот и все“. – До какого ж цинизма могут дойти так называемые „славянские братья“! И сколь долго еще нам терпеть их убийственные объятия?»

– Что скажешь? – спросил полковник.

Грач прекрасно знал – сейчас говорить ничего не нужно.

– Дожили… – Карвасаров помолчал. Взял у Грача газету, скомкал, швырнул в угол. – Что у тебя?

– Пока ничего… – замялся Грач.

– Понятно. Иди работай. – Полковник махнул рукой, повернулся к окну.

Грач, не веря своему счастью, попятился.

– Подожди, – сказал Карвасаров, не оборачиваясь, – ты это, забери там свою профурсетку.

– Кого? – не понял Грач.

– Опийную курьершу! Отпускает ее контрразведка. Видно, нашлись у них дела поважнее.

Вот что значит белая полоса!

* * *

В синий домик с белыми окнами приехали еще засветло. Из контрразведки отправились не на служебной пролетке – на лихаче. Евгения-то Адамовна решила, что Грач это устроил для пущей парадности, однако на самом деле чиновник для поручений просто хотел обойтись без казенного кучера. Дело такое закручивалось, что пара посторонних глаз совсем ни к чему.

Пока ехали, Грач непринужденно болтал о том о сем. А сам при этом внимательно к спутнице приглядывался. Хоть и пробыла она в чужих руках всего ничего, однако и за такой срок могло произойти немало. Бывает, люди и за три минуты капитально меняются – не то что за трое суток.

В домике (который приходящая горничная успела прибрать) Грач продолжил свои наблюдения. И все решал про себя: заагентурили или нет? Много ли успела сказать? Вступала ли, так сказать, в близкие отношения?

Насчет последнего – это уж сильно личное, однако и к первым двум пунктам все же имеет касательство. Кстати, никаких поползновений в сию сторону Грач нынче делать не стал (хотя далось это с превеликим усилием). Во-первых, чтоб не выказывать излишнюю заинтересованность, но главным образом – дабы сохранить доверительность. Которой вполне можно лишиться, если женщина уверится в том, что интересна мужчине только с точки зрения биологической.

К тому моменту, когда пошли пить чай в палисадник, ответы уже сложились. Если по порядку, получалось так:

1. Не заагентурили и не пытались.

2. Говорить говорила, но только самое необходимое.

3. Интимностей не возникло.

В общем, терпимо. Могло быть хуже. Впрочем, имелось кое-что настораживающее.

Разговаривая со своей «сотрудницей», Грач вновь убедился, что Евгения Адамовна – дама с прошлым, много чего повидавшая и все перенесшая. Потому как имеет внутреннюю (и немалую) силу. Но вот закавыка: сила та свойства не очень хорошего. Не от природной крепости характера, а от нервности. Иными словами, держится Женечка хорошо за счет скрытой (для неопытного глаза совсем незаметной) истерики. А подобного рода стойкость продолжительной не бывает.

И еще кое-что понял про свою пассию чиновник для поручений Грач.

Хоть и уверял он Женю Черняеву в том, что лишь благодаря его интригам и связям удалось вырвать ее из узилища контрразведки, а только она ему не поверила. Потому что поняла – те люди посильнее будут. А главное – при случае сотворить могут куда более страшное, нежели сам Грач.

В сыскной с кем воюют? Правильно, с уголовниками, бродягами да босяками. И отправить могут в тюрьму, да и то через суд. А в контрразведке ставки-то будут повыше. Там враги политические, с ними война идет, а на войне известно какие законы. Если что – к стенке, и весь сказ.

«Не верит она мне больше, – решил про себя Грач. – И потому предаст при первой возможности».

От этого, прямо сказать, нехорошо сделалось на душе.

– Схожу-ка за наливочкой, – сказал Грач. – Я быстренько.

Женя не ответила, только наморщила нос. Ну и ладно.

Пока туда-сюда ходил, наметилась некая стратегия. И потому, разливая по мелким пузатеньким рюмкам пурпурного цвета наливку, Грач объявил:

– Хочу тостик поднять. За твое, Женечка, возвращение. Ну и чтоб больше не было у тебя таких неожиданностей.

А госпожа Черняева и на это опять промолчала. Наливку откушала, а более – ни гугу. Только глазищи поблескивают. А в зрачках – черти хоровод водят.

Ежевичная, кстати, неплохой оказалась. Грач для себя отметил мысленно: толковая горничная, надо поощрить. Выпили еще. И снова – под сдобу. Разговор как-то вовсе на нет сошел.

Вдруг Женя выплеснула в кусты свой недопитый чай, налила в стакан наливки до половины – да и выпила в несколько крупных глотков. Мигом запунцовела, щеки налились краской. А потом вдруг сказала:

– Ну что, котик, сидишь – масляных глаз не сводишь? Пойдем-ка в постель. Тебе ведь этого надобно?

Грач кашлянул, покачал головой:

– В другой раз. Успеется.

– В другой? Отчего так? – спросила Черняева и вдруг прыснула со смеху. – Был бы ты бабой, я б решила – кровя у тебя месячные. Хотя по твоим годам вполне уж могли б кончиться! – Она откинулась и захохотала.

Грач и на это смолчал. Взял пустую рюмку, принялся в пальцах вертеть. Лицо у него изменилось. Но Женя Черняева это новое его выражение прочитала неверно, за конфузливость приняла:

– Ой, застыдился!.. Даже ушки порозовели… А ушки-то у нас знатные! Ладно, благодетель, оставь стесняться. Пойдем лучше, утешу.

Про уши она зря сказала. Грач был человеком бывалым и потому необидчивым, однако у всех есть свои слабости. Намеков на несоразмерность своих слуховых раковин Грач не выносил совершенно.

Он подался вперед – и отвесил Жене пощечину. Звук телесного действия прозвучал оглушительно. Женя отшатнулась, схватилась за лицо. Глаза у нее стали бешеные.

– Прекрати! Меня даже и там не били!..

Не волнуясь, абсолютно спокойно Грач поднялся с места и, обогнув стол, подошел к ней вплотную. Она попыталась встать, но не успела: Грач снова ударил ее по лицу, дважды – с обеих рук.

Евгения Адамовна упала обратно на стул. Из глаз хлынули слезы.

Грач между тем вернулся на свое место; он внимательно посмотрел на свою «сотрудницу» и, когда поток слез стал иссякать, заметил:

– Надеюсь, это добавит стройности мыслей. А то ты, верно, решила, будто я у тебя в полюбовниках. А насчет этих– так ты не обольщайся, у нас в сыскной людишки имеются, против которых контрразведчики – что дети малые. Отдам тебя им – нарыдаешься.

Черняева взяла салфетку, промокнула глаза:

– Чего ты хочешь?

– Хочу, чтоб ты вспомнила своего офицера. Где он может скрываться? И кого из знакомых последний раз видела?

– Третьего дня.

– Что – третьего дня? – не понял Грач.

– Знакомого третьего дня видела. Ты ведь о том спрашиваешь?

– Какого знакомого?

– Такого. Который мне всю жизнь изломал. Я рассказывала…

– Подожди… – сказал Грач. – Не тот ли уж это господин, что нам на пролетке встретился?

– Он, – ответила Женя. И глаза у нее стали совершенно сухие. – Он врач, а я у него милосердной сестрой состояла. Больных помогала пользовать, в опытах ассистировала. Он меня растлил, совратил… А потом – бросил. А теперь вон где объявился… Видать, несладко пришлось в Петрограде, – добавила она со злорадством.

– В каких опытах? – переспросил Грач. Он почувствовал, как вдруг зачастило сердце.

– Да… Был у него пунктик. Лекарство изобретал, будто от всех болезней. Он на этом прямо с ума сходил.

– Как зовут?

– Дохтуров Павел Романович. Знатной фамилии, весьма ею гордился. Негодяй…

«Ай да белая полоса, – застучало в мозгу у Грача. – Ай да удача! Сейчас осторожненько. Да, главное теперь – осторожненько!»

– Расскажи мне об этих опытах поподробнее, – попросил он.

– Зачем? К опию не имеет касательства.

– А это уж мне виднее. Подробно расскажи, обстоятельно.

«Вот и замыкается колечко-то, – думал он, слушая. – Вот и понятно теперь, как разъяснить тех китайцев, что на Оранжерейной в особнячке поселились».

Складывалась комбинация, да такая изящная – любо-дорого!

От удовольствия Грач вздохнул и даже глаза прикрыл – так ему вдруг хорошо стало.

* * *

– Не стесняйтесь, располагайтесь, – говорил Грач, распахивая дверь и пропуская Павла Романовича вперед.

– Да я и не стесняюсь.

– Вот и славно.

Грач сел за стол, сложил перед собой руки и улыбнулся. У него было прекрасное настроение. Еще бы – такую кампанию провернул!

…Отыскать незнакомца в Харбине – дело нелегкое. А в короткий срок – так и почти немыслимое. Тут есть где спрятаться: суетливые, кипящие жизнью кварталы Нового города; железнодорожные склады и пакгаузы, сотни меблированных комнат, где не спрашивают ни имени, ни фамилии – а только одной наличностью интересуются, – словом, для разумного человека имеются тысячи способов надежно укрыться.

А доктор – определенно человек разумный. И для приватности своего пребывания в Харбине имеет самый серьезный резон.

Очень жалел Грач, что в ту встречу, когда на пролетках разминулись, не послал следом городового. А ведь подсказывало чутье! Ну да ладно, чего уж теперь.

Покинув синий домик (Женя осталась одна, без охраны, – но деваться ей без денег и документов некуда), Грач поставил себе найти Дохтурова Павла Романовича в кратчайший срок.

Любопытный господин. Пользует по трущобам, незаконными абортами промышляет, а попутно ищет лекарственный корень «мандрагору» – средство от всех болезней.

Судя по тому, сколь старательно разыскивают его неизвестные злодеи, умертвившие половину гостиницы «Метрополь», конкурент он для них нешуточный. Видать, слишком близко подобрался к интересующему их секрету.

«Впрочем, почему неизвестные? – подумал Грач. – Теперь-то мы знаем: кто-то из них обретается на Оранжерейной, в особняке советницы Павловой. Люди, по всему, основательные: к праотцам отправляют всех, кто мог с упомянутым доктором видеться и через то прикоснуться к тайне. Просто удивительно, как это сам доктор до сих пор уцелел. Не иначе, черт ему ворожит».

Вот и надобно отыскать его как можно быстрее. Но как?

Без признательных показаний Евгении Адамовны Черняевой дело бы с места не стронулось. Ах, вот она, белая полоса!

Женечка поведала многое, теперь у Грача имелось и словесное описание внешности господина Дохтурова. А это дорогого стоит. Теперь и поискать можно всерьез.

Хорошая штука – поиски!

Если и любил свою службу Грач, так именно через них. Тяжелое, конечно, занятие – и набегаешься, и напереживаешься. И отчаешься, и вновь обнадежишься. А потом, когда и не ждешь, – как зарница над гречишным полем! Провернется колесо Фортуны, и получай результат трудов. Почивать на лаврах, правда, не удастся, тут же и подвернется новая работенка.

Но все равно для сердца благостно.

По поводу Дохтурова Грач поступил так: перво-наперво повстречался со своими агентами. (Имелось у него их немало, некоторые пребывали, так сказать, в «замороженном» состоянии, заданий не имели – Грач берег их для особенных случаев. И вот теперь такое время приспело.)

Шелухи ненужной немало пришлось перебрать, но потом и ядрышко показалось. Один из агентов донес, что некоему Сырцову, из новомилицейских, давеча незнакомый лекарь вправил выбитую в драке челюсть и даже мзды не взял! За то сей Сырцов лекаря у себя приютил (так как тот прибыл в Харбин недавно и теперь ищет места во вновь формируемом адмиралом войске).

В другом случае на такую мелочь Грач не обратил бы внимания, но теперь все, что было связано с медициной, проверялось им с особенным тщанием. За Сырцовым была установлена негласная опека. И очень скоро у Грача имелось описание внешности лекаря, поселившегося у милицейского замухрышки.

Оно вполне соответствовало тому, что дала Евгения Адамовна.

А дальше было просто.

– Чайку не желаете? – спросил Грач. – А, может быть, кофею?

– Я желаю, чтобы вы как можно скорее объяснили мое здесь присутствие, – ответил сидевший напротив человек.

Надо сказать, человек этот Грачу очень даже понравился: облика благородного, лоб высокий, открытый, посаженные широко глаза глядят спокойно и требовательно. Такого господина приятно иметь в друзьях.

«Но, – вздохнул мысленно чиновник для поручений, – не в этот раз, увы».

– Конечно, – кивнул он. – Я вам, Павел Романович, подробнейшим образом все объясню.

* * *

Никогда б не заподозрил, что передо мной полицейский, размышлял Павел Романович, глядя на сыщика. Лицо простоватое и совсем непородистое. Типичнейший обыватель. Да и нездоров, кстати. Вон, в мочках ушей (какие знатные, однако, уши!) узелочки-тофи просматриваются. И суставы пальцев припухлые, покрасневшие. Можно не сомневаться – подагра.

«Вам бы, уважаемый, меньше на мясо налегать да на соленые грибочки-огурчики. Оно и для кровяного давления будет полезно. А то нет-нет да коснетесь затылка рукой. Видать, побаливает? Ничего удивительного – грудная жаба, в первой своей стадии».

Ничего этого Павел Романович вслух говорить не стал – приготовился слушать.

Ну и услышал. Как по голове обухом.

Не сразу и нашелся что сказать. Долго молчал, чуть ли не четверть часа, – так поразил его полицейский. А тот, видимо, и не ждал иного – сидел, сложив руки на животе, и ласково, отечески глядел на Павла Романовича. Ни словом не поторопил, ни жестом.

Оттого, догадался Дохтуров, что он сам тоже чрезвычайно волнуется. Только умеет этого не показать. А и как не волноваться – в серьезнейшую историю ввязался сей полициант, и если не выгорит у него – так не сносить ему головы. Скорее всего, не в переносном смысле, а в самом прямом.

Да, но каков!..

Никак не мог предположить Павел Романович, что секретнейшее дело, которому он посвятил много лет, которое теперь столь близко к своему завершению, станет известно властям. Да еще в самых поразительных подробностях!

Впрочем, не совсем так. Едва ли можно говорить о власти предержащей: чиновник Грач сейчас представлял только себя, а вовсе не сыскную полицию. Насчет подробностей тоже требуется оговорка – ничего, что помогло бы раскрыть сам секрет, чиновник не знал.

Однако и то, что было ему известно, впечатляло.

Оказывается, он прекраснейшим образом знал, что «Метрополь» уничтожен именно из-за него, Дохтурова Павла Романовича. Людьми, которых сам полицейский нейтрально называл «оппонентами».

– Так вот, – говорил Грач, – сии оппоненты на буйстве в постоялом дворе не успокоились. И устремились далее по вашему следу. А след их привел в одно не слишком богоугодное заведеньице, где они повторили попытку. Опять-таки неудачную – вместо вас смертельно пострадала некая девица известного поведения. А вместе с ней за компанию один подавальщик.

Тут Грач сделал паузу и посмотрел вопросительно, словно ждал – не скажет ли чего Павел Романович? Но тот молчал, и чиновник пустился далее. Сказал, что в верхней комнате был найден желудочный зонд, следы промывания и прочие свидетельства медицинских манипуляций. И, дескать, он склонен предполагать, что манипуляции эти проводил именно господин Дохтуров.

– Кого же вы там пользовали? – вопросил Грач все с той же отческой улыбкой. – Кавалерийского офицера? Вряд ли, его на том этаже в ту пору и не было. Тогда – господина купеческой наружности? Или старичка в генеральской шинели?

«Откуда про шинель-то знает?» – тоскливо поразился Павел Романович.

Ощущал он себя совсем глупо. Будто попал в детство, на рождественскую елку. Только добрых игрушек на ней нет, и вместо ангелов с золочеными крыльями висят на ветках исключительно черти, оборотни и вурдалаки. И, что самое скверное, – все настоящие, живые. Нацелились прямехонько на Павлушу Дохтурова.

Он снова промолчал, не стал отвечать на вопрос.

Однако Грач на это ничуть не обиделся. Его, похоже, такая односторонность даже устраивала.

– Чем вы занимались, уехав от мадам Дорис, мне неведомо, – сказал он. – Но, судя по тому, как старательно маскируетесь нынче (хотя и весьма неумело), оппоненты в покое вас не оставили. И не оставят, смею заверить! – добавил он почти с радостью. – Потому что ваш секрет, драгоценный Павел Романович, подороже любого брильянта будет.

Он замолчал – и впился взглядом в Павла Романовича. Увиденное, по всему, его вполне устроило.

Грач сел поудобнее и сказал:

– Милейший доктор, потому как вы не протестуете, не кричите: «Вы с ума сошли!» либо «Вы меня с кем-то путаете!» и прочую бесполезную дребедень, – из всего этого я делаю вывод, что угадал. Попал в яблочко. Что, не так?

Вот это было совершенно ужасно.

Сей шпик никак не мог знать про панацею. Однако ж знал! Что там шинель Ртищева – в сомнительных заведениях полицейских агентов хватает. Наверняка доносят о всех новых лицах. А вот лауданум – об этом никто у мадам Дорис не знал. В том числе и она сама. Но тогда откуда?..

– Ну что, господин Дохтуров, убедились в моей компетентности? – спросил Грач, явно наслаждаясь эффектом. – Однако учтите: это далеко не все. Имеете желание слушать еще?

Воистину полицейский вопрос! Как будто у Дохтурова имелся теперь выбор.

– Я не только знаю, что у вас есть оппоненты, – сказал Грач. – Но мне также доподлинно известно, кто это, и где они проживают. И я могу – на определенных условиях – с вами этим знанием поделиться.

Тут Грач улыбаться вдруг перестал. По лицу его промелькнула тень – будто он перешел некую невидимую грань, за которой возврата уж нет.

– И что за условия? – спросил Павел Романович.

Чиновник побарабанил пальцами по столу, глянул в окно.

«Спектакль или действительно собирается с духом? Похоже, второе – слишком уж тянет с решительным словом».

– Условия вот какие: вы нынче же…

Но договорить Грач не успел – раздался осторожный стук в дверь, и она тотчас же приоткрылась. В кабинет заглянул молодой человек, словно сошедший со страниц Гоголя: чиновный сюртук, мелкое личико, вкрадчивые манеры.

– Мирон Михайлович просили передать, – сказал человечек и положил перед Грачом на стол бумажный листок.

Дохтуров напрягся. Ох, как ему хотелось туда заглянуть! Вполне вероятно, что в листке некие сведения, затрагивающие его лично!

Грач придвинул листок, быстро пробежал глазами. Недовольно нахмурился:

– Что, погиб Иван Карлович?

– Точно так, – вошедший трагически склонил голову. – На пожаре тогда обгорели, а теперь вот скончались.

– Жаль, – сказал Грач. – Милый был старик. И барбарисовая у него знатная.

– Не будет теперь барбарисовой, – ответил чиновник. – Его супруга-с, как узнала, слегла. С нервной горячкой.

– Жаль, – снова повторил Грач. – Ну все, благодарю.

Человечек выскользнул за дверь.

– Наш секретарь, – пояснил Грач, проследив взгляд Павла Романовича. – Принес сводку о происшествиях. Вот, брандмейстер погиб… – Тут он на мгновение умолк, словно припомнив что-то для себя не слишком приятное, но затем качнул головой и вернулся в настоящий момент: – Мои условия следующие, – хмуро сказал Грач. Всякая любезность с него отчего-то слетела. – К оппонентам мы идем вместе. Там я с ними беседую насчет этого расчудесного корешка, мандрагоры. Когда они сей корешок предъявят, вы его, так сказать, проэкзаменуете. Потому что я в этом вопросе бессилен. Потом немедленно делим его пополам и более своим присутствием друг друга не обременяем. Если вас такой вариант не устраивает, то я оповещу оппонентов о вашем местопребывании. И далее разбирайтесь с ними как знаете.

Он замолчал и уставился на Дохтурова.

Павел Романович опустил взгляд, чтоб не выдать себя. Его мгновенно охватило волнение – да и неудивительно. Оказывается, господин полицейский полагает, будто панацея не у Дохтурова, а у его «оппонентов»! Так вот для чего сей менуэт. Ну да, знай он правду – то, скорее всего, отыскал бы способ просто забрать лауданум, который по незнанию мандрагорой именует. Но правды не знает и полагает, что последний находится у недругов Павла Романовича. И желает подстраховаться: вдруг подложат не то! Что ж, и в самом деле – лучшего эксперта, чем Дохтуров, и не сыскать.

– А с чего вы взяли, что упомянутые «оппоненты» станут делиться? И вообще, что это за люди? Кто они, откуда?

– Кто да откуда – это вам знать необязательно. Могу сказать только, что эти господа – азиаты, и характера крайне решительного. Впрочем, вы и без того знаете.

– Азиаты? Возможно, они не говорят по-русски.

Грач хмыкнул:

– Ничего, поймут. Я умею быть убедительным.

Павел Романович лихорадочно соображал.

Вопрос предельно ясен: или – или. Либо он отказывается, и тогда ситуация становится вовсе безвыходной. Или соглашается на предложение, в таком случае появляется некоторая отсрочка. Хотя в конечном итоге полицейский вряд ли его отпустит живым.

– Хорошо, – сказал Павел Романович. И добавил, как бы покоряясь неизбежному: – Поработаю для вас экспертом.

– Ну и славно, – Грач снова заулыбался. – Вы мне сразу понравились. Вижу – разумный человек. А с разумным всегда можно договориться. Ну-с, в таком случае, собирайтесь. Или вам угодно что-то с собой захватить? С квартиры мещанина Сырцова, у коего вы изволили остановиться?

«Ах вот оно что! Мещанин Сырцов. Это называется – пригрел гадюку на сердце!»

Вслух Павел Романович сказал:

– Нет, у меня там совершенно ничего ценного.

Похоже, прозвучало это не вполне искренне. Однако Грач истолковал опять по-своему.

Он засмеялся:

– На него зла не держите. Он вас не выдавал и вообще ни при чем. Хотя и хлюпик, конечно. Небось до сих пор в присутствии вас дожидается. Не поймет, куда это вы собрались. А кстати, о чем вы давеча с нашим знаменитым асом беседовали, с Миллером?

– О предателях, – ответил Павел Романович.

– В каком смысле?

Дохтуров подумал про себя: рассказать? А почему бы и нет?

И весьма коротко, без лишних подробностей поведал Грачу историю с пилотом-наблюдателем, действовавшим якобы в интересах полиции.

– Так что в вашем департаменте имеется двурушник, активно сотрудничающий с моими, как вы их называете, «оппонентами». Может, сперва выяснить его личность? А потом уж делать визиты. Не то наломаете дров.

Грач с минуту молчал, что-то соображая.

– Нет, не думаю, – сказал он. – Да и не достоверно. Кто-то кому-то что-то сказал. Аэроплан над лесом? Чепуха. Впрочем, на досуге пораскину умом над вашей историей. А пока, простите, придется вас под замком подержать. Есть у меня некоторые неотложные дела.

– В тюрьму отправляете?

– Да что вы, – махнул рукой Грач. – В моем кабинетике посидите. Я ненадолго.

С тем и вышел.

Вместо него явился хмурый городовой. Сел в углу возле двери, поставил шашку между колен, оперся руками. И кобуру с револьвером ближе передвинул – с намеком.

Павел Романович отвернулся к окну. Господи, что делать-то?

* * *

Дальнейший ход событий Грач представлял себе совершенно отчетливо. Слава богу, не мальчик, некоторый опыт имеется.

Голова была ясной, и предстоящие свои действия Грач мысленно наблюдал как бы со стороны.

Вечер.

Прогулка.

А после, уже в особняке на Оранжерейной:

Проникновение.

Акция.

Правда, прежде требовалось кое-что безотлагательно предпринять.

Судя по кислой гримасе, набежавшей на физиономию чиновника для поручений, это «кое-что» было не слишком приятным. Однако полицейские дела удовольствие предполагают нечасто. Что поделать, издержки профессии. К тому же дело-то нынешнее – не вполне полицейское.

Выйдя из кабинета (который на всякий случай замкнул на ключ), Грач пробежал коридором и выкатился на площадку этажа. Оставалось спуститься вниз, но тут Грач услышал знакомый голос, эхом разнесшийся по лестничным маршам:

– Да я вас под суд!..

Грач осторожно подошел к перилам, глянул вниз. Так и есть – пожаловал директор департамента. Однако, не вовремя. А кто это с ним?

Директора сопровождали личный его помощник – и начальник сыскной полиции, полковник Мирон Михайлович Карвасаров. Судя по интонациям в начальственном баритоне (весьма недурном, кстати, – директор им немало гордился и с удовольствием исполнял целые арии на благотворительных вечерах), сейчас имеет место жестокий разнос подчиненного. Попадаться на глаза в такую минуту самоубийственно.