Текст книги "Харбинский экспресс-2. Интервенция"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Полковник эту мысль угадал и потому поправился:

– Не признался, однако виновен. Бесспорно.

– Но как вы узнали?..

– Пойдемте.

Оставив связанного секретаря на попечении агента, полковник вышел в коридор. Павел Романович – следом. Прошли мимо двух «гороховых пальто», вышли в зал. Карвасаров уселся за первый же столик. Дохтуров устроился напротив. Он уже понял, что услышит сейчас нечто весьма важное. И не ошибся.

– Секретарь (кстати, зовут его Поликарпом Ивановичем) не сказал ничего. Однако не потому, что невиновен. И не потому, что силен. Он как раз человек слабый (это я знал). И порочный (выяснилось только теперь). А молчит именно через свою слабость. От ужаса – что вся его упрятанная, глубоко тайная жизнь сделалась вдруг открытой.

– Я о таком парадоксе не слышал, – сказал Павел Романович. – И думаю, что это все чепуха.

– Неважно, слышали или нет. Главное, это так.

– Откуда подобная уверенность?

Это был не единственный интересующий его вопрос. Еще очень хотелось знать, отчего полковник Карвасаров затеял с ним – человеком насквозь посторонним и даже зачисленным в подозреваемые – столь откровенную беседу. Но спрашивать, конечно, не стоило. Сам пояснит, ежели сочтет нужным.

– Да все просто: мои люди съездили к нему на квартиру. Немного пошарили – и обнаружили достаточно, чтобы развеять любые сомнения. Он, мерзавец, не особенно и осторожничал. Думал, будто хитрее всех. Устроил себе в спаленке съемный подоконник, с секретом – снаружи обыкновенный, а изнутри полый. Но не пустой, совсем нет!

– Да что ж там такое было? Бумаги с японскими иероглифами?

Полковник посмотрел удивленно:

– С иероглифами? Почему? Не было там никаких иероглифов. Впрочем, кое-какие бумаги имелись. Но не слишком много.

– Так что же вы обнаружили?!

– Золото, – ровно сказал полковник. – В основном, в червонцах. Оказывается, наш секретарь более всего ценил именно их. Еще – копии документов компрометирующего содержания. И фотографии. Словом, достаточно. Кстати, есть там и еще кое-что.

Карвасаров вынул из кармана небольшой пакетик из жесткой оберточной бумаги, развернул. Вытащил из него маленький блестящий предмет и положил на стол.

– Узнаете?

Это было кольцо. Точнее, перстень. Серебряный, самодельной работы. На внешней стороне эмблема: двуглавый орел, а в когтях – крылышки и авиационный винт.

– Да, – сказал Павел Романович. – Я уже видел такой. Это знак Боевой авиагруппы.

– Верно, – полковник убрал перстень. – Перстень Миллера. Видите изнутри гравировку? Теперь понятно, кто застрелил аса. Боюсь, вы стали невольной причиной его гибели. Каким-то образом секретарь узнал, что вы, несмотря ни на что, живы, и ликвидировал единственного свидетеля, который мог указать на него прямо.

Павел Романович некоторое время потрясенно молчал. Потом сказал:

– Но перстень… это же улика! Зачем он ее оставил?

– Жадность, – ответил Карвасаров. – И ничего более. Но это пока только теория. Не сомневаюсь, когда к моему Поликушке вернется дар речи, он поведает о множестве интересных вещей.

– Жаль, что пока он молчит. Потом вы его увезете. И я, скорее всего, не узнаю, зачем он взялся вредить мне. И моим спутникам. Ведь я понимаю, что ваша откровенность носит, так сказать, временный характер.

– Секретарь останется здесь, – ответил полковник. – Я не могу везти его в управление.

Павлу Романовичу показалось, что начальник сыскной полиции отвечает механически, а сам решает внутри себя какую-то сложную задачу. И эта задача самым непосредственным образом касается его, Павла Романовича Дохтурова.

– Я не могу везти его в управление, – повторил Карвасаров. – Вам не нужно знать тонкостей. Могу только сказать, что я намерен выяснить насколько возможно полно, каковы масштабы измены. Но в своих стенах мне не дадут это сделать. Секретаря Поликарпа немедленно выдернут из моих рук, и более я его не увижу.

– Кто выдернет?

– Не задавайте лишних вопросов. Я и так сказал вам много. Даже чересчур. В общем, я намерен поработать здесь. Со мной люди, которым я доверяю.

«А вот и напрасно, – подумал Павел Романович. – Во всяком случае, один из „гороховых пальто“ доверия никак не заслуживает».

– Впрочем, – тут же поправился полковник, – наверняка знать это я теперь не могу. Ладно, как бы там ни было, некоторое время в моем распоряжении есть. Будем надеяться, его хватит.

– Хватит на что?

– Разобраться, каким боком вы вклеены во всю эту историю. Но без вашей помощи мне не обойтись. А провести и закончить это расследование я непременно должен, так как оно для меня последнее.

– Почему?! – искренне поразился Павел Романович, но Карвасаров лишь отмахнулся:

– Это не ваша забота. Слыхали выражение: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга»? Так это про меня нынешнего. А теперь, уважаемый доктор, я попрошу еще раз пересказать мне всю вашу историю. И как можно подробней.

Они просидели долго. Несколько раз мелькали в глубине коридора малиновые рубахи официантов, но выйти в зал никто не решился. Да, в общем, и незачем было: заведение не работало, кого обслуживать?

Как ни старался Павел Романович вспомнить что-либо существенное, способное пролить свет на всю эту запутанную, грязную и весьма кровавую историю, но так ничего и не вышло.

– Нет, не получается, – сказал наконец Карвасаров. – Тупик. Пойду, поговорю с Поликарпом. Может, разум к нему вернулся. Но это уже моя работа, – добавил он, заметив движение Дохтурова, – вы оставайтесь здесь.

Павел Романович молча кивнул. Ему случалось и прежде проигрывать. Он подумал: все равно никакой опыт не в силах сделать вкус поражения менее горьким.

Полковник поднялся.

– Послушайте, – сказал вдруг Павел Романович. – Вы говорили о каких-то фотографических карточках, найденных в тайнике. Не мог бы я на них посмотреть?

Полковник вытащил из внутреннего кармана конверт.

– Извольте, – сказал он со странною интонацией.

Ее смысл проявился сразу, едва Павел Романович открыл конверт: внутри были многочисленные фотографические снимки, запечатлевшие разнокалиберных обнаженных девиц. В основном снимки были на дрянной бумаге и скверного качества.

– Это такое увлечение у моего Поликарпа, – пояснил полковник. – Англичанин бы сказал: hobby.

Павел Романович рассеянно перебирал снимки.

– Хотите, я вам их оставлю, – сказал Карвасаров. – Вернете после.

– Нет-нет, забирайте, – испугался Павел Романович.

Он хотел сложить карточки обратно в конверт, но те не лезли. Он нажал сильнее – и тут конверт лопнул. Снимки веером рассыпались по столу.

Дохтуров принялся сгребать их ладонью – и вдруг замер.

На одной из фотографий была не одна девка, а две. И мало того – в компании с неким господином благообразной, хотя и строгой наружности. Которая, кстати, совсем не вязалась с блудливыми мордашками прелестниц.

– Кто это? – спросил Павел Романович.

– Не знаю, – сказал полковник. – Это имеет значение?

– Да. Имеет. И, полагаю, немалое.

– Вы что, знаете этого господина?

Павел Романович кивнул:

– Знаю. Это четвертый.

– Кто-кто? – переспросил Карвасаров, мгновенно весь подобравшись.

– Четвертый участник нашей компании, уцелевший после побоища в «Метрополе». Имя-отчества не припомню, а фамилию могу назвать: Ртищев. Генерал. Здесь он, правда, изображен в статском.

– Ртищев? Хм… Ртищев…

Полковник повертел карточку, отложил в сторону:

– Нет, не помню такого. Вы говорили, он сгинул в тайге?

– Не я, – поправил Павел Романович. – Это слова Клавдия Симеоновича Сопова. После парохода наши пути разделились: я оказался с ротмистром, а Сопов – с генералом Ртищевым.

– Хрен редьки не слаще, – заметил полковник. – И этому генералу зачем-то вздумалось палить Сопову в спину?

– Да. Опять же с его слов.

– Любопытно. А что, генерал о себе ничего не рассказывал?

Павел Романович пожал плечами:

– Не помню. Нет как будто. Он был не очень-то разговорчив. Впрочем, тот же Сопов пересказал историю, будто бы сообщенную ему генералом. По ней выходит, что Ртищев ранее служил по дипломатической линии. И однажды даже предотвратил международный конфликт.

– Вот как? Это каким же образом?

– Случилось ему оказаться на крейсере, где командиром был его товарищ, да к тому же великий князь. Крейсер тот стоял на рейде в порту Монте-Карло. Командир сошел на берег, в казино проигрался в пух, а вдобавок растратил корабельную кассу. Чтобы вернуть проигранное, приказал навести главный калибр на казино и послал ультиматум: либо деньги назад, либо залп.

– Ага! И что дальше?

– Деньги вернули. А Ртищев по своей линии сумел замять это дело. Или так повернуть, что раздувать не стали.

– Вот оно как… – Карвасаров задумался. Потом спросил: – А вам самому ничего в этой истории странным не показалось?

– Я не силен в такого рода делах.

– И все же: пехотный офицер спасает великого князя. Вам не кажется это… странным?

– Пожалуй.

– Так вот, – сказал Карвасаров. – Я знаю эту историю. В свое время она наделала немало шума. В печать не попала, верно, однако по нашему ведомству был циркуляр. Так вот: все было иначе. Это не командир крейсера проигрался, а его пехотный товарищ. Он в самом деле тогда служил в дипмиссии. И растратил в казино казенные деньги. А командир крейсера не свою недостачу покрывал – спасал товарища. Потому и не вышло дело наружу: великий князь все-таки. Кстати, это же обстоятельство спасло самого растратчика. Со службы не выгнали, но из Европы турнули. Помнится, сослали на Дальний Восток.

Павел Романович вскинул голову:

– Да?

– Именно. Только фамилия его вовсе не Ртищев.

– А какая?

– Забыл, – признался полковник. – Но я обязательно вспомню. Впрочем, это не так уж и важно. Существенно вот что: мой Поликарп, выходит, знаком с этим господином! И мне очень интересно, что именно их связывает. В этом, полагаю, ключ. Ну что ж, теперь есть вполне конкретные вопросы к бывшему секретарю. И мне не терпится их задать.

Полковник забрал разорванный конверт с фотографиями.

– А вы, Павел Романович, ступайте пока к своим.

– К своим?.. – не понял Дохтуров.

– Ну да. На второй этаж. К господину ротмистру, который по моему распоряжению томится наверху, вместе Дарьей Ложкиной. Она же – мадам Дорис.

* * *

Павел Романович огляделся – это были те самые комнаты.

Все осталось как прежде: боскетный зал со стенами, расписанными под живую рощу. Курительная, обитая желтым штофом, с коллекцией курительных трубок. Именно здесь их заперли тогда по приказу ротмистра. И отсюда все отправились на пароход «Самсон», еще не зная, что им предстоит.

Такое чувство, что это было очень, очень давно.

И вот они опять здесь.

Впрочем, есть и различия, даже существенные: Владимир Петрович Агранцев пребывает тут же. А не размышляет, как некогда, в отдельном кабинете над их судьбами. И мадам Дорис тоже наличествует. А вот господина Сопова нет. Так же, как и генерала Ртищева. Вместо них – бородатый управляющий. Лицо хмурое, неприветливое. И вид изрядно помятый. Что неудивительно, учитывая его недавние приключения.

Дверь позади захлопнулась, щелкнул замок. В коридоре, несомненно, остался дежурить один из агентов.

– Ну что? – воскликнула мадам Дорис.

– В каком смысле? – спросил Павел Романович.

– Бросьте представляться, доктор, – сказал ротмистр. – Вы все прекрасно понимаете. Мы заточены здесь, а вы там с господином полковником преспокойно беседуете приватным порядком. Можем мы хотя бы знать, каковы планы на будущность?

Павел Романович пожал плечами:

– И в мыслях не было что-то скрывать.

Он рассказал, что узнал. И добавил:

– Прошу заметить, Владимир Петрович: я сейчас такой же узник, как и вы. Разницы никакой.

– Да, но отчего-то он именно вас выбрал себе в конфиденты… – пробормотал ротмистр.

Далее потянулось тяжелое ожидание, прерванное лишь однажды, когда принесли ужин. Прислуживал «малиновый» официант. Он ощутимо терялся в присутствии хозяйки, ставшей арестанткой в собственном доме.

После трапезы Агранцев отправился в курительную. Когда оттуда поползли клубы табачного дыма, управляющий, Иван Дормидонтович, только выразительно крякнул, однако вслух ничего не сказал.

– Доктор, не составите мне компанию? – раздался голос ротмистра. – Табак отменный. Я знаю, вы не курите, но все же. Одному как-то пакостно. Да и что там торчать, с каблуковым человеком в компании?

– Думаю, вашему великому плану сбыться не суждено, – сказал Агранцев, когда Павел Романович уселся напротив.

– Почему? Совсем недавно у вас было иное мнение.

– Теперь оно изменилось.

– Вот как? – Дохтурова покоробила нарочитая небрежность тона ротмистра. – В таком случае, отчего…

Но их разговору было не суждено продолжиться. В коридоре раздались шаги, заскрипел ключ в замке. Дверь распахнулась, и на пороге несколько театрально появился полковник Карвасаров.

– Павел Романович! – позвал он с порога. – Выйдите сюда, будьте любезны.

По лицу его, и в особенности по голосу Дохтуров понял, что начальник сыскной полиции собирается сообщить нечто особенное. К тому же не агента прислал – сам пришел. Видно, от нетерпения.

Ротмистр все это также сообразил в секунду.

– Извините, господин полковник, но уже форменное хамство выходит, – сказал он. – В конце концов, просто неблагородно.

– Что такое? – набычился Карвасаров.

– А то, что я имею не меньшие, чем доктор, резоны получать сведения, касающиеся меня самым непосредственным образом.

Некоторое время Карвасаров тяжело размышлял.

– Черт с вами, – сказал он. – Пойдемте оба со мной. – Он быстро вскинул взгляд: – А вы, мадам, здесь посидите. Вместе со своим бородатым служителем.

* * *

– В общем, признался он, – сказал Карвасаров.

– Вошел-таки в разум? – с надеждой спросил Павел Романович.

– Может, и не выходил вовсе. Так, лицедейство одно, – проговорил полковник, противореча сам себе. Но Дохтуров на это внимания обращать не стал – не до пустяков. – Сперва дурить пробовал, – продолжал Карвасаров. – Ну да у меня особо не поюродствуешь. Да и агент мой допросное дело знает. В общем, выжали из него историйку. Однако и фрукт оказался мой Поликушка! Иной сочинитель с его слов целый роман бы состряпал. Ну, в крайнем случае, повесть. Словом, он как есть предатель. Однако не сам по себе действовал. Я и то удивлялся: как это все сорганизовал? Совсем на него непохоже. В тихом омуте, конечно, всякое бывает… Но Поликарп вечно был трусоват, а главное – без фантазии. И опыту житейского мало. В общем, на самостоятельного злодея не тянул. Ну а теперь прояснилось: он таковым и не был.

– И кто ж его совратил? – развязно спросил Агранцев.

– Вы, господин ротмистр, извольте не перебивать. Желаете слушать – слушайте, нет – возвращайтесь на второй этаж, в компанию к Ложкиной.

Агранцев на сей реприманд ничего не ответил. Закинул ногу на ногу, сцепил на колене пальцы.

– По этому делу – я имею в виду «Метрополь» – у меня работали двое, – говорил полковник. – Чиновник для поручений Грач и еще один, начинающий. Звали его – Вердарский Петр Александрович.

– Звали? – не удержался Дохтуров.

– Да. Ныне в живых ни того, ни другого. Если б один сгинул, еще можно было думать на стечение обстоятельств. Но двое сразу – тут всякому ясно, что дело нечисто. Несомненно, успели они что-то вызнать. Нечто такое, через что злоумышленники никак не могли их оставить в живых. Да только вопрос: что именно?

Полковник вопросительно посмотрел на сидевших перед ним, словно ожидал услышать правильный ответ. Не дождавшись, он продолжил:

– К этим двоим мы еще вернемся. А с секретарем дело было так. В конце прошлого года познакомился он с неким представительным господином, отрекомендовавшимся отставным генералом. Знакомство было случайным, пустяковым, но для моего Поликарпа весьма и весьма лестным. Как же, его превосходительство соизволил обратить внимание на скромного чиновничка!

И потому, когда генерал поинтересовался, чем занимается мой Поликушка, тот распушил хвост. Дескать, пребывает на ответственнейшем посту и очень ценим начальством, а потому допущен ко многим важным служебным секретам. И не пришло, дураку, в голову, что ни при каких обстоятельствах не мог полицейский письмоводитель заинтересовать своею особой армейского генерала. Если только у того не имелось определенной и своекорыстной цели.

А между тем генерал взял да и пригласил его в ресторан. Через день – снова. И еще. Да и не в какие-нибудь, а самые что ни есть дорогие: «Palace de Paris», «Меркурий». Яства, каковых несчастный Поликарп в жизни не пробовал. Шикарная публика. Ну и, конечно, женщины. Тут ведь как: человек слаб, а грех сладок. В общем, закружилась бедная секретарская голова. Дамы его и сгубили. Он ведь с младых лет не слишком был привечаем прекрасным-то полом. (Чему тут причина, сказать не берусь.) Через это, натурально, страдал.

И вдруг все волшебным образом переменилось! На него стали обращать внимание. Смеяться его шуткам. Искать внимания. И – что главное для Поликашки – в интимности перестали отказывать.

А отставной генерал все подбадривал: так и нужно! Иначе что твоя жизнь? Просиживать портки в присутствии? Так это и не жизнь вовсе. Так, недоразумение… Вскоре же он объяснил наглядно злополучному секретарю, что такое настоящая жизнь. И начал с фотографических карточек, которые вы, доктор, недавно у меня видели. Точнее, с той самой, где известная вам персона запечатлена с двумя куколками. Это было сделано для наглядности. И ресторанных гетер Поликашке стало уж недостаточно, пустился он во все тяжкие. Забегая вперед, скажу – к хлыстам тоже попал с генеральской протекции. У того были удивительно широкие связи.

Известно – коготок увяз, всей птичке пропасть. Заагентурил генерал Поликарпа железно. Секретарь и сам не заметил, как стал докладывать генералу секретные сведения, о которых должен был забывать, переступив порог управления. Сперва передавал на словах, после стал делать списки с некоторых документов.

Но это было так, можно сказать, эпизодически. А недавно нашлась для Поликарпа настоящая работенка. Вы, верно, догадываетесь, с чем это связалось по времени?

– Полагаю, с пожаром в гостинице, – ротмистр выжидающе посмотрел на полковника.

Тот поморщился:

– Нет. Это событие недавнее. Скажите, доктор, – он повернулся к Дохтурову, – вы когда появились в Харбине?

– Тому назад несколько месяцев.

– Вот тогда и заработал мой Поликушка в полную силу. Освещал для генерала отчетность по попавшим под негласный контроль. Особенно интересовался тот, нет ли среди них врачей. Так что, Павел Романович, вас тут давно ждали. Но, похоже, не знали в лицо. Кстати, Поликарп сообщил, что за неделю до пожара его патрон перестал с ним общаться вживую. Сносились исключительно записками, и передавал их китайский мальчишка.

– По-моему, я этого мальчишку знаю… – проговорил Павел Романович. – Только это на самом деле никакой не ребенок. Именно он пытался убить меня в доме на Оранжерейной.

– Вы правы. Кстати, наш секретарь (теперь уже бывший) уверяет, что не знал ни смысла, ни целей поступавших ему заданий. Да и где ему разобраться, с его-то умишком…

– А что было дальше? – спросил Павел Романович. – Но прежде скажите: патрон вашего Поликарпа – это и есть генерал Ртищев?

– Он рекомендовался иначе. Однако вы сами опознали его на карточке. Значит, так все и есть.

– Но каковы цели?

– Этого Поликарп не сказал, – ответил полковник. – Он ведь был инструментом. Зато поведал, по какой причине погибли Грач и Вердарский.

– Полагаю, он сам приложил к этому руку, – проговорил ротмистр.

– Именно так. Вердарский погиб потому, что он видел в Модягоу, куда он поехал по моему заданию, некоего китайчонка, густо разрисованного татуировкой. Все произошло случайно – одежду с него сдернули в уличной драке, и Вердарский стал невольным свидетелем. Он и сам не понял значения того, что увидел. Однако же упомянул в рапорте. Секретарь, этот рапорт читавший, сообщил своему патрону. Результат нам известен.

Кстати, почти одновременно с Вердарским был устранен некий уголовник Чимша, с которым мой работник сошелся как-то уж чересчур тесно.

– Но это все чушь! – вдруг крикнул Агранцев.

Карвасаров прищурился:

– Что вы хотите сказать?

– Да про вашего фальшивого Поликарпа! Как так он ничего не знал? Тоже мне, нашли инструмент. Все он прекраснейшим образом ведал. Ведь рапорт от этого Вернадского…

– Вердарского, – поправил его Карвасаров.

– Да один черт! Этот рапорт поступил тогда, когда мы все по тайге шлялись. И генерал Ртищев тоже – а вы ведь его имеете в виду под словом «патрон»? В таком случае никаких указаний секретарю он отдавать не мог! Снестись с ним он мог лишь по беспроволочному телеграфу. А такого средь маньчжурских сопок взять ему было негде. И потому получается, что этот мерзавец (я имею в виду Поликарпа) действовал самостоятельно. И, думаю, совершенно осмысленно.

Карвасаров помолчал какое-то время. Потом ответил:

– Я бы с вами мог согласиться, если б не одно обстоятельство.

– Какое же?

– Вы исходите из посылки, будто генерал (станем условно считать, то был именно Ртищев) действовал самостоятельно. Но кто сказал, что это действительно так? Я склонен считать, что у него имелись свои вдохновители.

– Кто именно? – встрепенулся Агранцев.

– А вот это уже вне моей компетенции. Сим вопросом пускай занимается контрразведка. А мое расследование закончено.

– Как так?! – Павел Романович подался вперед. – Но ведь еще ничего не ясно!

– Мне ясно. Мое дело – розыск виновных в событиях в «Метрополе». Они установлены.

– И кто это?

– Генерал Ртищев. А также его подручные: китаец Син Ли Мин, служивший там клерком, и его расписной приятель, выдававший себя за ребенка. Я выяснил имя: его звали Ю-ю, он служил на побегушках в заведении, где мы сейчас и находимся. Его привела здешняя прачка, назвав своим братом.

– Это еще предстоит выяснить! – воскликнул Павел Романович.

Полковник покачал головой:

– Вовсе нет. Все они мертвы: и Ли Мин, и Ю-ю. И ваш генерал – тоже.

– Ну, этого-то мертвым никто не видал, – заявил ротмистр.

– Вы просто не знаете, что такое тайга, – сказал ему Карвасаров. – В противном случае не делали б таких заявлений. В любом случае, дискутировать не собираюсь. Итог: фигуранты по делу установлены. Все они мертвы.

– А мотивы? – проговорил Павел Романович, который никак не мог поверить, что все кончено. – Как быть с мотивами?

– Этим пусть занимается следователь. Наверняка контрразведка подберет подходящего. Я могу лишь с большой долей уверенности сказать, что охотились, доктор, на вас. Но – личности не знали. И потому вырезали всех.

– А генерал? – Дохтурову казалось, что пол под ногами шатается. – Ведь он тоже был в той гостинице. Вполне мог сам погибнуть!

– Вряд ли. По всему, это опытный человек. И умеющий казаться не тем, кто он есть. Думаю, он там был, чтобы присмотреть, как пройдет акция. Потому и появился позже. Вас, доктор, спас случай. Как и господина ротмистра с этим, третьим, титулярным советником Соповым. Как его по имени-отчеству? Никак не запомню.

– Клавдий Симеонович, – потерянно сказал Дохтуров.

– Вот-вот. Словом, господа, дело закончено. Вижу, вы оба изрядно фраппированы столь быстрым исходом. Ну, что тут сказать? Vae victis,[3]3
  Горе побежденным (лат.).


[Закрыть] как говорили древние римляне. Радуйтесь, что побежденными оказались не вы.

– Пожалуй, вы правы, – ротмистр поднялся со своего места. – Но что вы намерены предпринять относительно нас?

– Вопрос вопросов, – Карвасаров неприятно усмехнулся. – Что ж я могу предпринять, кроме как передать вас всех в руки следствия?

– Я так и знал, – ротмистр щелкнул пальцами и повернулся к Павлу Романовичу: – Доктор, вся эта драма имела одну цель: свалить нас с плеч. И предоставить заботам чужого ведомства. Экая, право, тухлятина!

Павел Романович подумал, что сейчас полковник вспылит. Или даже перейдет к насильственным действиям. Что, кстати, будет очень удачно, потому как даст шанс благополучно сбежать. Чего проще: оглушить, а потом – в коридор. С агентами разобраться по очереди. Да и не ожидают они нападения. Полковник, правда, выглядит крепким, но их двое, а он один…

В общем, мысли приняли опасное направление, однако развернуться они не успели.

Полковник Карвасаров сказал:

– Все это глупости, ротмистр. Вы плохо разбираетесь в людях. Я действительно должен вас задержать, однако не стану этого делать.

– Но почему? – хором спросили ротмистр и Дохтуров.

– Из-за вашего плана, – Карвасаров ткнул пальцем доктору в грудь. – Я в него не верю, но… чем черт не шутит! А вдруг выгорит? Тогда я буду знать, что жил не напрасно. Прошу извинить за пафос, – тут же поправился он. – Я, должно быть, устал.

– Что, действительно отпускаете? – спросил недоверчиво ротмистр. – И мы можем идти куда захотим?

– Вы – да, – Карвасаров махнул рукой. – А вас, Павел Романович, попрошу задержаться. Всего на пару минут.

Когда остались одни, полковник спросил:

– Признайтесь, Павел Романович, страшно?

– Страшно.

Карвасаров немного помолчал.

– Думаю, вы не поняли, – проговорил он. – Нам сейчас всем страшно: время такое. Но у вас особенная ситуация. Вот вы мне сказали давеча, что отправили комиссарам пробу вашего снадобья. Якобы для экспертизы. Цель имеете самую благородную, однако на деле что? Не получится ли так – вместо того чтоб расплавить вражеский меч, вы его, наоборот, закалите?

Отправлять комиссарам средство, способное их сделать неуязвимыми, – опаснейшая затея. Да и вообще… Судите сами: про эту свою панацею вы знаете крайне мало. Что это за черт за такой? Долговременных наблюдений нет, и отдаленных последствий от употребления никто не представляет. Скажите, я прав или в чем-то ошибся?

– Нет, не ошиблись. Все верно.

– И еще. Как бы это половчей сформулировать… Мне так представляется, что панацея – это не микстура от кашля. Скорее, явление природы. Стихия! Но ведь и революция – стихия тоже. Не получится, что вы своим вмешательством привьете неуязвимость самой их идее? Или сделаете ее очень живучей. А? Вы меня понимаете?

– Понимаю, – сказал Павел Романович. – Возможно, вы правы. Не исключаю. Но все равно от своего плана не отступлюсь. У меня, знаете ли, имеется принцип: стоять до конца, даже если дело определенно проиграно. Сей принцип меня выручал не раз. Надеюсь, не изменит и впредь. И вот еще: по моим расчетам, пробной, так сказать, дозы лауданума хватит ненадолго. Сравнительно ненадолго. Лет пять, максимум шесть. То есть к началу двадцать четвертого года действие его полностью прекратится.

– Пять лет – срок немалый, – сказал Карвасаров.

Возникла пауза. Полковник молчал, Павлу Романовичу говорить также не хотелось.

– Ладно, как знаете, – Карвасаров встал. – В любом случае, желаю успеха. И… храни вас Господь!

Уже в дверях он вдруг добавил:

– Кстати, забыл сказать: ваш генерал Ртищев был неплохим актером. Поликарп видел его перед самым пожаром, выходящим из «Метрополя». Говорит – еле узнал. Поседел, постарел, будто пеплом присыпался. А ведь выглядел куда лучше. И даже говорок сделался дребезжащим. Непростой господин… ну, теперь не моя забота.

* * *

– О чем вы задумались, доктор? – спросил вдруг Агранцев.

– Так…

– Я вот к чему: не сходить ли нам в ресторан?

– Простите?

– Да что тут неясного? Отужинать предлагаю, – досадливо сказал ротмистр. – Время-то позднее. Иль у вас планы иные?

Разумеется, у Дохтурова были совершенно иные планы. Четверть часа назад они покинули дом мадам Дорис, сговорившись с ней о дальнейшем. Павел Романович сказал, что оставаться в Харбине более не намерен и отправляется в Екатеринбург. Поселится там инкогнито и станет ждать известий от мадам. Когда (и если!) от комиссаров будет получен благоприятный ответ, та немедленно ему сообщит телеграфом. И тогда панацея будете передана большевистским вождям. Но не ранее, чем Павел Романович убедится, что государь и наследник (прежде всего они) безопасно покинут Екатеринбург и достигнут Англии. Не ранее!

Таков был план.

Дохтуров прекрасно понимал, что этот прожект справедливее назвать авантюрой. Даже Дюма не рискнул бы писать роман, вооружившись столь сомнительной фабулой.

Но все-таки шанс имелся.

Если судьбе было угодно, чтоб Павел Романович Дохтуров, никому не известный лекарь, разгадал тайну, над которой веками бились люди, превосходившие его во многом, – то отчего бы не допустить, что та же судьба проведет невредимым и через прочие испытания? Вполне вероятно. И лучшее, что можно сделать теперь, – оставаться верным своему плану.

Вот так и поступим.

Веселый дом они покинули в коляске, предоставленной самой мадам. На козлах сидел неразговорчивый кучер (возможно, тот самый, что принимал участие в недавнем побоище у хлыстов). Направлялись они на квартиру к Сырцову, где их должны были ждать Анна Николаевна и Сопов. Полковник Карвасаров сказал, что никого из них он не трогал, – тут «гороховое пальто» сильно ошибся. Впрочем, как выяснилось, он вообще ошибался во многом.

На квартире Павел Романович собирался отдохнуть до утра, а на следующий день отправиться на вокзал. Ротмистр отговаривал, убеждая, что путешествовать с котом, да еще упрятанным в шляпную коробку, – истинное безумие. Правильнее, по словам ротмистра, было бы оставить кота здесь, в Харбине, под его, Владимира Петровича Агранцева, личную ответственность. Когда понадобится, ротмистр брался доставить «сосуд бесценный» в Екатеринбург незамедлительно.

Дохтуров слушал эти речи со смешанным чувством. Чего именно добивается ротмистр? Действительно хочет помочь? Но в таком случае должен понимать, что предлагаемый им порядок действий еще более сложен – а, значит, и менее исполним. Или просто собирается завладеть панацеей, а разговоры – лишь отвлекающий маневр?

Последнее казалось более вероятным.

В итоге Дохтуров сказал:

– Планы иные, но в ресторан, пожалуй, пойдем. Правда, ужин будет скромным.

Ротмистр поморщился:

– Не воображайте, будто я – ваш бедный родственник.

– Тогда куда?

Остановились на «Вилле Родэ». Кучер подвез их к дверям и немедленно укатил.

Свободных столиков было немного, и все возле оркестра. Ротмистр пошептался с метрдотелем, и вдруг обнаружился еще один, якобы забронированный, в дальнем углу, наполовину скрытый пышною пальмой в бочке. Сперва было тихо, потом заиграла музыка. Оркестр оказался венгерским, и весьма неплохим.

Вновь подошел метрдотель, за его спиной неслышно встали двое официантов. Ротмистр сделал заказ. Метрдотель вежливо кивал, ничего не записывая. Потом подал короткий знак – и официанты, словно бесплотные духи, исчезли – чтобы сейчас же вновь появиться, мгновенно сервировав столик.

В серебряных судках лежали громадные омары; масляно светилась семга, нарезанная исключительно умелой рукой – не толсто и не тонко, а именно так, как следует, обрамленная пучками свежей петрушки. Рядом плавилась янтарного цвета икра. Тут же – водки, коньяк, старка.