Текст книги "Харбинский экспресс-2. Интервенция"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава восьмая
Полный состав

Все позади, сказал себе Павел Романович. Наконец – все позади. Боже! Неужто правда? Поверить невозможно. Хочется – а невозможно.

«Глупости, – одернул он себя. – Лирика. Хорошо то, что хорошо кончается. Передрались между собой враги – и ладно. Очень удачно. Нет теперь ни „оппонентов“ (а если по-старому – Гекаты), ни бесчестного полицейского чиновника Грача. Хоть в этом, наконец, сжалилась судьба. Правда, впереди изрядная препона – мадам Дорис. Ну да теперь есть и для нее аргумент. Весьма убедительный».

Солнце давно скрылось, с реки на город наползал туман. Становилось зябко. Волей-неволей, а шагу прибавишь. Павел Романович шел все быстрее, и Софи́, семенившая рядом, еле за ним поспевала. Сперва-то, в горячке, извозчика взять позабыли, а теперь поблизости – ни единого.

Впрочем, ничего страшного: дом старухи Васиной отсюда в получасе быстрой ходьбы. Ну, с дамой, пожалуй, минут сорок.

Справятся.

Софи́, надо сказать, против совместного путешествия нисколько не возражала. Оно и понятно – до сих пор в шоке и целиком полагается на мужчину. Но бесконечно так продолжаться не будет: успокоится, отойдет сердцем, обдумает свое положение. И тогда сообразит, что лучшая для нее защита – не безвестный доктор, а собственная мадам. К ней и кинется, непременно.

Но до этого еще есть время, и надо использовать его с толком.

Значит, так: перво-наперво кот. Убедиться, что с ним все в порядке. Затем – визит к Дорис. Теперь уже поздно, придется отложить на утро. Предложение прежнее, а вот отказаться она не сможет – уж в очень крупные неприятности угодила ее подопечная. Тут закрытием борделя не обойдется: дело-то выходит вполне политическим. Получается, в ее заведении образовался настоящий заговор. И по всему, мадам Дорис должна была о нем знать. Или даже пребывать в центре – во всяком случае, такие мысли у полиции неизбежно возникнут. Впрочем, уголовная полиция здесь, пожалуй что, ни при чем. Заговоры – это уже компетенция военных властей. Да, деваться мадам некуда – надо соглашаться на предложение.

Дворник уже запер ворота, но, получив целковик, ворчать перестал и отпер замок обратно. Васина спать еще не ложилась. Сперва просияла, увидев Павла Романовича, но, когда из-за спины его выглянула Софи́, старуха переменилась. Сухо сказала, что у нее здесь не дом свиданий, а приличное место, и потому эту женщину она просит сей же час удалиться.

Еле уговорил Павел Романович позволить Софи́ остаться до утра. Правда, врать и выкручиваться, выдавая ее за сестру или там за кузину, не стал. Сказал как есть, только добавил – никаких особенных отношений, просто знакомая, которая попала в беду. В общем, уломал.

Кота Васина сама принесла – сказала сухо, будто тот задирает других, и вообще места для него нет. Ну что ж, и на том спасибо.

Устроились в комнате Сырцова. Сперва так, бочком – жилец-то с минуты на минуту должен был заявиться. Павел Романович то и дело поглядывал на часы, что-то прикидывал. Шляпную коробку – кошачье узилище – поставил у себя на коленях. Но Зигмунд в той коробке более пребывать не желал. Зашипел, вырвался и махнул под кровать. Так и сидел там, покуда Дохтуров картонку не запихнул на шкап.

Электрическая лампочка, и без того тусклая, красноватая, вдруг начала меркнуть. А потом моргнула раз, другой – и вовсе погасла.

Павел Романович нашарил на столе коробок, чиркнул спичкой и зажег единственную свечу. В неверном, мерцающем свете знакомые предметы лишились привычных очертаний и приобрели странный, даже несколько фантастический облик. Впрочем, не только предметы – мысли и чувства тоже претерпели известную метаморфозу. И теперь Павлу Романовичу уже не казалось, что их têt-à-têt с Софи́ – вещь совершенно невинная.

Дохтуров нахмурился.

Не для того, в самом деле, он прошел через тернии, чтобы теперь затеять интрижку с дамою полусвета – хотя, надо признать, и весьма миловидной. Да и потом, есть известная особа, перед которой у него в некотором роде обязательства. Впрочем, сам он никаких обязательств не брал (да их, по правде, никто и не спрашивал), но все равно – глупо.

Между тем Софи́ сидела совсем неподвижно и завороженно глядела на трепещущий язычок. Что она там увидела? И в самом деле она улыбается, или это только игра теней?

Он кашлянул, снова поглядел на часы. Сырцову, по всему, следовало уж прийти. Куда он запропастился? И едва Павел Романович задался этим вопросом, как беспокойство кольнуло в сердце. А придет ли вообще Сырцов? Ведь вон сколько всего намешалось за последние дни. Павел Романович все это время будто магнитом притягивал разнообразнейшие несчастья, так что нетрудно предположить – и горе-милиционера не миновала участь сия. Правда, «оппоненты» теперь обезврежены, однако…

Что «однако», Дохтуров придумать не смог и на том остановился.

– Как вышло, что ты с ними связалась? – спросил он.

– С кем? – переспросила Софи́ и тут же поправилась: – А, с этими японцами… Тот, первый, наш давний клиент. Он меня обыкновенно и выбирал. Да еще Лильку-Итальянку. Но денег у него всегда было немного. А в прошлом месяце вдруг предложение сделал. Представляете?

– Руки и сердца?

Павел Романович спросил совершенно серьезно, однако Софи́ обиделась.

– Будет насмешничать! – сердито сказала она. – Предложил пойти к нему в содержанки. Золотые горы обещал, честное слово! И я, дура, поверила!.. – прибавила Софи́ сокрушенно. – Даже мадам не спросила. Побежала по адресу, как только время выпало. Вот и добегалась…

– Так что было? – спросил Павел Романович с нетерпением.

– А то и было, что ничего не было. Как подрядили меня, так и проторчала там почти что безвылазно. Пару раз только к мадам отпросилась, а так – ни-ни.

– Стало быть, первого японца ты знаешь, а второго – впервые видишь?

– Отчего же не знаю? – удивилась Софи́.– Очень даже знаю. Это ж Ю-ю, брат нашей прачки.

– Какой еще прачки? – быстро спросил Павел Романович.

– Ее зовут Мэй, она в заведении недавно. Сказала (ну, в смысле, жестами объяснила, язык-то у ней вырезан) – вот, дескать, братца своего привезла из деревни. Пусть он немножко выучиться по-русски болтать, и тогда ему просто цены не будет.

– Да уж, – пробормотал Павел Романович, – воистину, нету ему цены.

Но Софи́ не поняла, закивала головой:

– Да-да, его и этот, который взрослый, очень уважал. И ценил. Я немного по-ихнему понимаю. У меня брат в японском плену был, нахватался там слов, а потом и меня научил. А знаете, – вдруг без всякого перехода сказала Софи́,– ведь они бы вас точно убили. Я потому говорю, что это для них не впервой. Они уже одного человека при мне жизни лишили. Даже двух!

– Кого это?

– Чиновника одного, молоденького. Мне велели его завлечь, а потом убили. А заодно и извозчика. Боялись, что донесет.

После этого признания Софи́ замолчала. Павел Романович тоже не знал, что сказать. Пауза затягивалась и делалась неприятной.

– Вы меня, должно, презираете, – вдруг сказала Софи́.– Думаете – вот тварь продажная, мало того что телом торгует, так еще и в душегубстве повинна. Верно?

– Ничего такого я не думаю, – пробормотал Павел Романович. – И вообще, я тебе не судья.

– Это вы от благородства. А в душе-то, верно, так и считаете. Только знаете что? Ведь вы правы. Продажная, и в смертоубийстве замешана. Да только вины моей тут нет.

– Почему же? – удивился Павел Романович.

– Потому. Как, думаете, я к мадам попала? Рассказать? Так слушайте.

Дохтуров подумал, что услышит сейчас пошлую историю о совратителе и падшей невинности. Но вышло иначе.

– Я по своей воле к мадам заявилась, – рассказывала Софи́.– Потому что нравилось мне это дело пуще всего на свете. В двенадцать годков впервые попробовала, и так полюбилось мне – страсть! Просто ни о чем и думать не могла поначалу. По мне, нету ничего в жизни сладостней. А тут еще и деньги платят. И вот что скажу: будут вас уверять кокотки, будто они с нужды или по принуждению желтый билет имеют, – не верьте. Вот нас у мадам всего девятнадцать. Так по принуждению – только Лилька-Итальянка (на самом деле никакая она не итальянка, а цыганка, ее отец совратил, у них это в заводе). Да еще фру Нобель. Но эта штучка скорей по расчету.

– Кто-кто?

– Ингрид Нобель. Она себя шведкой считает и очень через это гордится. Так и клиентам представляется. Мы-то ее Грушкой зовем. Только она из курляндских полячек будет, а в Швеции отродясь не бывала. Жадная – страх.

– Ее тоже отец совратил? – спросил Павел Романович.

– Никто ее не совращал. Она сама пошла к нам работать. Потому что ничего делать не умеет, а денег хочет, и много. На домик, понимаете, копит.

– То есть?..

– У себя, в Курляндии. Хочет там дом купить, с магазином. Тем и жить будет. Все копит, копит. Снега зимой не выпросишь.

– Далековато она забралась – на домик-то собирая.

– Она такая. Все ищет, где у публики денег побольше. В столице-то теперь с этим не очень. Так она сюда пробралась. И соберет на домик, не сомневайтесь!

– Я и не сомневаюсь, – сказал Павел Романович. – Я…

– Иди сюда, – сказала вдруг Софи́.

– Послушай, нам с тобой лучше…

– Молчи, – перебила Софи́.– Не говори ничего. Просто иди сюда…

* * *

Дохтуров искоса оглядел собравшихся. В комнате расположились двое мужчин – ротмистр с господином Соповым (оба негромко переговариваются и вид имеют самый довольный) – и Анна Николаевна Дроздова. Она демонстративно отвернулась к окну, да так и застыла. Причину этой холодности Павел Романович представлял себе очень хорошо: вся компания столкнулась в коридоре с Софи́, которую Дохтуров буквально за минуту до того отправил с одним поручением. Но женщину провести трудно – и выходящая ранним утром от Павла Романовича смазливая девица совершенно скомпрометировала его в глазах мадемуазель Дроздовой.

Удивительно было, конечно, видеть их всех. Еще час назад Павел Романович был уверен, что спутники его далеко, в Цицикаре. А может, и где-то подальше. И вот теперь сидят они все вместе, в маленькой чужой комнатке – и комнатка эта кажется обжитой и даже уютной.

«Перед Анной Николаевной ужас как неудобно, – страдал Павел Романович. – Можно не сомневаться – все она поняла про Софи́. Лучше и не объяснять ничего, только хуже получится. Что ж, значит – не судьба».

Да, неожиданно получилось.

А вышло так: в половине шестого утра раздался с улицы короткий свист. Павел Романович, который за последнее время наловчился спать вполуха, мигом проснулся, метнулся к окну. И увидел: стоит на противоположной стороне коляска с тремя-четырьмя седоками (из-за туману было нечетко видно), а внизу, прямо под окном – штаб-ротмистр красуется, Агранцев Владимир Петрович, собственной персоной. Свеж, будто огурчик. И знаки рукой подает – дескать, пожалуйте гостей встречать.

Вот так и свиделись.

– А что ж вы думали, доктор, – говорил потом ротмистр, – отделались от нас насовсем? Не-ет, голубчик. Как вы уехали, я весь покой потерял. Прямо места себе не находил. Все вспоминал ваш проект и думал – лекарь наш пропадет ни за грош. Непременно сгинет через свои романтические мечтания. В общем, переговорил на другой день с атаманом, тот и дал мне спецпаровоз, с вагончиком. Объявляю своим спутникам: так и так, дескать, возвращаюсь в Харбин, нашему доктору в помощь и охранение. И что ж вы думаете? Все как один изъявляют желание составить компанию! Каково!

– Н-да, в самом деле удивительно… – промямлил Павел Романович.

При этом Анна Николаевна окинула его мгновенным, но весьма выразительным взором.

– А после уж, как в Харбин прикатили, господин Сопов, стало быть, отличился, – продолжал ротмистр. – Пошептался он о чем-то с извозчиками на бирже, и – будьте любезны: адресок. Проживает-де наш доктор временно на съемном углу, совместно с каким-то чиновничком, отставной козы барабанщиком. Я засомневался, но решили проверить. И – вот он вы! Ах, ловок наш Клавдий Симеонович, ничего не скажешь. Будто и не купец вовсе, а полицейский ярыжка.

Агранцев засмеялся, очень довольный собственной шуткой.

Остальные молчали.

– Что вы об этом думаете? – отсмеявшись, спросил ротмистр.

«А то, что волновала вас с Соповым исключительно судьба панацеи, – хмуро подумал Павел Романович. – Вовсе не моя собственная».

Но вслух он этого не сказал, а обрисовал вкратце последние события: визит к мадам Дорис, знакомство с милиционером Сырцовым, попытка поступить на службу. А также беседу с пилотом Миллером. Ну и, конечно, одиссею с господином Грачом, чиновником для поручений, – а также ее печальное окончание.

– Так это, стало быть, за нами япошки охотились с самого начала! – вскричал ротмистр. – Ну, сие на них очень похоже – вырезать постоялый двор, чтоб своего добиться. Только я не совсем понимаю, с какой такой целью? Точнее – не понимаю совсем. Кто-нибудь может мне объяснить?!

Клавдий Симеонович кашлянул.

– Думаю, каким-то образом им стало известно, что панацея у вас, доктор, – сказал он. – И решили они ее, как теперь говорят, реквизировать. Но вот в лицо вас не знали и, чтобы не рисковать, выбили всех.

– Глупости! – рассердился Павел Романович. – Ну сами подумайте: что толку им в моей смерти? Секрет-то ведь тогда со мной вместе исчезнет. И такая дьявольская настойчивость: гостиница, заведение Дорис, пароход, красный хутор. Нет, здесь что-то другое.

– Например? – спросил, прищурившись, ротмистр.

– Ну не знаю… Господин Грач считал, будто панацея на самом деле у них, а они всеми силами лишь устраняют свидетелей. То есть тех, кто так или иначе мог быть причастен к тайне. Предпосылка неверна, однако здесь хотя бы присутствует логика.

– Присутствует… – согласился ротмистр и, закинув ногу на ногу, полюбовался блеском зеркально начищенного сапога. – Я вот что хотел спросить, любезный наш Павел Романович… да и не только я – а все мы тоже очень интересуемся…

Дохтуров насторожился. Ничего хорошего такое начало не сулило.

– Дело в том, что все мы в изрядной степени причастны к тому секрету, коим вы обладаете ныне единолично. Обладаете – и ладно. Пусть так. Но, во всяком случае, проясните, что это за панацея такая? В чем, так сказать, соль и перец? На это, я полагаю, мы имеем право! Вы нам прежде объясняли туманно, но теперь хотелось бы знать правду!

Павел Романович вздохнул. Рано или поздно это должно было произойти. Правда, уехав из Цицикара, он надеялся, что расстался со своими невольными спутниками навсегда (нет-нет, на Анну Николаевну это не распространялось!). Но вот они снова все здесь, перед ним, и вопрос задан.

На него следует отвечать. Но обязательно ли?

Павел Романович посмотрел в глаза Анне Николаевне – и понял: да, непременно.

– Хорошо, – сказал он. – Я расскажу.

Это повествование, надо признаться, он мысленно выстраивал множество раз. И внутренним взором видел разную аудиторию: Сорбонна, седовласые академики рукоплещут, словно студенты первого курса признанному мэтру. Или другое: Зимний дворец, государь, живой и здоровый, благодарит его, своего спасителя. На глазах венценосца слезы. Рядом – императрица, во взгляде восхищение и безмерная благодарность, потому что лауданум спас не только ее супруга, но и несчастного сына, наследника. А за стенами Зимнего дворца – успокоенная, пристыженная толпа. Революции больше нет, с нею покончено. Чудесное спасение царя изгоняет морок из душ, очищает сердца. Народ вспоминает о крестоцеловании, о клятве своему государю.

Такая вот романтическая виделась картина.

И непременно рядом – Анна Николаевна Дроздова. Счастливая, улыбающаяся. А тут… Извольте наблюдать – чужой дом, полутемная каморка, пахнет нищетой и убожеством.

– С самого начала мы все ошибались, – сказал Павел Романович. – Сперва как думалось? Будто охота идет за кем-то из нас четверых: либо за вами, ротмистр, либо за нашим негоциантом Соповым, либо за генералом Ртищевым.

– Или за вами, – подсказал Клавдий Симеонович, – себя-то не забывайте.

– Да, либо за мной. И полагали, что первопричина кроется в нашем прошлом. Оттого и звучали рассказы о своей жизни, более или менее откровенные.

– Ну, я-то все выложил до конца, – сказал ротмистр, – мне скрывать нечего.

– И я тоже, – вставил Сопов, – как на духу. А вот генерал наш, Ртищев, думаю, приврал. Темная личность, ох темная!

– Никто из вас не рассказал всей правды, – проговорил Павел Романович. – И я грешен – тоже кое-что утаил.

– Что же? – ядовито осведомился Сопов.

– Теперь не имеет значения. Дело в другом: считая, будто секрет заключен в прошлом, мы все ошибались. Тогда как таится он в настоящем.

– Доктор, нельзя ли доступнее, – попросил ротмистр, – ей-богу, вы не в университете на лекции.

– А если доступнее, то все дело в вас, уважаемый Владимир Петрович, – сказал Дохтуров, глядя в глаза ротмистру.

И, поскольку перебивать его никто не собирался, продолжил:

– Главный мой промах в поисках лауданума заключался в следующем: я исходил из ложного предположения относительно его природы. Замечу, по этому пути шли практически все известные мне исследователи, да только это слабое утешение. Уверен, кстати, что Парацельс в своих записках умышленно напустил туману. Впрочем, не исключено, он и сам заблуждался.

– Доктор, – скрипуче проговорил ротмистр, – помилосердствуйте. Уж и так ум за разум заходит.

– Хорошо, – Дохтуров кивнул. – Долгое время я считал лауданум средством, скажем, наподобие некой микстуры. Достаточно знать ингредиенты, условия смешивания и внешние факторы. И тогда – непременный успех. Непременный!

– Следует понимать, что это не так? – спросил ротмистр.

– Не так. Дело в том, что лауданум – либо, если угодно, панацею – произвести невозможно. Абсолютно.

– То есть как?.. – прошептал Клавдий Симеонович. – Но вы же сами…

– Невозможно произвести человеку, – уточнил Дохтуров. – Ее изготовляет сама природа. А люди, из числа очень немногих, посвященных в секрет, только хранят. И передают – из поколения в поколение.

– Вы, Павел Романович, в свое время об том уже толковали, – сказал Сопов. – И еще говорили, словно та панацея – внутри нас самих. Да только вот беда – что это за штукенция, и как в нас попала, вам будто неведомо. Предлагали вместе подумать. Правда, толку из того не вышло. Так нет ли новенького? Или старым намереваетесь потчевать?

– Есть новенькое, – ответил Дохтуров.

– Нуте-с, нуте-с, любопытно… – Клавдий Симеонович сощурился и подался вперед.

– Я нашел общее, что так или иначе касалось каждого из вас, – объявил Дохтуров. – Причем самым непосредственным образом.

– И что ж это? – хором спросили Сопов и ротмистр.

– Ваш кот, господин ротмистр.

– Шутки шутите, доктор! – рявкнул Агранцев. – При чем здесь мой Зиги?

– Немного терпения, и я объясню. Помните, я просил вас вспомнить, нет ли чего общего, объединяющего всех за последнее время? Это было с моей стороны некорректно. Потому что именно я должен был обнаружить ту общность. Ведь она в моей профессиональной компетенции. Минуту! – Павел Романович поднял палец, предупреждая очередной вопрос Сопова. – Господин ротмистр, в тот день, когда вы заточили нас на втором этаже заведения мадам Дорис, произошел один маленький казус. Ваш кот, «замечательный боевой товарищ», весьма чувствительно укусил отставного генерала Ртищева. Настолько, что я был вынужден наложить повязку. Вы тогда обратили на это внимание. Припоминаете?

– А! Конечно, – сказал ротмистр. – Ну и что?

– Был и еще случай, – терпеливо продолжил Павел Романович. – Вы лежали в фанзе: без чувств, при смерти.

Кот вспрыгнул на грудь, принялся тереться о ваше лицо. У него была изрядная ссадина за ухом. Совсем свежая.

– Вы хотите сказать… – Ротмистр выпучил глаза.

– Я хочу сказать, что удивительное, волшебное снадобье, бесценный лауданум, фантастическая панацея, за которой охотились столько веков сотни авантюристов, – эта самая панацея содержится в жилах вашего кота, боевого товарища и существа, по внешнему виду самого обыкновенного. Передается с кровью. А кроме того, со слюной. И эти случаи я вам только что описал. Хотя, что касается вас, ротмистр, все могло случиться и прежде. Вы ведь с вашим котом давно живете… бок о бок.

– Не может быть! – только и заявил Агранцев.

– Может, – до сих пор молчавшая Анна Николаевна вскочила на ноги. – Конечно, так и есть! Я, господа, исключительно по вашим рассказам, но помню все превосходно… И тот укус, и после, в фанзе… Значит, крошечная толика досталась всем.

– Нет, не всем, – сказал Сопов. – Меня кот не кусал и башкой об меня не терся. Так что не сходится.

Павел Романович пожал плечами: тут ему сказать было нечего. Подумал: а это плохо. Ломает гипотезу.

Но в следующую минуту Клавдий Симеонович сам развеял сомнения:

– Постойте, господа… А ведь было! У хлыстов хозяйская собака нашего Зигмунда подрала. Не сильно, но до крови. Да вы ж ухо его сами видели. А я тогда лечить его сунулся. Боялся – мало ли что… Он не дался и руку мне расцарапал. Я весь в крови перемазался – и в его, и в своей. Вот тогда-то оно и могло…

– Вы уверены, доктор? – снова спросил ротмистр. – Уж очень фантастично выходит.

– Совершенно. Должен признаться: без вашего ведома я провел над бедным Зигмундом некоторые медицинские манипуляции, довольно жестокие. Так сказать, дал сам себе урок вивисекции. И теперь могу утверждать абсолютно точно: ваш кот несет в себе удивительнейшее свойство. Он вовсе не подвержен инфекции, а раны заживают у него буквально на глазах.

– Вы резали его! – закричал ротмистр.

– Резал, – спокойно согласился Дохтуров. – Ну и что? Зато теперь мы все знаем правду.

– Тогда этого кота надо беречь, как… как… – воскликнула Анна Николаевна и смешалась, не находя слов.

– За котом уследить – дело нелегкое, – сказал Сопов. – И то чудо, что он до сих пор не утек. Я так полагаю, надо бы подстраховаться.

– О чем это вы?

– А вот о чем, дражайшая Анна Николаевна: надо Зигмунда срочно женить. Да и не один раз. Тогда у нас подстраховка появится.

Госпожа Дроздова слегка запунцовела.

Павел Романович усмехнулся про себя, а вслух сказал:

– Должен вас огорчить. Ничего не выйдет.

– Но почему? – почти хором воскликнули слушатели. (Судя по всему, идея насчет женитьбы Зигмунда пришлась им всем по душе.)

– Да потому, что эта мысль мне тоже приходила в голову. Согласитесь, она очевидна. А при кошачьей плодовитости было бы очень странно, если б в короткое время половина котов на земле не стала носителем панацеи. Так вот, в своих коротких опытах я исследовал его семенную жидкость. И должен вас огорчить: его мужские клетки мертвы. Наш Зигмунд бесплоден. Это не помешает ему в любовных приключениях, но потомства он оставить не сможет.

– Как же так? – переспросил ротмистр. – Это что, так нарочно устроено?..

– Не знаю. Будем благодарны тому, что имеем, – ответил Павел Романович. – Кстати, у вашего Зигмунда есть и еще одна особенность любопытная. На передних лапках у него между пальцами перепонки. Не замечали?

– Нет, – рассеянно сказал ротмистр.

– А я видал! – воскликнул Сопов. – Еще прежде заметил! А для чего ему?

– Думаю, своеобразная метка, коей наградила природа. У господина Менделя это тонко описано…

Однако спутников его такие тонкости вовсе не волновали. И далее разговор перешел в плоскость практическую – а вот тут уже было о чем поспорить.

* * *

Утряслось все не сразу. Много было недоверия, встречных вопросов. Даже покричали друг на друга немножко. Но потом улеглось как-то в сознании.

– …Вы думаете, панацея сама появляется в жилах некоторых существ? – спрашивала Анна Николаевна. – И китайцы научились таких животных находить – или выращивать?

– Не знаю, – признался Павел Романович.

– Но как же попала она, панацея, в кровь Зигмунда?

– И этого не знаю. Могу только догадываться. Думаю, так: Агранцев во время боев в Маньчжурии попадает со своими драгунами в отдаленную деревню. Расправляется там с самураями. В деревне все убиты японцами. В живых только девочка, только говорить не может. Потому как язык отрезан. Полагаю, тоже самураев работа. Она видит русского офицера и протягивает ему кота. Одной рукою протягивает, другой – чашку. Сказать, понятно, ничего не может.

Павел Романович сделал короткую паузу, потом продолжил:

– Думаю, тут вот что: японцы знали, что в той деревне держат особое снадобье. За тем и явились. Но не нашли. Резали жителей одного за другим, а все молчали. Осталась девочка, но и та не сказала. А эликсир жителями был помещен в кровь кота. Каким образом – не спрашивайте. Произвели они сию операцию, когда поняли, что деваться из деревни некуда. Надеялись так сохранить свою тайну. Да только оказалось, что девочке-то тайна куда менее важна, чем жизнь близких! На самом деле она просила Агранцева вылить кровь кота в чашу – а затем спасти хоть кого-то. А может, даже и всех? Агранцев, разумеется, не понял, он просто кота взял себе. И с тех пор кот стал его талисманом. Приносил удачу и отводил несчастья. Поэтому Агранцев берег кота как зеницу ока. И расставался с ним очень редко, только при крайней надобности. Однако наш бравый кавалерист даже не представлял, что за всем этим кроется.

– Любопытную историйку сочинили, – сказал ротмистр. – А кстати, где же мой Зиги? Страсть как по нему соскучился! Ну где ж он? Кис-кис!..

– Его тут нет, – ответил Павел Романович.

– То есть?!

– Он в надежном месте. Я отправил его… с нарочным.

– Думаю, мы все только что с этим нарочным столкнулись в дверях, – сказала Анна Николаевна. – Пошлая кокотка с глупой шляпной коробкой в руках. Она выходила из этой комнаты. Я права?

– Куда вы ее отправили? – вскричал ротмистр.

– Успокойтесь! – Павел Романович хлопнул рукой по табурету, и одна из ножек его тут же сломалась. Получилось нечаянно, однако значительно. – Господин ротмистр, должен заметить, что никаких особенных прав на панацею у вас нет. Вы ведь к этому ведете, так?

– Но кот мой!

– Верно. Но только с ваших слов. Вот господин Сопов нес его по тайге, кормил, заботился, даже спас от утопления – потому у него тоже есть определенные права на животное.

При этих словах Клавдий Симеонович заметно оживился, но сказать ничего не успел.

– Но ведь и я не сбоку припека, – продолжал Павел Романович. – Благодаря мне стала известна тайна вашего Зигмунда. Таким образом, мы все имеем определенные права. И лучше нам будет договориться.

– А чего договариваться? – спросил ротмистр. – Я забираю кота. А вы, если желаете, перед тем берете в шприц его кровь. С господином же Соповым можете решать как хотите. Желаете – делитесь из своей стекляшки, не желаете – пошлите его к черту. Мне все равно.

– Вот вы как-с… – пробормотал Клавдий Симеонович. – Жаль, не придавил я вас в том подвале собственными руками!

– Что такое?! – Ротмистр вскочил. – Об тебя, купчишка, и рук марать не придется! Сапогом наступлю – мокрое место останется! Ты человек из конфетного фантика. По духу лакей, а по обычаям деспот. Я знаю, с такими надобно запросто: по роже, и все дела.

– Подождите, вы! – снова воззвал Павел Романович.

Сбывались худшие его опасения: недавние товарищи по несчастью грозили обернуться злейшими врагами. Увы, таких примеров история знает превеликое множество.

– Подождите! На самом деле у нас сейчас нет ничего. Кот, как можете видеть, отсутствует. А потому слушайте меня: нам надо условиться. На будущее, иначе мы просто поубиваем друг друга.

Некоторое время царило молчание.

Наконец скрипнул стул, на котором поудобнее устраивался ротмистр.

– Согласен, – сказал он. – Пусть все будет по-честному.

– Хорошо, – хрипло выдохнул Сопов.

А вот Анна Николаевна ничего не сказала. Только кивнула.

Решили так: сперва исполняется проект Павла Романовича. В конце концов, если б не доктор, то чудесные свойства Зигмунда остались бы никому не известными. А потом, вне зависимости от исхода, кот возвращается ротмистру. Но перед тем ставится опыт: Павел Романович берет у кота кровь и впрыскивает еще двум, схожим по размеру и масти (как знать, вдруг и это имеет значение?). Этих двух котов забирают Павел Романович и Сопов.

Дроздова от своей «доли» в предприятии отказалась. И даже не сочла нужным пояснить причину. Прошла к окну и стала глядеть на улицу.

Внезапно Клавдий Симеонович стукнул себя по лбу:

– Слушайте, доктор! А ведь сия панацея и у меня, и у ротмистра в жилах, верно-с? Стало быть, мы, в некотором роде, тоже вместилища дара бесценного? Так?!

– Нет, – Павел Романович покачал головой. – Это – первое, что мне пришло в голову. Но не все так просто. Я провел кое-какие опыты. Так вот, действие панацеи на человеческий организм имеет предел по времени. И потому вы не только не «бесценный сосуд», из которого могли бы черпать другие, но и то, что теперь имеете, рано или поздно утратите. Почему – не знаю.

– Наверное, оттого, что вы все-таки не кот, – вставил Клавдий Симеонович.

– Да подите вы со своими глупостями! – сказал ротмистр (с недавнего времени отношения его с Соповым совсем развинтились). – Давайте-ка дело делать. Предлагаю: отправляемся к мадам Дорис немедленно. Против троих нас она точно не устоит. Верно?

Никто ему не ответил. Но и не возразил.

* * *

Второй разговор с мадам разительно отличался от предыдущего.

Во-первых, числом участников – в первый раз Дохтуров беседовал с Дорис наедине, а теперь собрались втроем. (Анна Николаевна, понятное дело, «в вертеп» ехать не пожелала. Осталась в комнате – поджидать господина Сырцова, которому Дохтуров в виде благодарности за приют просил передать некоторую сумму.)

Дохтуров по дороге поведал ротмистру новые обстоятельства, которые он намеревался выложить – нечто вроде козыря. Агранцев нашел, что шансы и впрямь неплохие. Однако сказал, что будет лучше, если он предварительно приватно перемолвится с мадам парою слов – это будет полезно, с учетом уже упомянутых обстоятельств.

Почему бы и нет? Павел Романович согласился.

После слов приветствий мадам Дорис сказала:

– Я обдумала ваше предложение, Павел Романович, и нахожу его дельным и привлекательным.

Вот ведь как! И «дельное», и даже «привлекательное»!

– Я так понимаю, что вы мне с первого раза не все рассказали, – мадам укоризненно покачала головой. – Какие-то ценности, брат в застенках… Впрочем, я вас не осуждаю. В наше-то время… Итак: Володя обрисовал суть вашего предложения. У вас есть некое уникального свойства лекарство, за которое вы хотите взять у большевиков колоссальные деньги. Вам нужна связь с комиссарами. Я берусь ее предоставить. В том случае, ежели мой гонорар не претерпел изменений. То есть по-прежнему составляет миллион. Я не ошиблась?

Павел Романович с изумлением посмотрел на нее, потом на ротмистра. Господи, да зачем же тот ей все рассказал?!

Однако Агранцев сидел с видом самым невозмутимым. Означало это следующее: поступил так, как считал нужным. А победителей не судят.