Текст книги "Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава 2

Оставшись одни, Надежда сразу же начала тщательно переводить с немецкого претензию Чёрта Володе, делая пометки и заостряя внимание на значимых с её точки зрения моментах. Уклейкин же в свою очередь, прилежно делая записи в блокноте, как, впрочем, и Воскресенская, одновременно думал о своей судьбе, которая за столь короткий срок щедро наградила его счастьем взаимной любви, чёрной полосой неизъяснимых обстоятельств и грядущей неопределённостью с жильём, которое, как известно, является едва ли не основой бытового корневища человека.

От этого фантастического житейского клубка мысли его путались и не выказывали обыкновенную стройность, убедительность и последовательность. Тем не менее, спустя полтора часа черновой вариант извинения всё же был готов и он, неохотно, ибо, пребывал далеко не в восторге от сухого текста, которым пришлось оправдываться, запинаясь и несколько злясь от этого на себя, прочитал его Наденьке:

'В связи с обращением в редакцию гражданина Чёрта Ф.К. с претензией на материал нашего журналиста Уклейкина В.Н. 'Нострадамус: вымыслы и реальность' от 16 мая с.г., в котором изначально обоснованно подвергалось сомнению сама возможность предвидеть грядущие события на примере 15-ой катрены (стихотворения) 1-ой Центурии, Лионского издания 1555 года:

'Марс угрожает нам ратной силой,

Он семьдесят раз вынудит проливать кровь.

Крах соборов и всех святынь.

Уничтожение тех, кто о них не пожелает слышать'...

...и учитывая, что вышеупомянутый Чёрт, согласно представленным нотариально заверенным документам архива города Монпелье является наследником знаменитого предсказателя Мишеля де Нотр Дама Прованского, пророчество которого с нашей стороны подверглись сырой критике, в той смысле, что, поскольку, до сих пор официальной наукой не представлены 100% доказательства того, что на Марсе не существует разумной жизни, и, следовательно, наличествует не нулевая вероятность 'кровавой' угрозы землянам 'ратной силой Марса' до 'семидесяти' раз включительно, то это означает: предсказание не является не сбывшимся как с юридической, так и с фактической точки зрения, ибо не указана конкретная дата его реализации, 'Вечерняя газета' и лично автор приносят Чёрту свои искренние извинения. Кроме того, в качестве жеста примирения, редакция за свой счёт готова предоставить заявителю стандартную колонку в газете для его интерпретации пока ещё не реализовавшейся 15-й катрены своего, безусловно, великого и знаменитого пращура, но, которая, возможно, сбудется в неопределённом будущем. Однако, в случае, если, впоследствии, у редакции и/или автора появятся, неопровержимые свидетельства обратного, мы, в свою очередь, оставляем за собой право на незамедлительное опровержение со всеми вытекающими юридическими и моральными обязательствами для господина Чёрта и его родственников'.

– Уф... – кисло выдохнул Уклейкин, – курам на смех: после таких вот извинительных опровержений либо коллеги по цеху засмеют либо в психушку упекут.

– А, по-моему, – начала его успокаивать Наденька, – вполне сносно... не смотря на очевидный бред всего происходящего – ведь формально ты написал всё верно, а для Сатановского – это сейчас главное... он тебе про выборы намекал?

– Прямым текстом так и сказал, мол, сейчас – никаких скандалов с газетой – предвыборная жатва на носу... – подтвердил Володя.

– Ну, вот... так что, не волнуйся, Володенька, у тебя и так переутомление: всё рано или поздно забудется, да и не думаю, что кто-то это воспримет всерьёз... скорее, как некий розыгрыш или шутку.

– Эх, Наденька, твои бы слова да Богу в уши, а то эти чёртовы метаморфозы – меня действительно до жёлтого дома доведут...

– Что бы ни случилось, милый..., я не брошу тебя, – повторила она гораздо твёрже, чем в первый раз, ставшие святыми для Уклейкина слова, которые вновь, словно чудодейственным исцеляющим елеем, успокоили изрубцованное жгучей неопределённостью метущееся сердце его: 'я не брошу тебя', 'я не брошу тебя', 'я не брошу тебя', – и добавила:

– А на счёт Бога, ты – прав, после того, как завтра съездим к Ирине Олеговне надо обязательно найти время и сходить в ближайшую же Церковь или... постой... – на секунду задумалась она, – вспомнила: тут недалеко в Карачарове храм есть, а там – Отец Михаил – школьный друг моего папы – настоятелем служит. – Удивительный человек: он родителей венчал, потом меня крестил, а уж как прихожане его любят за доброту и мудрость – это и вовсе словами не выразить. Всё: решено, рано утром в ближайшее же Воскресенье пойдем в Церковь – тебе надо обязательно поговорить с ним, исповедоваться. Если б ты только знал, Володенька, – всплеснула она восторженно руками, – какие порой чудеса случаются с людьми, которых измучили хворь и всевозможные злоключения после откровенных бесед с Отцом Михаилом... Я, надеюсь, ты не возражаешь, дорогой?..

Володя, который всего пару часов назад мог только лишь грезить о подобном отношении к себе со стороны бесконечно обожаемой им Воскресенской, сейчас пребывал в состоянии чем-то схожим с тем, в котором был, гадкий утёнок Андерсена преобразившийся в прекрасного лебедя; он уже совершенно не представлял, каким образом мог бы сбрасывать свинец проблем со своих крыльев без её чуткого участия. Все её, внешне очевидные и простые советы, были удивительно разумны, последовательны и своевременны, видимо, потому, что они исходили от ясного сознания питаемого полным чистой любви сердца. И Уклейкин помимо прочего, был совершенно очарован этим, крайне редким сочетанием качеств молодой красивой девушки, которая благодаря самому Провидению из миллионов мужчин, среди которых, несомненно, есть куда как более достойные, выбрала именно его.

– Что ты, Наденька... напротив, в моём положении – это твоё решение кажется очень своевременным, если не сказать, – и, возможно, единственным: спасибо тебе, я даже не представляю, что бы без тебя делал... – тут же признался он ей в только что сформировавшихся потаённых мыслях.

– Не стоит благодарностей, – тактично заметила она и чуть настороженно спросила, – а ты, Володенька, крещёный?

– Да... ещё с детства, – подтвердил он и сам себе задал вопрос: 'а ведь и в самом деле: как это я раньше сам не сообразил – это как раз то, что является, едва ли, не самым действенным противоядием от всякой потусторонней нечисти, если предположить, что она действительно существует...'

– Слава Богу, – обрадовалась она, – можно сказать, полдела сделано, а остальное от нас с тобою зависит, верь мне – всё будет хорошо...

– Я верю тебе, Наденька... и... люблю... – наконец материализовалось его святое чувство в слова и, покинув пределы его сущности, обрели ещё одно новое вечное и благодатное пристанище.

И её, женское сердце вновь и уже окончательным согласием дрогнуло, откликнувшись полной и безоговорочной взаимностью. Впитав в себя все его переживания, надежды и сомнения, Наденька, одёрнув штору, одарила Володю, небесным поцелуем такой божественной нежности, что он едва не потерял сознание от безграничного блаженства, равного, которому, пожалуй, нет во всём Мироздании со времени его сотворения.

Мгновенно вспыхнувшая обоюдная страсть уже было швырнула их, как очередную дань, к ногам Эроса, и они почти слились в не контролируемом мозгом хаотическом нежнейшем лобзании друг друга, как, вдруг, с улицы раздался душераздирающий вопль, резко оборвавший сей волшебно-интимный процесс, являющимся едва ли не самой сладостной составляющей Любви:

– Караул, шпионы!!!

И постепенно, как снежная лавина, также неудержимо начал ускоряясь, нарастать людской гул разноголосых жильцов, угрожающе окружающих эпицентр очередного происшествия, из которого перманентно можно было разобрать лишь весьма сочные и забористые непечатные тирады.

– Ну, что там, блин, опять стряслось?!.. – вздрогнул Уклейкин, в глубине души проклиная противный фальцет неугомонной старухи Звонарёвой, который он, вынужденно, запомнил, как некий символ вопиющего облома, до конца дней своих.

– Не знаю... – также растерялась Надежда, с трудом сдерживая схожие с Володиными эмоции крайнего возмущения столь бесцеремонно вторгшимся безумным воплем в их сугубо личную и почти полностью состоявшуюся интимную жизнь. – Но, вероятно, на надо помочь...

Уклейкин, категорически недовольно подошёл к окну, и, увидев, как возбуждённые соседи во главе с неутомимой бабой Зиной окружили двух представительных дядек внушительной комплекции и что-то настойчиво добивались от них. Таким экстренным образом выдернутый, как не дозрелая морковка из грядки, из сладострастного ложа неги любви, он вынужденно вспомнил, что среди прочего является действующим членом народного штаба. И в этом новом качестве был оставлен для связи и наблюдением за складывающейся вокруг дома обстановкой. Невыносимое в данном контексте чувство общественного долга, путь и с микроскопическим преимуществом, но на удивление одолело природный инстинкт:

– Придётся мне, Наденька, всё же спустится во двор, – похоже, запланированное через полчаса собрание началось досрочно и стихийно с какого-то ЧП...

– Я с тобой, – решительно сказала Воскресенская, и они, быстро приведя себя в порядок, смело отправились навстречу неизвестности.

А пятью минутами ранее случилось вот что. Зинаида Ильинична, будучи назначенной, начштаба караулить во дворе всевозможные новости, слухи и подозрительности, стойко выполняла поручение. Оправдывая высокое людское доверие, она часа два к ряду периодически меняя дислокацию в густо посажёных кустах, старалась быть незамеченной и, подобно всепогодному военному локатору космической разведки, несмотря на возрастную глухоту, удивительным образом улавливала любые, даже нарочито приглушённые разговоры, не находя в них, впрочем, пока ничего криминального.

Вдруг, её пристально прищуренный и менее слеповатый правый глаз усиленный диоптриями узрел у первого подъезда двух, не внушающих ей никакого доверия, типов. Плотные мужчины лет 30-ти, в чёрных костюмах и очках, словно однояйцевые близнецы, смахивающие на вражеских агентов вроде 007, недобро озираясь по сторонам, и что-то молча, и усердно пришпиливали к дверям. И, Звонарёва, словно полжизни доблестно отслужив в спецназе ГРУ, лихо, преодолевая скамейки и кустарники, в три секунды предстала пред ними с резонными вопросами: 'Вы кто такие, внучки, и чего тут трётесь?!'

Незваные агенты, презрительно взглянули на полоумную старуху, как им изначально показалось, и один из них, видимо старший, необдуманно бросил ей, как обглоданную кость дворняжке: 'Не твоё дело, бабка...' – о чём впоследствии оба горько сожалели.

'Какая я вам, ироды, бабка!' – ощетинилась Звонарёва, – 'повторяю: а ну-ка колитесь живее, бугаи: кто такие и что вы у нас без разрешения на дверях развешиваете, пока я не осерчала!'

'Смотри-ка, 'Круглый', а старуха-то с норовом – дай-ка ей буклетик, что б не нудила и пусть валит отсюда по-тихому', – распорядился он же.

– Легко, 'Сытый', – и хамоватый помощник с чванливой ухмылкой протянул неудержимо закипающей Ильиничне рекламный проспект, в котором цветные фотографии новых домов на фоне окружающих их густой зелени леса сопровождались восторженными комментариями, из которых выходило, что самое лучшее место на Земле для проживания – это, безусловно, Южное Бутово.

Не смотря на более чем почтенный возраст, обветшалому серому веществу бабе Зине хватило две-три секунды, чтобы разгадать коварный план быковатых типов, которые намертво пришпиливали огромными кнопками к двери красочные плакаты и собирались бесплатно раздавать буклеты всем жильцам дома. Кроме того, возмущённую душу её невыносимо жгла обида, что клятый и неуловимый Родригес так и не ответил собственной головой за надругательство над бедной Луизой, несмотря на все усилия благородного Дона Карлоса. Всё это спрессовалось в 'пластид' негодования и требовало немедленного выхлопа. И взрыв праведного гнева не заставил себя долго ждать, оглушительно прогремев на весь двор чуть вышеупомянутым, душераздирающим воплем: 'Караул, шпионы!!!'

Володя и Надя подошли к очагу противостояния в тот момент, когда уже человек тридцать хмурых жильцов, плотным кольцом обступив пришельцев. Все они, пока ещё относительно мирно, требовали от залётной парочки документов и объяснений, хотя и так было понятно, что навязчивой рекламой их склоняют как можно скорее получить ордера и, оставив навсегда родное Лефортово, переселится до конца дней своих в Южное Бутово. Именно это обстоятельство умышленного подталкивания сродни пинку под зад, собственно, особенно и озлобляло и без того возбуждённых людей.

'Ишь что, бандиты, удумали!', 'Торопятся, суки!', 'Да купил наш дом олигарх какой-нибудь – вот и шестёрки и суетятся, падлы!', 'А связать их – и всех делов – пусть колются, гады, что, блин, и как!..' – разрывались над бурлящей человеческой массой справедливые снаряды объяснимого гнева.

Но, несмотря на подавляющий численный перевес жильцов, никто из них пока не решался идти в рукопашную. Впрочем, и быковатых типы, серьёзной наружности, уже не выказывали пренебрежения, как поначалу к бабе Зине, а вели себя подчёркнуто вежливо и сдержанно, дабы ненароком не спровоцировать физический конфликт, исход которого, высоковероятно, был бы не в их пользу. И видимо поэтому, один из них, тот, которого 'Круглый' назвал 'Сытым', уже что-то нервно шептал по мобильному телефону, стараясь быть не услышанным окружающими.

– Небось подмогу, собака, вызывает, – предположил бывалый Егорыч, авторитетно возглавляющий известную всей окрестности весёлую троицу, которая традиционно занимаясь вечерней дегустацией портвейна в противоположных подъезду кустах, едва ли не первой откликнулась на сигнал тревоги Звонарёвой.

– Ага, вон как скукожился, бычара, – согласились не разлучные с ним "оруженосцы" Коля и Толя, пошатывающееся, как на незримом ветру пожухлая осока, и, обильно отравляя и без того не свежий московский воздух, ни чем уже не изводимым амбре.

– Жору! Надо позвать Жору... – осенило сметливого Степу-слесаря, в правой руке которого недобро раскачивался увесистый полуметровый разводной ключ.

– Точно – зовите Жору, едрёныть! – поддержал отличную идею Егорыч, изрядно отхлебнув портвейна, что бы, в случае чего, использовать бутылку как подручное средство борьбы с врагами, ни пролив, в пылу возможной битвы, ни капли драгоценной жидкости.

– Жора, жора!!! – задрав головы в район третьего этажа, с надеждой и не без гордости за наличие богатырского вида соседа, как на стадионе, начали дружно скандировать, предвкушавшие скорую и безоговорочную победу, жильцы.

– Ну, чё?!.. – нехотя, ибо только что вернулся со смены, с нанизанной на вилку огромной надкушенной котлетой, с трудом протиснувшись в распахнутое масштабное окно коммунальной кухни, ответил он.

– Жорик, глянь, родненький, что делается: провокаторы засланные, – народ смущают! – точно сформулировала суть происходящего Звонарёва.

– Ща, баб Зин, спущусь... – буднично ответил Жора Коловратов, – ведущий забойщик метростроя. Будучи человеком добрым и воистину выдающихся форм с неимоверной силой, он за эти впечатляющие редкие качества был наречён местной детворой уважительно Ильёй Муромцем.

Доселе непроницаемые лица двух 'рекламодателей' тут же заметно посерели. И засланная агентура пока ещё неизвестного заказчика, инстинктивно прижавшись, друг к другу, медленно попятилась к двери подъезда. И если бы не раздавшаяся вдруг сирена милицейского бобика, показавшегося в арке двора, то один Бог ведает, во что бы выплеснулось нарастающее противостояние.

– А, ну, граждане, разойдись! – сходу грозно рыкнул участковый, грузно вывалившись из машины вместе с двумя округлыми сержантами, из оттопыренных карманов которых на радость голубям обильно просыпались семечки.

– Ты, погоди нукать, Михалыч, – узнал бы сначала, что у нас тут делается! – сходу тормознула его, вошедшая в раж, баба Зина.

– А, ты, я смотрю, Звонарёва, всё не угомонишься: гляди у меня – загремишь на старости лет на 15-ть суток.

– А ты меня не пугай, мне немного уж пугаться осталось, – как в битве за Москву, стояла на смерть Ильинична, – совсем ослеп от власти: мы тут провокаторов поймали, а ты их, стало быть, выгораживаешь?!

– Да какие мы провокаторы, командир, а бабка эта... наглухо полоумная, – наконец, вышел из минутного оцепенения 'Круглый', – просто плакаты развешивали, а эти, – он обвёл восстановившим уверенность взглядом возбуждённых жильцов, – как с цепи сорвались, блин: документы им покажи, да всё расскажи. – Ещё и угрожают... – добавил 'Сытый' совсем тихо, вновь упавшим голосом, заметив как из соседнего подъезда, неспешно раскачиваясь, как огромный перегруженный нефтью танкер, приближался Жора-Илья Муромец, в едва заметной на выпуклом мускулистом теле майке 65-го размера и неприветливо чадя 'Беломором'.

– Я тебе покажу, бандит, "полоумная"! Ты у меня, гнида, кровью харкать будешь, я партизанкой эшелоны под откос с фрицами пускала, а уж вас, христопродавцев, как клопов, самолично раздавлю! – всерьёз завелась баба Зина в ответ на оскорбление.

'Так их, Зинаида!', 'Молоток, Ильинчна!', 'Кремень, а не бабка!..', – одобрительным гулом пронеслось невидимое напряжение в перегретый эфир. И жильцы, сплотившись плотным поукольцом, социализировано сделали шаг к непрошеным хамам.

– Ну, я ж говорил, капитан, что по ней дурдом плачет... – ещё менее уверено ответил 'Сытый', которого до глубины души поразило неожиданно-слетевшее с уст внешне безобидной бабуси крайне грозное и, что более всего странно, – весьма убедительное: 'кровью харкать будешь'.

– Ты бы, болезный, бабушку-то нашу не обижал... не надо, – холодно заметил ему, наконец пришвартовавшийся к колыхающейся толпе Жора Коловратов, медленно затушив папиросу о свою безразмерную мозолистую ладонь, вызвав у окружающих чарующую смесь ужаса и восторга.

– Стоп, стоп, стоп! – тут же смекнул участковый, почувствовав несорванными погонами, что дело начинает принимать неуправляемый оборот. – А ну-ка, ребята, покажите-ка всё-таки документы... от греха.

'Вот это правильно!', 'Давно бы так!', 'Ещё бы в кутузку их!..' – прокатилась над эпицентром разворачивающихся событий, в целом одобряющая действия участкового, народная волна эмоций.

– Да, не вопрос, командир, – и оба быковатых типа самодовольно протянули ему красные, украшенные позолоченной вязью, внушительные корочки.

– Так-с... Караваев и Шаров – помощники независимого депутата московской городской думы Лопатина Петра Петровича... – зачитал вслух капитан Потапчук содержимое корочек.

– Ну, теперь понятно, откуда руки к нашему дому растут, – быстрее всех сообразил Уклейкин, – продали нас с потрохами олигарху! – вспомнив, как Сатановский характеризовал недавно данного 'слугу народа' на одной из редакторских летучек, как очень влиятельного в строительстве бизнесмена.

'Вот ведь, ироды: совсем страх потеряли!', 'Пропал дом!', 'Как холопов, суки, нас торгуют!..' – вновь начали угрожающе разрываться осколочными фугасами гневные чувства жильцов.

Пока разгневанные люди обильно, ёмко крестили, на чём свет стоит продажную власть и воров, участковый, подойдя вплотную к помощникам депутата, вернул им документы и что-то шепнул 'Сытому', который оказался Караваевым и старшим Шаровым ('Круглым'). После чего сомнительная по виду парочка, сбросив, словно улики, на скамейки рекламные буклеты, быстро ретировались восвояси, сдавленно изрыгая из себя нецензурные выражения в связи с не выполненным до конца заданием высокопоставленного шефа и, более чем, прекрасно понимая, какого свойства из этого залёта их ждёт завтра 'гешефт'.

–Так, граждане!.. – продолжал, как мог, понижать напряжение капитан, убедившись, что помощники депутата Лопатина поспешно скрылись в арке, – конфликт улажен и прошу, незамедлительно разойтись по домам.

– Э... товарищи, порошу не расходиться! – на правах члена штаба в пику Потапчуку, начал в свою очередь удерживать соседей Уклейкин. – Напоминаю, что примерно минут через десять у нас состоится запланированное штабом общее собрание.

– Не понял?! – искренне удивился капитан тому крайне возмутительному для него факту, что какой-то наглец посмел ему перечить и, обернувшись, узнал Володю:

– А... журналистишка, кажется?!.. – сержанты напряглись, сплюнув семечки, почувствовав в голосе начальника знакомые нотки раздражения, – опять воду на моём участке мутишь?!

Уклейкина словно бы торкнуло от вновь, как и накануне, презрительно брошенного в его сторону, словно дуэльную перчатку в лицо: 'журналистишка'; и он опять начал согласно известной черте характера уверенно закипать, тут же вспомнив и о данной самому себе и всем клятве доказать, что он 'не кишка тонка':

– У нас народный сход начинается, и вы, как представитель исполнительной власти, не смеете мешать реализовывать нам конституционное право на свободное собрание.

'Вот-вот!', 'Правильно, Володька! – жги их, чертей', 'Совсем оборзели, оборотни в погонах!' – пронеслась очередная канонада народного возмущения, взрывная волна от которой, на сей раз прошлась по призванной их защищать, милиции.

– Э!.. потише там: я за оскорбление и привлечь могу, – бросил, словно парализующую успокоительным газом гранату, грозное предупреждение в возбуждённую толпу жильцов участковый. – А тебя, правозащитник липовый, – он снова нарочито подчёркнул последние два слова в ярко отрицательном смысле, – за организацию незаконного митинга в Москве могу эдак годика на три привлечь... – будешь в Кандалакше пенькам на зорьке зачитывать их права!

Потапчук уже победоносно предвкушал усмирительный эффект от обкатанного веками на населении метода вербального устрашения оного. Но вдруг, подобно известной всему миру советской ракетно-зенитной установки 'ГРАД' сверхточно и уничижительно в ответ ему прилетела, тирада которую он совершенно не ожидал услышать ни во сне, ни наяву, ни тем более публично:

–Вы, капитан, в своём уме?! Вам же русским языком сказали: не препятствуйте свободному волеизъявлению граждан... или звёздочки на погонах жмут?! – совершенно невероятные по своей наглости слова услыхал в свой адрес, на глазах краснеющий участковый, из прекрасных уст Воскресенской, которая для пущей солидарности специально взяла Володю за руку.

Никогда ещё за все двадцать лет, в целом безупречной службы Семён Михайлович Потапчук, не был так прилюдно, как сопливый мальчишка, отчитан; даже из лужёных глоток вечно недовольного начальства его барабанные перепонки не огорчали подобные обидные эпитеты, а потому, растерявшись, он не нашёлся возразить что-либо адекватное унизительному моменту, кроме как личностное:

– А ты кто такая?..

– Во-первых: не 'ты', а 'вы', – извольте соответствовать пока ещё офицерскому мундиру. Во-вторых: я, гражданка Российской Федерации, общественный деятель и так же, как и Владимир, журналист... или вам, пока ещё капитан, этого недостаточно для осознания должностного соответствия происходящего текущему законодательству... или мне ещё добавить?..

Эти слова, произнесённые хрупкой никому неизвестной девушкой, произвели на всех неизгладимый эффект и подобно грому накалили атмосферу до предела, которая по всем законам физики обязана была неминуемо разрядится репрессивной молнией со стороны окончательно покрасневшего участкового. Все действующие лица, как в театре, затаились в предвкушении неминуемой драматической развязки, но... в этот раз – сама Природа сделала исключение, ибо, не смотря, на нанесённую публичную обиду, Потапчук был опытным участковым и вполне разумным человеком. Он понимал, что два журналиста на один конфликт было уже перебором, и ненужная огласка действительно могла угрожать его карьере, тем паче, что симпатии агрессивных жильцов были явно на противоположной стороне: и он, благоразумно отступил, сбавив обороты, пытаясь неуклюжей шуткой всё-таки разрядить обстановку так и не выйдя из состояния некоего замешательства:

– Прокурор нам всем добавит... если что. Поступил сигнал – мы отреагировали: так что, граждане, – всё по закону.

– Ладно, Михалыч, не серчай: ты к нам – по-человечески, и мы к тебе по-людски... – примирительно икнул Егорыч, предварительно, на всякий случай, отставив опорожненную бутыль портвейна за скамейку.

– Да что я... – пожал капитан в знак примирения по-простецки погонами и сочувственно повёл густыми бровями. – Работа, братцы, такая... – оправдывался он, заметно стушевавшись перед возбуждённым и не довольным народом, хотя, сердцем всегда был с ним, ибо, и сам, будучи коренным москвичом, жил в схожем соседнем доме, судьба которого висела на волоске расселения уже с четверть века. И, исходя из складывающейся обстановки, высоко вероятно, что и ему грозила незавидная судьба вынужденно осваивать новое место для проживания где-нибудь за МКАДОМ. – Что ж я не понимаю как обидно, когда нас, местных из центра к чёрту на рога высылают...

–Так, стало быть – ты с нами?! – аж взвизгнула от потенциальной подмоги в виде сразу трёх милиционеров бабка Зинаида, – вливайся тогда, соколик, со своими орлятами к нам в ополчение, – нам сейчас бойцы с пистолетами позарез нужны.

– Э... э!.. – что ещё за 'ополчение', что за 'пистолеты', вы, меня тут точно под сокращение штатов подведёте?! – всерьёз насторожился он военной терминологии совершенно неожиданного предложения капитан, выйдя из как бы оцепенения.

– А вот наш начштаба всё и растолкует, – с радостью кивнула Звонарёва на уверенно приближающегося к ним Шурупова, который, словно бы проверяя, нет ли за ним шпионского хвоста, – периодически и с подозрением оглядывался через левое плечо назад.

– Здравствуйте, товарищи, и благодарю за организованность! – через пять минут, как и договаривались, ровно в 21:00 начнём наше общее собрании, – сходу принялся Петрович к исполнению своих обязанностей. – Уф... еле успел... – чуть отдышался он. – Зато с ветеранской поддержкой вопрос решён крайне положительно. – А ты, Михалыч, что тут: решил нас поддержать в роковую минуту? – молодца, так держать, народ это запомнит!

– Погоди, погоди... Петрович, – тут же прервал его, насторожившись, участковый. – Пока ты там к своим ветеранам бегал, тут дело чуть до рукопашной не дошло... – вот мы на вызов и прибыли: хорошо успели, а то бы я всю вашу партизанскую компанию в околоток упаковал, особливо вон тех, – он недобро кивнул фуражкой в сторону решительно настроенных Володи и Наденьки, – правозащитничков...

– Уж, не с теми ли двумя хмурыми бугаями в костюмах, которых я встретил у арки, рядом с чёрным джипом чуть буча не случилась? – спросил наблюдательный начштаба.

– С ними, с ними... с помощниками депутата... – было, начал участковый прояснять драматическую суть текущего момента, как в свою очередь был мгновенно и бесцеремонно оборван Звонарёвой, которая просто-таки невыносимо жаждала лично донести всю подноготную случившегося ЧП начштаба. Словно диктор центрального телевидения, предваряя очередную серию мыльной оперы, она, крайне быстро, но ярко и не стесняясь в выражениях, во всеуслышание пересказала Петровичу, едва ли, не речитативом, содержание – предыдущих.

Пересказ её был столь неожиданно подробен и сочен, что ошалевший от неслыханной дерзости капитан сразу же забыл о таком к себе презрительном отношении, ибо, словно бы он вновь вместе с восхищенными жильцами пережил чрезвычайно взрывоопасные события 15-ти минутной давности.

–Ну, Зинаида Ильинична, ты даёшь, прям как Левитан, – крайне одобрительно удивился Шурупов. – И как, от имени начальника штаба, лично от себя и от лица всех присутствующих товарищей объявляю тебе за проявленную бдительность и мужество, – благодарность!

– Служу Советскому Союзу... и трудовому народу! – не задумываясь, выпалила она в ответ первое, что ей вспомнилось, и, горделиво улыбнулась единственным зубом, который, как золотая звезда с серпом и молотом, победоносно сверкнул в лучах московского заката.

Люди, в первую очередь среднее и старшее поколения, одобрительным гулом откликнулись на подзабытые в эпоху убийственных перемен 90-х священные слова, которые ранее вызывали чувство искренней гордостью за великую Родину и зажигали их сердца на подвиги и свершения ради её благополучия и безопасности. Как равно и неподдельный трепет всех её врагов и завистников.

А расчувствовавшийся ностальгией по легендарному прошлому капитан едва не отдал честь Звонарёвой, и, впервые застеснявшись своей милицейской формы, отводя глаза, буркнул в усы:

– Ну, ладно, вы тут это... особо не шумите... – и, грузно сев в уазик с молчаливыми сержантами, от которых остались лишь две кучки шелухи семечек, задумчивый покинул двор.

Глава 3

К 21:00 к подъезду подтянулись почти все жильцы дома, их родственники и даже близкие друзья среди которых, как и обещал, был Серёга Крючков, решивший для себя, что сделает всё, что бы его лучший друг жил, как с детства – рядом, а не у чёрта на куличиках. Хватало и зевак из соседних домов, которые узнав о потрясающей новости, прониклись пока сторонним участием, но внимательнейшим образом отслеживали ход исторических с точки зрения среднестатистического обывателя событий, ибо, повторимся: вопрос жилья, а тем паче отдельного и нового – есть наиважнейшая составляющая бытия человека любой национальности, политических убеждений и вероисповедания.

Пару минут посовещавшись с Уклейкиным и Варварой Никитичной по ведению предстоящего собрания, Шурпов, бойко взобравшись на скамейку и нарочито встав сандалиями на провокационные рекламные буклеты, выкинув правую руку вверх, как пролетарский вождь всех угнетаемых распоясавшейся буржуазией народов, искромётно начал:

– Итак, товарищи, мы только что убедились, как прихвостни доморощенного олигарха Лопатина, без объявления войны, первыми вероломно начали против нас агрессивную информационно-психологическую атаку! И теперь, когда фактически вскрылась истинная цель – я не побоюсь этого слова – вора-депутата: захват наших дома и земли с предварительным выдворением нас за пределы родного Лефортово, а на освободившемся месте отгрохать ради очередных барышей какой-нибудь бордель или супермаркет, – я – спрашиваю вас, братья и сёстры. Готовы ли вы, как в 41-м, дать достойный отпор ворогу, дабы дети наши и внуки – прямые наследники по праву и крови – жили на этой московской земле настоящими хозяевами: счастливо и долго, в свою очередь, передавая её, как зеницу ока, своим потомкам?!!

– Да!!! Готовы!! Хрен им! – дружно громыхнули, как на митинге, стиснутые общей проблемой и зажигаемые речью начштаба нестройные ряды жильцов и им сочувствующих.