Текст книги "Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Володя, с умилением разглядывая яркие детские качели, начал неспешно рассуждать о том, что, мол, по большому счёту, информация, добытая для него Сашкой ничего не давала. Но, главное было не в этом. Простое человеческое внимание, сочувствие, помощь стороннему горю, бескорыстие в виде подаренного телефона были на порядок важнее неведения. Ибо, эти фундаментальные составляющие настоящей дружбы давали столь необходимые ему надежду и силы, без которых человек подобен одинокому увядающему древу, не имеющему возможности в трудную минуту опереться о крепкие ветви товарищей и противостоять вместе с ними любым ненастным ветрам.

Вдохновлённый благородным поступком Подрываева, Уклейкин сосредоточился и быстро провернул в голове примерный ход разговора с шефом. После чего он резко выдохнул, словно опасаясь, что пронырливый начальник через мобильную связь сможет учуять запах дневного алкоголя, – и решительно набрал его личный номер, которым пользовались сотрудники 'Вечёрки' только в экстренных случаях. К коим Володя и отнёс произошедшие с ним злоключения, дабы попытаться хоть как-то оправдаться и выторговать ещё пару дней, безусловно, умышленно скрыв все ненужные подробности.

'Да, Сатановский слушает...", – раздался набатом в трубке знакомый и ненавистный многими в редакции издательства полу-бас.

– Здравствуйте, Борис Абрамович, – это я Уклейкин.

'А!... на ловца и зверь бежит! Ты на сколько, мил дружок, отгул брал?!' – как всегда, начал с дисциплины главный редактор, не терпевший неопределённостей и неизвестности от подчинённых.

– Я... приболел немного... недомогание... о... общее... – запланировано жалостливо кашлянул, отчасти совравши, Володя, исключительно для того, что бы на корню пресечь ненужные кривотолки крайне любопытного до сторонних житейских проблем коллектива газеты основанием, для которых со 100% вероятностью послужили бы медленно сходящие с лица его следы драки на Серегиной свадьбе.

"Ну, и сколько тебе, болезный, ещё недомогать... я за тебя что ли вкалывать буду?!" – продолжал наседать шеф без тени внешней жалости, хотя внутренне, не афишируя, относился к Уклейкину достаточно уважительно и даже с некоторой симпатией, зная не понаслышке о нереализованных талантах и эрудированности своего журналиста, в особенности в сравнении с болеем молодыми коллегами.

– Два, максимум – два дня, – умоляюще молвил Володя, – вот только отлежусь и всё с лихвой отработаю.

"Ладно, черт с тобой, так и быть, – долечивайся, но что бы послезавтра, как штык, был в наших окопах" – с явным неудовольствием разрешил Сатановский, – "...а теперь о..."

– Спасибо вам огромное, Борис Абрамович, – обязательно буду! – радостно перебил Володя шефа, который будучи весьма мудрым руководителем, только готовил подчинённого к главному, и к тому же многоопытной печёнкой почуяв неискренность в словах Уклейкина, тут же хитро добавил:

"Надеюсь... что так и будет, но почему ж ты, мил дружок, тогда на звонки не отвечал или ты ко всему и оглох?"

Этого, казалось бы, резонного, вопроса Уклейкин не ожидал и вновь вынужден был сказать полуправду с учётом открывшихся сомнительных для него обстоятельств в кабинете дотошного следователя:

– Да я... это... мобильный потерял, извините...

–"Так-с!" – громыхнуло тут же в трубке, – "час от часу не легче! ты мне..."

– Вы не беспокойтесь: Борис Абрамович, – опять перебил его растерявшийся Уклейкин, – я обязательно новый куплю...

'Это само собой, куда ты, денешься, но дело в общем даже и не в этом, ибо, всё это, так сказать, – мелочи...". Сатановский сделал угрожающую, как перед апокалипсической бурей, паузу и, чуть смягчив тембр, продолжил: "...ты это... там ляг, если сидишь, что б при падении не сломать чего-нибудь... я дополнительный бюллетень по этому поводу оплачивать тебе не намерен!..".

Володя насторожился, словно загнанный в угол заяц, на которого взмыленный погоней охотник в упор направил заряженную двустволку. Машинально убедился, что сидит на скамейке, высота которой составляла порядка 20-ти сантиметров. В принципе, это не представляла серьёзной угрозы в случае падения с оной, тем более, внизу, словно бы специально, земная твердь была обильно усыпана мягким песком, дабы детишкам было сподручней делать из него "куличи" и прочие хрупкие копии всего того, чего, словно губка, впитывал их пытливый и быстрорастущий разум. Уклейкин съёжился и едва не закрыл от напряжения ожидания приговора глаза, так как даже представить себе не мог, что же могло быть хуже того, что с ним уже случилось.

"Так вот... о главном: тут по твою душеньку Чёрт приходил...", – тихо произнёс шеф с ударением на предпоследнем слове, но в Володиных, навострённых до предела ушах, они прогремели подобно грому и молнии среди абсолютно ясного московского неба.

– Как это чёрт?!.. – полным отчаяния, одиночным выстрелом автоматически вырвалось из Володи, в помутившейся голове которого мгновенно случилось короткое замыкание, а по вздрогнувшей плоти прокатилась очередная волна необъяснимого, подспудного страха повышенной агрессивности.

– Как, как?!.. – вот так... обыкновенно – без рогов, если ты об этом, даже напротив – лысый, как коленка. И не перебивай меня больше – и так времени нет: фамилия у него, видишь ли, такая, но мозг мне, этот Франц Карлович выел капитально, так что вполне себе, этот тип, соответствует своему имени.

"Вот так... так...", – хаотично заметались по тут же вскипевшей черепной коробке Уклейкина нейроны мозга, крайне возбуждённые совершенно неожидаемым известием. – Что это?!.. Случайное совпадение?.. Или, не дай Бог, это именно тот самый чёрт, который мне, якобы, приснился – всамделишный?.. И теперь гадит, сволочь, как и клялся, мне по жизни?.. Нет, – это уже точно фобия какая-то, ...бред, а с другой стороны: повестка, мобильник, Карл I, цыгане, пропажа паспорта, часов и денег, а теперь вот... Карл II – это же факты, а с такой фамилией – не косвенный, а прямой мне намёк... Или, может, я действительно... болен... ведь в противном случае придётся признать, что в мире действительно существуют какие-то потусторонние тёмные силы...".

"Ну, так вот..." – продолжал, мощно выдохнув в трубку Сатановский. – Заявился, вчера вечером этот Чёрт в редакцию с нотариусом, фамилия которого, кстати, тоже ещё та – Банкротов, и сразу, понимаешь, ко мне в кабинет без очереди. В крик возмущается, собака, мол, немедленно дайте опровержение по статье В.Н. Уклейкина "Нострадамус – мифы и реальность". Так вот... поскольку этот Чёрт – его Нострадамуса то бишь, хоть и дальний, но потомок, то он, как наследник, – категорически не согласен с изложенными в твоей статье якобы фактами и настаивает на публичных извинениях, иначе через суд грозился, ирод, финансово уничтожить нас. И, представляешь, – нагло швырнул мне на стол документы на немецком языке, подтверждающие его родство с грёбанным предсказателем, прямо опровергающие твои выводы! Это уж мне потом с их копий Воскресенская подтвердила, бегло переведя... Одним словом – этот полоумный Чёрт, милостиво, чтоб ему пусто было, дал нам на всё неделю на опровержение и извинение – один день уже прошёл... Каков сюжетец!.. Ты меня, Володя, давно знаешь, – я бы и послал этого Карла по матушке – туда, откуда он явился не званным – за мной не заржавело бы, но на носу выборы... А значит, что вот-вот поступят очередные заказы от желающих на свой счёт порулить Россией и лишний скандал нам сейчас ни к чему, как это было бы просто замечательно в любое иное время. Одни словом: ты эту кашу заварил – тебе и расхлёбывать: напишешь, как ты умеешь, вежливое опровержение с извинениями и шабаш на этом; копии документов я тебе перешлю сегодня же с кем-нибудь на дом, адрес-то прежний, не снесли ещё вас?..

– От них дождёшься, – рефлекторно ответил Уклейкин, мысли которого были на 99,99% заняты исключительно чертом и связанными с ним злоключениями, а не с крайне ветхим домом, расселить жильцов которого обещали ещё с Брежневских времён.

"Вот и отлично, то есть – не переживай я имел в виду: скоро дадут вам квартиры – я давеча случайно в Мэрии на конференции главных редакторов мельком видел новый план района – вроде нет там вашей холобуды.

– Спасибо, Борис Абрамович, я понял, но... возвращаясь к моей статье и этому треклятому Чёрту... – попытался вновь перебить шефа Володя, дабы разузнать хоть что-нибудь ещё, но Сатановский бесконтактным апперкотом резко оборвал его тщетную попытку и быстро завершил незримый бой-диалог с вдрызг подавленным подчинённым:

"И никаких "но" – это приказ! Да... и ещё, Уклейкин: токсикоз у тебя там или, пардон, понос, – лично мне до лампочки, но справка от врача для порядка чтоб была! Точка! Будь здоров, не кашляй!.." – и отключил телефон.

Относительно удобоваримое настроение пусть даже и на краткий миг было снизошедшее на Уклейкина после неожиданной помощи друга после звонка шефу, буквально камнем рухнуло в пропасть под невыносимым гнётом вновь вскрывшихся крайне мутных и абсолютно не вменяемых обстоятельств. Кроме того, помимо неожиданно навалившихся на него житейских гадостей, особенно страшила ужасная догадка, которую он всячески гнал от себя. А именно, то, что он, Уклейкин Владимир Николаевич, почти 33-х лет от роду, здоровый в принципе человек, возможно, просто банально болен или только начинает заболевать каким-то неизвестным душевным недугом типа нервного расстройства или чем-то подобным. Ибо, иных внятных объяснений нескончаемой чреды откровенной чертовщины – в его восполнённом и крайне переполненном тщетными размышлениями мозгу не находилось. Приватно же проконсультироваться по этому поводу пока не представлялось Володе возможным.

Во-первых, – судорожно перебрав круг своих знакомых, он не нашёл в нём кого-либо кто бы работал в этой тёмной области человеческих знаний и кому можно было бы вполне доверится. Во-вторых, и это главное, – даже если такой специалист был бы, то далеко не факт, что он решился бы на медицинское обследование: а, вдруг, действительно окажется, что он нездоров; и что тогда с этим делать, как жить дальше, будет ли это полноценной жизнью и будет ли тогда вообще возможна жизнь?..

Эти вопросы-сомнения всё мучительнее жгли его метущуюся в лабиринте неизъяснимых перипетий бытия душу и почти не давали покоя сознанию для взвешенного, критического анализа происходящего и целенаправленных действий по возвращению самого себя хотя бы в прежнее, обыденное русло течения жизни. Но Уклейкин, как мог, пытался способствовать этому, памятуя о данной менее суток назад клятве доказать, что он "не кишка тонка".

И при прочих равных, надобно всё-таки отдать Володе должное. По уши, увязнув в каком-то болоте неизъяснимых метаморфоз, он не ретировался, не отступился от поставленной цели, а как мог начал сопротивлялся известным несчастьям. Согласитесь, неведомый читатель, ведь совершенно неизвестно как бы мы с вами повели себя в этой или подобной неординарной ситуации. Не сломались ли бы, прежде всего, – духом, при первом, даже не ударе судьбы по носу, а – только лёгкому щелчку по органу обоняния, дерзко и без гордыни поднятому над смирившимся со своей участью большинством соплеменников.

Всё это чрезвычайно напрягало Уклейкина, и загоняло, как бы, внутрь себя для поиска ответов, тогда как окружающий Мир, словно нарочно не замечая его треволнения и безрезультатные изыскания, ни на ничтожную терцию не переставал присутствовать Вселенной во всём её бесконечном разнообразии:

– Молодой человек!.. – раздался, как будто отдалённо знакомый, женский голос с прижавшихся от зноя вплотную к земле небес, – ...ну как вам не стыдно курить на детской площадке: немедленно убирайтесь отсюда, а то я милицию вызову!

– От неожиданности, помноженной на "милицию" Вова вздрогнул, (в горьких раздумьях он даже и не заметил, что закурил) и, откинув руки, как стапеля ракеты от поникшей головы, медленно поднял оную, обратившись напряжённым, прикрытым всё теми же непроницаемыми черными зеркальными очками, лицом в сторону источника предупреждения. – Извините меня, пожалуйста, я больше не буду...

– Ах!.. так это, стало быть, опять вы хулиганите?!.. – смешанной интонацией, но уже сдержанней воскликнула женщина, нежно раскачивая детскую коляску из которой, бережно хранимое её ангельской любовью семимесячное дитя небезуспешно пыталось из бессвязного лопотания выстроить мало-мальски понятную взрослым людям речевую конструкцию типа: "Ма-ма... мы-ла Па-пу".

Вне всяких сомнений это была та самая мамаша, которая часа три назад в Лефортовском парке уже попеняла ему по поводу неуместного курения, и Володя, у которого в самых отделённых уголках души робко забрезжила туманная надежда, глупо улыбаясь, кое-как притушив сигарету о песок и положив её в карман пиджака, неуклюже признался:

– Я... наверное...

– Вы Уклейкин Владимир Николаевич? – загадочно улыбнулась она в ответ.

– Да, но... – ошарашенный снайперской точностью вопроса, только и нашёлся, что ответить Володя.

– А где вы прописаны? – продолжала она, невозмутимо и последовательно, словно утренний следователь, но в противоположность Чугунову, – не в пример приветливым голоском.

– На Красноказарменной 13, квартира 3... – как на давешнем допросе машинально отвечал Уклейкин, безуспешно пытаясь постигнуть раскалённым пеклом и очередным ребусом мозгом, смысл и причину подобных казённых и совершенно не уместных вопросов, тогда как сердце его, ведомое расцветающей надеждой из интуитивных глубин души, забилось чаще и громче.

– И холостой... – уже совсем тихо, на секунду задумавшись о чём-то своём выдохнула она, с едва уловимым огоньком в глазах.

– Да... – почти также беззвучно ответил Володя, глядя на неё преданным взглядом щенка, который уже почуял умопомрачительный запах свежей сахарной косточки и вот-вот получит её из рук любимой хозяйки, и за это – готовый преданно лизать их ей до скончания своего недолгого собачьего века.

– Ну, тогда держите ваш паспорт, молодой человек, и больше не теряйте, а то ведь люди разные бывают... – и протянула ошарашенному чудом Уклейкину самый главный в России документ, идентифицирующий совершеннолетнего и дееспособного её гражданина во все времена и при всех режимах.

– Вот ...спасибо! огромнейшие, вам спасибо!.. извините, не знаю вашего спасительного имени, а то ведь... – сбивчиво от нахлынувших чувств искренней благодарности отсыревшим фейерверком начал искрить словами Володя.

– Не за что... вы его в парке выронили, а зовут меня Верой.

– Очень, очень, приятно!.. а меня Володей, – признательно встал он с детской скамейки, окрылённый неожиданным поворотом судьбы в нужную, столь редко ей посещаемую сторону.

– Я знаю... – хихикнув, вновь улыбнулась она.

– Ах, да, простите, это у меня, наверное... нервное, – сами понимаете... я уже и не знал что делать, в Москве и без паспорта... вы меня так выручили, так выручили... – продолжал Уклейкин благодарить свою спасительницу как мог. – И имя у вас чудесное, словно у ангела-спасителя, – Вера!..

– Тише, тише, молодой человек, тут же ребёнок в коляске спит, не дай Бог, разбудите.

– Да, да, конечно, извините, – тут же перешёл он на шёпот.

– Там ещё и деньги какие-то... я не считала, проверьте...

– О! – все-таки вырвалось по инерции у него груди, но, взяв себя в руки, мгновенно убавил громкость до минимальной, – ещё и это... впрочем, это уже неважно, мелочи, так сказать... А, может быть, извините, вы в знак благодарности их себе возьмёте?

– Вы в своём уме, не надо мне ваших денег... – немного обиделась добропорядочная мамаша.

– Извините, не подумал... совсем голову от нечаянной радости потерял... – смутился Уклейкин. "Тут поневоле с ума сойдёшь от таких кульбитов" – оправдывался он про себя. – Так чем же мне вас всё-таки отблагодарить?

– Тем, хотя бы, Володя, что как можно быстрее покинете двора, а то у меня муж очень ревнив, а соседки – зоркие, – не без внутреннего сожаления, пристально оглянувшись по сторонам, ответила Вера.

– Ага, спасибо, понял... ухожу... и всё-таки я постараюсь, Верочка, вас как-нибудь отблагодарить... вы же ведь тут живёте? – попятился он со двора, максимально вежливо раскланиваясь.

– Тут, тут, прошу же – уходите скорее, – тихо повторила она, и сразу же, нарочито громко для возможных сторонних ушей добавила, – и впредь не курите на детских площадках, а то я вас за хулиганство в милицию сдам!

– Я больше не буду, извините... – подобно пойманному за руку нашкодившему мальчишке, но счастливому уже тем, что о его проступке не сообщили родителям. И на вновь обретённых крыльях, Уклейкин выпорхнул из уютнейшего дворика-оазиса, неожиданно ставшим столь редкой отдушиной удачи, в целом равнодушные к чужим проблемам лабиринты жаркой Москвы.

Однако, если, вдруг, читатель подумал, что, кроме всего прочего Уклейкина, возможно, окрылила ещё только зарождающаяся любовь к миловидной, средних лет замужней с ребёнком благодетельнице, то со всей прямотой, надобно заметить, что Володино большое сердце, ничем большим кроме как чистой, искренней благодарностью не откликнулось Вере. А чем в свою очередь засел Уклейкин в её также не маленьком сердце и сохранился ли он там, в особых чувствах вообще, – остаётся лишь догадываться. Ибо, чужая душа, как известно – суть непролазные потёмки, а уж женская, – теп паче дыре чёрной подобная, которая, как вечный пылесос, безвозвратно засасывающий в себя свет любых строгих мужских логик и даже предположений.

Уже было, совсем расставшись со своей спасительницей, при выходе из арки, спохватившись, Володя обернулся, так как неожиданно вспомнил об ещё одной пропаже:

– А, вы, случайно, не видели ручных часов, с красной звёздочкой на циферблате, командирские... – и тут же, осознав, что сказал очередную обидную глупость, смутившись, густо покраснел, и виновато спрятал глаза, как ощипанный страус в раскалённый песок голову.

– Нет, – ответила она заметно прохладнее, но в очередной раз великодушно простив его, справедливо, в общем, решив, что причиной невежественного вопроса послужила его заметная рассеянность и нервная утомлённость.

– Простите, меня, Вера... я опять глупость сморозил, ...но, поверьте, – я не хотел вас обидеть... Это, извините, нервное... – словно бы подтверждая её диагноз, сбивчиво ответил Уклейкин. – Да и Солнце жжёт...

– Я, верю, верю... – чуть теплее и даже как-то жалостливо подтвердила она своё искреннее прощение, – только уйдите же, наконец, прошу вас...

– Да, да, уже ушёл, ещё раз спасибо и до скорейшего свидания... – виновато развернулся он, с печальной озабоченностью про себя заметив: "Значит, всё-таки цыгане часы подрезали, вот ведь черти проклятые: из-за них честную девушку ненароком обидел!.." – и окончательно покинул дворик.

А минут через пять, задумчиво и неспешно шествуя по обезлюженной от зноя улице ведущей к дому, немного успокоившись, даже, несмотря на обуревавшую его ужасную неопределенности в виде Карл,Чёрта, Нострадамуса, следователя, цыган и прочего ералаша у Володи мелькнула замечательное по простоте и очевидности предположение. "Поскольку всё так сейчас удачно сложилось, значит, высоковероятно, что есть силы Добра куда как могущественнее сил Зла, если всё-таки допустить реальное существование последних. И, следовательно, мне надобно, как минимум, присоединится к первым и в незримом союзе с оными разгромить всю эту нечисть. А ради такой благой цели должно и претерпеть, ведь не зря сказано: "Стучитесь, и откроется вам...", а под лежащий, как я, камень и вода не течёт.

И, пусть, чёрти: первый – фантомно-похмельный или, не дай Бог, – реальный; и тот, второй, у которого даже и фамилия – Чёрт, а, возможно, и иные из бесовской банды всё ещё торчали ржавыми двухсот миллиметровыми гвоздями в измученном последними страшными загогулинами мозгу Уклейкина но, (внимание!) исцеляющие пассатижи уже не казались Володе недосягаемыми.

Спонтанная встреча с Сашкой Подрываевым и добропорядочной Верой чьи, безусловно, благородные во всех отношениях поступки, придали Уклейкину ту необходимую ему твёрдую опору в настоящем и постепенно закаляющуюся, словно остывающий после ковки булат, уверенность в грядущем, без которой, как известно, не штурмуют, казалось бы, неприступные крепости.

Глава 8

А тем временем, когда перегруженный всевозможными чертями, но вдохновлённый надеждой избавления от оных, Уклейкин только покидал дворик Подрываева, рядом, через две улицы, уже в его собственном дворе, не уступающем уютом и тишиной, вовсю разгорались чрезвычайно бурные события. Первопричиной извержения Везувия человеческих страстей, как давно заметил классик устами опять-таки, пусть, возможно, и вымышленной, но, таки нечистой силы, как известно, явился пресловутый «квартирный вопрос».

Итак. Около полудня на всех обшарпанных людьми и временем, подгнивших дверях 4-х подъездной, и, как было замечено выше, весьма ветхой, хотя и из красного кирпича пятиэтажки, где волею судьбы жили прописанными Уклейкин, Шурупов и ещё, примерно, 120 семей, неожиданно появилось в тайне вожделенное всеми объявление о расселении в новые квартиры. Однако если начинался текст почти фантастически оптимистично, то заканчивался суровой прозой реалий сложившихся в строительно-жилищной политике Москвы начала XXI века. Вот поставьте себя, ну, хотя бы на пять минут, на место коренных москвичей известного нам дома, десятилетиями дожидающихся расселения из обветшалых коммуналок и рассудите сами:

"Уважаемые жильцы, в связи с тем, что Жилищной комиссией города Москвы Ваш дом признан аварийным и подлежащим немедленному сносу, предлагаем Вам в самое ближайшее время, но не позднее 3 (трёх) календарных дней, незамедлительно явится с комплектом документов (список прилагается ниже) в Департамент Жилищной политики района Лефортово для выдачи смотровых ордеров с последующим заключением договоров социального найма или собственности на новые отдельные, благоустроенные квартиры, расположенные в современном и экологически чистом районе Москвы – Южное Бутово".

Кстати, внимательный обыватель давно уже заметил, что подобные объявления удивительным образом вывешиваются не утром, когда люди, зевая на ходу, в большинстве своём сломя голову вынужденно несутся на работу дабы снискать себе и близким хлеб насущный. Не вечером, когда ковыляя в обратном направлении, они замыкают, разрываемый, исключительно пенсионным возрастом и Роком трудовой круг, ложась на диван перед тщетно вселяющим надежду телевизором, что вот-вот всё будет хорошо. А исключительно – днём, чтобы, видимо, разнести во времени зачастую стихийную, взрывную, и зачастую – психологически отрицательную реакцию жильцов на содержимое текста, как, если бы оно было бы, вдруг, прочитано ими всеми разом с утра или вечером.

И пока не истекли условные пять минут для тех, кто волей судьбы не был и никогда уже, видимо, не станет москвичом, а тем паче – коренным, уточним. Южное Бутово – это бывшая деревенька, расположившаяся за МКАДОМ (это самое знаменитое и огромное транспортное кольцо, отделяющее столицу бесконечным потоком автомобилей от остальной России). И ныне, развернувшееся там массовое жилищное строительство, что, конечно же, хорошо для массового обывателя, тем не менее, опровергло расхожий тезис: дескать 'Москва – не резиновая'. Эх, ...ребята, ещё как, оказывается, резиновая, словно до распухших десён пережёванная, но всё равно растягивающаяся до несуразных размеров качественная жвачка. Как объявляют в электричках соответствующего направления: 'Граждане, внимание, Бутово, далее со всеми остановками'. А там и до Калуги рукой подать...

Да и всё бы ничего, в том смысле, что вот, наконец-то, людям предложили совершенно бесплатное, как в Советском Союзе, жильё, отчего новоявленных, доморощенных капиталистических акул, взамен навязавших кабальную ипотеку, трясёт, как перед занесённым над ними гарпуном справедливого возмездия. Почти невозможная нынче удача. Казалось бы, радуйся, готовься, счастливчик, к новоселью! Однако есть один маленький, но чрезвычайно въедливый нюанс.

Находясь десятками лет на чемоданах в ожидании чуда расселения, жильцы с тщательностью достойного особого курса для закрытых учреждениях специальных служб, отслеживали любой шорох на стройплощадках, расположенных не только в их районе, но и на всякий случай, – в близлежащих. И всё же, они никак, даже в страшном сне не могли предположить, что ареал их вожделений будет расположен столь безнадёжно далеко от родимых пенатов. Таким образом, достоверно зная, что совсем рядом возводятся такие же новые дома и пусть не в экологически условно-чистом районе их в целом праведное недоумение, вызванное странной географией медленно, но неуклонно нарастая, как гул сходящей с вулканических гор лавины начал превращается в гнев. Дело, как сами изволите видеть, начало принимать крайне напряжённый оборот, а потому – всё по порядку.

Первой, направившись, как и обычно, покормить бездомных кошек у общественного помойного ящика, вышеуказанное крайне контрастное объявление дважды и по слогам, что бы ни чего не упустить, щурясь и морщась от каждой буквы, прочитала ровесница дома 90-то летняя Зинаида Ильинична Звонарёва, которую по осмыслению едва не хватил удар. Но чувство не исполненного долга перед дорогими, и не очень, сердцу соседями, заключающееся в незамедлительном их оповещении, причём, всенепременно раньше других, перед, не дай Бог, её собственной скоропалительной кончиной, оттеснило на неопределённое время самою смерть. Как шестовик-разрядник, ловко отталкиваясь клюкой, она в три скачка пронеслась от двери подъезда в знойную тишь двора. Тяжело соображая из-за дефицита времени, который давало шансы её конкурентам донести страшно важную новость раньше, так и не придумав ничего адекватного критическому моменту, – взвыла пожарной сиреной способной принудить к телесному содроганию даже абсолютно глухого человека:

– Ка!-ра!-ул!!!

Сперва из распахнутых настежь жарой окон коммунального улья показались немногочисленные мамаши, всерьёз испугавшись, за полуденный сон своих неприкасаемых чад и вопросительно-грозно жестикулируя, зашикали на источник невыносимого для перепонок, пронзительного, как зажатая в дереве ржавая пила, старушечьего фальцета. За ними, незначительно уступив в скорости реакции на внешний звуковой раздражитель, во двор обильно высунулись и свисли переспелыми, увядающими грушами седые головы пенсионеров в диапазоне четырёх октав наперебой извергающие тирады, примерно следующего содержания: "Что случилось?!", "Пожар!?", "Убивают!!!", "Ты чего Ильинична, ополоумела?!", а кое-кто, не смотря на сопоставимый со Звонарёвой возраст, не постижимым образом уже очутился рядом с ней, войдя в непосредственный контакт посредством одёргивания бабы Зины за рукава для выяснения причины нечеловеческого вопля. Последними же, невесть откуда и традиционно на изрядном веселе, как трещины на вечно латаном асфальте, проступили печально известные всему дому не просыхающие даже в каракумский зной, заросшие, словно трухлявые пни мхом, щетиной и потому – почти одинаковых с лица субъекта: Толя, Коля и Егорыч – совершенно неопределённого возраста; и в один голос влились в общий шквал недоумённых вопросов:

– Баба Зин, что за шум, а драки нету?!..

Таким, в общем и целом, стандартным для новейшей истории России образом стихийное собрание жильцов означенного дома началось. Минут пять-семь вынужденного хаоса, который обильно сопровождался ёмкими и отрывистыми комментариями тщательно перемешенных с нелитературными эпитетами, потребовалось, что бы разобравшись в сути причины побудившую Зинаиду Ильиничну к столь радикальному оповещению соседей и дать схлынуть первой волне гневных эмоций. После чего неуправляемый процесс возглавил поднаторевший в подобных ситуациях Василий Петрович Шурупов, который по причине отменённого в связи с жарой дежурного митинга движения "За Родину и Сталина" пребывал дома и, кроме того, пользовавшийся заслуженным уважением жильцов:

– Товарищи! Товарищи, прошу тишины и слова!

"Давай, дядя Вася!" "Валяй!" "Жги..." – одобрительно отозвалась толпа, как только что выключенная сковородка, на которой постепенно уменьшалось шкварчение остывающей яичницы.

– Спасибо, товарищи, за доверие! – уверенно вскинув руку, как Ильич на известном всему миру революционном броневике, одновременно успокаивая и привлекая к себе внимания народа, и как бы обозначая пока невидимую цель, к которой, лично возглавив процесс, и поведёт его путями торными:

– Итак, товарищи-соседи, событие, которое мы так долго, почти тридцать лет, ждали, наконец-то свершилось!

Толпа поначалу вновь недоумённо зашикала.

– Но, спрошу я вас, того ли мы алкали от властей, терпеливо перенося долгие и мучительные годы все ужасы коммунальных невзгод насквозь прогнившего дома?! – Нет, товарищи! И ещё раз нет! Я имею в виду – Южное Бутово – эту Тмутаракань, ставшей по решению вороватых чиновников, вдруг, Москвой и куда в хорошую погоду на хромой козе в три дня не доехать, и куда, словно в ссылку, сплавляют нас – коренных москвичей! А на месте наших снесённых холобуд тут же строят шикарное жильё для доморощенных воров-буржуев и понаехавших изо всех щелей бывшего Союза недобитых барыг!

"Так их, Василич, гнид кабинетных!", "Правильно!", "Понаехали тут!", "Одно жульё кругом!" – и т.п. возгласы одобряющим, высоко нервным напряжённым гулом пронеслось над возмущённой очевидной несправедливостью толпой.

– При этом товарищи! – продолжал клеймить стальным глаголом сложившееся вокруг их кровных интересов положение, а заодно и внутреннюю политику государства, допускающие подобные негативные по отношению к гражданам спекуляции, Шурупов, – мы достоверно знаем, что в нашем районе на новостройках возводятся 12 домов, и большая часть из них фактически готова к заселению!

"Точно!" "На Краснокурсантской уже вселяются!", "Они, собаки, думают, что мы не в курсе, а мы – всё знаем!", "На кол их, иродов, да в суд на нары!" – оживились люди давно уже представляющие себя справляющими новоселье в одном из вышеупомянутых домов непосредственно рядом со ставшим навсегда родными сердцу местом жительства.

– Спокойнее, товарищи! Прибережём эмоции для организованного протеста, а сейчас они ни к чему. Итак, я предлагаю, всем тем, кто категорически не согласен с выселением за пределы Москвы проголосовать за следующий план:

первое, – сегодня же избрать оперативный штаб из трёх-четырёх человек для координации действий по отстаиванию наших прав всеми законными методами;

второе, – составить и разослать коллективные письма во все органы, пусть и чуждой нам власти и одновременно оповестить, пусть и скупленные на корню чиновничьей буржуазией СМИ – авось и проскочит, а также – оппозиционные политические партии и движения;