Текст книги "Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

третье, – в самые ближайшие дни организовать митинг, для начала у Управы и выдвинуть, как коренные москвичи, наше категорическое требование о выделении квартир только в нашем районе, тем паче оные имеются в наличии;

наконец, четвертое, – и не мене важное: по возможности – держаться друг друга ближе, без необходимости не отлучатся далеко от дома, ибо, лично, зная не понаслышке методы продавливания клятой бюрократии нужных ей решений, надо быть готовыми к любым провокациям с её стороны.

– "Добро!" "Так!" "Ловко!" "Голосуем "За", чего там!" "Молодец, Петрович! – в начальники штаба его!" – вновь громогласно поддержала подавляющим большинством масса четкий и последовательный план действий их новоявленного лидера протеста.

– А тем, кто не из Москвы, как быть? Я, например, в Усть-Каменогорске родилась... – засомневалась, 25-ти летняя миловидная Олечка, которая невыносимо удачно, по мнению оставшихся там навсегда подруг, лет пять назад вышла замуж за Игоря Пумпянского, художника-декоратора небольшого театра и коренного жителя столицы, который будучи на гастролях втрескался в неё по самые уши на банкете, устроенном, как водится, администрацией города в честь приезжих артистов в местном ресторане "На посошок".

– А мой Фрунзик вообще только год назад купил тут две комнаты и оба мы из Еревана, – фыркнула 40-летняя, никогда не работавшая Агнесса Моисеевна Стуканян, которую все, включая даже и мужа – мелкого, но ушлого бизнесмена державшего пару овощных ларьков, недолюбливали по причине несносного характера и чрезмерной чванливости.

– Ну, считай – подфартило... – опять в триедином хоре, словно отрепетировав, вставили свои пять копеек Толя, Коля и Егорыч.

– Хорош, мужики, дело-то серьёзное! – тут же осадил Шурупов, развязный и острый на язык, трилистник. – Все мы, товарищи, прожили вместе уже много лет, и я могу ответственно заявить, что, не смотря на то, что всякое промеж нас бывало, – в общем и целом, – коллектив нашего дома – это порядочные и ответственные люди! А под коренными москвичами я, в том числе, понимаю и всех тех, для кого это место в Лефортово стало по настоящему родным.

"Правильно, Петрович", "Ну, это другое дело...", – положительно откликнулась малочисленная, сомневающаяся часть жильцов.

– И, тем не менее, я вновь повторяю: прежде чем вступать в ряды сопротивления крепко подумайте. К вечеру вернутся с работы ваши мужья и жёны, поэтому в семейном кругу взвесьте все плюсы и минусы, но прошу – не затягивайте и, желательно, не позже 10-ти утра понедельника дать знать. Время, товарищи, дорого: и посему сразу предлагаю – в связи с высказанным обществом доверием, организовать штаб у меня в 3-й квартире. Далее. Кто ещё готов на добровольных началах подключиться к работе?

– Я! Меня возьмите, я первая объявление прочитала!.. – подняла трясущуюся руку, как на уроке прилежная школьница перед учителем баба Зина, – я с них, сволочей, живьём не слезу – чуть до инфаркта, ироды, не довели!

– Да, куда тебе Зинаида – в таком деле мужики нужны, а не старухи, – запричитали чуть более молодые её сверстницы, – иди лучше сериал свой смотри – сейчас уж начнётся...

–Ну, девки, ну плутовки, слова прямо вам не скажи! – расстроилась она, ибо внутренне была раздираема почти инстинктивным желанием посмотреть предпоследнюю 217-ю серию "Роковой любви" и непременно, любыми путями, влиться в актив штаба, что б хоть как-то скоротать невыносимые скуку и одиночество.

– Извини, Ильинична, я хоть тоже – не молодёжь, но тут, бабы, правильно говорят, – лучше кого покрепче избрать, а тебя я лучше на митинг в первый ряд поставлю, отведёшь душеньку, – может, в свой любимый телевизор попадёшь...

– Ну, ладно, уговорил Петрович, крикнешь тогда в окошко, если что – я и сковородник не пожалею для супостатов, – облегчённо выдохнула Звонарёва само собой разрешившейся дилемме и медленно ускоряясь, попятилась узнавать как подлый Родригес будет, наконец, отомщён благородным Карлосом за надругательством над бедной красавицей Луизой.

– Товарищи, активней, активней выдвигаем кандидатов! – подгонял свежее избранный начштаба жильцов.

– А может, Вася, твоего соседа – Володьку в штаб, он же в газете работает, вроде, – предложила внимательная баба Люба. Она вдруг вспомнила, как однажды, Уклейкин, возвращаясь с юбилея издательства в изрядно приподнятом настроении, расцеловал её как, внук, не видевший год любимую бабушку, – и в сердцах подарил ей разноцветные рекламные буклеты "Вечёрки" с автографом.

– Гм, хлипковат он малость, хотя, может и сгодится, как ни крути – пресса, вот только что-то его не видать, давно должен тут быть. "А не замели ли его часом в милиции на пятнашку?" – параллельно неприятно заискрило в его напряжённом лидерской нагрузкой сознании. – Ладно, товарищи, я с ним потолкую, когда объявится... – поблагодарил деловито Шурупов отзывчивую и памятливую соседку за предложение.

– И Варвару Никитичну можно из 7-й квартиры – она, кажется, юрист или адвокат! – продолжалось стихийное выдвижения кандидатов в штаб народными массами. На сей раз, предложение поступило из окаймлённых пышными гусарскими усами уст, вынырнувшего из канализационного люка аккурат посреди собрания, как потревоженный сом с проруби, местного сантехника Ломакина, больше известного в доме и округе как Стёпа "разводной ключ". Он также, как и баба Люба, вспомнил, что однажды, упомянутая мадам, помогла ему дельным советом в пустяшном сутяжном деле, когда не официально монтируемая им стиральная машина, вдруг, на вторые сутки дала течь, и которая за ночь вылилась через нижние этажи в скандал и судебные иски от заказчика и залитых соседей. – Да и отзывчивая она... – непонятно для чего, добавил он, слегка, покраснев.

– Добро, это уж точно не помешает: с крючкотворами их оружием биться придётся, – как она появится, – тут же ей передайте, что б ко мне срочно зашла в 3-ю квартиру, а я пока начну письма составлять в инстанции...

Тем временем толпа, в основном, одобрительно гудя, нервно мялась на месте и всё чаще поглядывала на часы. Шурупов почувствовал это напряжение и решительно завершил не санкционированное властями стихийное собрание:

– Итак, товарищи, поскольку новых кандидатур больше не последовало, предлагаю временно свернуть наш учредительный слёт и собраться сегодня же ровно в 21:00 тут же в расширенном составе, когда отсутствующие подтянутся с работы, где мы и доизберём, в случае необходимости, не достающих членов штаба. Если, вдруг, появится новая информация, то незамедлительно – делитесь ею между собой, ибо, как говорили древние Римляне: "кто предупреждён – тот вооружён!". И последнее, товарищи: бдительность, бдительность и ещё раз бдительность! Верю, что враг будет разгромлен и победа будет за нами!

Шурупов даже хотел было крикнуть "Ура!", но бегло окинув опытным взглядом хоть и внешне приветливые, но внутренне заметно озабоченные лица соседей благоразумно решил воздержаться до лучших времён, ради которых собственно постоянно впрягался со своими соратниками по движению "За Родину и Сталина" в крайне тяжёлый хомут борьбы за всеобщую справедливость.

– Ну, и мы пойдём... надо это дело очень внимательно вспрыснуть, может, братцы, последние деньки на родной землице гуляем, – грустно обратился, бывалый Егорыч к своим неразлучным двум третям. И, одолжившись в связи с чрезвычайными обстоятельствами суммарно очередной сотней рублей у расчувствовавшихся пенсионерок, они, составив собою своеобразную траурную процессию, направились до насквозь опухших печёнок знакомой дорогой к ближайшему пивному ларьку, покинутому ими лишь пару часов тому назад.

Однако не все участники стихийного собрания дождались его окончания. К уже упомянутой Зинаиде Ильиничне, безвольно гонимой, как на расстрел, сериалом, стараясь не привлекать к себе внимания бурлящего общества, потихонечку ретировалась также и Агнесса Моисеевна. Но движима она была не тягой к сомнительному телевизионному искусству, а исключительно корыстными мотивами. Абсолютно не веря в способность простых людей организованно отстаивать свои интересы перед железобетонной властью, она, не долго думая, решила как можно быстрее известить мужа о свалившимся на них ожидаемом счастье в виде новой потенциально двухкомнатной квартиры. Дабы максимально быстро собрав нужные документы, – первой явится в Департамент, что бы любыми способами добиться лучшего смотрового ордера. Операция с недвижимостью сулила им очень хорошие барыши от всего лишь год назад задёшево купленных двух комнат, в которых, какими-то окольными путями они успели прописать ещё и дедушку Фрунзика, который, к слову, за всю свою традиционно долгую кавказскую жизнь ни разу не покидал пределов солнечной Армении. Детей же у предприимчивой парочки не было.

Тем не менее, как ни старалась Стуканян остаться незамеченной, её манёвр не ускользнул от цепкого взгляда слывшей промеж соседями склочницей – Трындычихи, а по паспорту – Клавдии Ивановны Сорокиной. Она всем сердцем, почуяла неладное, ибо с детства помнила, как в первые часы войны с прилавков начали повально исчезать соль, спички и мыло. Будучи практичной и ещё в здравом уме пенсионеркой, даже, несмотря на солидарность с благородным планом Шурупова, имея твёрдый, хотя и заносчивый характер, а также пусть и местечковый, но – патриотизм, она быстро смекнула, что лучше реальная синица в Южном Бутово, чем журавль в Лефортово. И едва сдерживая себя от того, что бы не предать гласности, побег Агнессы, также, стараясь быть не замеченной собранием, тихо шмыгнула мышкой домой, дабы дозвонится до дочери и внука.

Впрочем, как было сказано выше, по чёткой команде начальника Штаба, минут через пять суетливо разбежались, озабоченные новыми обстоятельствами жизни и все остальные, вследствие чего местная АТС начала медленно, но уверенно зависать, от шквала нахлынувших на её видавшие виды реле эмоциональных звонков абонентов. (Мобильная связь ещё только начинала в России свой феерический марш-бросок по вытеснению на обочину истории человечества проводной связи). И, чуть позже, не выдержав истового напора, телефонная подстанция Лефортово ожидаемо вырубилась, приказав долго жить своему в прах сгоревшему трансформатору.

Но, что бы сенсационная информационная волна поставила на уши родных и близких, средь бела дня разбросанных работой и иными делами по всей Москве и даже за её пределами вполне хватило и этого относительно краткого промежутка времени. И уже спустя полчаса к дому, как в сливную яму, начали стекаться первые, переполненные страхами и надеждами ручейки прошедшего новостного дождя, в виде означенных родственников и знакомых, включая и совершенно далёких. Одним словом, помимо внешней накалённой солнцем атмосферы на взбудораженных жильцов накладывалась не менее горячая – внутренняя, и закономерно ожидавшаяся прохлада наступающего вечера вызывала большие сомнения в рамках уютного и пока не снесённого решением городских властей обрамляющего ветхий дом дворика.

Глава 9

Войдя с улицы в свой двор, даже, несмотря на то, что Уклейкин был глубоко поглощён своими мыслями, ему сразу же бросилось в глаза непривычная суета жильцов и их чрезмерно напряжённые лица. Все шушукались, сбивались в кучки и тут же рассыпались, носились с какими-то бумагами и жестикулировали о чём-то друг другу на ходу. А у крайнего подъезда в фургон даже загружалась какая-то мебель. В общей суете его никто не заметил и он спокойно, ни сном, ни духом, ни о чём, не ведая, поднялся на второй этаж в квартиру. Входная дверь в коммуналку была открыта настежь, а на кухне за своим обеденным столом заваленный исписанными листами, пыхтел Василий Петрович, как лет сто назад в Финском заливе на пеньке у шалаша Ильич.

– А это ты, Володя, не посадили, значит? – бросил он мельком, даже не обернувшись, узнав соседа по его характерной, вразвалочку походке.

– Да с чего вдруг – умоются... – неожиданно для себя зло и не без чувства собственного достоинства отрезал Уклейкин, – вот только подписку о невыезде вручили.

– Вот и замечательно, давай тогда подключайся – тебя тоже в штаб выбрали, а времени в обрез, – как ни в чём не бывало, продолжал он.

– Куда, зачем, в какой штаб, ты, Петрович, о чём вообще? – напрягся Володя, сердцем предвкушая что-то из ряда вон выходящее косвенными признаками, которого были: военный термин, излишняя суета жильцов во дворе и пока непонятное его, Уклейкина, к этому причастие.

– А ты что ничего не знаешь?! – наконец обернулся Шурупов, сняв очки и недоумённо выстрелив, тут же расширившимися до неестественных размеров, зрачками в Уклейкина.

– Н...нет, – отрывисто вырвалось из его пересохшей от волнения глотки Володи, и он инстинктивно сделал шаг назад от неистового напора в виде исходящей из ветерана, едва не искрящейся энергии неизвестности.

– Наш дом расселяют... – выдержав тяжёлую паузу прикуриванием папиросы, как завещал великий Станиславский, отчётливо и неспешно процедил Шурупов сквозь стиснутые внутренней злобой стальные зубы, – причём срочно...

– Как это?! – заколотилось сердце Уклейкина в том сладостном ритме, когда лелеемая долгими годами призрачная надежда, вдруг обретает конкретные, осязаемые формы; кроме того, он на всю жизнь запомнил слова родителей, которые они украдкой от него, с грустью, тяжело вздыхая и с угасающей со временем надеждой, часто произносили, говоря о коммунальном бытие: "Господи, помоги ему, может хоть Володенька наш, когда-нибудь поживёт по-человечески в отдельной квартире...".

– А вот так это! – как бы, передразнивая Володю с едва уловимым раздражением разводя руками и нарочито вежливо склоняя голову, словно в реверансе, но также сидя на табуретке, ответил Шурупов, – уже ордера, ироды, смотровые раздают....

– То-то я смотрю все по двору, как угорелые, носятся: ну, наконец-то и до нас добрались, – естественно реагируя на сногсшибательную новость, облегчённо выдохнул Володя, тут же представивший себе новенькую, тихую однокомнатную квартиру; и, лишь, где-то на обочине заполненного счастьем сознания, немного, удивляясь, странной и неадекватной моменту хмурости дяди Васи.

– Рано радуешься, Володенька, – лучше угадай с трёх раз: куда наши верхние благодетели хотят нас переселить? – с издёвкой, впрочем, обращённой не к Володе, прищурился в упор на мгновенно растерявшегося соседа, чудесное было настроение которого, начало убывать на глазах.

– Брось, дядя Вася, не томи... – дальше Москвы ведь не выселят?.. – робким утверждением, похожим, скорее на тревожный вопрос, но с ещё не залитой ушатом холодной воды неприятной правды огоньком надеждой взмолился он на неожиданно сурового ветерана.

– Ага, счас! Нынче Москву, суки, прости, Господи, как гандон, в пол Московской области натянули! – жёстко рубанул с плеча и едва не сплюнул Василий Петрович со злости на пол, – про Южное Бутово слыхал?

– Ну... – кивнул побледневший Уклейкин, который, наконец, всё понял.

– Баранки гну! Вот туда нас, морды чиновничьи, как щенят сопливых пинком под зад с Лефортово и вышвыривают!

– Так это ж, ... это ж, блин, у чёрта на рогах...

– Вот именно – к чертям собачим, они нас и отфутболили!

Володю, который вдохновлённый удачным возвращением из небытия паспорта с деньгами и на преждевременных радостях по поводу новоселья, уже было подзабыл про свои, скажем прямо, – не простые взаимоотношения с чертями, как предполагаемую им первопричину причину всех своих последних бед от очередного упоминания оных даже передёрнуло.

– Да как же это можно... так вот... с людьми... есть же новые дома рядом?! – окончательно осознал он всю циничную наглость, с которой чиновники поступили с москвичами, чьи корни десятилетиями и даже веками служили духовными, культурным и физическими сцепами во многом благодаря которым Москва и стала столь благолепным центром государства Российского и даже Третьим Римом.

–Эх, Володька, говорил я тебе, что кроме деньжищ, этим козлам, ничего не надо, и плевать они хотели из обдолбанной Европы, куда свои жирные задницы с их отпрысками давно прописали на русский народ, – а ты всё: "эволюция, эволюция", "само рассосётся" – и что рассосалось?!

– Так что ж делать-то?! – начинал медленно закипать праведным возмущением Уклейкин, не находя себе места от клокочущей в его и без того измученной душе энергии возмездия.

– Упираться – вот что! – привстал от негодования Василий Петрович. – Никто кроме нас этих сволочей не остановит, так что – лучше садись и помогай для начала письма писать, журналист ты или где: между прочим, люди тебе высокое доверие оказали – так что соответствуй. – Или?.. – Шурупов сделал ещё одну классическую паузу и по обыкновению через прищур густых седых век прямой наводкой выпалил бронебойным, – ...или ты, извиняюсь, лапки к верху и в кусты?!"

– Что ты, что ты... дядя Вася, Господь с тобой, я же, я же... – чуть не заикаясь от волнения, вызванного неожиданным недоверием, открестился тут же покрасневший Уклейкин.

– Ладно, не дуйся, – брось, я, Володька, в тебе ни на грамм не сомневался – просто профессиональная привычка прощупывать бойца, прежде чем идти с ним в разведку, – и он, будто ничего не случилось, в двух словах спокойно рассказал о стихийном собрании, избрании членов штаба и примерном плане первоочередных действий.

После этого, на повышенных тонах откровенного диалога они с удвоенным усердием, дружно налегли на письма, пока через час вежливый стук в открытую дверь не прервал их труд, и на пороге не показалась уже упомянутая ранее Стёпой "разводной ключ" Варвара Никитична Стечкина. Она действительно оказалась юристом широкого профиля пятнадцать лет проработавшая на заводе "Серп и Молот" пока производство совсем не перенесли в Смоленскую область, а ныне – консультантом по общим гражданско-правовым вопросам при районной бирже труда. Кроме того, она и в правду оказалась очень отзывчивым человеком, ибо, несмотря на профессиональную занятость тут же участливо откликнулась на просьбу. А будучи коренной москвичкой в четвёртом поколении и, что называется, женщиной хоть и разведённой, но в полном соку, – оказаться посредством произвола городских чиновников фактически вне пределов Столицы в её планы не входило никаким боком.

Таким образом, пополнившись ещё одним стойким и мотивированным членом, штаб с утроенной силой продолжил свою работу над письмами, скорректировав их чрезмерно эмоциональный слог, более казённым, и юридически выверенным. Кроме того, Стечкина предложила, не откладывая дело в долгий ящик и сразу готовить коллективный иск в суд, на администрацию Москвы вменяя оной притеснение прав коренных жителей на приоритет при выборе места жительства, и, возможное, злоупотребление служебным положением. – За спрос – не бьют... – философски – житейски подытожила она своё предложение по инициации судебной тяжбы.

– Молодец, Никитична, к тебе можно повернуться задом!.. – неуклюже, по-солдатски пошутил Шурупов, восхищённый деловой хваткой нечаянной помощницы, не переставая с момента её появления, молодецки и безуспешно накручивать свои усы торчком вверх.

Ещё через полтора часа бурных обсуждений, правок, уточнений и дополнений работа над текстом, который получился достаточно жёсткий и даже, в некоторой степени, ультимативный, хотя и юридически чёткий – была завершена. Осталось дождаться второго, уже максимально полного собрания жильцов, назначенного на 21:00 и, собрав подписи, отправить каждое письмо с обязательным уведомлением о вручении во все возможные инстанции включая и Прокуратуру РФ.

С чувством выполненного пусть пока и не до конца долга недоукомплектованный штаб единодушно постановил попить чайку с ватрушками, которые предусмотрительно купила отзывчивая Стечкина, когда узнала о варварском выселении и о включении её в актив, противостоящий этому форменному безобразию.

Однако, лишь только чайник издал сигнал о том, что вода в точном соответствии с законом физики начала менять своё жидкое состояние на газообразное, на кухню влетела Звонарёва. Окончившийся сериал развязал ей руки и ноги, и она, проклиная гадкого Родригеса, который в сотый раз, как змея ускользнул от благородного Карлоса, не хуже чем ЖЭК в непрекращающиеся периоды отключения воды, вышла на улицу отдышаться от накатившего удушливой волны гнева, где лоб в лоб столкнулась с Трандычихой. Та, будучи не в силах удерживать в себе жгущие её нутро самые последние новости, поведала ей по большому секрету, взяв предварительно клятвенное уверение – "хранить вечно", что Стуканянша и Губерман, который, к слову не появлялся с полгода и она лично – уже смотались в Департамент и даже получили смотровые ордера. А для пущего эффекта вынула из-под безразмерной юбки заветную розоватую бумажку с синюшной печатью; и, как красной тряпкой перед быком, помахала ею перед тут же вздувшимся от негодования носом Ильиничны. В возмущённом понимании Звонарёвой, – это был удар ниже пояса, ибо граничил с предательством, которое она терпеть ненавидела. Отчего собственно, задыхаясь, выдавив из себя презрительно "штрейк... брейк... херы, мать вашу!", смачно сплюнув под ноги Трындычихи, бабка Зина, недолго думая, на всех дозволенной природой парах понеслась в штаб.

– Измена, Петрович! – заглушила она с ходу вышеупомянутый упоительный свист чайника.

–Что? Где? Когда?! – словно в одноимённой популярной интеллектуальной телевизионной игре, одновременно вскочив с табуреток и обступив с трёх сторон, осадил её вопросами оперативный штаб.

– Беда, сердечные мои, – народ за ордерами повалил! – и, обессилив, плюхнулась на освободившуюся под Уклейкиным табуретку.

– Все!? – недоумённо продолжил допрос Шурупов.

– Нет, по моим данным – пока трое... – выдохнула Зинаида Ильинична, и, видимо, от забродивших, как в жару трёхдневная брага, чувств, надкусила единственным зубом ватрушку, превратившись в самый слух, благоговейно ожидая реакции и распоряжений.

– Это естественно, друзья, – начала всех успокаивать Стечкина, – а главное: законно, хотя и соглашусь с вами – не совсем по-товарищески...

– Точно, в самую точку! – решила ещё раз попытаться активностью влиться в ряды штаба Звонарёва, а если опять не примут – здраво рассуждала она, то хоть скрасить горечь неудачи дармовыми ватрушками. – Вкусные, заразы, сама чай пекла, Никитична?

– Да погоди ты Зинаида, со своими ватрушками, – говори толком, кто перебежчики? – рыкнул Шурупов.

– Так я ж и говорю, касатик: Армяне, Трындычиха... и... этот, как бишь его дьявола носастого ... Гу... гу... Губерман, – польщённая всеобщим вниманием, выдавала, как на духу, тайные расклады Ильинична.

– О, как, и Витя нарисовался, – неприятно удивился Уклейкин, вспомнив, что был должен пронырливому приятелю что-то около 200 рублей, взятых по случаю с год назад на восстановление здоровья после очередной бытовой загогулины.

– Что ж... крысы побежали с корабля... скатертью дорога, – мрачно подытожил печальные новости Шурупов, как опытный боец, понимая, что редеющие ряды снижают шансы к обороне.

– Ничего, Василий Петрович, – вновь начала утешать его отзывчивая Варвара, – я полагаю, что тех, кто приселился в наш дом не давно и сомневающихся в нашем успехе наберётся не больше 30% жильцов.

– Хорошо бы так, а то знаете, как на фронте бывало: один-два шибздика драпанут с окопа и, если не остановить паразитов, то и вся рота за ними может усвистать с передовой, – заключил многоопытный ветеран, искренне поблагодарив отзывчивого юриста.

– Вот ироды!.. лично на месте пристрелила бы... без всякого вашего военного трибунала... – с удовольствием дожёвывая вспухшими дёснами сладкую, а главное – мягкую, сдобную ватрушку и прожорливыми глазками выбирая следующую жертву, – сердито прочавкала баба Зинаида.

– Ты, главное штука, не подавись баб Зин от злобы раньше времени, а то кто у нас на баррикадах будет сковородником чинуш нерадивых крошить... – невольно улыбнулся ей начштаба.

– Ладно, Петрович, это я так... шутейно, – сверкнув, как на солнце булатным клинком возмездия, единственным и золотым зубом, успокоила она Шурупова, ту же жалостливо обратившись к Володе, как к родному внучку, – налил бы чайку бабушке, а то вся глотка пересохла...

Уклейкин, вежливо исполнив нижайшую просьбу Звонарёвой, и также возмутившись, предложил радикальную контрмеру:

– А может с ними поговорить по душам, что б знали гады, как малую родину сдавать, я Серёге свистну, если что – он не откажет?!..

– Спасибо, за мужество, Володя, – по-генеральски потрепал его по плечу начштаба, не без удовольствия заметив, "а может у него уже кишка-то и не тонка", – но нет у них Родины, ни малой, ни большой, раз ради корысти всё бросили и тут же побежали за ордерами, дабы выгадать квартирку получше. – И тем не менее, мы, товарищи, всё равно не будем опускать ниже закона, ибо, как точно заметила Варвара Никитична, – переметнувшиеся имеют полное юридическое право получить смотровые ордера без чьего-либо дополнительного согласия. – Кроме того, сейчас уже 19:00 и Департамент закрыт, следовательно, – и новых обращенцев до утра не будет, а колеблющихся попробуем через два часа на собрании вразумить.

– Боженька не Тимошка – видит немножко, – как пить дать накажет оглоедов, ну, и я при случае добавлю!.. – не унималась любительница сериалов, громко прихлёбывая чай из блюдца и ревниво поглядывая на вожделенные ватрушки.

– Не переживай, баб Зин, не стоят они твоих нервов, – мягко успокоила её отзывчивая Стечкина, – скушай лучше ещё ватрушечку...

– Ладно, Варенька... я мигом, – понимающе подмигнула они хитрющим глазом, и, тут же, с удовольствием вонзила свой клык в очередную ароматную творожную сдобу, не до конца дожевав первую.

– Таким образом, – решительно продолжил Шурупов, – предлагаю сделать вот что: я, пока есть время, схожу до Железнова Иван Иваныча – это самоотверженный вождь нашего движения "За Родину и Сталина" и договорюсь по поводу ветеранской подмоги, ибо, печёнкой чувствую митингов и столкновений нам не миновать. – Ты, Варвара Никтитична, – сходи до дома, дочку там проведай, по хозяйству или ещё что, а ты Володя – будь тут, на связи – мало ли что... – начштаба на секунду задумался и добавил:

– А, кстати, ты мобильный так и не нашёл?

– Нет... – чуть вздрогнул Уклейкин, сразу же вспомнив о въедливом следователе и проклятом чёртовом деле, загадочно помрачнев для окружающих. – Но теперь у меня новый есть, даже лучше... – спохватился он, показывая общественности новенький блестящий серебром аппарат, подаренный ему Подрываевым.

– Всё-таки не доверяю я этим сотовым аппаратам, – скептически заключил Начштаба, – с проводом телефон он завсегда надёжней; на фронте, бывало, возьмешь катушку и вперёд по кустам, да оврагам – и никаких проблем, если конечно, фугасом каким линию не порвёт.

– Так нет ничего проще, Василий Петрович, – у меня же городской телефон есть, можно в случае сюда его и перебросить, я же всего двумя этажами выше живу, – проявила гражданскую инициативу Стечкина.

– Ну, ты Варвара Никитична, прямо как Кулибин в юбке! Молодец! Объявляю благодарность за находчивость, технически – это максимум полчаса займёт. (Шурупов давно мечтал обзавестись городским телефоном пусть даже и обще-коммунальным для оперативной связи с соратниками по движению, но в какие бы инстанции он гневно не писал, в какие бы административные двери грозно не стучал – всегда находились какие-то причины для отказа.) И потому, неожиданно-приятное предложение Стечкиной легло на давно вспаханную почву: пусть на несколько дней, пусть в тревожной обстановке, но его в целом приземлённая мечта – наконец превратится в реальность.

Итак, товарищи, – подводил черту под первым заседанием штаба его начальник, находившийся сейчас в отличном, боевом расположении духа, – очередной наш сбор предлагаю организовать тут же в 20:30. – Всем всё ясно?

За исключением бабушки Званарёвой остальные члены штаба утвердительно качнули головами.

– Ну, всё. Тогда – по коням, товарищи! – и, отхлебнув чаю, кавалеристской рысцой засеменил к Железнову, который жил не подоплёку.

– А я, Петрович, как же я?!.. – чуть не подавилась Звонарёва предпоследней ватрушкой от невыносимого для неё не внимания со стороны руководства штаба, которому она принесла столь важную информацию.

– Ах... да, а, ты, а ты... – Шурупов напряжённо морщил лоб и чесал затылок, – ты, баб Зин, – пойдёшь в разведку – будешь собирать все слухи, новости – одним словом, гляди и слушай в оба глаза и уха.

– Генерал, чистый генерал! – аж хлопнула она от нежданно свалившегося на него счастья в ладоши, и, схватив третью ватрушку, метнулась на заданье, как молот из жилистых рук профессионального метателя, едва не сбив своего в дверях своего только что обретённого командира.

Оставшись в одиночестве, Уклейкин, глядя на мобильный телефон, опять с грустью задумался о своих прискорбных делах. Былая радость, вызванная находкой паспорта, вдруг сменилась гложущей изнутри душу тоской от чёртовых пакостей. Так и не найдя здравых объяснений, он всё более склонялся к пугающей мысли о своей неизвестной нервной болезни. Плюс ко всему навалилась неопределённостью ситуация с переселением дома. И лишь только истощённый желудок невзирая ни на что в строгом соответствии с заложенными Природой функциями, требовал пищи, ибо, кроме пересохшего сыра, которым Володя закусывал с Подрываевым добытую им из интернета информацию о злосчастных Карлах за истекшие сутки, он ничего не перерабатывал в столь необходимые организму белки и углеводы.

Следствием этого медицинского факта стало окончательное уничтожение Уклейкиным последней ватрушки любезно принесённой для поддержания работоспособности коллектива штаба отзывчивой Варварой Никитичной Стечкиной.

Червячок голода был заморен, и на время – заглох, а вместе с ним – слегка притупились душевные терзания. И Володя в чуть приподнятом настроении вышел на балкон, что бы, будучи оставленным штабом на связи занять удобную точку обзора, а заодно и перекурить на свежем воздухе последние события. Но едва присев на уютной балконной скамеечке он мгновенно вскочил, словно незамеченный ранее ржавый гвоздь, снизу, предательски пронзил его пятую точку. Но, ни гвоздь, ни шило, ни даже канцелярская кнопка или что-то ещё в этом колючем роде были причиной столь пружинистой реакции Уклейкина: в арке его двора, подобно давешнему белому лебедю из Лефортовского парка, показалась точеная лучшими скульпторами Мироздания фигурка, которою он узнал бы из мириад других. Вне всяких сомнений – это была божественная Наденька Воскресенская.

Сердце его мгновенно превратилось в клокочущий пульсар, а дыхание перехватило, отчего он сдавленно, зажав ладонями рот, что бы ни обнаружиться, закашлялся сигаретным дымом и покраснел: "Зачем она тут?!" – мысленно спросил он себя и тут же вспомнил: "Сатановский же обещал прислать кого-нибудь с претензией от Чёрта".