Текст книги "Последний барьер"
Автор книги: Андрей Дрипе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– А если у нас ничего не получится?
– Сперва, может, и не получится, потом – получится, – – заверяет ребят Киршкалн.
Каждый новый человек в колонии – событие. И в особенности если это женщина. Киршкалн прекрасно понимает взвинченность ребят. Все привели себя в порядок и время от времени незаметно поворачиваются к окну – взглянуть на свое отражение в открытой створке. Один Мейкулис сидит нахохлясь и тупо смотрит на пустой стол. Зато Зумент! Положил локоть на спинку стула и пальцем легонько водит под носом, где пробиваются темные усики; он весьма доволен собой, и его полные губы нет-нет да растянутся в самодовольной улыбке. По всему видать, что он приготовился пустить в ход все свое обаяние, чтобы очаровать руководительницу. Жаль только, что рядом эти мейкулисы и киршкалны, которые своим присутствием помешают руководительнице сосредоточить все внимание на нем одном.
Наконец долгожданный миг наступает. Из проходной выходит Калме с молоденькой стройной темноволосой женщиной в пестром летнем платьице. Они вдвоем несут большую сумку, и руководительница еще Держит перед собой в другой руке что-то завернутое в бумагу.
– Пойдите навстречу и помогите! – подсказывает Киршкалн, и сразу несколько человек выбегают из комнаты, предварительно потолкавшись в дверях.
Когда женщины входят, все вскакивают, даже Зумент немного приподнимается со стула. Киршкалн здоровается с девушкой за руку, негромко называя свою фамилию, и отходит в сторону. Нет, она отнюдь не выглядит испуганной и держится свободно.
– Сумку положите туда! И сверток тоже, только осторожно! – Голос звучит уверенно и даже строговато.
В коротком напутственном слове Калме говорит о том, как долго все ожидали этого дня и что наконец кружок керамики может начать работу. Она желает всем успеха и выражает уверенность в том, что все будут прилежны, внимательны и послушны. После отого руководительница встала во главе длинного стола и, придвинув к себе бумажный сверток, вдруг улыбнулась открыто и просто.
– Я работаю мастером на керамической фабрике.
Зовут меня Марута Сайва, и я очень люблю свое делоОбычно все мы злимся на глину, когда она прилипает к нашим подметкам, но мне хочется, чтобы вы научились глину чувствовать и любить так, как чувствую и люблю ее я. Вы об этом не пожалеете. Вот! – Она разворачивает бумагу и расставляет перед собой на столе сосуды и фигурки. Кружки, мисочки с орнаментом по краям, ежики, кошки с горбатыми спинами, поросята, курительные трубки, ложки, подсвечники. Все это блестит и искрится цветной глазурью. – Возьмите, рассмотрите! – Марута пододвигает керамику к ребятам.
– Такие штуки могут сделать только художники... – уныло говорит кто-то.
– Верно! Вот вы и станете художниками.
– Мы так не сумеем. Где нам!
Теперь в голосах ребят искреннее неверие в свои способности. И ничего удивительного: образцы, которые переходят из рук в руки, в самом деле кажутся настолько совершенными, что Киршкалн тоже думает про себя: "Нет, так лепить колонисты, конечно, не научатся".
– Нравится? – спрашивает Марута.
– Ясно, нравится. Ну и что с того?
Ребята смущены и растеряны. Над ними, наверно, шутят. Когда-то, проходя мимо сувенирных магазинов, они замечали в витринах подобные вещицы. Рядом с иным кубком или подсвечником стояла цена, выраженная двузначной цифрой. А теперь эта девушка хочет им доказать, что и они могут сотворить нечто похожее сами. Факт, чепуху городит! Ребята осторожно и неловко вертят в руках хрупкие глиняные изделия, и лица их все больше вытягиваются. Кое-кто уже косится на дверь. Марута берет сумку, ставит ее на стол и достает сырой, обернутый в прозрачную полиэтиленовую пленку, ком глины. Отдельно упакованы мягкие глиняные кружечки на кусочках фанеры.
– А теперь посмотрите сюда! – говорит она. – Вот это наш материал. Посуду делают на гончарном круге, у вас пока его нет, поэтому эти кружки я принесла с фабрики, чтобы вам показать. – Она берет сверкающий коричневатой глазурью готовый образец и ставит рядом с неказистой сырой глиняной кружечкой. – Видите, размером они не отличаются, только эта без ручек и по бокам нет улыбающихся чертиков.
Вот сейчас вы и долепите то, чего не хватает, и все будет в порядке.
Мальчишки глядят на бурую кружечку и сравнивают ее с ярким готовым кубком, на боках у которого, раздувая круглые щеки и прищурясь, в широкой улыбке, на них глядит добродушная рожица лешего.
Сравнивают и отворачиваются. Руководительница сказала, что они сделают что-то вроде этого. Шутить, конечно, можно, но надо меру знать.
– Все еще сомневаетесь? Посмотрите! – Марута Сайва придвигает поближе пластмассовое ведерочко с водой, кладет на стол кусок фанеры и от большого кома отщипывает немного глины. – Сперва делаем ручку! – говорит она. а у самой пальцы быстро и ловко раскатывают по фанере глиняную колбаску, приподнимают ее и выпускают. Колбаска падает, один конец сплющивается, на другом образуется изящный изгиб.
И вот ручка уже прилеплена к банке, пальцы слегка обжимают и приглаживают места присоединения.
– А теперь – леший! Делаем щеки! – И два шарика глины прижаты сбоку к кружке...
– Брови! – Два тоненьких валика изгибаются над щеками...
– Глаза! – Из-под бровей уже глядят два выпученных глаза, палочкой она делает в них по углублению, растягивает пальцами – получается прищур.
А один глаз, кажется, даже подмигивает...
– Рот! – К нижней части кружки прилеплена колбаска в форме полумесяца...
– Нос! – Палочка выдавливает ямку между глаз, пальцы вминают туда объемистый нос картошкой.
Ребята смотрят, незаметно для себя тянутся все ближе, кто-то уже встал со стула и оказался рядом с Сайвой. Ее пальцы творят чудеса. Движутся легко, словно играючи. Кружка, ком глины, палочка, кружка, ком... Временами рука делает движение к ведерку с водой. И из глины вырастает улыбающийся чертик, совсем как живой.
– Волосы и бороду делаем гребешком. Вот так. – Сайва берет обычную расческу и проводит ею бороздки между рогами и на подбородке, затем ставит кружку на ладонь и высоко поднимает. – Готово!
– Шесть минут! – объявляет Киршкалн, глядя на часы. – Преклоняюсь перед вашим талантом,
– Во сила! – У кого-то восхищение переливается через край. – Все равно как в цирке!
Сайва слегка рдеет от таких похвал.
– Скоро и сами сможете. За работу! Разберите подставки! Раздай! – Она придвигает стопку фанерок ближайшему к ней воспитаннику. – А теперь каждому по баночке и по комку глины.
Ребята не успевают ни запротестовать, ни пуститься в рассуждения, как перед каждым на столе уже лежат необходимые материалы. И сразу воцаряется напряженная атмосфера дела.
– Значит, сперва – колбаску.
– Нельзя ли и мне попробовать? – подходит к девушке искренне заинтересовавшийся Киршкалн.
– Пожалуйста.
Пристроившись в конце стола, воспитатель, так же как его ребята, неуверенными движениями принимается раскатывать вязкую, приятно холодящую руки глину. А Сайва тем временем прохаживается вдоль стола и глядит, что выходит у ребят.
– Не так! Локти растопырь и действуй кончиками пальцев. И не жми так сильно.
Калме наклоняется к воспитателю и шепчет на ухо:
– Мне кажется, дело пойдет. Я опасалась, как бы ребята не начали дурачиться, но им просто некогда.
Марута, как я вижу, умеет обращаться не только с глиной, но и с людьми.
– Золотая девушка, – так же шепотом отвечает Киршкалн. – Придется украсть ее с этой керамической фабрики.
Зумент нехотя тоже раскатывает на своей фанерке комок глины. До сих пор руководительница уделила его персоне внимания не больше, чем остальным. Это неприятно и оскорбительно. Если сейчас не дать почувствовать, что он личность незаурядная, то потом будет поздно. Когда Сайва подходит ближе, он улыбается ей и приятным голосом спрашивает:
– Вы, может, прилепите мне эту сосиеку?
– Ее надо прилепить не к вам, а к кружке. И самому. Возьмите.
Зумент берет банку, а Сайва, взглянув на скатанный им валик, сухо говорит:
– Слишком толстый и неровный. Посмотрите, как у других хорошо!
И она идет дальше.
Зумент скис. Неужели у чувихи на уме одна глина? Он глядит вслед руководительнице. Ножки хороши, и фигурка что надо. Еще немножко покатав глину, Зумент снова пристает с вопросом:
– А теперь как – в самый раз?
– Посмотрите на образец и сравните! – отзывается Марута, даже не поднимая головы. Она наклонилась к Мейкулису. Ну и нашла же! – Ты слишком тонко раскатал.
Мейкулис глядит на свою работу.
– Сложи вдвое и раскатай снова!
Мейкулис послушно делает, что ему говорят, а снова раскатывает. Он знает, что ничего не получится, но раз воспитатель сказал, значит, надо сидеть и левить. Еще хорошо, что Зумент в другом конце стола, а то уже схлопотал бы тычка в бок за плохую работу.
Мейкулис боязливо озирается и снова опускает голову.
– А теперь можно прилеплять? – Зумент делает очередную попытку привлечь к себе внимание.
– Прилепляйте!
– Нет у меня таланта!
– Тут и не надо никакого таланта.
– Может, вы все-таки показали бы, как надо.
Сайва подходит к Зументу и прикрепляет ручку, потом отрывает ее.
– Теперь попробуйте сами!
Теперь Зумент зол. Он кое-как пришлепывает ручку и кричит Мейкулису:
– Принеси мне глины!
Мейкулис поспешно встает, но его останавливает Киршкалн:
– Пусть Зумент сходит сам. У него тоже есть поги.
Зумепт медленно поднимается и, посматривая, как работают другие, идет за глиной. И на кой черт сидит здесь этот Киршкалн! Без него было бы куда удобней.
– У тебя не колбаса, а сосиска, – презрительно бросает он кому-то. – А у тебя ручка как у ночного горшка! – получает оценку другой. Это произносится достаточно громко, чтобы молоденькая руководительница тоже слышала, как остер на слово Зумент.
– Ступай на свое место и работай! – прекращает Киршкалн его разглагольствования.
Зумент разочарован. Вовсе не так представлял он себе это занятие. Все колупаются со своей глиной, ничего интересного. Зумент откидывается на спинку стула и со скучающим видом присобачивает к кружке глиняные шарики. Черт у него будет четырехглазый и с двумя носами.
– Как вам тут нравится? – полушепотом спрашивает он у Сайвы.
– Если вы будете работать, то понравится.
Опять про работу!
–, У меня ничего не выходит, вы не помогаете.
Руководительница подходит к Зументу, наклоняется над столом.
– Ну что вы тут намастерили? – Она берет кружечку, снимает с нее ненужные глиняные катыши и лепит где надо, но Зумент даже не глядит.
Пока Дайва занимается с его кружкой, Зумент опускает руку с зеркальцем ниже подола платья девушки. Киршкалн руки не видит, но обращает внимание на насмешливый, направленный вниз взгляд воспитанника. Калме тоже заметила происходящее.
Воспитатель неторопливо встает, успевая, однако, заметить, как Зумент прячет в карман зеркало, направляется к нему и, когда Сайва отходит подальше, негромко говорит:
– Выйдем-ка отсюда.
– Зачем? – разыгрывает недоумение Зумент.
– Узнаешь, – Киршкалн строго смотрит в бесстыжие глаза парня. – Дай зеркало! – приказывает он в коридоре.
– Какое зеркало?
– То, что у тебя в кармане.
– А что, мне зеркало нельзя иметь? – артачится Зумент, но все же отдает воспитателю то, что у него требуют.
– А что особенного я сделал? – нагло смотрит он в глаза Киршкалну.
"Людей надо воспринимать такими, какие они есть" – эта истина уже давно легла в основу педагогических взглядов Киршкална, и поэтому он отнюдь не намерен накричать на Зумента пли выразить удивление по поводу хамского вопроса воспитанника. Зуцент ведь и в самом деле не чувствует мерзости своего поступка.
– Нам очень повезло, что удалось найти человека, который научит ребят красоте, приобщит к искусству, и мы не хотим, чтобы она ушла от нас. Поэтому ты должен понять: если не сможешь вести себя прилично, на занятия не являйся.
– Не больно и надо, – откровенно говорит Зумент. – Подумаешь – цаца с глиной!
– А что такое ты? Она своим трудом украшает нам жизнь, ты же своими проступками ее портишь.
Неужели ты всерьез думаешь, что, оскорбляя девушку, сможешь ей понравиться? Она ведь не то, что твоя Пума; той, скорее всего, было наплевать, что с ней проделывают.
– Да ладно, хватит, – отмахивается Зумент. – Ушел, и конец. Все они одинаковые.
– Нет, на этот раз ты вернешься и будешь работать. Только смотри, чтобы мне больше не надо было тебе выговаривать.
Теперь Зумент сидит, засунув руки в карманы, и не делает ничего. Остальные ребята мучаются и лепят, ноют, что ничего не выходит, но работу не бросают.
С медлительным, туповатым упорством трудится в поте лица Мейкулис. Он долго пучит глаза на образец, потом – на свою работу. Что-то все-таки получается. Спустя час кое у кого кружки почти готовы, а у двоих или троих они вообще выглядят ненамного хуже той, что завершила при них руководительница.
– А когда мы их сделаем такими блестящими, как те, что вы принесли? спрашивает черноглазый паренек с родимым пятном в полщеки.
– Сперва пусть высохнут. Потом отнесу на фабрику глазировать.
– И будут такие, как в магазинах?
– А как же!
– Вот здорово!
Ребята с новым усердием лепят дальше. Киршкалн тоже почти закончил свою кружку. Сайва права – дело вовсе не хитрое. Теперь уже многие это поняли. Глазам просто не верится, что сотворили руки!
На Зумента никто не обращает внимания, и его попытка выделиться показным ничегонеделанием терпит крах. Ребятам не до него. Два часа уже подходят к концу, а тут, глядишь, у черта еще ухо не прилеплено, а надо еще волосы и бороду!
– Расчесочку не дадите? – смущенно обращается черноглазый к Киршкалну.
IX
События разворачиваются стремительно.
– Мой малый требует денег, – взволнованная мать воспитанника рассказывает Озолниеку. – Не ему, говорит, другим. Только не говорит кому. Если не дам, его, говорит, изобьют. И предупредил, чтобы я никому ни слова; а как мне промолчать, если такие дела творятся? Вы же сами говорили, надо сообщать.
Под конец мать даже заплакала, напугавшись, что навлекла беду на сына.
– Я дала бы, да при себе не было. Только и взяла что на обратную дорогу... Но вы глядите не проговоритесь, чего я вам тут наболтала.
Последнее она повторила несколько раз.
Озолпиек пытается успокоить встревоженную мать, уверяет, что она поступила очень правильно, рассказав про вымогательство; давать деньги воспитанникам запрещено, и он обещает принять меры, чтобы с ее сыном ничего не случилось.
Вскоре после этого разговора при тщательном обыске другого воспитанника, который возвращался из комнаты свиданий, контролер и у него находит деньги.
Начинается расследование, и хотя оба парня поначалу запираются и хотят убедить, будто бы деньги понадобились им для собственных нужд, мало-помалу удается узнать, кто же настоящие вымогатели. Это ьамбан и Цукер, по прозвищу "Мартышка". Свою кличку Цукер заслужил благодаря поразительно живой мимике и жестикуляции. Он никогда не постоит тихо, вечно спешит о размахивает длинными руками; он мастерски шевелит ушами – не только обоими сразу, но и порознь; умеет закатывать глаза под веки так, что видны лишь голубоватые белки, и его громадный рот способен мгновенно разинуться до ушей либо вытянуться трубочкой. Родители Цукера – хронические алкоголики лишены родительских прав давно, когда сын был совсем еще ребенком. Он вырос в детдоме.
За мелкую кражу попал в воспитательную колонию и потом за разбой оказался здесь. Цукер до предела начинен разными штучками-дрючками, дающими ему возможность выделиться и завоевать положение среди сверстников.
Обоих "зверушек", Мартышку и Бурундука, быстро и без шума упрятывают в "клетку" – дисциплинарный изолятор – и в тот же час приступают к обыску одновременно во всех отделениях.
Воспитанники в мастерских, в рабочей зоне, но весть об обыске каким-то образом до них доходит.
– Шмон! Шмон! [Обыск] Переданное из уст в уста торопливым шепотом, это известие, мгновенно облетев всех, наводит Зумента на тревожные мысли. То, что оба его "подданных"
вызваны, он уже знает и догадывается, что обыск прямо связан с их неожиданным уводом. Сбережения в опасности, если Бурундук и Мартышка сболтнут лишнее, несдобровать и ему самому.
Напильник дрожит в руках Зумента; лишь ценой неимоверных усилий воли ему удается взять себя в руки и даже улыбнуться мастеру, который проходит мимо, проверяя, как работают.
Всякий раз, как открывается дверь, по спине у Зумента пробегают мурашки – как знать, может, за ним?
Нервничает и Струга – Чингисхан, и Ерум, по прозвищу "Нос", они остатки сколоченного Зументом ядра. Струга не подчиненный – у него у самого вес не меньший, чем у Зумента. На воле они "работали" каждый в своем районе, нередко дело доходило и до стычек, но здесь договорились действовать заодно, и после долгих сомнений Струга согласился с планом Зумента, тем самым отчасти признав его ведущую роль.
Пока что Зумент и его единомышленники могут не тревожиться – Бамбан с Цукером держатся что надо, корчат из себя оскорбленную невинность и от всех обвинений отнекиваются. А называть имена и устраивать очную ставку с выдавшими их ребятами Пока нельзя.
В отделениях наитщательнейшим образом проверяются все закоулки. Работникам колонии не представляет труда обнаружить обычные тайники, но на Сей раз в них не находят то, что ищут. Двойные донца прикроватных тумбочек, не прибитые фанерные боковины и потайные отделения за выдвижными ящичками хранят в себе кое-какие мелочи, которые воспитанники прячут скорее друг от друга, нежели от администрации. Тут есть запасы сигарет, фотографии и письма знакомых девушек, мундштуки, носки, мыло.
Кое у кого в тумбочках, как обычно, находят то банку варенья, то кусок колбасы. В спальне хранить пищу запрещено, но ребята норовят пронести ее из склада передач, чтобы полакомиться вечером.
Шаг за шагом Киршкалн с контролером продвигаются вперед. Попадаются трофеи и посерьезней варенья, например, пузырек туши, которую применяют для татуировки, колода самодельных карт, небольшой нож, в наборной пластмассовой рукояти которого Киршкалн узнает кусочки от ручки письменного стола в воспитательской. Ручка таинственно исчезла с месяц тому назад. Тумбочку Валдиса Межулиса он проверяет самолично, заранее зная, что в ней обнаружит.
Под картоном, которым заложено дно ящика, лежат Расмипы письма. Что же все-таки пишет эта девушка? Киршкалн держит конверт в руках и борется с желанием прочитать письмо. От этих писем зависит многое, и ведь никто никогда не узнает, что он воспользовался этой случайной возможностью. И все-таки воспитатель, так и не поддавшись искушению, кладет письма обратно под картонку.
В углу полки с книгами Валдиса лежит осколок стекла с острыми краями. К чему он здесь? Киршкалн пожимает плечами и бросает стеклышко в мусорный ящик.
Во многих тумбочках на внутренней стороне дверец наклеены или прикноплены вырезанные из журналов изображения женщин: рортреты кинозвезд, спортсменок, цирковых артисток. Чем скуднее одеяние героини, тем картинка ценнее. Библиотекарь здесь отыскал бы почти все вырванные страницы. Коллекцпонировать "сеансы" (этим словом ребята обозначают все, что имеет отношение к эротике, к женщинам) запрещено, но борьба с этой страстью практически безрезультатна. Вместо реквизированных появляются другие картинки, и Киршкалн давно встал на компромиссный путь в решении проблемы: если лицо женщины симпатичное, поза пристойная и одежда соответствует нормам, принятым на наших улицах, стадионах и пляжах, он смотрит на нарушение порядка сквозь пальцы. Уничтожаются лишь картинки с привкусом пошлости и похабщины. Откровенную порнографию прячут, она редкость, и никто не прилепит ее к тумбочке.
Таким образом Киршкалн помогает библиотекарю сохранять в целости журналы, поскольку на одной дверце десять портретов не наклеешь, и в то же самое время в какой-то, пусть самой малой мере, вырабатывает у ребят вкус, чувство красивого. Так, глядишь, девушка – передовик труда, или секретарь комсомольской организации, или молоденькая актриса, чье имя чаще всего даже неизвестно ребятам, из журнала перекочевывает в спальню колонии для несовершеннолетних и здесь проводит в некотором роде воспитательную работу.
Киршкалн знает, как болезненно ребята переживают утрату "своей" девушки. Они бывают поистине влюблены в эти изображения и по вечерам нередко так и засыпают, глядя на раскрытую дверцу тумбочки.
Помимо плюсов есть и большие минусы, Киршкалн отлично это понимает.
Сладкие грезы, навеваемые "сеансами", воображаемые услады с бумажной возлюбленной приводят к онанизму и меланхолии, но, к сожалению, этого не предотвратить изъятием картинок. Бороться с этим явлением в колонии чрезвычайно трудно. Труд, спорт, учеба, здоровое утомление, при котором глаза сами слипаются, – хорошее лекарство от тоски, но тем не менее мечта о красивой и недоступной девушке подобно призраку витает над зоной.
Тумбочка Зумента. Ее проверяют с особой тщательностью, но ничего подозрительного не находят.
Учебники, детективный роман из библиотеки, два письма от матери, среди книг толстая тетрадь с текстами песен. Киршкалн листает тетрадь. В сравнительно короткое время Зумент исписал ее почти целиком. Не слишком ли быстро? В глаза бросается разнообразие почерков. Ах, вот оно что: Зумент заставляет писать и рисовать других в его тетради. Но кого именно? Киршкалн забирает тетрадь. На внутренней стороне дверцы Зументовой тумбочки приклеена "герл"
из заграничного журнала. Красный рот растянут в вызывающей улыбке, между унизанных перстнями пальцев дымит сигарета, взлохмаченные голубые волосы. Но откуда у ребят эти картинки? Киршкалн, не задумываясь, сдирает Зументов "сеанс".
Остаются кровать и тумбочка председателя совета отделения Калейса. Ничего запрещенного у него нет.
Тумбочку Калейса украшает не девица, а наш знаменитый тяжелоатлет Власов и в самом уголке фотоснимок какой-то бегуньи. Для Киршкална спорт темный лес. Он знает только знаменитостей. Из-за ребят иногда приходится кое-что почитать или посмотреть хоккейный матч по телевидению, но в целом воспитатель смотрит с опасливым недоумением на всех, кто, толкаясь и сшибая друг друга, гоняет мяч или резиновую шайбу.
Вдвоем с контролером они отодвигают в сторону кровать Калейса так же, как и все остальные, и проверяют половицы – не поднимаются ли? Вдруг Киршкалн замечает: плинтус слегка отстает от стены. Он прижимает его носком сапога – рейка качается. За плинтусом в стене под койкой Кал"йса выскребли углубление, в нем баночка из-под гуталина, в которой лежат сложенные купюры – всего семьдесят рублей.
Это уже довольно крупный капитал. Деньги Киршкалн забирает, а коробочку смазывает специальной несмываемой краской и кладет на прежнее место.
Дальнейшие поиски "финансов" оказываются безуспешными, если не считать рубля, найденного в матраце у Трудыня.
Больше никому из воспитателей денег обнаружить не удалось. Зато в отделении, где Цукер, под подоконником найден самодельный кинжал и плоскогубцы, а при обыске школы в старом рояле наткнулись на тайный склад продовольствия: копченая колбаса, консервы, несколько бапок сгущенки.
Все изъятое сложено на столе в кабинете начальника. У кучи запретного добра стоит Озолниек.
– О чем говорит эта барахолка? Да о том, дорогие товарищи, что в нашей работе весьма не хватает оперативности. Очевидно, носить погоны и расписываться ла.
зарплату в ведомости еще весьма недостаточно. Мелочи отбросим, но деньги в отделении Киршкална, нож в эти продукты в рояле – дело как-никак серьезное.
К тому же я, наверное, не ошибусь, предположив, что тайники раскрыты далеко не все. И что делают ваши командиры, ваши советы? Под койкой самого председателя находится целый банк. Где же логика?
– Логика очень крепкая – там надежней всего, – возражает Киршкалн.
– Но послушай! Куда годится командир, который не знает, что происходит у него под койкой?
В дверь стучат. Входит контролер, извиняется и просит разрешения осмотреть стул начальника.
– Зачем?..
Контролер подходит ближе.
– Воспитанник Бамбан только что признался следователю колонии, что спрятал тут деньги.
– В моем стуле?!
– Да, на прошлой неделе после ужина он мыл кабинет и, говорит, засунул под оторванную дерматиновую обивку десять рублей. Разрешите проверить, товарищ начальник?
– В этом стуле, говорите?.. – Озолниек подходит к стулу и берется за спинку.
– В этом самом, – подтверждает контролер, нашбается и просовывает через небольшую дырочку палец в сиденье; пошарив там с очень серьезным выражением лица, радостно восклицает: – Есть! – и протягивает к самому носу начальника сложенную десятку.
Озолниек слышит, как позади кто-то сдержанно хихикает. Он выжидает, пока закроется дверь за контролером.
– Ну, что вы на это скажете! – восклицает начальник колонии и потирает нос.
Воспитатели хранят вежливое молчание, один Киршкалн не может удержаться:
– Я не скажу ничего. Так будет лучше.
– Озолниек вскидывает взгляд нa Киршкална. Они Давно и хорошо знают друг друга. Начальник знает, что Киршкалн – один из лучших воспитателей, я Киршкалн, в свою очередь, относится с искренним уважением к начальнику. "А на этот раз ты сел в галошу", – смеется прищуренный глаз воспитателя. Однако это добродушный смех, без ехидства, а Озолниек из тех, кто понимает юмор. Он слегка кривит худощавое лицо, достает сигарету, какое-то время борется с собой, но не выдерживает и взрывается громовым хохотом.
– Ах вы, черти эдакие! После собрания поглядите лучше в своих стульях!
После этой информации совещание, начатое на довольно высокой ноте вступительного слова, входит в обычное деловое русло. Основной вопрос: кто зачинщик сбора денег, один из "опасных" или их несколько и с какой целью копят деньги?
Многие считают, что Бамбап, Цукер и еще чья-то холуйская, еще не выловленная душонка действуют по заданию Зумента и Струги. Упоминают и пару других фамилий. То, что деньги обнаружены в отделении Киршкална, дает серьезное основание подозревать Зумента.
– А может, и сам Калейс замешан? – высказывает кто-то предположение.
– Ни в коем случае! – вскакивает со стула Киршкалн. – Если я кому доверяю в своем отделении, так это Калейсу. Все мы знаем: в нашей работе верить нельзя никому, и, возмояшо, эта горькая истина – порождение еще более горького опыта, но я так не могу.
Ведь Калейсу через две недели идти на педагогический совет для досрочного освобождения.
– Вот именно! Дома деньжата пригодятся.
– И ради нескольких десятков рублей он станет рисковать свободой! Но не в этом суть. Калейс не может быть замешан в таких делах, я его знаю.
– Надо вымотать правду из Бамбана и Цукера.
Неужели так ничего и не говорят?
– К сожалению, пока ничего. Во всяком случае, ничего такого, чем можно было бы припутать кого-нибудь еще, – говорит Озолниек. – Они оба стреляные воробьи.
Причин для накапливания денег здесь обычно бывает три: покупка тайно приносимой в колонию водки, подготовка к побегу и – незадолго до окончания срока – охота прикопить, чтобы кутнуть на воле. Последний повод на этот раз кажется маловероятным – у всех, на кого пало подозрение, кроме Цукера, конец срока еще и не виден. Найденные плоскогубцы, нож и про~ довольственные запасы наводят на мысль о готовящемся побеге, конечно, при условии, если все это прятали те же самые воспитанники, что копили деньги.
Но возможен и другой вариант. Озолниек звонит следователю и после короткого разговора кладет трубку.
До сих пор нет доказательств того, что Зумент и Струга в сговоре. Бамбан с Цукером не выдают своих боссов.
Остается только продолжать следствие, вести наблюдение и ждать, какие результаты даст баночка из-под гуталина, положенная в тайник.
Когда все разошлись, Киршкалн подходит к Озолниеку.
– Ума не приложу, как мне быть с этим Зументом?
Не могу к нему подступиться, хоть тресни. На первых собеседованиях он был даже откровенней.
– Потому что почувствовал себя слишком уверенно.
Когда противника не принимают всерьез, то разговаривают с ним более или менее свободно. На мой взгляд, Зумента красивыми словами и благородными примерами не переубедишь, он нуждается в более мощных воздействиях.
– Первый удар он уже получил. И весьма болезненный. – Киршкалн вспоминает, как этот поверженный атаман валялся на койке, с головой закутавшись в одеяло. – И скоро получит следующий. Если мозги набекрень, то пусть на своей шкуре прочувствует, что его поведение, его проступки никуда не годятся. Такие люди способны к переоценке своих представлений о жизни, только оказавшись в безвыходном тупике. Теперь он действует исподтишка. И снова будет провал.
Наша задача сделать так, чтобы его везде ожидал крах, куда бы он ни ткнулся. Но это связано с некоторым риском. – Последнюю фразу Киршкалн произносит задумчиво. – А что делать? Ничего иного не остается.
– Риск в нашем деле будет всегда, – говорит Озолниек.
* * *
Бамбан потеет не меньше, чем на суде. Поначалу он все отрицает, и перед следователем стоит беленький и чистенький ангелок на краю облачка. "Нет, я ничего не знаю ни о каких деньгах. Неужели, – рука Бамбана поднамеется к тому месту, где стучит его черное сердце, – вы дул!аете, что я могу тянуть с кого-то деньги?
На что они мне?" Но следователь, увы, признает, что думает он именно так, как бы странно это ни показалось.
Проходит час, другой. Бамбана уводят назад в изолятор и берутся за Дукера. Бамбан нервно ерзает на деревянной скамье. Одиночество – компаньон неважный, и неизвестно, что Цукер говорит. Тоже, навернйе, от всего отказывается. И вот опять комната следователя, снова вопросы. "Ясно, что не отпустят, что-то узнали, но что именно? Может, Мартышка уже раскололся? – думает Бамбан.
Следователь листает какие-то бумаги, перекладывает исписанные странички.
– Ну, так как? – спрашивает он спокойно, даже улыбается. – Твои дружки умнее тебя.
Наконец Бамбан решается на частичную капитуляцию. Пристали к нему крепко, без пробоин в шкуре не обойтись, и сейчас разумнее пожертвовать копейками, чтобы сберечь рубли. Так Бамбан раскрывает тайну стула в кабинете начальника колонии, о чем знает один лишь он. Бамбан не такой дурак, чтобы, выполняя приказы Зумента, самого себя обидеть. Не все деньги, что ему удалось выжать из других, легли в общую копилку. Там, за оградой, не повредит утаенный от других капиталец, и кабинет начальника очень надежное место для хранения денег. На уборку сюда по внеочередным нарядам посылают довольно часто, и, когда дело дойдет вплотную к побегу, деньги можно будет без труда забрать. Кроме стула, есть еще пара тайников, о которых никому не известно.
Со страдальческим выражением лица, какое бывает у человека, решившегося очистить свою совесть и впредь не мучить ни себя, ни симпатичных работников колонии, Бамбан признается в том, что требовал деньги с воспитанника, мать которого искала помощи у начальника. Это был последний объект вымогательства, и интуиция подсказала Бамбану, что именно с него начались неприятности.
