Текст книги "Секретная битва"

Автор книги: Андрей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Почему?

– Я же объяснял вам. Американцы – слишком молодая нация. Нет устоявшихся традиций. Гейдельбергской научной школе – шестьсот лет. Гейдельбергский университет был основан за сто лет до открытия Америки Колумбом. Да будет вам известно, молодой человек, что до прихода Гитлера к власти и даже после его прихода больше половины всех серьезных публикаций на атомную тематику во всем мире приходилось на долю ученых именно нашего университета. Мы дальше всех в мире продвинулись в исследованиях атомного ядра. Еще совсем недавно, каких-то лет шесть-семь назад, мы опережали Америку лет на двадцать в этом вопросе.

– И что же отбросило вас назад?

Рикард убрал одну руку с руля и потер подбородок, обдумывая ответ.

– Непонимание руководителей партии и государства сути наших исследований и полное их невежество относительно перспектив, которые открывает перед человечеством ядерная физика. Если архитектор построит ДОТ, то им понятно – вот стоит ДОТ. В нем можно укрыть пехоту и отражать атаки противника. Если инженер изобретет танк или подводную лодку, то им снова все понятно. Танк ползет по полю боя и стреляет из пушки, подводная лодка скрытно подбирается к вражескому кораблю на дальность выстрела торпеды и топит этот корабль. Но это – понимание младшего школьника! Ведь ни у кого из руководителей Рейха нет высшего образования! Ни у Гитлера, ни у Геринга, ни у Гиммлера. У них у всех кругозор питекантропов. Питекантроп пользуется силой своих мышц. Он в состоянии убить мамонта и принести мясо в пещеру, чтобы накормить своих детенышей и самку. Но ему в голову не может прийти, что животных можно одомашнить и тогда у него постоянно будет молоко и мясо.

– Простите, профессор, но я тоже не понимаю. Какое счастье будет для человечества, если кто-то раскроет тайну атомного ядра и повесит в небе второе Солнце?

Рикард улыбнулся:

– У вас тоже мышление первобытного человека. Совершенно незачем вешать в небе второе Солнце, но наука в состоянии дать человечеству практически неисчерпаемый источник дешевой энергии, устроенный по принципу работы Солнца. В Солнце же никто не заливает бензин или мазут. Оно работает само по себе, без постороннего вмешательства уже миллиарды лет и проработает еще столько же! Оно всегда будет светить и греть.

Рикарда увлекла увиденная им перспектива.

– Возьмем для примера подводную лодку. Сейчас лодки работают на дизельном топливе. Каждые несколько часов они вынуждены всплывать, чтобы пополнить запасы воздуха и подзарядить аккумуляторные батареи. Кроме того, запас хода лодок ограничен вместимостью топливных баков. А теперь представьте, что гребной вал лодки вращает не дизельный двигатель, а турбина, приводимая в действие с помощью атомной энергии. Атомного топлива потребуется совсем немного. Мы облегчаем вес лодки за счет топливных баков, ставших ненужными. Это значит, что возрастет ее скорость. Источник энергии размером со спичечный коробок позволит вырабатывать сколько угодно электричества, а с помощью электричества кислород можно будет получать прямо из забортной воды. Подводная лодка, оснащенная атомным двигателем, будет мощнее и быстрее дизельной, ей практически незачем будет всплывать. Пока не закончился уран в реакторе, всем необходимым – кислородом, электричеством – лодка обеспечит себя сама.

– Фантастика! – хмыкнул Штейн.

– Или представьте, например, электростанцию, в которой источником энергии служит не масса речной воды, не сжигаемый уголь, а уран. Его поставки, кстати, легко организовать из Южной Африки в любых необходимых количествах. В реактор такой электростанции закладывается урановое топливо, на котором она работает десятки лет. Две таких электростанции полностью обеспечат потребности Германии в электричестве и наполовину – в тепле. И все это будет стоить считанные пфенниги, почти даром! Кстати, мы приехали. Помогите, пожалуйста, перенести вещи из машины в дом.

Машина и в самом деле подъехала к двухэтажному особнячку, увитому засохшим плющом. Рикард открыл ворота в низенькой загородке и поставил машину прямо перед домом. Штейн внес книги в дом вслед за хозяином и положил две перевязанные стопки на журнальный столик, стоявший в холле.

– Вот, кажется, и все, – подвел итог профессор, оглядываясь в своем собственном доме, будто впервые его видел. – Теперь я никому ничего не должен.

Штейн тоже осмотрелся. Из холла вели три двери. Наверное, в кабинет, спальню и на кухню. Сбоку шла лесенка на второй этаж. На стене холла охотничьи трофеи висели вперемешку со спортивными. Видно было, что хозяин – спортсмен и охотник.

– Может быть, нам удобнее будет продолжить беседу в кабинете? Проходите смелее, молодой человек, я сейчас приготовлю кофе и принесу туда.

Штейн зашел в кабинет. Средних размеров письменный стол был поставлен боком к окну, так, чтобы дневной свет удобно падал с левой стороны. За столом стоял стеллаж, от пола до потолка забитый книгами. Стена напротив стола была увешана дипломами различных университетов и научных обществ. Штейн бегло осмотрел их и нашел, что Рикард – действительно крупный ученый. Если удастся его грамотно разработать и переправить в Штаты, то этот человек будет означать для него открытый счет в американском банке, офицерское звание в армии САСШ, доверие и покровительство Даллеса, словом, полное материальное благополучие и финансовую независимость до конца дней.

– Пожалуйста, – вернувшись, профессор поставил кофе на письменный стол. – Сахара у меня, правда, нет – талоны кончились. Но есть сливовый мармелад и маргарин. Угощайтесь.

Штейн из вежливости намазал ломтик хлеба маргарином и отхлебнул кофе.

– Итак, молодой человек, вы хотели сделать мне какое-то предложение?

– Да, профессор, если вы готовы его выслушать.

– Я весь обратился в слух. Вы что-то говорили о ваших американских друзьях?

– Вы меня извините за прямоту, профессор, но мне кажется, вам не из чего выбирать. Вам нужно уезжать из страны. Необязательно в Америку, но других предложений, как я понимаю, вам пока не поступало.

– А чем для меня будет хороша Америка, если я, как вы сами заметили, могу сесть в свой автомобиль и через три часа быть в Берне?

– Берн находится слишком близко к границам Рейха. Вы сами понимаете, что нейтралитет Швейцарии – вещь относительная. Гитлер ведет войну со всем миром. Если ему придет в голову, что для блага Рейха необходимо оккупировать Швейцарию, то он ее оккупирует. Поэтому, уезжая в Берн, вы не уезжаете из Германии. Я не берусь доказывать, что Америка – рай на земле, тем более что сам я в ней никогда не был. Но американский бюджет пухнет от военных заказов, война в Европе идет на пользу американской экономике, доллар крепнет день ото дня. У администрации президента Рузвельта есть понимание того, что излишки денег необходимо вкладывать в науку. Прежде всего – в науку фундаментальную, как вы выразились, ту, которая даст практическую отдачу через несколько лет. Десятки европейских ученых, которые не хотят ввязываться в политику и которым война только мешает работать, уехали в Штаты и нашли там хорошо оплачиваемую работу. Знаете, у меня лично сложилось такое мнение об американцах. Сами они – народ, обделенный искрой Божьей, но хорошо умеют создавать условия для работы человеку талантливому. Крупному ученому там дают дом с прислугой, которая избавляет его от повседневных бытовых мелочей, машину и лабораторию с обученным персоналом. Только работай! Я интереса ради посмотрел список нобелевских лауреатов – граждан САСШ. Так что вы думаете? Уроженцев этой страны среди них меньшинство. Больше половины – недавние эмигранты. Как тот же Эйнштейн.

– И вы мне предлагаете отдельный домик с прислугой в Штатах?

– Не так все просто. Я уполномочен от имени американского правительства сделать вам предложение переселиться в Америку и продолжить свои исследования там. Но решение о вашем материальном обеспечении буду принимать не я. Вы сами сказали, что семь лет не выезжали из Германии и варились в собственном соку. Ваше имя, безусловно, известно в научном мире, но о ваших работах за последние годы не известно никому, потому что они нигде не были опубликованы.

– Они и не могли нигде быть опубликованы из-за цензуры.

– Вот видите. Я предлагаю поступить следующим образом. Вы даете мне какую-нибудь оконченную серьезную работу, я переправляю ее в Штаты, где с ней смогут ознакомиться специалисты. Они дадут заключение относительно научной ценности вашей работы, и тогда правительству САСШ будет легче принять решение.

Рикард покопался в ящике стола и вынул из него пачку исписанных листов:

– Хорошо. Возьмите вот это. Я и написал эту статью больше года назад, но не смог ее опубликовать даже в нашем университете. И все из-за этой цензуры! Кажется, в Германии эта статья никому уже не интересна. Немецкое государство не поощряет фундаментальную науку.

Штейн полез во внутренний карман пиджака, вынул бумажник и отсчитал банкноты.

– Профессор, прошу вас понять меня правильно. Вот две тысячи долларов. Давайте будем считать это вашим гонораром за эту статью. Пожалуйста, не отказывайтесь. Вы теперь остались без средств к существованию, а вам необходимо хорошо питаться и поддерживать себя в добром здравии.

– Ого! Доллары?! – удивился Рикард, принимая и пересчитывая деньги. – На эти деньги в Германии я смогу прожить несколько лет.

– Извините меня, профессор, если я задам вам глупый вопрос. Я слышал, что на основании исследований в области ядерной физики можно построить какую-то сверхмощную бомбу?

– Теоретически – да, такое возможно. Но только зачем ее строить? Представьте себе, что несколько тысяч вагонов с динамитом взорвались в одной точке и создали в эпицентре взрыва температуру в несколько миллионов градусов, почти как на Солнце. Какой прок от такого взрыва? Кому нужно, чтобы в радиусе нескольких километров от эпицентра взрыва такой бомбы выгорело все живое? Такая бомба не будет иметь практического применения именно из-за своей мощности.

– Так, значит, ее действительно можно создать?

– Эх, молодой человек! – вздохнул Рикард. – В тридцатых годах мы были очень близки к созданию атомной бомбы. Если бы Гитлер не свернул финансирование теоретической науки, то уже сегодня мы имели бы пробные образцы мощностью до пятидесяти килотонн. Но оружие уничтожения, которое можно создать, не самое лучше применение человеческого разума. Повторю вам, что проку в такой бомбе нет никакого, потому что сбрасывать ее даже на противника – бесчеловечно и негуманно. Одной такой бомбой можно стереть с лица земли целый город. Поэтому гораздо целесообразней применять ядерное топливо для производства дешевой энергии.

У Штейна было свое мнение относительно использования бомбы, но он не стал его высказывать, чтобы не насторожить профессора.

– Извините меня еще раз, но почему вы все время называете меня молодым человеком? Вы, конечно, старше меня, но не настолько же, чтобы…

– Как вы думаете, сколько мне лет? – перебил Рикард.

– Ну, не знаю. Лет около сорока, – неуверенно прикинул Штейн.

– Мне пятьдесят восемь, молодой человек! Я почти вдвое старше вас! Вот что значат занятия спортом и любимая работа.

Штейн уже откланивался, когда, смущаясь и подбирая слова, Рикард спросил его:

– Мы тут, в Германии, почти лишены информации и вынуждены довольствоваться только тем, что выливает на наши уши доктор Геббельс. Вы в Норвегии имеете больше источников. Я слышал, что там продают даже американские и английские газеты.

– Да. Это так.

– Тогда ответьте… Как в действительности обстоят дела под Сталинградом?

XXI

Дневник

18 января 1943 г.

Дни нового подъема на фронте. Сейчас дали сообщение о прорыве у Ладоги и соединении с Ленинградом!.. Блокада закончена. Это очень эффектно, хотя и не воскресит миллионов ленинградцев.

Удар по немцам под Воронежем подтверждает мое предположение, что мы играем на выигрыш, на разгром немецкой армии. Сумеет ли Гитлер нас остановить или нет – его дело проиграно. Если он нас и остановит, то только «для английского короля».

У нас дни неожиданных встреч. Вдруг вчера утром пришел Гуторов. Он вечером вылетел из Брянского леса и утром оказался в Москве. Странное сочетание цивилизации XX века – мораль дикарей и новейшая техника. В Брянском лесу он жил, окруженный немцами, которые называют партизан «лесные звери», убивал немцев и жег старост, а вчера мирно пил у меня чай. Он очень надломлен пережитым – своей и немецкой жестокостью. Говорит, что немцы убивают даже детей. Спрятавшись в овине, он слушал вопли жертв, мучимых немцами, и, очевидно, щедро им «платил». Говорит, что полиция, установленная немцами, набрана из наших милиционеров и что почему-то среди полицейских много агрономов. Приезд его говорит о том, что мы готовим удар под Брянском. Он говорит о том, что партизаны сами могут взять Брянск. У них есть и танки, и 70-мм орудия, полковые минометы и множество автоматов.

Под Сталинградом дела у немцев шли все хуже и хуже. Очевидность катастрофы холодила кровь окруженных солдат и офицеров страшнее лютых морозов.

Все лето немцы катались, теперь для них наступало время возить саночки.

Для фон Гетца служба в пятьдесят первом армейском корпусе началась с неожиданных приятностей. Первым, кого Конрад встретил в штабе корпуса, был… капитан Лейбниц. Тот самый, вместе с которым и с майором Майером он угощался горилкой в Ровно. Лейбниц отрекомендовался в качестве адъютанта командира корпуса генерала Зейдлица. Черт его знает, как у них получается пролезать на самые лучшие должности. Или штабные и в самом деле чуют штабных за версту? Почему из сотен офицеров корпуса на должность адъютанта назначили именно его? То ли погоны как-то по-другому пришиты, то ли галифе иначе отглажено, то ли подворотничок подшит каким-то невероятным фасоном, но ведь надо же – именно Лейбница! Был адъютантом в Берлине, его отправили на перевоспитание на Восточный фронт, в самое пекло, а он пролез туда, где попрохладней.

Капитан искренне обрадовался фон Гетцу.

– Курт! Какими судьбами?! Черт! Не могу поверить своим глазам, – Лейбниц тискал Конрада в своих объятиях, иногда отрываясь, чтобы посмотреть на неулыбчивое лицо своего былого собутыльника.

– Вот, – фон Гетц протянул направление, командировочное удостоверение и запечатанный сургучом пакет с личным делом.

Лейбниц бегло прочел бумаги, затем, не стесняясь, сломал печать на пакете, достал оттуда личное дело и летную книжку.

– Черт возьми, Курт! – воскликнул он через пару минут, ознакомившись со всеми документами фон Гетца. – Что у вас там в самом деле происходит?! Вы за полтора месяца сбили четыре русских самолета, а вас командируют в распоряжение нашего штаба! Вашему полку не нужны хорошие пилоты?

– В распоряжение командира корпуса, – уточнил фон Гетц.

– Какая разница! Не придирайтесь к словам, – беспечно махнул рукой Лейбниц. – Признайтесь, плут вы эдакий, – вы не поделили женщину с кем-либо из старших офицеров?

Фон Гетц уже хотел было поддакнуть. Мол, да, все произошло именно из-за женщины, но неожиданно для самого себя он рассказал все. Про ночной разговор с Гессером, про то, как Железный Мюллер воспользовался его планом для охоты на русских, про гибель лейтенанта Хайнца, про то, как Мюллер перед всей эскадрильей назвал его трусом. Про все, что накипело на душе.

Лейбниц слушал его очень внимательно, не перебивая. Когда фон Гетц закончил рассказ, от веселости капитана не осталось и следа. С обер-лейтенантом Смолински разговаривал адъютант, хорошо знающий штабные законы.

– Вот что, Курт, – задумчиво протянул Лейбниц. – Пожалуй, вам не следует сегодня представляться Зейдлицу. Если вы мне доверите вашу дальнейшую судьбу, то я сначала подготовлю генерала. Давайте ваши бумаги. Что-то не заладилось у вас со службой в этом полку… За четыре сбитых самолета и за тот бой, в котором так трагически погиб ваш ведомый, вам явно полагается Железный Крест второго класса. Да и по срокам вам уже пора в капитанах ходить. Сейчас я позвоню, и вас устроят на ночлег, а завтра представитесь генералу.

На следующий день командир корпуса, по-видимому уже подготовленный толковым адъютантом должным образом, принял фон Гетца чрезвычайно любезно.

– Ну что же, проходите, обер-лейтенант, – генерал мягко пожал Конраду руку. – Все очень удачно получилось. Я просил лучшего летчика, и, кажется, именно его мне и прислали. Мой адъютант рассказал мне про ваш последний бой. Мне нужны именно такие храбрые пилоты.

Фон Гетц смотрел на Зейдлица во все глаза. Несколько месяцев назад генерал вывел из котла армию, окруженную под Демянском. Это казалось невероятным, но воля и огромное оперативное мастерство генерала спасли жизнь десяткам тысяч немецких солдат и офицеров. В Рейхе всех тех, кто дрался под Демянском и прорвался с боями на запад, считали героями. В качестве почетной награды они получили нашивку «Демянский щит», которую носили на рукаве, а генерал стал легендой Рейха и считался лучшим специалистом по действиям в окружении.

Генерал был невысок, подтянут, даже худ, густые волосы, зачесанные назад, уже покрыло благородное серебро седины. Голос был приятный, но властный, он заставлял собеседника повиноваться.

– Мы ведем жестокие бои за Сталинград. Войска действуют практически вслепую. Пилоты, которые до вас находились в моем распоряжении, боялись летать над городом. А мне нужны самые достоверные данные о противнике. Господин обер-лейтенант, если ваша храбрость солдата и мастерство пилота обеспечат меня этими сведениями, то обещаю вам, что вы не будете обойдены ни чинами, ни наградами.

Этим же днем фон Гетц принял «Фокке-Вульф-189» – самолет-разведчик, похожий на катамаран. От крыльев к хвосту фюзеляж раздваивался, оставляя за кабиной пилота и стрелка квадратную пустоту, за что самолет имел прозвище «Рама». Конрад оценил этот самолет в первом же боевом вылете. При своей относительной тихоходности «Рама» отлично слушалась рулей. Она была довольно маневренна, могла легко уйти с линии прицеливания преследующего противника, а два двигателя добавляли ей живучести.

На втором или третьем вылете разрывом зенитного снаряда был выведен из строя левый двигатель, но фон Гетц легко дотянул и посадил свой самолет на одном правом. Это был не истребитель и не тяжелый бомбардировщик, но «Раму» никак нельзя было считать легкой добычей. Пусть скорость у нее была почти вдвое ниже, чем у «яков», но заднюю полусферу защищали два стрелка-наблюдателя с четырьмя пулеметами. А с турели прицеливаться гораздо быстрее и удобнее, нежели педалями и рукоятками доводить истребитель на цель, маневрирующую по курсу и высоте.

Конрад не давал советским летчикам сбить свою «Раму». Сам первоклассный летчик-истребитель, он прекрасно представлял себе, как надо сбивать самолеты, и предугадывал действия советских летчиков. При попытке зайти ему в хвост он закладывал небольшой вираж, уводя «Раму» с оси прицеливания «яка», подставляя его самого под огонь четырех турельных пулеметов.

С приходом фон Гетца в штаб пятьдесят первого корпуса у Зейдлица появилась самая свежая и достоверная информация о расположении и численности советских войск. Генерал сдержал свое слово. В октябре «Раму» поднимал в небо уже капитан Смолински, в петлицу мундира которого была продета ленточка Железного Креста.

Настоящий Курт Смолински безмятежно чинил подъемники в далеком Оре, а Конрад фон Гетц вписывал в его биографию новые героические страницы.

И все равно это было лучше, чем торчать в Стокгольме и заниматься какими-то не совсем понятными интригами!

В конце того же октября Зейдлиц стал ставить перед Конрадом все более сложные задачи. Летать над передним краем войск, ведущих бои за Сталинград, уже само по себе было смертельно опасно, а генерал стал требовать сведения о русских тылах. Особенно о железнодорожных станциях и разъездах. Теперь фон Гетц летал на север от Сталинграда, и наблюдатели фотографировали станции Михайловку и Ольховку. Генерал смотрел фотографии, мрачнел и молчал.

Однажды Зейдлиц вызвал фон Гетца для уточнения деталей.

Оторвав взгляд от последних аэрофотоснимков, он спросил:

– Скажите, господин капитан, что вы наблюдали лично?

Фон Гетц короткое время обдумывал ответ. Генерала не было там, куда он летал сегодня. Он не видел то, что наблюдал Конрад. От его ответа, от того, насколько корректно он его сейчас сформулирует, зависит, возможно, судьба корпуса. Но раз генерал, не доверяя четким фотоснимкам, задает такой вопрос, значит, у него те же сомнения, что и у пилота.

– Я не знаю, как это объяснить, господин генерал. Станции забиты вагонами, но я нигде не обнаружил технику и живую силу противника.

– Да-да, – генерал в задумчивости стал перебирать фотографии. – Ни техники, ни живой силы не обнаружено.

– Однако дороги, ведущие к линии фронта, сильно разбиты. Это видно даже с высоты. Очевидно, что русские проводят по ним переброску крупных войсковых соединений.

– Проводят, – все так же в задумчивости, сам для себя подтвердил генерал. – Разгружают ночью на станциях, подводят по шоссейным и грунтовым дорогам ближе к фронту, располагают и маскируют. Они не успевают убрать с путей составы, потому что разгрузка заканчивается только под утро. Вот снимки станции Ольховка за сегодня, вчера и позавчерашний день. Конфигурация стоящих на ней составов различна. Каждую ночь на станцию приходят новые составы со свежими частями и не бывшей в боях техникой. Очевидно, русские сосредоточивают на этом участке фронта крупные силы для нанесения контрудара. Это будет катастрофа для всех нас. Наши войска измотаны летним наступлением. Мы не сможем сдержать натиск свежих русских дивизий.

Конрад не знал, что ему говорить. Чего от него ждал генерал?

– Грядет катастрофа, капитан, – Зейдлиц сказал это спокойно, как синоптик излагает прогноз погоды. – Грядет катастрофа. Еще месяц назад надо было отводить войска, спрямлять линию фронта и закрепляться на зиму. Еще месяц назад не поздно было выправить положение. Русские с присущим им фанатизмом колотились бы об наши оборонительные рубежи, оставляя сотни тысяч убитых, как они умеют, но фюрер требует от нас продолжать наступление! Его некуда уже больше продолжать, а скоро станет некем и нечем наступать. Вот что, господин капитан, возьмите у Лейбница пакет и доставьте его в станицу Голубинскую. Отдать его вы имеете право лично генералу Паулюсу либо начальнику штаба армии. Это наш последний шанс на спасение. Если Паулюс не сумеет утвердить в ставке фюрера план отвода наших войск, то нам всем крышка. Выполняйте.

Генерал оказался прав.