Текст книги "Секретная битва"

Автор книги: Андрей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

«Наверное, наши уже пошли в атаку и сейчас подныривают под русских», – подумал фон Гетц.

Он был прав. Пилоты «яков», обнаружив пару «мессершмиттов» и приняв ее за авиаразведку, увлеклись возможностью легкой добычи и не посмотрели налево, где в пяти километрах от них висело восемь точек – группа «В» и группа «С» первой эскадрильи майора Мюллера.

Комэск понял, что остался незамеченным, и качнул крыльями, командуя своей группе: «Делай, как я!» Когда он убедился в том, что «яки» зашли в хвост фон Гетцу и его ведомому и сейчас будут их атаковать, он передвинул сектор газа до упора вперед и взял ручку управления от себя, бросая свой «мессершмитт» в атаку. С набором скорости четыре самолета его группы пошли вниз, на «яки».

– Второй! За мной! – раздалась в эфире команда комэска.

Фон Гетц услышал эту команду и понял, что его расчет был верен. Сейчас восемь «мессершмиттов», разобрав цели по одному на каждого, пошли в атаку из самой выгодной позиции – сзади – сверху, и расстояние между охотниками и добычей сокращается быстрее, чем между «яками» и его самолетом. Примерно через полторы минуты парни выйдут на дистанцию, с которой без проблем распотрошат эти «яки». Остается пустяк – выжить самому и увести ведомого.

Фон Гетц чуть потянул рукоятку управления на себя и добавил газ. «Мессершмитт» стал понемногу набирать высоту, но одновременно терять скорость. Через пять секунд самолет Хайнца был метров на сто впереди и метров на сорок ниже его. Он вдруг явственно почувствовал себя в шкуре зайца, за которым гонится свора гончих.

– Пора! До «яков» метров двести!

– Руди! Влево!

Психологический расчет был на то, что пилот инстинктивно уходит с курса, повернув рукоятку влево. Поэтому сам фон Гетц плавно отклонил свой самолет вправо. И в этом тоже был расчет. Охотник, увидев на полянке прямо перед собой двух зайцев и вскинув ружье, чтобы прихлопнуть их одним выстрелом, бывает обескуражен, когда зайцы разбегаются в разные стороны. Перед ним сразу же возникает вопрос: в которого целиться? Пусть охотник озадачен только на секунду, но на скорости триста шестьдесят километров в час за эту секунду истребитель пролетает сотню метров! Эта сотня метров может стать для них спасительной, так как позволит им отклониться от оси прицеливания «яков». Русские имеют преимущество в скорости, но будут вынуждены догонять их по большему радиусу. Вот только надо найти золотую середину. Если заложить слишком крутой вираж, то самолет потеряет скорость и станет отличной мишенью. Восемь «яков» расстреляют его как в тире, почти в упор. В клочья разнесут. Даже хоронить будет нечего. А если войти в вираж по пологой траектории, то «яки», используя свое преимущество в скорости, все равно зайдут тебе в хвост, сбросят газ и секунды четыре будут всаживать в тебя очереди из пулеметов и пушек.

Фон Гетц пошел на вираж со снижением. Потеря высоты компенсировалась сохранением скорости. Он не увидел, но почувствовал, как под фюзеляжем прошли дымные нити, пущенные пулеметами и пушками «яков».

– Все – огонь! – заорал в наушниках голос Мюллера.

«Угадал! Я угадал маневр русских и время подлета Мюллера! – похвалил себя Конрад. – Награда – жизнь! Вот только интересно, ушел ли Хайнц?»

– Я – Первый! Один горит!

– Я – Пятый. Я подбил одного!

– Я – Второй. Один готов! – пошли доклады через короткие промежутки.

Три «яка», распушив длинные дымные шлейфы, устремились к земле.

– Седьмой! Держись, у тебя на хвосте двое. Двенадцатый! Куда тебя черт понес?! – орал Мюллер.

– Я – Второй. Атакую тройку «яков» за Хайнцем. Держись, Руди!

– Я – Одиннадцатый! Отцепил одного от «Семерки»!

– Я – Первый! Седьмой, за тобой всего один «як»! Держись! Мы идем на помощь Хайнцу. Черт! Он уже горит!

Не выводя свой «мессершмитт» из виража, все так же продолжая снижаться, фон Гетц посмотрел туда, где, по его расчетам, должен был находиться сейчас ведомый. «Мессершмитт» с номером 12 на фюзеляже с оторванными крыльями кувыркался в воздухе. Колпак у него был плотно закрыт. Над местом падения ведомого вертелась карусель из трех «яков» и восьми «мессершмиттов».

– Руди! Прыгай! Руди! Прыгай! – орал не своим голосом фон Гетц.

Ларингофоны подхватывали его крик и отправляли сквозь эфир в шлемофон убитого лейтенанта Рудольфа Хайнца.

Девять «мессершмиттов» один за другим садились на аэродром. Последним, покружив, как вожак, охраняющий свою стаю, сел командир эскадрильи. Его истребитель подрулил к своему капониру.

Не дожидаясь, пока командир вылезет из кабины, на плоскость вскочил Гессер, помог отодвинуть колпак и восторженно стал кричать в лицо Мюллеру:

– Вы видели, господин майор?! Нет, вы видели?! Это же была настоящая охота! Только двоим русским удалось уйти! Шесть – один в нашу пользу! Если бы Хайнц стал уходить от «яков» так же, как обер-лейтенант Смолински, то мы обошлись бы вообще без потерь!

– Чему вы радуетесь, Вилли?

– Да как же, господин майор?! Ведь это же «яки»! И мы их как в тире. Хлоп, и готов! Нащелкали аж шесть штук за один вылет! Такого еще не было! А вы видели, как Смолински разделался со своим преследователем?! Сманеврировал, сам зашел ему в хвост и с одной очереди пустил его носом в землю! Смолински – настоящий ас! Это большая удача для нас, что он попал служить именно в нашу эскадрилью!

– Это большое несчастье для нас, Вилли. Вы просто этого не понимаете.

Истребитель окружили пилоты эскадрильи, успевшие передать свои самолеты механикам. Их еще переполнял азарт недавнего боя и восторг от одержанной победы.

– Поговорим позже, Вилли, – прервал разговор Мюллер. – Командуйте.

Гессер понял его и повернулся к пилотам:

– Эскадрилья!

Семь пилотов встали в одну линию.

Мюллер спрыгнул на землю, отцепил парашют и повернулся к подчиненным.

– Обер-лейтенант Смолински!

– Я! – фон Гетц сделал два шага вперед.

– Вы почему бросили в бою своего ведомого?!

Конрад оторопел от такого неприкрытого нахальства. Сначала этот майор украл его тактическую задумку, а теперь при всех открыто обвиняет его в трусости!

– Господин майор, я…

– Молчать, обер-лейтенант! Вам нет и не может быть оправдания! Мы все были в этом бою и все видели своими собственными глазами. Вы бросили Хайнца на растерзание четверке «яков», а сами бросились улепетывать от русских, насколько позволяла мощность мотора! Вы трус, обер-лейтенант, и вам не место в нашей эскадрилье.

Мюллер оглянулся, переводя дух.

– Капитан Гессер!

– Я, – отозвался из-за его спины опешивший заместитель.

– В полк пришел запрос из пятьдесят первого армейского корпуса. Пехота просит нас направить к ним пилота для ведения воздушной разведки. Сегодня же подготовьте приказ об откомандировании обер-лейтенанта Смолински в распоряжение штаба пятьдесят первого корпуса.

– Есть, – упавшим голосом ответил Гессер.

Несправедливость обвинения обер-лейтенанта в трусости, да еще и перед строем, была очевидна для всех, а для него и подавно. Вся эскадрилья видела, как Смолински и Хайнц подставляли свои самолеты под атаку восьмерки «яков». Другое дело, что Хайнцу не хватило мастерства или просто не повезло. И все видели, как Смолински, уходя на вираже, все ниже и ниже тащил за собой преследовавший его «як». Все видели, что, когда до земли оставалось меньше двухсот метров, Смолински вдруг круто пошел в набор высоты и тут обнаружилось преимущество «мессершмитта» в маневре по вертикали. «Як» отстал. Его пилот просто провалился и потерял Смолински из виду, а когда тот, сделав мертвую петлю, обрушился сверху и повис на хвосте советского летчика, то было уже поздно спасаться. Одна очередь в упор – и русский загорелся. Кроме того, как ни крути, а тактическая схема с двумя подставными самолетами и двумя группами охотников – это целиком изобретение обер-лейтенанта. Вместо того чтобы стыдить его перед всеми и топтать его человеческое достоинство и честь офицера, Железный Мюллер должен был бы писать представление на Железный Крест.

Остальные шесть пилотов молчали, отводя взгляд от своего командира.

– Эскадрилья, разойдись! – скомандовал Мюллер.

Никто не шелохнулся. Все стояли на своих местах.

Шесть пилотов в ряд, и фон Гетц на два шага впереди. Вдруг в тишине за его спиной раздался хлопок. Через короткое время второй, третий. Вот уже две пары рук бьют в ладоши. Мгновение, и к ним присоединились все остальные.

Эскадрилья открыто рукоплескала настоящему асу!

Мюллер обернулся. Гессер вытянулся и прижал руки к бедрам. Мюллер двинулся в сторону штаба – докладывать результаты вылета.

– Все на сегодня свободны, – буркнул он через спину.

После обеда фон Гетц, ни с кем не попрощавшись, вылетел в Песковатку, в штаб пятьдесят первого армейского корпуса.

XIX

После отъезда Даллеса в американском посольстве все вдруг стали очень вежливы и предупредительны со Штейном. Будто он, а не Даллес был личным другом президента Рузвельта.

Это устраивало Штейна.

Он постепенно оценил умение американцев решать технические вопросы. Пусть они не в состоянии были придумать ни одной хитроумной многоходовой оперативной комбинации, но великолепно могли обеспечить ее техническую сторону. Установив контакты с норвежским Движением Сопротивления, Штейн стал оказывать ему помощь и у него никогда не случалось заминки с деньгами, оружием или документами. В разумный срок по его заявке из Америки в установленное место переправлялось все необходимое.

Наивно было бы полагать, что несколько десятков норвежских патриотов, противников прогерманского режима Квислинга, сумеют совершить переворот и прогнать с территории Норвегии немецкие войска. Им не под силу было даже захватить и удержать Нарвик. Они были бы в считанные часы уничтожены регулярными немецкими частями, попав под артиллерийский и минометный огонь. Перерезать снабжение Германии шведской рудой было очень соблазнительно, но совершенно неосуществимо. Горная бригада СС надежно прикрывала северную часть Норвегии, а агенты в штатском отслеживали ситуацию. Невозможно было представить, что большая группа вооруженных людей смогла бы незамеченной появиться возле Нарвика и развернуться для атаки. Немцы очень хорошо охраняли город и порт, каждый посторонний вызывал подозрение у гестапо и полевой жандармерии. Агентурная сеть, развернутая ими в городе и его окрестностях, не давала никому никакого шанса остаться незамеченным.

Да, норвежские патриоты в качестве военной силы не могли представлять сколько-нибудь серьезного интереса. Проведение ими даже ничтожной диверсии или теракта только всколыхнуло бы службы безопасности и ничем, кроме массовых арестов, не окончилось бы.

Зато норвежцы могли быть использованы в целях военной разведки. Хорошо зная свою собственную страну, они могли вести наблюдение за передвижениями немецких войск, следить за аэродромами, отмечая прилеты транспортных самолетов, а главное – подыскивать места, подходящие для высадки десанта, если таковой когда-нибудь будет высажен на норвежские берега. Береговая линия норвежского побережья была изрезана заливчиками и бухточками, и Штейну как генштабисту было чертовски соблазнительно подготовить данные, необходимые для проведения большой десантной операции.

Но как генштабист Штейн понимал и другое. Норвегия, находясь на периферии Европы, не представляла никакого интереса для открытия здесь нового театра военных действий. Войска союзников, завязнув в стране со сложным горным рельефом, потратив много времени и сил, не решили бы ни одной геополитической задачи. От Норвегии едва ли не дальше до Берлина, чем от Лондона. Берлин, Лондон и Осло составляют равносторонний треугольник, и Черчилль с Рузвельтом никогда не пошлют сюда свои войска, если действительно хотят сокрушить фашизм, а не обозначить свою борьбу с ним.

Все норвежское Движение Сопротивления – игра в казаки-разбойники. Но оно могло сыграть свою роль после окончания большой войны в Европе. В Движение вовлекались не только рабочие и фермеры. Основной упор делался на работу среди интеллигенции, самостоятельно мыслящей части общества. После войны все эти ученые, журналисты, адвокаты, инженеры сформируют свое новое демократическое правительство. Нужно уже сейчас подумать о его персональном составе и не допустить в него коммунистов.

Коммунистическое влияние во всем мире растет, так как весь мир видит в Советском Союзе основной противовес фашизму. Сопротивление Красной Армии, стойкость красноармейцев лучше всего работают на коммунистическую пропаганду. Поэтому не может быть сомнений в том, что, после того как смолкнут орудия и настанет очередь заняться восстановлением Европы, левые идеи захватят миллионы умов. Необходимо уже сейчас, именно во время немецкой оккупации, находить влиятельных людей, чтобы в будущем, уже привыкнув получать помощь от Америки и Англии, они смогли сами, без постороннего вмешательства создать в Норвегии политический режим, построенный на западных ценностях и лояльный к САСШ и Великобритании.

Незачем делать из Норвегии большого друга Советского Союза.

Штейн, проинструктированный Даллесом на этот счет, вел свою работу главным образом среди норвежской интеллигенции. Он довольно легко установил контакт с представителями Движения Сопротивления и оказывал им посильную помощь, чтобы иметь влияние на его лидеров и быть в курсе событий, не допустить каких-либо неосторожных и преждевременных выступлений и не подставить само Движение и его членов под удар тайной полиции.

Как-то по осени один из членов Движения между делом рассказал Штейну, что его друг, профессор Гейдельбергского университета Гвидо Ричард разочаровался в нацизме, ему надоело жить при карточной системе и он был бы рад уехать из Германии куда-нибудь, где из репродукторов не звучат целыми днями бравурные марши. Штейн сначала не придал значения тому, что очередной яйцеголовый очкарик хочет эмигрировать из Рейха, но когда собеседник уточнил, что предметом научных изысканий Рикарда является ядерная физика и что из-за существенного сокращения ассигнований на теоретическую науку сама работа профессора находится под большим вопросом, Штейн заинтересовался. Он вспомнил, что в тридцатые годы на страницах научных и научно-популярных изданий шла серьезная дискуссия по проблемам атомного ядра. Часть ученых доказывала, что атом может служить неиссякаемым источником дешевой энергии. Еще большая часть не менее убедительно заявляла, что все это полная чушь и профанация. Человеку никогда не удастся понять процессы, происходящие на ядерном уровне, тем более – управлять ими. Признанный корифей науки сэр Резерфорд прямо сказал, что человеку никогда не удастся проникнуть внутрь ядра, и тема, казалось, была закрыта. Штейн эту область науки знал очень слабо и просматривал научные журналы лишь потому, что, находясь до войны на работе в Стокгольме, он по долгу службы прочитывал вообще всю прессу, которую можно было купить в киосках, в том числе и бульварные, откровенно желтые издания.

Его интерес был тем живее, – что, улетая в Берн, Даллес напутствовал его:

– В Европе сейчас очень неуютно. Никто на континенте не может чувствовать себя в полной безопасности. Фашизм не приспособлен для удовлетворения нужд отдельной личности. Фашизм оперирует только такими категориями, как «масса», оставляя отдельную личность вне своего внимания, если только это не личность фюрера. В этом его сила, так как при фашизме легко рекрутировать многомиллионные армии и держать общество в напряженном, мобилизованном состоянии. Но в этом и его слабость. «Масса» хороша только тогда, когда необходимо идти прямо и в ногу. А проводниками прогресса являются личности. Творчески мыслящие одиночки. Путь к открытию в науке или к созданию художественного шедевра извилист и непредсказуем. К вершине в науке или в искусстве нельзя прийти по прямой. Тем более строем. Поэтому при фашизме неуютно прежде всего людям творческим, которым тесно в униформе и которые не желают укладываться в рамки фашистской унификации. Эти люди уезжали к нам в начале тридцатых и принесли немалую пользу нашей стране. Сейчас, после начала войны в Европе, количество желающих уехать возросло. Америке нужны все эти ученые, инженеры, художники, музыканты. Именно они в конечном счете своим трудом и талантом вооружили нашу армию.

Поэтому мы готовы их принять. Помните, Олег, о том, что Америка готова стать второй родиной для этих людей, так же как она стала ею для вас. Война окончится тем, что в Европу въедут русские на своих танках. Помните, сто тридцать лет назад казаки уже вступали в Париж? И сейчас никто не помешает Сталину войти в него. Когда он туда войдет, то будет принят как освободитель и избавитель Европы от фашизма. И когда это произойдет, НКВД начнет искать на развалинах Европы тех, кто нужен нам. Поэтому ваша главная задача – поиск и переправка в Америку тех, кто нам нужен. В первую очередь специалистов в области разработки и производства вооружений всех видов, беспроводной связи, кибернетики, биологии. Именно они в скором времени будут определять пути развития человечества. Мы не можем позволить, чтобы они делали это, находясь по ту сторону железного занавеса. Это будет безответственно по отношению к нашей цивилизации. Знаете, Олег, мы скоро станем свидетелями того, как отпадет надобность в самой армии в ее нынешнем виде. Если эти умники создадут сверхсильную бомбу и изобретут ракету для ее доставки в любую точку мира, то многочисленная армия будет не нужна и даже вредна, как хорошая цель для таких ракет. Все войны будут вестись и выигрываться нажатием кнопки в Овальном кабинете Белого дома.

Видимо, для того чтобы настроить Штейна на нужную волну, уже прощаясь, Даллес добавил:

– Вам нужно начинать новую жизнь, Олег. Жизнь в Америке. Я верю в вас и кое-что буду для вас делать. Вы в Красной Армии имели звание подполковника? Пожалуй, я поговорю с президентом, чтобы он восстановил вас в этом же звании в армии САСШ. Это вам будет полезно. Когда вы решите выйти в отставку, вам будет начислена приличная пенсия. Но решение президента, повторяю, будет зависеть от результатов вашей работы тут, в Норвегии.

С тем Даллес и улетел в Швейцарию.

Штейн перевел пространный монолог своего нового шефа и покровителя с английского на русский. «Во-первых, под лозунгом войны с фашизмом подберите достойных людей, которые могли бы после ухода немцев из Норвегии и падения режима Квислинга образовать новое правительство и удержать страну в повиновении. Они должны ненавидеть коммунизм и ориентироваться на Запад. Во-вторых, всеми силами отыскивайте ученых, специалистов, видных деятелей искусств для их дальнейшей отправки в Америку. Если вы справитесь с обеими задачами, то ваше будущее в Штатах можно будет считать обеспеченным».

Штейн немедленно информировал Даллеса о страданиях перспективного профессора Рикарда, которого фашисты вот-вот лишат кафедры в Гейдельберге. Даллес дал санкцию на проведение вербовочной беседы с профессором, и в конце ноября Штейн отправился из Норвегии в Рейх в качестве ловца человеческих душ.

XX

Оперативная сводка за 12 декабря

В последний час

ТРОФЕИ НАШИХ ВОЙСК И ПОТЕРИ ПРОТИВНИКА

I. ПОД СТАЛИНГРАДОМ

За время наступления наших войск под СТАЛИНГРАДОМ с 19 ноября по 11 декабря захвачено у противника: самолетов – 105, танков – 1510, орудий разных калибров – 2134, минометов – 1714, счетверенных зенитных установок – 28, пулеметов – 4175, противотанковых ружей – 311, автоматов – свыше 2000, снарядов – 4 196 000, патронов – свыше 20 000 000, автомашин – 7306, мотоциклов – 1385, радиостанций – 62, кабеля телефонного – 522 километра и другое военное имущество.

К исходу 11 декабря количество пленных увеличилось на 6400 человек. Всего за время боев с 19 ноября по 11 декабря взято в плен 72 400 солдат и офицеров противника.

За время боев с 19 ноября по 11 декабря нашими войсками уничтожено 632 самолета противника, из них 353 транспортных самолета, 548 танков, 934 орудия разных калибров, 1946 пулеметов, 1386 автомашин. За это же время под Сталинградом противник потерял только убитыми более 94 000 солдат и офицеров, из них четыре пятых – немцы, остальные румыны.

II. НА ЦЕНТРАЛЬНОМ ФРОНТЕ

За время боев с 25 ноября по 11 декабря на ЦЕНТРАЛЬНОМ фронте нашими войсками захвачено: танков – 194, орудий разных калибров – 550, пулеметов – 1053, винтовок – около 7000, снарядов – до 300 000, патронов – 7 126 000, автомашин – 920, радиостанций – 58, складов разных – 43. За это же время захвачено в плен 2100 немецких солдат и офицеров.

Нашими войсками уничтожено более 200 самолетов противника, 416 танков, 541 орудие, более 1000 минометов, 1230 пулеметов, 850 автомашин. По неполным данным, за время боев на Центральном фронте немцы потеряли только убитыми свыше 75 000 солдат и офицеров.

Совинформбюро

Все-таки американцев не зря называют технической нацией. Документы, по которым Штейн попал в Рейх, были высочайшего качества. Никакая экспертиза не смогла бы выявить подделку. Ксивы были аутентичны оригиналам. В техническом отделе ГРУ ГШ РККА тоже служили хорошие специалисты по изготовлению документов, но оборудование было хуже американского, и это сказывалось на качестве. В бытность свою кадровым сотрудником разведупра Штейн мало полагался на мастерство отечественных искусников подделки. Он старался разрабатывать легенды так, чтобы фальшивыми документами пользоваться только самое первое время.

А теперь в Рейх предстояло въехать представителю норвежской нефтяной компании, имеющему официальной целью командировки переговоры с немецкими властями о предоставлении норвежской стороне концессии на разработку нефтяных месторождений Грозного и Баку. Такая легенда была логически мотивирована. Вермахт стоял на Кавказе, норвежские нефтяные фирмы не уступали английской «Бритиш Петролеум» и американской «Стандарт Ойл». Норвегия была оккупирована, но ее жители были признаны Гитлером расово близкой нацией. Допуск норвежцев к разработке кавказских нефтяных месторождений был выгоден и Рейху, и Норвегии. Рейх получал дешевое топливо, произведенное чужими руками, а Норвегия – нефть, не ею завоеванную. Поэтому сейчас, осенью сорок второго, норвежский нефтяник воспринимался в Рейхе как желанный гость.

Профессор Рикард поколебал представления Штейна о профессуре. Он ожидал увидеть эдакого ученого сухаря в очках и с бородкой клинышком, книжного червя, засушенного между стеллажей с фолиантами. Но на кафедре в университете агент американской разведки застал красавца-атлета лет сорока в модном спортивном пиджаке с ватными плечами, с ослепительной белозубой улыбкой и лихо зачесанными назад смоляными волосами. Рукопожатие профессора было крепким, как у штангиста, да и сама манера говорить громко и раскатисто выдавала в нем человека успешного и уверенного в завтрашнем дне.

– Вы профессор Рикард? – спросил Штейн, не затворяя двери кафедры и все еще надеясь, что ошибся.

– Я, – подтвердил атлет. – Вы за рецензией? Она еще не готова. Зайдите через недельку.

– Я не за рецензией, – виновато промямлил Штейн.

– Тогда какого дьявола вы морочите мне голову? У меня дел по горло!

Любой другой на месте Штейна закрыл бы за собой дверь и, краснея от досады, быстрым шагом направился бы на вокзал за обратным билетом. Но Олег Николаевич проводил уже не первую беседу с заданным результатом и по опыту знал, что не важно, как началась беседа, важно то, чем она закончилась.

– Я прибыл из-за границы, чтобы познакомиться и переговорить с вами. Если вы сейчас заняты, то мы можем перенести нашу беседу на более удобное для вас время.

– Из-за границы? – Атлет-профессор сбавил тон и смущенно улыбнулся. – Извините меня, пожалуйста. Я спутал вас с одним диссертантом. Друзья попросили меня написать рецензию на его работу, а мне, честно говоря, не до рецензии. С этого учебного года курс, который я читал в университете, исключен из программы. Я остался без студентов, а мои научные труды не публикуют в Германии. Их вообще нигде не публикуют.

– Почему? – недоуменно спросил Штейн.

– Потому что Германии стала не нужна фундаментальная наука. Теоретики сейчас в загоне. Рейху нужны не отвлеченные теоретические исследования, а гарантированный результат, который можно отлить из стали или построить из бетона. Вот только никто из бонз, стоящих у власти, не хочет понимать того, что для развития прикладной науки необходим прорыв в науке фундаментальной. Скажем, изобрел бы Александр Белл свой телефон, если бы не было теории электричества? Или сумел бы Эдисон создать свой фонограф без волновой теории?

Штейну не было никакого дела до этих двух упомянутых господ, равно как и до теории электричества, но он из благоразумия сочувственно покашлял в кулак.

– Вот, изволите видеть? Упаковываю свои вещи и книги. Перед вами – высококвалифицированный дипломированный немецкий безработный с докторской ученой степенью и бывший профессор. Я уже подумываю, а не переквалифицироваться ли мне в конные полицейские. Я чемпион Вюртенберга по скачкам и конкуру, и мне наверняка пойдет форма с латунными пуговицами.

– Ну, зачем же так грустно? Вы могли бы преподавать, например, в Берне. Это совсем недалеко отсюда, каких-то триста километров.

– В Берне?! – насмешливо переспросил Рикард. – После Гейдельберга мне преподавать в Берне? Скажите уж лучше – учительствовать в школе. По крайней мере, мои ученики будут хорошо знать никому не нужную физику. Берите вот эти книги и помогите мне донести их до машины.

Штейн с готовностью подхватил две довольно объемистые пачки книг, перевязанных тесьмой, и последовал за профессором к его машине.

– Вы знаете, что такое Гейдельберг? – спросил профессор через пять минут, захлопывая багажник, куда они уложили все эвакуированное имущество.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Гейдельберг – это сильнейшая научная школа в Европе, а может, и в мире! Сорбонна и Оксфорд – просто подготовительные классы по сравнению с Гейдельбергом! С четырнадцатого века на этом самом месте трудились и мыслили лучшие умы тогдашней науки! Какие имена! Это же люди, двинувшие нашу цивилизацию вперед, от мрака невежества к высокой культуре. Вы только представьте себе, целых шестьсот лет ушло на становление гейдельбергской научной школы, и вот теперь, при Гитлере, эта школа разваливается.

– А вы не любите Гитлера?

– Это провокационный вопрос, молодой человек! Откуда я знаю, что вы не из гестапо? Я просто обожаю нашего дорогого фюрера. Я не устаю им восторгаться! Я все ладони отбил, аплодируя ему! Так и передайте тем, кто вас ко мне подослал.

– А если я не из гестапо?

– Да? А откуда же вы? Из соседней организации?

– Я же сказал вам, что приехал из-за границы. Из Норвегии.

– Ну, сказали тоже, – разочарованно протянул профессор. – Какая же Норвегия «заграница»?

– Действительно, я приехал из Норвегии, но разыскать вас меня просили мои американские друзья.

– Американские? – насторожился Рикард.

– А что вас удивляет? Ваши работы опубликованы во всем мире. Ваше имя известно не только в Германии, но и за океаном. Мне кажется, я прибыл как раз вовремя, чтобы успеть первым сделать вам предложение.

– Какое?

– Если вам так претит преподавание в Берне, то что вы скажете, допустим, о Гарварде?

– Не знаю. Я ни разу не был в Америке, хотя лет десять назад встречался с американскими коллегами на симпозиумах по моей тематике.

– По ядерной физике?

– Именно по ней. И американцы не произвели на меня хорошего впечатления. Они совсем не понимают того, над чем работают и что является предметом их исследования.

– Я не берусь с вами спорить, профессор, но за десять лет американцы сильно ушли вперед. Недаром же именно к ним уехал Эйнштейн.

– Эйнштейн для меня не авторитет. Да, он создал замечательную теорию относительности, опираясь на которую можно рассматривать процессы, происходящие в ядре, но он не объяснил сути самих этих процессов!

– А кто-нибудь объяснил?

– Послушайте, молодой человек, вы хотя бы представляете, о чем ведете речь? Ведь познание тайн атомного ядра можно сравнить с сотворением мира. В нашем мире все создано из атомов, и человек, который сможет управлять процессами на ядерном уровне, станет подобен Богу, сотворившему этот мир. Он станет владеть миром.

– И вы в это верите?

– А почему нет?

– А какое прикладное значение это может иметь? Что смогут изобрести новые Эдисоны и Беллы, зная, тайны ядра?

Выражение слабой догадки промелькнуло на лице профессора.

– Послушайте, молодой человек! Я не ошибусь, если предположу, что по образованию вы не физик и в вопросах физики вообще и ядерной физики в частности вы полный профан?

– Абсолютный! – с готовностью признал Штейн. – Поэтому мне так и интересна эта тема. Именно как дилетанту.

– Тогда как дилетанту я вам в двух словах попробую объяснить то, на что ученым требуются целые тома. Все дело в том, что при распаде атома выделяется сумасшедшее количество энергии. Энергии от распада одного атома, разумеется, не хватит даже для того, чтобы обжечь вам руки, но если одновременно в одном месте распадаются миллиарды миллиардов атомов, то получается Солнце. Садитесь в машину.

– Солнце? – Штейн сел рядом с Рикардом на переднее сиденье.

– Солнце, – подтвердил профессор и завел мотор. – Заурядная звезда пятой астрономической величины.

Штейну стало неловко за Солнце.

– А вы, профессор, следует полагать, звезда первой величины?

Рикард не отреагировал на колкость.

– Сравните для примера Солнце с Фомальгаутом из созвездия Южной Рыбы или со звездой Ахернар – альфой Эридана. У них светимость в шестнадцать раз ярче солнечной, они вдвое тяжелее солнца и вдвое шире его в диаметре. К счастью для нашей цивилизации, эти звезды находятся на расстоянии миллионов световых лет от нашей галактики, иначе они выжгли бы на Земле все живое.

Машина плавно тронулась.

– А что касается вашего ядовитого замечания относительно моей звездной величины…

– Извините меня, профессор, – Штейну стало неловко за вырвавшуюся у него резкость.

– Так вот что я вам скажу, – Рикард не обратил на извинение никакого внимания. – До войны и до того, как мне пришлось свернуть свои исследования, я считался одним из ведущих мировых специалистов по атомной тематике. Я не знаю, кто вас прислал ко мне. Но я видел американцев и разговаривал с ними. Если сказать вам, что я о них невысокого мнения как об ученых, – это ничего не сказать. Любой студент, который писал у меня дипломную работу, разбирается в ядерной физике лучше десятка американских докторов и профессоров. Меня семь лет не выпускали за рубеж. Семь лет я варился в собственном соку. Допускаю, что за это время американцы могли дойти до понимания кое-каких вещей, но настоящих прорывов ожидать от них трудно.