Текст книги "Семь я (СИ)"
Автор книги: Андрей Козырев
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Ржавеет медь, течь устаёт река,
Не вечно башен царственных величье.
Я видел это: сумрачный прилив
Глодает землю, мёртвую от пыток,
А суша, мыс в морскую даль вонзив,
Вновь в прибыль обращает свой убыток.
Я видел это: быстрый ход времён
В прах низвергает троны, замки, царства, -
И понял, что любовь моя, как сон,
Убита будет Времени коварством.
Всё это видеть – смерти лишь равно.
Как хрупко счастье, что судьбой дано!
Сонет 73
Во мне ты видишь тот осенний день,
Когда последний лист дрожит едва
На тонкой ветви, чёрной, словно тень,
И над землею птичья песнь мертва.
Во мне ты видишь вечер поздний тот,
Когда закат на западе погас
И Божий бесконечный небосвод
Второю смертью – тьмой отъят у глаз.
Во мне ты видишь тусклый уголёк,
Что гаснет в пепле отпылавших лет.
Всё то, что было жизнью, сделал Бог
Мне смертным ложем... Грусть моя, мой свет,
Ты видишь всё, что делает сильней
Любовь твою к живой душе моей.
Сонет 64
When I have seen by Time's fell hand defaced
The rich proud cost of outworn buried age;
When sometime lofty towers I see down rased,
And brass eternal slave to mortal rage;
When I have seen the hungry ocean gain
Advantage on the kingdom of the shore,
And the firm soil win of the wat'ry main,
Increasing store with loss, and loss with store;
When I have seen such interchange of state,
Or state itself confounded to decay,
Ruin hath taught me thus to ruminate,
That Time will come and take my love away.
This thought is as a death, which cannot choose
But weep to have that which it fears to lose.
Сонет 73
That time of year thou mayst in me behold
When yellow leaves, or none, or few, do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare [ruin'd] choirs, where late the sweet birds sang
.
In me thou seest the twilight of such day
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death's second self, that seals up all in rest.
In me thou seest the glowing of such fire
That on the ashes of his youth doth lie,
As the death-bed whereon it must expire,
Consum'd with that which it was nourish'd by.
This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,
To love that well, which thou must leave ere long.
Сонет 74
Когда меня под стражу смерть возьмёт,
Не принимая взяток и залогов,
Не памятник мне имя сбережёт,
А белый лист, покрытый вязью строгой.
Раскрой мой том, – найдёшь мою весну,
Любовь, не побеждённую судьбою.
Земле земное – прах мой – я верну,
Но дух навек останется с тобою.
Мой дух пребудет вечно – всех живей.
Пусть ненасытной смерти достаётся
Та жертва тлена, пища для червей,
Что бренным телом средь людей зовётся!
Ей – тело, что на смерть обречено,
Тебе – бессмертье, что в словах дано!
Сонет 77
Вам седину, как серебро на черни,
Покажет неподкупное стекло;
Но скажет вам сонет, советник верный:
Не всё, что было в жизни, отцвело.
Увидит взор в зеркальном отраженье,
Как строчками морщин на лоб легли
Сомненья, откровенья и прозренья
Тех дней, что тихо в вечность утекли.
Чернильной вязью, словно волей мага,
Вы создадите мир из пустоты;
Возьмёт могила, но вернёт бумага
Родных людей заветные черты,
Ведь очень часто скромные слова
Таят всё что, чем в нас душа жива!
Сонет 74
But be contented when that fell arrest
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review
The very part was consecrate to thee:
The earth can have but earth, which is his due,
My spirit is thine, the better part of me.
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretch's knife,
Too base of thee to be remembered.
The worth of that is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.
Сонет 77
Thy glass will show thee how thy beauties [wear],
Thy dial how thy precious minutes waste,
The vacant leaves thy mind's imprint will bear,
And of this book this learning mayst thou taste.
The wrinkles which thy glass will truly show,
Of mouthed graves will give thee memory;
Thou by thy dial's shady stealth mayst know
Time's thievish progress to eternity.
Look what thy memory cannot contain
Commit to these waste [blanks], and thou shalt find
Those children nurs'd, deliver'd from thy brain,
To take a new acquaintance of thy mind.
These offices, so oft as thou wilt look,
Shall profit thee, and much enrich thy book.
Сонет 90
Когда меня забудешь ты, мой друг,
В тот миг, когда весь мир объят пожаром,
Будь первой из моих сердечных мук,
Но не последним – самым злым – ударом!
Не умножай моих земных невзгод,
Не умножай тоски моей надсадной.
Пусть после бурной ночи не придёт
Рассвет – дождливый, горький, безотрадный!
Покинь меня, но лишь не в миг, когда
Меня ослабят мелкие потери;
Покинь сейчас. Последняя беда
Сильней всех прежних. Знаю, помню, верю:
Все боли света меркнут рядом с ней-
С бедой лишиться благости твоей.
Сонет 93
Так. Буду жить, признав, что ты верна мне,
Наперекор всем слухам всей Земли.
Глаза смеются, сердце – твёрже камня.
Лицо твоё со мной, душа – вдали.
Во взоре у тебя я не узнаю
Ни злобы, ни следов житейских драм.
В глазах у многих судьбы я читаю
По временем оставленным следам.
Но, видимо, угодно это Богу:
Чудесна эта двойственность твоя.
Когда твоя душа таит тревогу,
Лицо мне дарит сладость бытия.
Всё так. В раю, средь Божиих щедрот,
Прекраснее всего – запретный плод.
Сонет 90
Then hate me when thou wilt, if ever, now,
Now while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss.
Ah, do not, when my heart hath scap'd this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purpos'd overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come, so [shall] I taste
At first the very worst of fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compar'd with loss of thee will not seem so.
Сонет 93
So shall I live, supposing thou art true,
Like a deceived husband, so love's face
May still seem love to me, though alter'd new:
Thy looks with me, thy heart in other place.
For there can live no hatred in thine eye,
Therefore in that I cannot know thy change.
In many's looks the false heart's history
Is writ in moods and frowns and wrinkles strange;
But heaven in thy creation did decree
That in thy face sweet love should ever dwell;
What e'er thy thoughts or thy heart's workings be,
Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
How like Eve's apple doth thy beauty grow,
If thy sweet virtue answer not thy show!
Сонет 98
Расстались мы весной, когда, ликуя,
Апрель царил над грешною Землей,
А в небе, хохоча и торжествуя,
Сатурн свершал тяжёлый танец свой.
Ни голос птиц, влюблённый и безгрешный,
Ни краски распустившихся цветов
Не помогли родиться сказке вешней.
Я был им чужд, печален и суров.
Ни лепестки цветущих белых лилий,
Ни первых роз душистый аромат
Моей душе, напомнив, не затмили
Твой поцелуй, твой несравненный взгляд.
Ведь я – зима, а блеск весенних дней -
Лишь тень от тени дорогой твоей.
Сонет 102
Да, я люблю. Но страсть моя безмолвна:
Чем чувство тише, тем оно сильней.
Не любит тот, кто чувство славит вольно:
Не раб любви он – а тиран над ней.
Тебя встречал я песней золотою,
Когда любовь была ещё юна.
Так соловей поёт в цветах весною -
Но умолкает, лишь пройдёт весна.
Когда замолкнет пенье над долиной,
Зной лета не утратит красоты,
Но, лишь привыкнув к песне соловьиной,
Сочтёшь его напев невзрачным ты.
Как соловей, умолк и я – и пусть!
Боюсь в тебе я песней вызвать грусть.
Сонет 98
From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April (dress'd in all his trim)
Hath put a spirit of youth in every thing,
That heavy Saturn laugh'd and leapt with him.
Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell
Of different flowers in odor and in hue,
Could make me any summer's story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew;
Nor did I wonder at the lily's white,
Nor praise the deep vermilion in the rose,
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of all those.
Yet seem'd it winter still, and, you away,
As with your shadow I with these did play.
Сонет 102
My love is strength'ned, though more weak in seeming,
I love not less, though less the show appear;
That love is merchandiz'd whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing,
And stops [her] pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.
Сонет 110
Да, это так: по свету я бродил,
Наряда не снимая шутовского,
За грош я продавал душевный пыл,
Страсть попирал я увлеченьем новым!
Да, это так: суровой правде я
Смотреть в лицо не смел – и отвернулся...
Но я нашёл тебя, любовь моя,
И юный пыл опять во мне проснулся.
И вот – итог. Не стану я искать,
Чтоб жажду утолить, источник новый
И страсть мою изменой проверять.
К тебе, богиня, обращу я слово:
Позволь в конце нелёгкого пути
Найти приют мне на твоей груди.
Сонет 119
Каким питьём из слёз Сирен убит,
Каким же я отравлен зельем ада?
Друг друга порождают страсть и стыд,
И только боль – за боль мою награда.
Но чем я был в дни счастья виноват?
В чём грешен был в час светлого веселья?
За что Господь казнил меня стократ
Так, что мои глазницы опустели?
Но – слава злу за всё его добро!
Свет ярче виден нам во мраке горя.
Любовь моя, пленённая хитро,
Сильней Вселенной станет, с горем споря.
Так, всё в беде утратив, лишь теперь
Я сделался богатым – от потерь.
Сонет 110
Alas, 'tis true, I have gone here and there,
And made myself a motley to the view,
Gor'd mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
Made old offenses of affections new;
Most true it is that I have look'd on truth
Askaunce and strangely: but by all above,
These blenches gave my heart another youth,
And worse essays prov'd thee my best of love.
Now all is done, have what shall have no end,
Mine appetite I never more will grind
On newer proof, to try an older friend,
A god in love, to whom I am confin'd.
Then give me welcome, next my heaven the best,
Even to thy pure and most most loving breast.
Сонет 119
What potions have I drunk of Siren tears
Distill'd from limbecks foul as hell within,
Applying fears to hopes, and hopes to fears,
Still losing when I saw myself to win!
What wretched errors hath my heart committed,
Whilst it hath thought itself so blessed never!
How have mine eyes out of their spheres been fitted
In the distraction of this madding fever!
O benefit of ill, now I find true
That better is by evil still made better,
And ruin'd love when it is built anew
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
So I return rebuk'd to my content,
And gain by ills thrice more than I have spent.
Сонет 129
Растрата духа и опустошенье -
Вот сладострастья верная цена.
В нём в грубом, злом, бессмысленном смешенье -
Бесстыдный стыд, невинная вина.
Мы вечно ищем то, что презираем,
Найдя, его готовы проклинать.
Приманки цену мы прекрасно знаем -
Но к мышеловке тянемся опять.
Безумен тот, кто знает сладострастье,
Безумней, кто не ведал никогда.
Искать его – вот истинное счастье,
Найти его – вот горе, вот беда!
Мы, зная всё, спешим на свет из врат -
Небесных врат, ведущих прямо в ад!
Сонет 140
Будь мудрой в той же мере, что и злой,
Не заставляй меня прервать молчанье!
Пусть слова не даёт мне облик твой -
Но за меня заговорит страданье.
Да, ты не любишь. Но – хоть сделай вид,
Хоть обмани меня любовью мнимой!
Так часто врач больному жизнь сулит,
Но знает, что болезнь неизлечима.
Ты холодом сведёшь меня с ума!
Бред ходит за безумием по следу,
А наша чернь, безумная сама,
Как истине последней, верит бреду.
Так, нелюбви твоей наперекор,
Да будет чист – при мрачном сердце – взор!
Сонет 129
The expense of spirit in a waste of shame
Is lust in action; and till action, lust
Is perjured, murderous, bloody, full of blame,
Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
Enjoy'd no sooner but despised straight,
Past reason hunted, and no sooner had
Past reason hated, as a swallow'd bait
On purpose laid to make the taker mad;
Mad in pursuit and in possession so;
Had, having, and in quest to have, extreme;
A bliss in proof, and proved, a very woe;
Before, a joy proposed; behind, a dream.
All this the world well knows; yet none knows well
To shun the heaven that leads men to this hell.
Сонет 140
Be wise as thou art cruel, do not press
My tongue-tied patience with too much disdain,
Lest sorrow lend me words, and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so,
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee;
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be.
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
Уильям ШЕКСПИР
Монологи Гамлета
( Гамлет , акт 1, сцена 2)
O that this too too sallied flesh would melt,
Thaw, and resolve itself into a dew!
Or that the Everlasting had not fix'd
His canon 'gainst [self-]slaughter! O God, God,
How [weary], stale, flat, and unprofitable
Seem to me all the uses of this world!
Fie on't, ah fie! 'tis an unweeded garden
That grows to seed, things rank and gross in nature
Possess it merely. That it should come [to this]!
But two months dead, nay, not so much, not two.
So excellent a king, that was to this
Hyperion to a satyr, so loving to my mother
That he might not beteem the winds of heaven
Visit her face too roughly. Heaven and earth,
Must I remember? Why, she should hang on him
As if increase of appetite had grown
By what it fed on, and yet, within a month -
Let me not think on't! Frailty, thy name is woman! -
A little month, or ere those shoes were old
With which she followed my poor father's body,
Like Niobe, all tears – why, she, [even she] -
O God, a beast that wants discourse of reason
Would have mourn'd longer – married with my uncle,
My father's brother, but no more like my father
Than I to Hercules. Within a month,
Ere yet the salt of most unrighteous tears
Had left the flushing in her galled eyes,
She married – O most wicked speed: to post
With such dexterity to incestious sheets,
It is not, nor it cannot come to good,
But break my heart, for I must hold my tongue.
О, если б эта плоть смогла исчезнуть,
Пропасть, растаять, изойти росой!
О, если бы Господь не запретил
Самоубийства! Боже мой! Насколько
Ничтожным, мелким, плоским, безобразным
Мне кажется весь мир, мой мир постылый!
Вот мерзость! Сад, заросший без прополки
Травою сорной, той, что отравляет
Природу...До чего доходит жизнь!
Двух месяцев не минуло, как умер...
И кто? Гиперион, богоподобный
В сравненьи с нынешним сатиром; мать
Так возлюбивший, что весенний ветер
Не смел ее лицо овеять резко...
Земля и небо! Должен помнить я о нем?
Она его любила так, как будто
От утоленья возрастала страсть,
Но месяц миновал – всего лишь месяц...
Как объяснить и как понять мне это?
Неверность – имя женщине! Лишь месяц...
И башмаки не сношены, в которых
Она за телом мужа горько шла,
Как Ниобея, плача, – что же ныне? -
Господь, бездушный зверь и то любви
Хранил бы верность дольше! – вышла замуж
За дядю. Он на брата непохож,
Как я – на Геркулеса. Только месяц!
Её глаза просохнуть не успели
От соли слез притворных – и она
Венчается опять! Как скор порок,
Готовивший ей одр кровосмешенья!
Нет, это все к добру не приведет!
Но бейся, сердце, а язык, молчи!
( Гамлет , акт 1, сцена 5)
O all you host of heaven! O earth! What else?
And shall I couple hell? O fie, hold, hold, my heart,
And you, my sinows, grow not instant old,
But bear me [stiffly] up. Remember thee!
Ay, thou poor ghost, whiles memory holds a seat
In this distracted globe. Remember thee!
Yea, from the table of my memory
I'll wipe away all trivial fond records,
All saws of books, all forms, all pressures past
That youth and observation copied there,
And thy commandement all alone shall live
Within the book and volume of my brain,
Unmix'd with baser matter. Yes, by heaven!
O most pernicious woman!
O villain, villain, smiling, damned villain!
My tables – meet it is I set it down
That one may smile, and smile, and be a villain!
At least I am sure it may be so in Denmark.
(He writes.)
So, uncle, there you are. Now to my word:
It is "Adieu, adieu! remember me."
I have sworn't.
О Божьи ангелы! О небо! О земля!
И кто еще? К ним ад еще добавить?
Держись, о сердце! Мышцы, вы ослабли?
Мне помогите выстоять сейчас!
Мне, мне – тебя, отец мой, не забыть?
Да, призрак, если память есть еще
В презренном шаре на плечах моих.
Да! В древней книге памяти моей
Я вычеркну признания любви,
Все знанья книг, все образы и формы,
Все, что хранилось с детства много лет, -
Но я твои слова навек оставлю
Жить в одиночестве в той книге мозга.
Клянусь я в этом перед небесами!
О женщина, что гибель нам приносит!
Злодей с улыбкой милой на лице!
Я на моей дощечке напишу,
Что и злодейство может улыбаться,
По крайней мере, в Дании уж точно.
[ Он пишет ] .
А вот и Вы, мой дядя. Я добавлю:
"Прощай, прощай! И не забудь меня".
Клянусь.
Уильям ШЕКСПИР
(Гамлет, акт 3, сцена 1 )
To be, or not to be, that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing, end them. To die, to sleep -
No more, and by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to; 'tis a consummation
Devoutly to be wish'd. To die, to sleep -
To sleep, perchance to dream – ay, there's the rub,
For in that sleep of death what dreams may come,
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause; there's the respect
That makes calamity of so long life:
For who would bear the whips and scorns of time,
Th' oppressor's wrong, the proud man's contumely,
The pangs of despis'd love, the law's delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of th' unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin; who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscover'd country, from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will,
And makes us rather bear those ills we have,
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards [of us all],
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o'er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pitch and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action. – Soft you now,
The fair Ophelia. Nymph, in thy orisons
Be all my sins rememb'red.
Быть иль не быть? – Вот как стоит вопрос...
Что выше: выносить пращи и стрелы
Взбесившейся фортуны – или разом
Восстать противу них, и, взяв оружье,
Закончить все? Погибнуть... Умереть...
Уснуть... Всего лишь? Знать, что сном прервешь ты
Страдание и боль – наследство плоти...
Какой конец – забыться и уснуть,
Уснуть! Но каковы тогда виденья,
Которые во сне увижу я,
Когда петля смертельная сомкнется?
Вот что смущает нас; вот объясненье,
Что делает настолько длинной жизнь
И горе. – Кто бы снес презренье века,
Тирана гнет и хамство гордеца,
Тоску любви, медлительность законов,
Глумленье подлости над стойкой честью,
Когда бы волен был прервать свой век
Простым кинжалом? Кто бы под ярмом
Пыхтел, потел, неся груз этой жизни,
Когда б не страх страны, с чьих берегов
Еще никто вовек не возвращался?
Он волю ослабляет, и нам легче
Терпеть страданья этой долгой жизни,
Чем страхи той, что неизвестна нам.
Так совесть в трусов превращает нас,
Так яркий цвет решимости природной
Бледнеет под тенями тусклой мысли;
Стремление, могучее в истоке,
Течет теперь иным, кривым путем
И в океан поступка не впадет.... Но тише!
Офелия, мой свет! В молитве, нимфа,
Мои грехи пред небом помяни...
Джон ДОНН
Священные сонеты
1
Ужель меня Ты создал для распада?
Наставь меня, ведь смерть недалека;
я мчусь навстречу ей, в душе – тоска,
и сгинули вчерашние отрады.
Смотрю вперёд – и в смерть спешит строка,
назад – лишь темнота доступна взгляду,
и чахнет дух мой, наклонясь над адом,
под тяжестью великого греха.
Но Ты – везде; мой взор, Тебе покорный,
Я обращаю к небу – и встаю;
А враг не хочет, чтоб я был в раю,
Плетет соблазны... Я в тревоге чёрной.
Но к небу благодать меня стремит:
Пусть сердце – сталь, но Ты, Господь, – магнит!
4
Ты, мрачная душа! Болезнь пришла -
Предвестье смерти, скорой на расправу.
Ты – тот, кто предал отчую державу
И в край чужой бежал, исполнясь зла;
Ты – вор, что воли, как воды, искал,
Но был в темницу заключён по праву
И, лишь испив смертельную отраву,
Жизнь – даже в заточенье – славить стал...
Но ты найдёшь прощение, покаясь;
Какой же путь верней и чище всех?
Стань чёрным, сердце, в траур облекаясь,
Стань красным от стыда, припомнив грех,
Чтоб белым стать, очистившись любовью,
Омыв себя Христовой алой кровью!
JOHN DONNE
HOLY SONNETS
1
Thou hast made me. And shall thy worke decay?
Repaire me now, for now mine end doth haste,
I runne to death; and death meets me as fast,
And all my pleasures are like yesterday;
I dare not move my dimme eyes any way,
Despaire behind, and death before doth cast
Such terrour, and my feeble flesh doth waste
By sinne in it, which it Гwards hell doth weigh;
Onely thou art above, and when towards thee
By thy leave I can looke, I rise againe;
But our old subtle foe so tempteth me,
That not one houre my selfe I can sustaine;
Thy Grace may wing me to prevent his art,
And thou like Adamant draw mine iron heart.
4
Oh my blacke Soule! now thou art summoned
By sicknesse, deaths herald, and champion;
Thou art like a pilgrim, which abroad hath done
Treason, and durst not turne to whence hee is fled,
Or like a thiefe, which till deaths doome be read,
Wisheth himselfe delivered from prison;
But damn'd and hal'd to execution,
Wisheth that still he might be imprisoned.
Yet grace, if thou repent, thou canst not lacke;
But who shall give thee that grace to beginne?
Oh make thy selfe with holy mourning blacke.
And red with blushing, as thou art with sinne;
Or wash thee in Christs blood, which hath this might
That being red, it dyes red soules to white.
5
Я – малый мир. Во мне – соединенье
Земных и высших, Ангельских начал.
Но обе части я греху отдал -
И смерти обречён с того мгновенья.
Вы, кто открыл нам сей земли движенье
И прочность сфер, что в небе Бог создал,
В глазницы влейте мне морей волненье,
Очистите мой взор, что отсиял.
Я буду плакать. Нет, не повторится
Потоп, но, весь дымясь от скверн и зла,
Мой грех сгорит; в нём корень бед таится...
О, если б корень тот сгорел дотла!
И пусть Господне пламя опалит
Меня – и, сожигая, исцелит!
6
Вот и конец земного представленья,
Последний шаг нелёгкого пути,
Где я к последней цели смог дойти
В последнее, великое мгновенье.
Как тщится смерть навеки развести
Мой скорбный дух и тело, жертву тленья,
И дух предстанет Богу – и в смятенье
Трепещет сердце смертное в груди.
Дух к небесам вернется, на отчизну;
Плоть, что из праха встала, в прах падёт;
Грехи, летите в бездну, прочь от жизни,
Туда, куда ваш груз меня влечёт!
Но, коль чиста от вас душа моя,
И мир, и плоть, и ад оставлю я.
5
I am a little world made cunningly
Of Elements, and an Angelike spright,
But black sinne hath betraid to endlesse night
My worlds both parts, and (oh) both parts must die.
You which beyond that heaven which was most high
Have found new sphears, and of new lands can write.
Powre new seas in mine eyes, that so I might
Drowne my world with my weeping earnestly,
Or wash it, if it must be drown'd no more:
But oh it must be burnt! alas the fire
Of lust and envie have burnt it heretofore,
And made it fouler; Let their flames retire.
And burne me o Lord, with a fiery zeale
Of thee and thy house, which doth in eating heale.
6
This is my playes last scene, here heavens appoint
My pilgrimages last mile; and my race
Idly, yet quickly runne, hath this last pace,
My spars last inch, my minutes latest point.
And gluttonous death, will instantly unjoynt
My body, and soule, and I shall sleepe a space.
But my'ever-waking part shall see that face,
Whose feare already shakes my every joynt:
Then, as my soule, to'heaven her first seate, takes flight,
And earth-borne body, in the earth shall dwell.
So, fall my sinnes, that all may have their right,
To,where they'are bred, and would presse me, to hell.
Impute me righteous, thus purg'd of evill,
For thus I leave the world, the flesh, the devill.
10
Бедняжка Смерть, победой не кичись,
Не принимай всерьез людского страха:
Ты – не тиран. Не гибнут те, кто к праху
Тобой приравнен, как ты не трудись.
Приют ты даришь тем, кто бросил жизнь, -
Приют на время, сон, отдохновенье;
От плоти отдохнуть, как от служенья,
К тебе приходят люди; не гордись.
Раба царей, случайности, судьбы,
Ты долг свершаешь ядом и кинжалом,
Но опий помогает людям малым
Забыться так же, как и ты; борьбы
Не выиграешь. Смерть, твой краток век.
Умрешь, бедняжка, ты, как человек.
19
Я весь – борьба. Утратив благодать,
Я постоянен лишь в непостоянстве,
Безверье превзошел я в окаянстве,
И клятвы я даю, лишь чтоб предать.
Мои измены – следствие любви,
Моим грехам – раскаянье причина,
душа моя то Бога молит чинно,
то слов лишится. У меня в крови
то жар, то хлад; то все, то ничего.
Вчера на небо и взирать не смея,
Сегодня Богу службу я содеял,
А завтра – страх сожжет меня всего.
Как лихорадка, набожность жестока...
Но лучший день – день страха перед Богом..
10
Death be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadfull, for, thou art not soe,
For, those, whom thou think'st, thou dost overthrow,
Die not, poore death, nor yet canst thou kill mee.
From rest and sleepe, which but thy pictures bee,
Much pleasure, then from thee, much more must flow,
And soonest our best men with thee doe goe,
Rest of their bones, and soules deliverie.
Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men,
And dost with poyson, warre, and sicknesse dwell,
And poppie, or charmes can make us sleepe as well.
And better then thy stroake; why swell'st thou then?
One short sleepe past, wee wake eternally,
And death shall be no more; death, thou shalt die.
19
Oh, to vex me, contraryes meet in one:
Inconstancy unnaturally hath begot
A constant habit; that when I would not
I change in vowes, and in devotione.
As humorous is my contritione
As my prophane Love, and as soone forgott:
As ridlingly distemper'd, cold and hott.
As praying, as mute; as infinite, as none.
I durst not view heaven yesterday; and to day
In prayers, and flattering speaches I court God:
Tomorrow I quake with true feare of his rod.
So my devout fitts come and go away
Like a fantastique Ague: save that here
Those are my best dayes, when I shake with feare.
ВСЕЛЕНСКАЯ ЛИТУРГИЯ
Мари Жозеф Пьер Тейяр де Шарден
Перевод с французского А.Козырева
Жертва предложения
Господи, сегодня, уже не в лесах Эона, а в степях Азии, я не имею возможности причаститься хлебом и вином на алтаре Твоем. Поэтому я взойду над ограниченностью земных знаков к величию Сущего и, как раб и помощник Твой, преподнесу Тебе вместо Жертвы предложения труды и боль всего мира моего, а алтарем моим да станет Земля!
Восходящее светило озарило дальний край небосвода. И опять под подвижной пеленой пламени живая Земля начинает пробуждаться, приходит в движение и готовится к дневным тяжелым трудам своим. Я положу на мой дискос, Господи, тот урожай, что будет принесен трудами пробуждающейся Земли, и чаша моя будет полна соком всех плодов виноградных, раздавленных сегодня.
Чаша и дискос мои-это недра души, доверяющейся силам, восходящим со всех концов Земли к Духу Твоему. Пусть же в моей памяти явятся те, кого Солнце Востока будит для трудов дневных, и мне будет дано почувствовать их незримое присутствие!
И вот-один за другим, Господи, передо мной проходят те, кого я люблю, кто был дан мне Тобою как опора и радость моему существованию. Один за другим вспоминаются мне члены этой столь значимой и важной для меня семьи, которую по крупицам создала вокруг меня близость сердец и умов. Не так четко, но вижу я и всех, кто образует единое тело человечества; всех, кто помогает и содействует мне, оставаясь неизвестным для меня; и прежде всего тех, кто праведно или ошибочно, в кабинетах, лабораториях и фабриках работает во имя развития сотворенного мира и будет сегодня искать Света.
Это волнующееся, неясное или четко определимое множество, устрашающее сердца своим величием; это море человеческое, которое зыблется, внося сомнения в самые верные Богу сердца,-я желаю, чтобы все существо мое откликнулось на доносящийся до меня неясный гул его. Все во Вселенной, чему сегодня надлежит цвести и увядать, все, что родилось, и все, что исчезнет,– вот что, о Господи, я хочу сосредоточить в себе, чтобы Тебе предложить; вот та единственная Жертва, какая будет принята Тобой.
Когда-то в храм Твой приносили плоды, колосья и отборных животных. Но Жертва, которая воистину нужна Тебе, дабы Ты мог ежедневно утолять Свой голод и Свою жажду, есть возрастание мира, погруженного в поток всеобщего становления.
Не отвергни, Господи, жертву эту, которую стремящееся к Тебе творение преподносит Тебе на рассвете. Я понимаю, что хлеб, произведенный работой нашей, есть только измолотая, измельченная и испеченная масса зерен. А вино, впитавшее в себя наши скорби, является-увы!-просто расслабляющей тело и душу влагой. Но в эту бесформенную материю Тобою вложено неостановимое и освящающее стремление, которые вызывает у любого смертного, от грешника до святого, порыв: "Да будем мы едины, Господи!"
Так как вместо благородных порывов и недостижимой чистоты Святых Твоих Ты, Господи, даровал мне непреоборимое стремление ко всему живому в косной материи; так как я, -и это мне не под силу изменить,-в большей степени дитя Земли, нежели раб Неба,-на заре нынешней я душой поднимусь к Высоте Твоей, неся на себе тяжесть надежд и разочарований материи; и правом моего священства, дарованного мне Тобою, -на все, что зарождается и гибнет сегодня под лучами утренней зари, я призову Пламя.
