Текст книги "Алфавита. Книга соответствий"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Учет

В молодости научная работа чередовалась с сельскохозяйственной. В колхоз посылали недели на две. Той осенью мы бесконечно долго убирали капусту. Трактор с прицепом волокся по раскисшему полю. Мы брели за ним, поднимая с земли плотные кочаны (кто-то срубил их прежде), чтобы кинуть в кузов. Как-то раз бригадир наказал после окончания работы подойти к учетчице и отметиться. Мы подошли. Она приготовилась записывать на какой-то мятой бумажке.

– Волос.

– Как? – удивилась учетчица.

– Да обыкновенно. Как слышится, так и пишется, – грубовато сказал я. – Волос.

Она тупо смотрела на меня.

– Ну что у вас на голове растет! – сказал я раздраженно.

Она недоверчиво записала.

– Ветр, – сказал Костя Ветр.

– Что? – оторопело спросила учетчица.

Кое-как разобрались с Костей.

– Юр, – сказал Саша Юр, кореец по национальности (см. Национальность ).

Широко распахнув синие глаза, учетчица немо смотрела на него.

Справились и с этим.

– Вульфсон, – сказал Миша Вульфсон.

Учетчица с облегчением вздохнула и написала на своей бумажке: "Вульсон".

– Нет, – стал поправлять ее Миша. – Не "Вульсон", а "ВульФсон"! Там

"Ф" в середине, понимаете?

Учетчица снова подняла взгляд. Мне показалось, что она сейчас заплачет.

– "ВульФсон"! – настаивал Миша. – "Ф"! Понимаете? Ну как вам объяснить? "Ф"! Федя! "ВульФсон"! Федя!

Учетчица зачеркнула прежде написанное.

И написала: "Федя Вульсон".

Фаланги

"Сольпуги, бихорхи, фаланги (Solpugides) – отряд членистоногих животных класса паукообразных. Тело длиной до 7 см, членистое, подразделено на головогрудь… и десятичленистое брюшко – оптисому, покрыто длинными волосками. Окраска однообразная буро-желтая. На спинной стороне головогруди пара срединных и пара рудиментарных боковых глаз. Конечностей 6 пар; первая пара – верхние челюсти, или хелицеры, служат для умерщвления добычи, жевания и для защиты; вторая пара – нижние челюсти, или ногощупальца, служат для ощупывания и схватывания добычи; третья пара – органы осязания; четвертая – шестая пары – ходильные… С. – хищники, питаются различными беспозвоночными и мелкими позвоночными (ящерицами).

Неядовиты…" (БСЭ, т. 40, второе издание).

Эта сухая информация совершенно не способна даже намекнуть на те чувства, что испытываешь при встрече с фалангой. Мохнатый рыжий паучище величиной с ладонь. Весь как из стальной проволоки – аж подрагивает. То замрет, то кинется куда-то стремительными зигзагами.

Ладно в чистом поле. А в палатке? В палатке, какой ни будь ты пацифист, с ним никак не ужиться. Хочешь не хочешь, а приходится воевать. То есть гоняться и бить ботинком. Или миской. В общем, чем попало. Еще хорошо, если сразу попадешь…

Сильные впечатления.

Ехали как-то поздним вечером, возвращаясь откуда-то в лагерь. На поворотах свет фар бежал по выгорелым бурым склонам. И что-то в нем золотисто и густо сверкало – как будто монет набросали.

– Что это блестит? – спросил я, всматриваясь.

– Где?

– Да вон на склонах-то.

– А, это-то, – флегматично сказал водитель Саша. – Да это фаланги…

Точно – я ведь и сам не раз видел, как они сверкают глазами, если посветить.

Страшный зверь. Зубов нет, но есть жвалы, то бишь хелицеры, – четыре зазубренные страшные пилы. Ходят так хитро, что никакой механизм не угонится. Как жмакнет этими своими хелицерами! – глубоко, до крови.

Это опасно – хоть и неядовита, да ведь живет без присмотра и питается чем попало, в том числе и падалью, а трупный яд – дело невеселое. Если в эти самые хелицеры попадает что-нибудь живое – муха ли, кузнечик, – оно моментально перестает быть живым, перемалывается в труху и исчезает.

Зрелище жующей фаланги – как всякое зрелище уничтожения и гибели – необъяснимо завораживает. Даже когда она просто сидит в стеклянной банке, ничего не жуя, но все же время от времени угрюмо пошевеливая своими жуткими жвалами, как будто проверяя их готовность к убийству и уничтожению, невольно задаешься вопросом – зачем она? Кому было нужно это чудовище? Для чего оно появилось?.. Если б не было доподлинно известно, что человек во многих своих проявлениях – зверюга пострашнее самой свирепой фаланги (а ведь тоже живет! тоже действует!), от этой мысли не так просто было бы отмахнуться…

Если вы не хотите и слышать о зверствах, которыми сопровождаются собачьи, петушиные, гладиаторские и прочие кровавые и безжалостные бои, смело пропустите эти страницы. Замечу лишь, что специфический бес, ответственный за то, чтобы человек, как бы ни старался, не мог удержаться от губительных проявлений азарта, живет в каждом из нас.

Это он толкает толпу на трибуны амфитеатров и стадионов, заставляет следить за теннисными и боксерскими поединками, за прыжками с трамплина и автогонками. Его особенно радует, что ты не можешь не почувствовать какое-то пещерное, нерациональное, животное ликование, когда видишь кувыркающиеся, горящие обломки болида, в месиве которых прощается с жизнью несчастный пилот, – явная чертовщина!..

Но так или иначе, пойманную фалангу можно посадить в большущую кастрюлю, выклянченную у поварихи под обещание впоследствии отдраить ее (кастрюлю) песком и хозяйственным мылом.

А затем на жарком склоне под сухим горячим камнем найти крупного золотистого скорпиона. Он свиреп, воинствен, опасен, машет хвостом с ядовитой колючкой, и если не поберечься – ого-го, как можно пострадать!..

И сунуть его в ту же кастрюлю.

Вы, конечно, ждете описания страшной и долгой битвы, развязка которой совершенно непредсказуема. То одна сторона начинает пересиливать… ах!.. то другая!.. То один боец вот-вот упадет бездыханным… ах!.. то другой!..

Ничего подобного.

Как бы скорпион ни пыжился, как бы ни водил своим жалом, на фалангу это не производит никакого впечатления. Едва заметив его шевеление, она тупо и без раздумий шагает к нему, хватает в охапку, разрывает пополам и немедленно сжирает. И даже саму ядовитую колючку тоже, кажется, безрассудно проглатывает. Которая, впрочем, не причиняет ей видимого вреда.

По размеру они примерно одинаковы, а все равно выглядит так, будто голодный медведь навалился на беспомощного ягненка.

Вот такая сволочь.

Но как известно, молодец – на овец, а против молодца – сам овца.

Потому что есть такое существо – богомол, "Mantodea – отряд своеобразных, близких к прямокрылым насекомых, наиболее характерным признаком которых является устройство передней пары ног, превращенных в орудие для захватывания живой добычи… голова сидит на очень тонкой шее и может свободно поворачиваться во все стороны, что позволяет Б. следить за движениями намеченной жертвы. Нижняя поверхность бедра и голени передних ног покрыта острыми шипами и зубцами; бедро и голень сочленены таким образом, что могут прикладываться друг к другу, причем зубцы и шипы голени входят между зубцами и шипами бедра… типичные хищники, чрезвычайно прожорливы, питаются насекомыми… Характерная поза Б. – с наклоненным вперед телом, опущенной головой и "молитвенно" сложенными передними ногами…" (БСЭ, т. 5, второе издание).

Вид у него действительно очень мирный. Такая зеленая головастая палочка сантиметров семи величиной – сидит на ветке, молитвенно сложив толстенькие лапки, растерянно крутит глазастой головенкой в разные стороны. Посадишь на ладонь – ничего. Конечно, если к самым челюстям палец поднести, может и цапнуть, но не очень больно – так, щипок. А может и не цапнуть. Короче говоря, существо совершенно мирное.

И в кастрюле с фалангой проявляет себя совсем не воинственно. Сидит себе. Даже головой не особенно крутит. Что ею крутить? – кастрюля белая, чистая, пустая, ничего в ней нет – кроме отчетливо видимой рыжей фаланги на другом конце ринга.

А фаланга, надо сказать, ведет себя совсем не так, как только что при встрече со скорпионом.

Куда делась ее расхлябанная тупая сила? Нет, вся она вдруг как-то подбирается, концентрируется, сжимается в кулак. И вовсе не прет без раздумий вперед, а начинает с приглядкой перетаптываться – то вперед на сантиметр, то назад. То приставным шагом на сантиметр влево. То опять же приставным – на пару сантиметров вправо.

Видно, что ее томят какие-то сомнения, и, возможно, если бы мозгу у нее было чуть больше, то она, поразмыслив, вовсе бы оставила свои зверские намерения, а, как-нибудь извернувшись, маханула бы через край кастрюли – да и поминай как звали.

Но мозгу ей не хватает даже на совсем простые решения, что будет показано ниже.

А инстинкт не дает покою и толкает вперед.

И в конце концов она, тщательно примерившись, кидается на врага.

Точнее, на жертву. Которую она рассматривает, надо полагать, просто как безусловное явление пищи.

В этот самый что ни на есть критический момент происходит нечто такое, что ни разу не удавалось мне как следует рассмотреть. Так действует затвор фотоаппарата при выдержке 1 1000. Просто щелчок! – никому, кроме очень узких специалистов, в точности неизвестно, что случилось во время этого щелчка, – а на пленке уже все запечатлено!

Просто щелчок! – и остается неясным, как это вышло, но богомол стоит, зажав передними лапами две половины разорванной пополам фаланги, и явно собирается приступить к завтраку…

Я построил небольшой террариум из нескольких пластин оргстекла и реек. Насыпал песку, камушки положил, стебли травы, ветки. И жили в нем одна за другой две фаланги.

Первую убили кузнечики. Она пожирала их в немыслимых количествах. В природе-то пища попадается редко, да еще порхает и прыгает совершенно произвольным образом – погоняйся-ка!.. А в неволе каждые пять минут кто-нибудь сует угощение, чтобы посмотреть, как ловко фаланга с ним расправляется. И бедное животное ест, ест, ест – буквально до смерти. Довольно скорой. Даже кличку я первой фаланге не успел придумать…

Вторую звали Эммой. Эмму я кормил два раза в неделю. Твердый рацион самым благоприятным образом сказывался на ее самочувствии – Эмма отчаянно резвилась и прыгала. Когда похолодало и поимка кузнечика или мухи превратилась в неразрешимую проблему, она с удовольствием переключилась на кусочки сырого мяса.

Увы! – должно быть, террариум был слишком тесен. Сигая по нему из угла в угол, она в конце концов каким-то образом вывернула себе лапу. И это сгубило бедную Эмму, потому что насекомых не лечат.

Филогенез

В нашей семье было так.

Когда дедушка умер, бабушка нашла в его столе неизвестную ей сберегательную книжку с довольно крупной по тем временам суммой – сто девяносто рублей.

В книжке лежал листок бумаги, на котором каллиграфическим дедовским почерком было написано: "Таня! Не волнуйся, это честные деньги – тебе и детям".

Приходные записи показывали, что счет пополнялся много лет, но очень мелкими суммами – не больше двух рублей в месяц.

Дед вообще любил всякие заначки. И говаривал очень хмуро, когда, например, мама просила у него тридцатку в долг на покупку туфель: "У ваших денег глаз нет!.."

Бабушка долго рыдала над этой книжкой, изводя детей нелепыми просьбами отнести ее, бабушку, на кладбище и зарыть в ту же могилу, где лежит ее золотой муж.

А в семье моей будущей жены дела обстояли несколько иначе.

У ее отца, человека довольно обеспеченного, было несколько сберкнижек. Но все деньги с них он завещал своей сестре, а вовсе не жене и не детям, и когда умер, вдова с ней, с сестрой, судилась.

Я-то ничего этого не знал. Откуда мне это было знать? Я об этом потом узнал, много позже.

Что же касается сберкнижки, то у нас была своя собственная история.

Отец как-то раз вручил мне пятьдесят рублей и наказал положить их на книжку.

Я удивился – зачем? Денег вечно не хватало на самые насущные вещи, и никакие "хельги" (см.) не могли этого положения исправить. Поэтому я не понимал смысла хранения денег в сберкассе. Но его логика тоже была простой и понятной: так разлетится по мелочам, а на книжке будут лежать до последнего. Вот когда уж совсем край, тогда и снимешь.

Я так и сделал.

И постарался забыть об этой сберкнижке. Иногда только вспоминал, и становилось приятно – пятьдесят рублей на счету! Не шутка!..

Потом у нее кончилось пальто.

Кто хоть единожды был женат, тот знает, как бывает с женскими пальто: было – и кончилось. Я и тогда хорошо понимал, что в этом нет ничего противоестественного. Денег на новое не хватало. Я спросил, нельзя ли купить пальто подешевле. Впрочем, вопрос был риторический

– оно и так не было чрезмерно дорогим, это проклятое пальто. Просто мы были бедны. В ответ она так горько усмехнулась, что мне стало стыдно.

– Да ладно, плюнь, – небрежно сказал я, невольно копируя отцовские интонации. Я думал, она обрадуется, как радовалась в таких ситуациях мать. – У меня есть еще пятьдесят рублей.

– Пятьдесят рублей?! – насторожилась она. Горькая улыбка медленно сползла с ее лица, и оно сделалось оскорбленно-озабоченным. – Откуда?!

– С книжки сниму, – беззаботно махнул рукой я.

Но что-то уже подсказывало мне, что дело заехало куда-то не туда и сейчас грянет гром.

Скандалов я не любил, потому что обычно не понимал причин, из-за которых они возникали. Я их боялся. Описываемые в литературе ссоры между молодыми супругами были совсем иными. Трах-тарарах, десять жарких слов, бурные слезы, и вот уже – не менее жаркие объятия, естественно переходящие в тот же самый трах-тарарах. Это вовсе не было похоже на наши столкновения. После наших столкновений трах-тарарах прекращался недели на три.

– С книжки? – оторопело спросила она. – У тебя есть своя сберкнижка?!

Не знаю, что ей в тот момент почудилось, но глаза были такими, словно она чудом не наступила на гадюку.

– Ну и что! – сказал я, все еще пытаясь наигранной своей бодростью удержать корабль любви на плаву. – Подумаешь – сберкнижка! Что ж такого! Ну, дал мне отец полгода назад пятьдесят рублей, я их на книжку положил… Должны же быть у нас деньги на крайний случай! Вот видишь – пригодились!

Нет толку рассказывать, что случилось далее, по причине, указанной в первой фразе бессмертного романа Льва Толстого "Анна Каренина".

– Да почему же я обманул?!! – голосил я, пораженный в самое сердце.

– Почему же я обманул?!! Я же тебе, тебе же и хотел дать!! На пальто-о-о-о!!! Ты что, сумасшедшая?!!

В меня летели рубашки, брюки, трусы. Я не хотел так же, как она, с восторгом заходиться в безумии скандала. Я хотел быть сильнее.

Поэтому я подбирал одежду и с угрожающей руганью засовывал обратно.

Я хотел, чтобы у нас все было хорошо. По-видимому, мое упорство было ей искренне неприятно.

– Смотри, мама! – распаленно кричала она, показывая на меня пальцем.

– Ему плюй в глаза – все божья роса! Его ничто не берет! Его же не выпрешь!! Сволочь какая! Он от меня деньги прячет, сберкнижки заводит – а сам тут вон чего, видишь! Его же ничем не донять, мерзавца!..

Но все-таки она нашла этот способ: по-волчьи завыв, кинулась к столу и, вся в слезах, стала рвать мои бумаги.

Конечно, лучше было ей этого не делать.

Я не понял, что случилось. Я очнулся от крика, с которым она, поднятая на воздух какой-то чудовищной силой, по крутой траектории вылетела в коридор и с доминошным стуком упала на паркет…

Мы переночевали в разных комнатах. Утром я, уходя на работу, захлопнул дверь, а шагая к трамвайной остановке, сунул руку в карман куртки. И удивился ощущению непривычной легкости.

А она, оказывается, тайком сняла с брелока ключи.

Вот такой филогенез.

Фирма

Название фирмы, компании должно быть благозвучным и запоминающимся.

Я, бывало, покупал пиво в ООО "Фобос", чинил туфли в ЗАО "Цимес", пивал соки компании "Сокос", а также обменивал доллары на рубли в банке "Стратос" и приобретал паленое спиртное в магазине "Бахус".

По-видимому, звучное название привлекает клиента и обеспечивает успешность бизнеса.

Мне рассказывали, как однажды в контору, занимавшуюся регистрацией и перерегистрацией частных предприятий, пришли два плохо говорящих по-русски угрюмых грузина и сказали, что им нужно срочно перерегистрировать фирму.

– Сколко стоит?

– Что именно перерегистрировать?

– Название менять.

– Только название?

– Да, толко название.

– Зачем вам менять название?

– Не знаем. Мы когда открывали, нам сказали, так очень красиво. Нам тоже нравилось. Теперь некоторые говорят – нет, не очень красиво.

Хотим менять.

– А какое было? Где документы?

– Вот, пожалуйста. ООО "Анус".

Фокусы

Сам я фокусов никогда не показывал, но однажды по мере сил участвовал в их демонстрации.

Мама повела меня на эстрадный концерт. Кажется, это был дневной концерт, и наряду со взрослыми в зале присутствовало много детей.

Места были хорошие – второй ряд, в центре, около прохода.

Концерт оказался… впрочем, я не помню, каким оказался концерт. Из всего концерта я запомнил только фокусы.

Фокусник вышел на сцену (это был ражий лысый мужчина во фраке) и сказал, похохатывая:

– Ну что ж! Сейчас я покажу вам фокус!

Возможно, правда, он сказал что-то совершенно иное – память утратила детали его выступления. Кстати говоря, не исключено, что он показывал не один фокус, а несколько – но и этого я тоже не помню.

– Мне понадобятся помощники! – сказал фокусник и, плотоядно скалясь, оглядел первые ряды. – Ну-ка, милая девочка с красным бантом из первого ряда… да, да, вот ты!.. попрошу на сцену!

Девочка с красным бантом встала и, багровея от смущения и гордости, поднялась на сцену. При этом она споткнулась на третьей ступеньке и была вынуждена опереться ладошками о четвертую.

– Так! – сказал фокусник затем, неожиданно пронзая меня сверлящим взглядом. – И вот ты, мальчик! Во втором ряду, у прохода!

Я оглянулся.

– Не крути головой! – приказал он. – Я тебя, именно тебя зову!

Рыженький! В пиджачке!

Я в ужасе посмотрел на маму. Она взглянула на меня ободряюще.

Я обреченно встал. Но на всякий случай спросил, указательно приложив руки к груди:

– Я?!

– Ты! – ответил он и снова хохотнул. – Давай, давай! Мы ждем.

Я пошел к лестнице. Ноги у меня подкашивались. Зал был огромен.

И смотрел на меня.

Отчего-то споткнувшись на третьей ступеньке, я кое-как забрался на сцену.

– Ну-с, дорогие мои помощники! – воскликнул фокусник. Мы стояли от него по обе стороны. – Вот у меня коробочка! Сейчас я буду вам ее по очереди показывать, а вы станете говорить, какая в ней лежит карта – целая или порванная!

Я сразу понял, что дело неладно. Никакая это была не коробочка, потому что коробочке свойственно плоское дно. И она квадратная. В крайнем случае – прямоугольная. А эта штука представляла собой… ну, вот если двускатную крышу перевернуть вверх тормашками и приделать боковины.

– Итак, девочка, – сказал он. – Какая карта у меня в коробочке?

– Целая! – звонко ответила девочка, заглянув.

Фокусник повернулся ко мне:

– Ну-ка, мальчик, теперь ты скажи!

Я взглянул – и почему-то ужасно успокоился. Прямо-таки заледенел.

Должно быть, от неприязни. В его жульнической двускатной коробке теперь лежали обрывки карты. Там была перегородка, которую он перекидывал то туда, то сюда. Очень просто – тут целая, там рваная.

И никакого мошенства.

– Целая, – хладнокровно сказал я.

Фокусник удивился.

– Что? Мальчик, смотри внимательней! Какая карта?

– Целая! – бессердечно настаивал я, глядя на ее обрывки.

Фокусник совершенно потерял лицо.

– Да нет же, мальчик! – смятенно воскликнул он. – Ну как же целая, когда рваная?!

– Целая!

В зале зароптали.

Он обжег меня злым взглядом – и тоже успокоился.

Девочка говорила то, что видела. Я говорил не то, что видел, а повторял за девочкой. Она – "рваная", и я – "рваная". Она – "целая", и я туда же… То есть благодаря моим усилиям эффективность его дурацкого фокуса была снижена как минимум вдвое. Но все-таки ему удалось убедить зал, что мы совершенные придурки и сами не знаем, что несем.

И я до сих пор жалею об этом. Ведь у нас был шанс с блеском разоблачить его глупые уловки!

Конечно, если бы эта дура с бантом была чуть сообразительней…

Фрадкин

Не пожалею я поклону

Для родины одеколону!

Русская народная песня.

Фрадкин живет на окраине города Кельна.

В непосредственной близости от его дома расположено некое учреждение

Бундесвера – внушительное многоэтажное здание с огороженным двором и всеми полагающимися прибамбасами. Не будем приводить его точное название. Только намекнем: что-то вроде Академии Генштаба. Или

Академии имени Фрунзе, если опереться на соответствующие наши аналоги. Или Штаба командования сухопутных сил. Короче говоря, серьезная организация, не семечками торгуют.

Как-то раз, шагая мимо ворот этого заведения к автобусной остановке,

Фрадкин неожиданно увидел российского офицера. Обычно там толклись весело гогочущие немецкие вояки. А тут – нормальный монголоидный капитан в нормальной форме отечественных вооруженных сил с нормальными знаками различия. Должно быть, он приехал по межгосударственному обмену. Капитан, скажем, отсюдова туда, в не до конца проясненную контору возле дома Фрадкина, а его коллега – оттудова сюда, в натуральную Академию имени Фрунзе.

Капитан покуривал и хмуро озирался. На его скуластом лице было отчетливо написано, что здесь, на чужбине, он чувствует себя немного не в своей тарелке. И ничего хорошего не ждет. Да и впрямь, как вдуматься. Языка не знает. Обычаев – тоже не знает. Ну вот шагают тут по улицам люди. Одеты вроде прилично. В очочках. А ведь все они

– немцы!

Ни поговорить с кем, ни словцом перекинуться. И вообще неизвестно, что у них на уме. Что вот они тут ходят? А вдруг не просто так они тут ходят?..

В общем, полный туман и пугающие непонятки. Того и гляди, проколешься. А тогда на родине ни звания очередного, ни должности приличной!..

Проходя мимо, Фрадкин заговорщицки подмигнул и спросил:

– Что? Наши УЖЕ в городе?

По его словам, бедный капитан рассыпал сигареты и так шарахнулся, что чуть не упал.

"