Текст книги "Алфавита. Книга соответствий"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Черти

Чертей я видел всего один раз в жизни, когда ходил с поэтом С. смотреть, как продают пиво. Что касается самого поэта С., то он знался с чертями регулярно и любил рассказывать, какие бывают. То в виде человечка на батарее отопления: сидит, ножки свесил и кривляется. То хари фиолетовые, особенно если свет выключить. То мужик с гармошкой: плетется следом и назойливо пиликает деревенскую музыку, а оглянешься – нет никого. То мелкие такие, с собачьими головами. Эти самые противные – никак не отделаться.

Ночью с поэтом С. сидел поэт Попов. Утром приехал я.

– Саня, ты помнишь? – спросил поэт Попов, накидывая куртку. – Не пьем!

Поэт С. вяло кивнул.

– Все, погнал, – сказал поэт Попов и еще раз шепнул мне: – Держи его, держи. Хоть на амбразуру ложись, но сегодня – ни капли. Я часам к четырем подтянусь на подмогу.

Поэт Попов был человек жесткий и решительный. Когда дверь за ним закрылась, поэт С. несказанно оживился.

– Выпьем немного пива? – весело предложил он.

Судя по всему, он ждал от меня бодрой и недвусмысленной реакции. Моя реакция была и бодрой, и недвусмысленной.

– Лучше чайку вмажем, – сказал я. – Горяченького! С вареньицем! А?

– Чайку, – повторил он, разочарованно кривясь. – А пива? Немножко.

Бутылочку.

Часа два мы препирались впустую.

– Ну хоть пойдем посмотрим! – взмолился поэт С. – Я не буду пить, честно! Вот чтобы мне сгореть на этом месте! Только посмотрим – и все!

– Да зачем тебе это? – сопротивлялся я. – Что за глупость?!

– Мне легче будет! – ныл поэт С. – Я посмотрю, как люди пьют пиво, – и мне точно станет легче. Пойдем, а? А то сейчас в окно брошусь! Я имею право хотя бы посмотреть на пиво?! Почему ты меня не пускаешь?!

Пойдем!

Было похоже, что он уже был готов применить ко мне силу. Учитывая, что поэт С. являлся мастером спорта по дзюдо (а если б не пил, стал бы, чего доброго, чемпионом мира), в случае прямого столкновения мои шансы на победу были невелики, даже если учитывать его запойную слабость.

– Пошли, – сказал я. – Но учти, денег у меня нет.

Поэт С. равнодушно пожал плечами. Сам он был, разумеется, без копейки. Но его равнодушие не могло меня обмануть: я знал, что он обуян бесом, а потому как никогда хитер и изворотлив. Не исключено, что где-нибудь под стелькой его ботинка ждала своего часа заветная купюрка! Глаз да глаз за ним, глаз да глаз!..

Длинным извилистым маршрутом мы обошли околоток. Я понемногу заводился, поскольку предчувствовал неприятности. К счастью, пива не было ни на Добролюбова, ни у прачечной, ни возле пруда. Не было пива и у карусели. Даже на Огородном, напротив пивзавода, той теплой осенью тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года пива тоже не оказалось.

– Ну и хорошо, – с облегчением толковал я, пока мы шагали к дому. -

Что тебе это пиво? Живот от него да отрыжка, вот и все радости.

Видишь, Саня, никто не пьет пива. Одно дело – если б ты один пива не пил. Это, конечно, беда и страдание. А тут видишь как? – никто в стране пива не пьет! За компанию-то легче! А? В стране борьба с пьянством! Алкоголь вне закона!..

Поэт С. угрюмо молчал.

Осталось сделать десяток шагов до подъезда…

Тут-то он и явился.

Чертяка имел обличье ледащего мелкотравчатого мужичка в обтруханном пиджаке с отвислыми карманами и таких же пузырчатых штанах. В правой руке черт нес матерчатую котомку. Проходя мимо нас, он нехорошо зыркнул. А потом нарочно оступился, дрыгнул шкодливой своей ручонкой

– и в котомке что-то брякнуло! Причем брякнуло определенно пивным звуком!

Поэт С. встал как вкопанный!

– В продуктовом же! – счастливо сказал он. – Бутылочное же в продуктовом!

Как я ни упирался, как ни вис на нем, но уже через три минуты мы ворвались в стекляшку продуктового – и обнаружили только несколько пустых ящиков в центре зала.

– Вот видишь, Саня, – сказал я, переводя дух и утирая пот со лба. -

Пиво кончилось.

– А какое было? – горестно спросил он. – А?

Я не ответил. Я чувствовал себя опустошенным.

Мы вышли из магазина, свернули за угол и увидели второго черта. Он показался из дверей служебного хода, одет был вполне прилично, в левой руке держал дипломат, а в правой – две бутылки пива.

– Стой! – застонал я, когда поэт С. сомнамбулически двинулся туда.

Конечно, я знал, что с черного хода пиво дают не всем, а только нужным людям и друзьям. Друзей, насколько я понимал, у поэта С. здесь не было. Что же касается его нужности, то в настоящий момент о ней было бы смешно говорить. Однако силы тьмы не дремали, а меня душила дикая злоба – все мои усилия вот-вот пойдут насмарку!

Поэтому я опередил поэта С. и первым ворвался в коридор.

В другом конце этой длинной, вонькой и плохо освещенной кишки была видна унылая, наряженная в черный халат фигура уборщицы – она хлюпала шваброй, размазывая грязь по кафельному полу.

Зато справа была открыта дверь в светлый и уютный кабинет. За столом с бумагами и телефонным аппаратом сидела полная женщина в бордовой мохеровой кофте. Поверх кофты был наброшен белоснежный халат.

Напротив нее в кресле, скрестив ноги в черных лакированных ботинках, ловко устроился чернявый мужчина. Я заметил золотой перстень на пальце. Во рту торчала дымящаяся сигарета.

– Да как вы смеете!!! – заорал я. – Вы что себе позволяете!!!

Мерзавцы!!! Телефон вышестоящей организации!!! Немедленно!!! Ворье!!!

Мое оформленное таким образом появление стало для них полной неожиданностью. Сигарета выпала из золотых зубов окаменевшего чернявого. Мохеровая, растерянно поднеся сверкающие пальцы к сверкающей же груди, тоже остолбенела и выпучила глаза.

– Пиво с черного хода?!! – надрывался я, трясясь от ненависти. – Под суд!!! Милицию на вас!!! Обэхээсэс!!! Где телефон?!! Телефон, я спрашиваю, где?!!

Добиваться от них ответа, конечно же, было бесполезно. Чернявый налился черной кровью, мохеровая позеленела.

– Идеалы разрушать?!! Вы не советские!!! Как с вами строить коммунизм?!! – вопил я. – Хрен с вами тут чего построишь!!!

Поэт С. тупо и неподвижно стоял за моей спиной.

– Сволочи!!! С конфискацией!!! На баланду!!! На воду с хлебом!!!

Расстреливать таких!!!

Тут я заметил боковым зрением какое-то движение, на мгновение оглянулся и тоже окаменел.

Раскосая скуластая уборщица татарской наружности (см. Евреи ) протягивала поэту С. две бутылки пива.

И пальцы поэта С. сходились на них железной хваткой дзюдоиста.

– Вот, пожалуйста, возьмите! – плаксиво бормотала она, жестом отчаяния поднося освободившиеся руки к вискам. – Я свое отдаю!

Только, если можно, пусть он больше не кричит!..

Шум

На мой взгляд, шум так же отличается от музыки, как тьма – от света.

Когда-то у меня в машине не было радиоприемника. И все не доходили руки им обзавестись. И то будущее, в котором у меня в машине будет радио, казалось мне просто сказочным. Волшебным оно мне представлялось. Хочешь такую музыку, повернул ручку – и вот она!

Хочешь сякую музыку, нажал кнопку – и пожалуйста!

Но когда радио появилось, стало понятно, что музыки нет. Это шума очень много. И такого, и сякого, и с мужскими голосами, и с женскими, и с бряканьями, и с визгами, и с писками, и с гулом, и с ревом – просто на любой вкус.

А музыки – нет! Редко-редко ее можно услышать, музыку-то. И всегда урывком – как будто украли они эту музыку. И, как скупщики краденого, показали клок из-под полы – вот, мол, есть! И тут же бац!

– опять шум.

И напрасно Юлиан Тувим высказывался в том духе, что, мол, радио – великое изобретение: одно движение пальца – и его уже не слышно!

Попробуйте добиться этого простого движения в кафе или баре, куда зашли выпить чаю или пива и где из плохих динамиков на вашу голову обрушиваются идиотски восторженные вопли какой-нибудь удалой радиостанции! Черта с два вы его добьетесь! – вас будут упрямо глушить под тем предлогом, что большинство клиентов любит музыку…

Вообще, понимание разных людей, что есть музыка и что есть шум, очень сильно отличается. Просто удивительно, как сильно отличается.

Вот, например, я летел в самолете. В самолетах – плюс к тесноте, духоте, нетрезвому соседу и общему изныванию всего организма – частенько применяют эту добавочную пытку. Индивидуального музыкального окормления в старых лайнерах не бывает. Поэтому включают магнитофон – и из общих динамиков сквозь гудение двигателей и неясный в целом дребезг, которым сопровождается перемещение в воздушном пространстве, начинают доноситься то обрывки поющего голоса, то серии бессвязных аккордов.

Кассета одна. Когда, например, летишь в Душанбе, используют часовую двухстороннюю кассету. На одной стороне – тридцать минут национальной (см. Национальность ) музыки. На другой – тридцать минут интернационального буханья и Пугачевой.

Я вызвал стюардессу и очень вежливо попросил выключить.

Если можно, конечно.

Если это не обеспокоит других пассажиров.

– Ведь все равно почти ничего не слышно, – добавил я извиняющимся голосом.

Она наклонилась ко мне и спросила, изумленно расширив глаза, взволнованным, озабоченным и недоверчивым тоном:

– Вы что, музыки не любите?!

Щекотливое положение

Знакомый психиатр рассказывал про пациента.

Тот пришел на прием, сказал, что ему стало значительно лучше, а затем сообщил, что недавно попал в очень щекотливое положение.

– Какое же? – спросил психиатр.

– Понимаете, доктор, – начал рассказывать пациент. – Я вхожу в комнату… а там теща спит.

Он замолк и начал в задумчивости легонько поламывать тонкие нервные пальцы.

– Ну? – поторопил его психиатр.

– Да, спит. И я смотрю – у нее на шее жилка так и бьется, так и бьется!.. А на столе лежит нож… большой такой нож…

– Гм! – обеспокоенно сказал психиатр.

– А он-то. – Пациент потыкал большим пальцем вверх и подмигнул психиатру со специфическим выражением – мол, мы-то, люди посвященные, знаем, о ком идет речь. – Он-то мне и шепчет: возьми нож! И ножом по жилке! По жилке!

Пациент сделал несколько ожесточенных движений, иллюстрирующих сказанное.

Психиатр снял очки.

– А я взял нож – и в окно выбросил!

Пациент подался к столу и взволнованно спросил:

– Скажите, доктор, я правильно сделал?

Ыйбен

«Ыйбен (буквально – „Войско за правое дело“, или „Армия справедливости“) – в средневековой Корее народные ополчения, создававшиеся для отражения иноземных захватчиков; в новое время – вооруженные отряды корейских патриотов, созданные для борьбы с японскими агрессорами…» (БСЭ, т. 48, второе издание).

В 48-м томе БСЭ второго издания приведены еще три статьи на букву

"ы" (не считая статьи про саму букву "ы"):ЫЙЧЖУ,ЫЛЬЧИ МУНДОК , ЫНЫКЧАНСКИЙ.

Экзамен по вождению

Я сдавал его пять раз.

В первый раз я еще не умел ездить.

Во второй умел, но плохо.

В третий раз я уже ездил хорошо. Но меня сбили с толку. Мы стояли на площадке, с тревогой наблюдая за происходящим. Всегда прежде экзаменовали на "Жигулях". Сегодня почему-то оказались "Москвичи" – столпы советского автопрома. Безнадежно следя за их эволюциями на площадке, знатоки толковали, что водить их – сущая мука. Что-де с ними и профессионалы порой не справляются.

Когда пришла моя очередь, я внутренне собрался. Я знал, что езжу хорошо. Я должен был сдать этот проклятый экзамен. Я пристегнул себя ремнем к сиденью и неспешно поправил зеркала. Милицейский капитан посмотрел на меня с нескрываемым одобрением. Я выжал сцепление и повернул ключ. Двигатель исправно завелся.

Я выжал сцепление, включил первую передачу и начал трогаться.

Но "Москвич" не трогался.

Точнее, трогался очень плохо. К счастью, я был к этому готов – ведь мне только что объяснили, что сей механизм в принципе не предназначен для езды!

Мне пришлось использовать все свое умение.

Виртуозно играя педалями сцепления и газа и не позволяя злосчастному аппарату заглохнуть, я въехал в обозначенный вешками коридор, развернулся, выехал, затем загнал "каблук" в означенный вешками бокс, заглушил двигатель и победно утер пот со лба.

Теперь у меня нашлась секунда взглянуть на капитана.

Он сидел весь багровый и качал головой, ставя в ведомость жирный

"минус".

Оказалось, я не снял машину с ручного тормоза.

В четвертый раз я и с тормоза машину снял. И все было бы хорошо, но мне показалось, что следует подать назад еще на пару сантиметров.

Зачем? – одному богу известно. И вешка упала. И экзаменатор развел руками.

В пятый раз я оказался одним из последних. Я выполнил упражнения на площадке. Экзаменатор – на этот раз это был лейтенант – поставил в ведомость плюс. Мы выбрались из машины. Теперь нужно было ехать в город и демонстрировать свое умение на улицах. Лейтенант оглянулся.

– Вот вы, – сказал он, указывая на меня. – Уберите вешки!

Возможно, если бы я пришел на экзамен впервые, у меня хватило бы ума возмутиться. Мол, почему я?! Мол, я вам тут не нанялся!.. Но я пришел в пятый раз. И отчетливо понимал, что любое дополнительное действие с моей стороны является краеугольным камнем дополнительного благодеяния с его. И справился с этими тяжеленными вешками просто играючи.

– Последним останешься, – буркнул мне лейтенант, когда четверо экзаменуемых рассаживались в машине.

С первыми двумя лейтенант сладил легко. Один не смог тронуться в горку. Другой не заметил знака ограничения скорости. С третьим, правда, ему пришлось повозиться. Парень ездил хорошо. Все замечал. И в горку трогался. Просто сладу с ним никакого не было.

– Ладно, останавливай, – буркнул лейтенант.

Парень послушно остановился – меньше чем в метре от въезда направо во двор.

И лейтенант его восторженно выгнал.

Пришла моя очередь. Я тронулся в горку, а потом еще в одну, к которой мы специально приехали. Я все видел и все замечал. Я отказался останавливаться там, где остановка была запрещена. Мы поездили еще.

– Ладно, – с отвращением сказал лейтенант. – Что с тобой делать…

Развернул ведомость.

Авторучка зависла над бумагой.

Он должен был поставить последний и окончательный "плюс", но было видно, что необходимость этого простого действия вызывает в его милицейской душе решительный протест.

– Погоди, – сказал он вдруг, бросив на меня просветлевший взгляд. -

Как же! Ты же вешки убирал!

И поставил этот чертов "плюс", качая головой и радостно смеясь.

А что касается меня, то я даже не улыбнулся.

Энциклопедия

У нас в доме была энциклопедия.

Большая Советская Энциклопедия, второе издание, в 51-м томе.

Иссиня-черные книги ин-кварто. Первый том ("А" – "актуализм") сдан в печать 15 декабря 1949 года.

Подписывалась и том за томом выкупала ее саратовская бабушка, папина мама – Наталья Яковлевна Рязанова (см. Родословная ).

Последний том вышел в 1955-м. Годом позже отец приехал в Саратов, запаковал в большой фанерный ящик энциклопедию и мешок картошки и отправил малой скоростью в г. Сталинабад – столицу Таджикской

Советской Социалистической Республики.

Картошку съели, а энциклопедия еще два года лежала в том самом ящике

– ее негде было расставить. В 1959-м мы переехали в отдельную однокомнатную квартиру. Отец заказал плотнику в Геологоуправлении стеллаж из надежной доски – "тридцатки".

И энциклопедия заняла подобающее ей место.

Я ее читал лет с семи. Иногда просто сплошь читал. Том за томом. По принципу ковровых бомбардировок. Увлекательная вещь.

До сих пор энциклопедия поражает меня своим замечательным устройством.

Фантастика! Что ни захотел узнать – вот оно, под рукой.

Потом у меня появился Брокгауз. Репринт, разумеется. И третье издание БСЭ.

Но они как-то… не знаю… хуже?.. да оставьте. Не хуже. Где еще узнать, например, все о парусном вооружении, как не в Брокгаузе!! А где еще почитать толком… да ну, бросьте, отличные, отличные энциклопедии.

Просто не такие родные.

А вот БСЭ второго издания – ну просто бесценная вещь.

Просто бесценная.

Мы с ней всегда в обнимку.

Юрка

Мы – то есть я, Олежек и Муся – стояли у скамьи. Нам было лет по восемь.

Юрка Жуков и какой-то человек из белых домов, имени которого мы не знали, сидели на спинке скамьи, поставив на сиденье грязные ноги в пыльных сандалетах.

Они курили и говорили о взрослом. Точнее, Юрка рассказывал, а человек из белых домов только ахал, ужасался, прыскал и бил себя левой ладонью по голой коленке. Он был в коротких штанах.

А мы слушали раскрыв рты и онемев в судороге блаженного внимания и многого не понимали.

Человеку из белых домов было лет тринадцать. Если он не бил себя по коленке, то качал головой и сплевывал. Вообще, вид у него был какой-то неубедительный. Руки в цыпках. Еще эти короткие штаны…

Юрка был старше, значительно старше – ему, должно быть, стукнуло пятнадцать. Ну, самый край – четырнадцать. Он был король нашего двора, этот Юрка. Высокий, сильный, мужественный и взрослый. И прыщи его совершенно не портили.

– А что тут непонятного, – сдержанно и несколько покровительственно говорил он, выпуская сизый дым. – Он говорит, так запыхался, что вообще ничего не понял.

– Не понял?! – из белых домов прыснул и ударил себя по коленке. -

Ничего себе! А она все равно, что ли?

Юрка взглянул на него с превосходством во взгляде.

– Что – "все равно"?

– Ну, это самое-то!.. забеременела-то!..

И человек из белых домов с горящими глазами покрутил рукой вокруг своего тощего живота.

– В том-то и дело…

– А ему-то сколько?

– Чего "сколько"?

– Ну, лет, лет ему сколько?

– Четырнадцать, – нехотя ответил Юрка.

– Ух ты!.. А это… а ей сколько? – спросил из белых домов.

– Чего "сколько"?

– Ну, лет-то, лет ей сколько? – нетерпеливо повторил тот.

– Тринадцать…

– Ух ты! Ничего себе! В тринадцать лет?!

Затянувшись, Юрка отнес ото рта сигарету, насмешливо посмотрел на человека из белых домов и сказал:

– Ты что, больной? В тринадцать! Они и в двенадцать уже залетают!..

Окурок был уже совсем незначительным. Юрка зажал его между напряженным указательным и большим пальцем, повел взглядом, выискивая место, куда бы щелкнуть.

Заметил нас, оцепенело стоявших перед ним с разинутыми ртами.

– Вот так, ребятки, – сказал он со вздохом. – Е…ь, пока маленькие.

И запулил окурок в заросли палисадника.

Язык

В свое время меня поразила фраза женщины, эмигрировавшей из

Ленинграда в США, город Сиэтл, штат Вашингтон (см. Чемодан ), и безвылазно просидевшей там 22 года. Про каких-то своих приятелей эта женщина на родном ей русском языке говорила буквально следующее:

– Они адаптировали двух китаянцев, один из них оказался наркоматиком.

В Замке (см.) я, как правило, завтракал в молчании.

Потому что русским здесь никто не владел даже в такой степени, чтобы рассказать про адаптацию китаянцев, самому же мне говорить на иных языках затруднительно. Я давно понял, что изучение языков проходит в два этапа. Первый – это когда ты не знаешь, как сказать. Второй – ума не приложишь, что сказать.

Что бы ты ни сказал, это высказывание иностранца, чужеземца, русского. О чем можно говорить с чужеземцем? Разве что о погоде.

В отношении немецкого я находился на первом этапе. Мой английский был на втором. Короче говоря, поскольку погода почти всегда была чудесной, я предпочитал помалкивать.

Однажды пошел дождь, и утром, глядя на туманное озеро сквозь окна зимнего сада, я заметил:

– Нет ничего лучше плохой погоды.

Английский писатель, примерно мой ровесник и такой же, как я, стипендиат, в то время переводил Андрея Платонова и очень им восхищался. Он мог и не знать, что моя фраза (по крайней мере в обратном переводе на русский) является названием одного из романов болгарина Богомила Райнова, когда-то популярного в СССР. Скорее всего, так оно и было.

Он недоуменно посмотрел на меня:

– Что?

Я повторил.

Он пошевелил губами, повторяя про себя.

Он не понимал. То есть каждое отдельное слово ему было знакомо, но общий смысл ускользал. Еще точнее: он и смысл улавливал, но не мог его принять. Просто не в силах был с ним согласиться. Мое высказывание казалось ему диким. Ну как, например, "больше всего я люблю ненавидеть синие апельсины!".

Англичанин аккуратно отставил чашку и настороженно на меня посмотрел. Не знаю, что ему почудилось.

– Э-э-э… Это как бы шутка… – сказал я, припомнив Дика Дагласа

(см.). – Парадокс… э-э-э… Понимаете, я не люблю солнца.

Он бросил на меня еще один дикий взгляд, в котором читалось что-то вроде: "Сатанисты?! Морлоки?.."

– Я, видите ли, вырос в Таджикистане. Там очень жарко. Дожди идут редко. Хорошо, если в конце октября пройдет дождь, – толковал я. -

Очень редкая вещь, понимаете? Поэтому я люблю дожди. Ну как бы еще объяснить…

Безнадежное дело – на чужом языке, ворочающемся во рту как пластмассовый, объяснить, как я в детстве любил дождь! До оторопи, до сладкого замирания!.. Однажды долго не мог уснуть, мучаясь тяжелой жарой, а уснув, был разбужен шумом ночного ливня. Я представлял себе, как струи воды бьют по спекшейся глине, хлещут по жестким пыльным листьям, барабанят по жестяному козырьку над окном полуподвала!.. Вода шумела, шумела, я просыпался не раз и не два, но просыпался счастливым – шел дождь, долгожданный дождь! – и, повернувшись на другой бок, улыбаясь, медленно засыпал под этот сладкий грохот… Утром пережил настоящее отчаяние – оказалось, что это всего лишь сосед со второго этажа решил полить палисадник и бросил из окна резиновую кишку. Шланг не доставал до земли, вот и шумела неживая водопроводная вода…

Англичанин посмотрел на меня долгим взглядом и вдруг расплылся в улыбке. Честно сказать, она показалась мне несколько искусственной.

– Ах вот в чем дело! – сказал он, поднимаясь со стула. – Вот в чем дело! Нет ничего лучше плохой погоды! Ха-ха-ха! Да вы шутник!

Осторожно похлопал меня по плечу жестом одобрения и, качая головой и похохатывая, направился к дверям.

И я еще слышал, как он повторяет в коридоре:

– Ну и шутник! Нет ничего лучше плохой погоды! Ха-ха-ха!.. Ну и шутник!..

^1 Подождите минуточку! Пожалуйста! Я забыл ключи от чемодана! (англ.)