Текст книги "Алфавита. Книга соответствий"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Андрей Волос
Алфавита. Книга соответствий

Друзьям.

Автор, самонадеянно потщившийся описать жизнь в алфавитном порядке, отдает себе отчет в том, что б б ольшая часть сей хаотической книги выглядит неправдоподобно, а подчас и просто нелепо. Вряд ли эти истории достойны прозвучать даже в компании самых непритязательных слушателей. Будучи же вынесены на всеобщий суд, они не могут не вызвать единодушного осуждения.

Алфавитное расположение статей и наличие перекрестных ссылок в тексте способно сбить с толку разве что самого простодушного и неопытного читателя, который, возможно, купится на эти наивные ухищрения. Сколько-нибудь опытный и разумный человек сразу скажет, что энциклопедическая форма носит совершенно искусственный характер и ни в коем случае не устраняет того ощущения необязательности, что остается после ознакомления с содержанием этого труда.

Я согласен: единственное, что оправдывает его существование, – это отсутствие хоть какой-нибудь выдумки.

Возможно, подобного оправдания все же недостаточно.

Но что делать – такова жизнь!..

Абхазия

В Алахадзе мы приехали… не знаю, почему мы приехали в Алахадзе.

Вообще, никому не известно, как это все подчас происходит. В общем, сели – и поехали.

И приехали в Алахадзе.

Слава был очень умный молодой человек. Мы с ним работали вместе.

Кроме того, он изучал философию.

Жарило октябрьское солнце, с моря дул холодный ветер, а мы лежали на грязной гальке, и Слава использовал свой шкодливый ум, чтобы подначивать меня на новые знакомства. Я знакомиться не очень хотел, но он то и дело поворачивал разговор таким образом, что мне приходилось вставать и вновь идти испытывать судьбу, пытаясь отрекомендоваться очередным двум девушкам.

Солнце проникало под кожу и будоражило кровь, и вид у меня был, должно быть, шаловатый. То ли по этой причине, то ли просто потому, что все они были грузинками и желали встретить на жизненном пути соплеменника, девушки знакомиться категорически не хотели.

Предложение перекинуться в картишки наполняло их красивые глаза неизбывным ужасом.

Ближе к вечеру мы собрали вещички и пошли домой.

Мы снимали одну из комнат большого двухэтажного дома. Дом принадлежал пожилому усатому армянину (см.). Оказалось, что каждое утро начинается совершенно одинаково.

Без чего-то семь муж дочери хозяина заводил под нашим окном нещадно трещавший мотороллер.

Следом за ним выбегала его жена – собственно, дочка хозяина, – и ровно до без двадцати минут восемь они дико орали друг на друга.

Орали по-армянски, я ничего не понимал, да и они, похоже, плохо себя понимали.

Не знаю, на что они списывали расход бензина.

Потом он уезжал, она шла досыпать или готовить баклажаны.

Через час выходил хозяин и целый день гулял по участку, меланхолично рассматривая свою мушмулу.

Однако вечером первого дня мы еще не знали утреннего распорядка. Не знали и того, что в нашем положении лучше всего лежать, стеная и с отвращением размазывая друг по другу простоквашу. Так мы провели последующие двое суток. А этим вечером Слава предложил идти на танцы.

Честно сказать, я засомневался. Слово "танцы" вообще никогда не вызывало во мне энтузиазма. А уж танцы в абхазской деревне и вовсе представились довольно сомнительным предприятием.

Однако Слава сообщил, что он уже все пронюхал – сегодня танцы происходят в санатории "Кодори", принадлежащем МВД ГрузССР. То есть там будут одни менты, что обещает совершенную безопасность.

Информация про то, что там будут одни менты, тоже не вызвала во мне радости (см. Персик ). Я сослался на погоду – к вечеру ветер с моря стал очень холодным.

У него и на это нашелся ответ. Он полез в сумку и протянул мне свитер.

Это был синий свитер с красной полосой на груди. Полоса шла чуть наискось, придавая одеянию специфический военно-спортивный характер.

Кроме того, свитер был мне несколько маловат. Поэтому, когда я, уступая настоятельным просьбам товарища, все-таки в него облачился, из зеркала на меня ошалело вытаращился почти совсем готовый

"бэтмен". Или человек-паук. Для завершения образа недоставало только черной маски.

Естественно, оказалось, что Слава наврал: в "Кодори" сегодня танцев не было. Слава заметил, что можно прошвырнуться до городской площадки. Я спросил у него, как площадка может называться городской, если расположена в пусть и разлапистом, но все же селе, и есть ли у него опыт посещения танцев на подобных площадках.

У меня самого он был, и довольно печальный.

Слава выразил сомнение в том, что мой опыт можно применять к законам нового времени.

Я только пожал плечами. Должно быть, уже начинали сказываться последствия солнечного ожога: чувство самосохранения перестало играть свою столь важную для любого организма роль.

Однако, увидев в натуре то, что называлось городской площадкой,

Слава несколько присмирел.

Танцы пока не начались, и оставалось неясным, как они могли бы осуществиться в будущем.

На полукруглой эстраде стояли двое. Первый держал электрогитару.

Показав второму какой-то сложный "квадрат", он передавал инструмент напарнику, и тот пытался повторить.

– Да не так же! – говорил первый, добавив кое-что непечатное.

Динамики разносили его голос далеко по округе. – Вот смотри!

И снова воспроизводил этот чертов "квадрат".

Метрах в двадцати от эстрады стояла скамья. Каменно прижавшись друг к другу, на ней сидели две девушки. Их отчаянный вид показывал, что скамью они считают своим последним убежищем и никому не удастся оторвать их от нее даже подъемным краном.

Пространство так называемой площадки плавно перетекало в парк. Парк рассекали три рукава большого ручья. Через каждый из них был перекинут легкий металлический мостик с кружевными проволочно-арматурными перильцами.

По аллеям между водными артериями прохаживались какие-то тени.

– Вот козел! – говорил человек, показывавший "квадрат". – Дай сюда!

Мы встали на одном из мостиков и оперлись спинами о перила.

– Похоже, танцев не будет, – вяло сказал я. – Десятый час.

– Да-а-а, – отозвался Слава, разглядывая эстраду. – Не близка им

Терпсихора.

Умничал он совершенно напрасно. Лучше бы посмотрел в другую сторону, чтобы, как и я, увидеть группу из пяти человек, неспешно всходившую на наш мостик.

Железо ахнуло под ногами, и Слава повернул голову.

– Ну что? – заинтересованно спросил первый. – Наших девок пришли кадрить?

Они уже обступили нас, исключив всякую возможность преждевременного, на их взгляд, расставания. За спиной шумела вода.

– Где ты тут девок-то видишь? – равнодушно спросил я.

Должно быть, я и в самом деле сильно обгорел. Немного лихорадило.

Происходящее меня интересовало, но особой его остроты я не чувствовал.

– Вы откуда? – спросил самый старший – лет тридцати. Здоровущий такой крестьянин с бычьей шеей и мощными руками. И похоже, самый разумный. Лидер.

– Да что там разбираться, – бурчал между тем еще один, длинный. -

Мочить давай.

По тому, как вибрировали под моей спиной перильца, я понял, что

Славу колотит крупной дрожью. И подумал, что на его месте я бы снял очки.

– Из "Кодори", – беззаботно сказал я.

– Я же говорю: надо мочить, – снова буркнул длинный.

– А! Менты, значит, – зловеще уточнил первый.

– Мы-то? – рассеянно переспросил я. – Да как сказать… Ну, в каком-то смысле…

– Блин! – с досадой говорил в микрофон человек, показывавший

"квадрат". – Дай сюда! Дурень!

Честно сказать, я понимал тщетность своих усилий. В таких ситуациях люди с миром не расходятся. Ибо сказано: "Не обнажай в тавернах!"

Пока есть силы терпеть, не обнажай. Но уж если обнажил, деваться некуда: надо мочить.

Было понятно, что старший и разумный не напрасно медлит. Не хотелось ему с нами вязаться. Очень не хотелось. С одной стороны, ничего плохого мы не делали. С другой – из "Кодори". Менты не менты, а все равно в "Кодори" люди просто так не попадают…

Ему нужна была соломинка. За которую он мог бы схватиться, чтобы как-то вырулить из этого положения.

И я протянул ему эту соломинку.

– Погодите, мужики, а что за фигня у вас тут в магазине? – спросил я, и с каждым словом мой голос набирал обвинительный пафос. – Это что же такое – в Абхазии нет вина?! Я, конечно, приехал не для того, чтобы пить водку. Но ведь и водки нету!

Пружина слетела с боевого взвода. Они расслабились и дружно загомонили. Правда, длинный еще что-то ворчал, но его не слушали. Он вообще был довольно тупой, этот длинный.

– А! – обрадованно сказал старший. – А что же ты хочешь?

Перестройка! Борьба с пьянством!

– Разве пить сухое абхазское вино – это пьянство? – усомнился я.

– Что ты с ними, с дураками, сделаешь! – Он с горечью махнул рукой.

– Ведь свои мозги не вставишь! Сколько виноградников порубили!..

– Только в Гагре можно купить, – добавил кто-то и сплюнул. – Но это утром надо ехать…

Я пожал плечами:

– Утром лучше на море…

– А вы откуда? – спросил старший.

– Из Москвы, – ответил я, правильно поняв изменившийся смысл вопроса.

– О! С Москвы!.. С самой Москвы? – уточнил он.

– Ну да, с самой, – кивнул я.

– Слушай, – обрадовался он. – А ты Сашу Козлова знаешь?

Я ненадолго задумался.

– Нет, – с сожалением вздохнул я. – Не знаю.

– А я с ним служил, – сообщил он.

– Ну да, – сказал я. – Понятно. Нет, не встречал…

– В Гагру – это надо часам к восьми, – протянул другой.

– Да ладно, в какую Гагру! – оборвал его старший. – Пошли!

И вопросительно посмотрел на меня – мол, ты идешь, нет?

– Куда? – спросил я.

– Пошли, пошли! – поторопил он. – Увидишь.

Мы со Славой переглянулись.

– Я не пойду, – выговорил Слава.

Это ему не без труда далось.

– Я тебе не пойду! – пригрозил я. – Пошли!

И мы пошли, погружаясь вслед за ними в черные дебри засыпающего поселка.

И все было хорошо. Я почувствовал только один укол неудовольствия: когда кто-то спросил, почему я так странно одеваюсь.

Вернулись часа в три.

Нас проводили до самого дома.

Долго прощались у ворот.

Про "Кодори" никто не вспоминал.

Они повернули назад. Метров через тридцать нестройно затянули невнятную песню.

Слава пошатывался, а на лестнице вообще то и дело спотыкался. Мне приходилось его поддерживать. Это было не так просто. Потому что в одной руке у меня была авоська с чачей – штук шесть поллитровок, а в другой – пятилитровая бутыль с красным вином.

Но белое нес Слава, и я боялся, что он уронит порученную ему трехлитровую банку.

Анатомия свиньи

Далеко не все советские люди имели верное представление об анатомии свиньи. Большинство руководствовалось теми поверхностными умозаключениями, которые можно было сделать, разглядывая прилавки мясных магазинов. Поэтому искренне верило, что организм свиньи состоит из окровавленных костей, кусков желтого сала и щетинистой шкуры с синими печатями. И, надо сказать, это было одно из самых безобидных верований, присущих советским людям.

Я тоже не избежал этих широко распространенных заблуждений.

Однако в один прекрасный день Женя познакомился с рубщиком Сашей, и все волшебным образом переменилось.

Вообще говоря, я и теперь еще плохо понимаю, как это могло случиться. Завязать знакомство с рубщиком было ничуть не проще, чем с самой капризной красавицей из семьи знаменитого флейтиста.

Но все же чудо состоялось, и Жене удалось его развить. Вскоре отношения установились самые доверительные. Женя захаживал, а Саша, вырубая из мертвого животного лакомые куски, жаловался, что его избрали секретарем комсомольской организации торга. Теперь постоянно какие-то посиделки да бумажки, а ведь как хочется настоящей живой работы!..

Так или иначе, каждую среду Женя, вооружившись огромной сумкой и списком заказов от коллег, отправлялся в магазин.

Мне этот магазин был отлично знаком.

У окна – будка кассы. Справа – бакалея. Слева – овощи-фрукты.

В центре – мясной отдел. В витрине – осклизлые куски коровьего вымени. На эмалированном подносе – бурые кости с ошметками сала и заскорузлой шкуры. Невозмутимый продавец в грязном халате.

Первая в очереди покупательница беспомощно смотрит на предлагаемый товар. Ей лет шестьдесят. Она из интеллигентных – в очках, пальтеце, берете, с газовым шарфиком на шее. Следующая за ней облачена в толстую синюю юбку, черную телогрейку, войлочные ботинки. Седая голова повязана бордовым платком. Лицо обветренное. Глаза маленькие и злые. Две авоськи в руках набиты какими-то свертками. Из одного торчит куриная нога.

– Гражданочка, вы берете, нет? – торопит она.

Первая покупательница бросает на вторую надменный взгляд, затем спрашивает продавца:

– А мясо еще будет?

– Рубят…

Первая, вздохнув, уступает очередь второй.

– Что ж одни кости-то? – бормочет та.

– Вы мне подскажите, где мясо без костей бывает, я сам туда побегу,

– со вздохом сообщает продавец.

– Этот и этот, – торопливо тычет она пальцем. – И этот еще. И этот.

– Два кило в руки…

– Миленький, положи! Ведь за сто двадцать килбометров ездим!

Вот такой магазин.

Но если ты знаком с рубщиком!..

В щель между обитыми железом створками полуподвального окна пробивается дневной свет. Здоровенная колода. На ней половина свиной туши. Две целые валяются в углу. Квадратные весы на полу. Небольшой стол накрыт мешковиной. Под мешковиной что-то бугрится. Рулон крафт-бумаги рядом. Рубщик Саша – в свитере с закатанными рукавами и некогда белом фартуке.

Откидывает мешковину…

И ты показываешь пальцем: вот этот… и вот этот… еще и этот, пожалуй…

Здесь совсем, совсем другая анатомия свиньи!..

Скоро Женя пришел к выводу, что, вместо того чтобы самому таскать тяжеленные сумки из магазинного подвала, следует мало-помалу допустить к Саше коллег, расширив тем самым круг его знакомств, а за собой оставить лишь вопросы общего руководства.

Истинный виртуоз придаточных предложений, он был очень подробен в своих наставлениях.

– Значит, так. Слушай сюда. Ты входишь в магазин и оглядываешься.

Если Коля в зале…

– Этот обрубок, что ли?

Грузчик Коля, коренастый субъект в черном халате, ростом не более одного метра сорока восьми сантиметров, и впрямь вызывал смутные ассоциации, связанные с топором и плахой.

Женя морщится. Ему неприятно, что Колю называют обрубком.

– Никакой не обрубок, – сухо говорит он. – Он рабочий. Ты слушай сюда. Если Коля в зале, ты спрашиваешь: "Васильич здесь?"

– Ну да, – говорю я. – Ясно. Здесь ли Васильич.

Женя смотрит с сомнением.

– Нет, ты понял? Просто спрашиваешь у него – мол…

– Да понял я, понял!..

– Не перебивай оратора, – наставительно говорит Женя. – Слушай сюда.

Спрашиваешь: "Васильич, мол, здесь?" Если Васильича нет, спускаешься в подвал. Понял?

Морщит лоб и снова смотрит. Похоже, не вполне верит, что уровень слабоумия является приемлемым.

– Понял, – покорно отвечаю я.

– Если же Коля говорит, что Васильич на месте, ты немедленно уходишь. Не спускаешься в подвал к Саше, а покидаешь торговую точку.

Просто выходишь на улицу и идешь себе куда глаза глядят. Понял?

Теперь я некоторое время смотрю на него. Потом сухо киваю:

– Да.

– Смотри же! Это очень важно!.. – волнуется он. – Если Васильич в магазине, в подвал идти нельзя! Видишь ли, я тебе уже говорил, что

Саша неоднократно просил при такого рода визитах проявлять разумную осторожность и попусту не маячить. У него с Васильичем контры, в которых нам с тобой не разобраться, да этого, как ты сам хорошо понимаешь, вовсе и не требуется, ведь…

– Да понял я, понял!

– Не перебивай оратора…

Понятно, что, направляясь на первую встречу после полуторачасового инструктажа, я чувствовал себя несколько взволнованным.

Обрубок Коля стоял у прилавка бакалеи.

Я деревянно прошагал к нему и сказал заветное:

– Васильич здесь?

Хоть это было и несколько затруднительно при его росте, Коля все же смерил меня взглядом. Улыбка у него вообще была как у гоблина.

– Щас, – бросил он, скрываясь в недрах магазина.

Когда Коля, деловито переваливаясь, появился снова, за ним шагал немолодой и явно недовольный человек в белом халате поверх костюма.

На ходу он протирал очки платком и подслеповато щурился.

Остановившись, посадил очки на нос, и из-за их толстых стекол на меня уставились недоуменные глаза.

– Вот, Васильич, – сказал ему Коля, указывая на меня нечистым пальцем. – Вот этот тебя спрашивал.

Анекдот

Костер догорел.

– Спать, что ли, идти… – протянул Семен.

– Ну расскажите анекдот, – ноюще повторил Витя.

Мы помолчали.

– Пойду, – сказал Семен. – Пока.

Встал и пропал в темноте.

– Расскажи, а? Ну чего ты?

Витя обращался ко мне. Больше было не к кому. Все ушли, чтобы наконец-то его не слышать.

– Я больше не знаю, – ответил я. – Сколько можно? Уже все рассказали.

– Ну пожа-а-а-алуйста, – тянул он. – Оди-и-ин…

– Сам-то ты почему не рассказываешь?!

– Я не запоминаю! – воскликнул Витя, прикладывая руку к груди. – Ну честно, не запоминаю!

– Ладно, один, – сдался я. – Последний. И все. Годится?

– Годится! – обрадовался он.

– Тошнит уже от этих анекдотов. – сказал я. – Ну ладно, слушай…

Плывет матрос на плотике. Вдруг налетает огромный лайнер. Плотик вдребезги. Матрос хватается за бревно. На палубу выходит старший помощник. В белом кителе, с золотым крабом.

Витя сдавленно хихикнул и повторил шепотом:

– С крабом!..

– Честь по чести. Матрос кричит: "Шпрехен зи дойч?!" Помощник не понимает. Матрос: "Парле ву франсе?!" Один черт. Матрос перебирает еще двадцать языков. Наконец орет: "Ду ю спик инглиш?!" Старший помощник отвечает: "Йес! Йес!" Матрос ему: "Вот я и говорю, на черта ж вы мой плотик переехали?!"

Витя захохотал.

Костер совсем догорел. Угли мерцали. Над лесом показалось желтое зарево. Выползала луна.

– А еще? – сказал Витя, досмеявшись.

– Все. Надо спать идти.

– Ну еще оди-и-ин, – простонал он. – Один только! А?

– Ты чего? – злобно спросил я. – Сдурел?!

– Ну один расскажи – и все!

Я посмотрел на него в упор. Было темно, и я почти ничего не увидел – так, белая блямба лица.

Он был просто невыносим. Сначала испортил нам пинг-понг. Играли на вылет, поэтому кто еще хотел, мог играть только с Витей. А с ним играть было невозможно. Два нормально играющих человека производят шариком именно такие звуки: пинг! – на одной стороне стола, понг! – на другой. И опять: пинг! И тут же: понг! Болельщики сидят по сторонам, ожидая своей очереди, лузгают семечки и вертят головами: туда-сюда, туда-сюда. Чем дольше, тем лучше, потому что смысл пинг-понга (в отличие от настольного тенниса) заключается в том, чтобы продлить удовольствие. Пинг-понг. Пенг-панг. Пунг-пинг. Упал.

Чья подача?

А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: "Ну что, погнали?"

Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: "Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!.."

– Ну только один! – снова попросил он. – Один только!

Угли прощально вспыхивали.

– Плывет по морю матрос на плотике, – сказал я.

Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: "Да ладно, ты что! Сбрендил?" Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.

Витя поторопил:

– Ну?

– Лайнер, – тупо сказал я. – Лайнер на него налетел. Плотик пополам.

Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.

– Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…

– Ну?

– На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.

Смотрит – матрос.

Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.

– А матрос кричит снизу: "Парле ву франсе?"

– Ну?

– "Шпрехен зи дойч?" Потом еще по-испански.

Витя напряженно молчал.

– По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.

– Ну?

– В конце концов: "Ду ю спик инглиш?" Капитан ему в ответ: "Йес! Йес!"

Он заерзал.

– "Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?" – раздраженно закончил я.

– А-а-а! – разочарованно протянул Витя. – Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..

Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.

Армяне

Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.

Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.

Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.

– Ну как? – спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.

– Может, проскочим? – предположил я.

Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:

– Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?

Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди

таджиков (см.).

– Это тако-о-о-ой народец, – протянул Мамука. – С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..

Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.

– Вон, на Атанесянца посмотри! – воззвал Мамука к моему здравомыслию. – Что? Скажешь, приятный человек?

Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега – Сергей

Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.

– Кто его знает, – вздохнул я.

– А вредные, вредные! – воскликнул Мамука. – Хлебом не корми – дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат – и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!

– Да ладно, – сказал я. – Прямо уж…

– Вот сейчас увидишь! – пригрозил Мамука. – Помяни потом мое слово!

Я взял билет и сразу понял, что дело швах.

Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.

Но первым сдался Мамука.

Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:

– Ладно, пишите два балла! Чего там!

Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:

– Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?

– Не знаю, – с вызовом ответил Мамука.

– Что мне с вами делать, ребятки, – вздохнул Атанесянц.

Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.

– Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?

– Четырнадцатого? – переспросил Мамука. – Подготовлюсь, Гайк Ашотович!

– Вот и сдадите с промысловиками. – Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. – Только не отлынивайте, Анджапаридзе.

Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.

Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.

– Народец, конечно, неяркий, – говорил Мамука. – Тот еще народец…

Но не все так просто! – воскликнул он. – Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело – Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!

Мамука отодвинул пустую кружку и протянул руку к полной.

– Совсем другое – Атанесянц! "Цэ"! Понимаешь? "Цэ"! Древний род!

Князья! Это же совсем другое дело. Как можно сравнивать? Ежу понятно. "Цэ"! Вот в чем фокус. Это тебе не какая-нибудь деревенщина. Да я как только услышу такую фамилию, сразу скажу – благородный человек. Он почти что и не армянин! Он фактически грузин, если "цэ" на конце! Естественно. Я тебе скажу: там ведь все напутано. Грузинские князья брали в наложницы армянских девушек. Но и наоборот: армянские плебеи брали в жены грузинских князей!

– Княжон, – поправил я.

– Ну да. Так что кровь-то в нем наша, грузинская, – закончил Мамука.

– Еще по паре?

Четырнадцатого мы снова встретились в коридоре. Мой напарник выглядел усталым. Приехал его двоюродный брат, и прошедшие три дня

Мамука был вынужден оказывать ему уважение.

– Восемь ресторанов, – горделиво сказал он, легонько икнув. -

Внуковский не считаю. Там не сидели, нет. Так просто, знаешь, два раза за водкой ездили.

Еще через час мне кое-как удалось воссоздать устройство планетарной передачи. Доцент Атанесянц, грустно посмотрев и соболезнующе покачав головой, все же вписал в зачетку вожделенное "удовл.".

Когда вышел мой приятель, на его красивом бледном лице красками горя и отчаяния было написано, что Мамука не сумел удовлетворить любознательность доцента.

– Ай! – воскликнул он, воздевая руки. – Что я тебе говорил!

И произнес краткую речь, которую я опускаю по причине ее совершенной нецензурности.

Когда мы закурили, я сказал:

– Что делать… Ладно, после практики пересдашь. Теперь взрывное дело бы не завалить.

Взрывное дело читал доцент Дзауров.

– Да уж, – ответил Мамука, страдальчески морщась. – Еще это чертово взрывное дело…

И, помолчав, с горечью добавил:

– Знаю я этих осетин (см.)!..