Текст книги "Психологи тоже шутят"
Автор книги: Андрей Юревич
Жанр:
Прочий юмор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Глава 12. Ученые и политики
1. Искусство невозможного
В последнее время наших ученых сильно потянуло в политику. Но, прежде чем попытаться понять, какими ветрами их туда заносит, и что именно они там делают, следует разобраться, что представляет собой сама политика.
В определениях политики нет недостатка, однако они, как и любые формальные определения, не проясняют, а только затуманивают суть дела. Политику определяют как искусство возможного, как продолжение войны другими средствами, как концентрированное выражение экономики, и как многое другое. Все это, конечно, правильно, как правильны любые определения, не годящиеся ни на что другое, кроме, как только что было отмечено, замутнения сути дела. Главного в политике как искусстве возможного, продолжения войны другими, более мирными, средствами, концентрированном выражении экономики и т. п. все подобные определения не схватывают, оставляя без ответа главный вопрос о том, что же такое политика. Так что же?
Чтобы подобраться к ответу на этот наиважнейший вопрос, двинемся тем путем, каким всегда шли мыслители прошлого (очень жаль, что те, кто пытается мыслить в настоящем, забыли их сколь славные, столь и поучительные традиции), пытаясь понять что-то сложное. Этим же путем шли все выдающиеся скульпторы. И те, и другие отсекали все лишнее, мешающие усмотрению (в случае мыслителей) и обнажению (в случае архитекторов) сути дела. В случае политики это означает отсечь то, что похоже на нее, но ею не является.
Отметим в данной связи, что политика всегда была одним из самых бесполезных для человечества и вместе с тем одним из самых популярных занятий, а понятие о политике одно из самых популярных и широко распространенных понятий, порожденных человеческим умом. Когда некое занятие популярно, а, значит, хорошо вознаграждаемо и т. д., к нему начинают примазываться все подряд. А когда популярно некое понятие, им начинают пользоваться все кому не лень, к тому же используя его к месту (реже) и не к месту (как правило). Первое произошло с политикой как с занятием, второе с политикой как понятием. О человеке часто можно услышать, что он «хороший политик», даже если он политикой никогда не занимался, а всего-навсего умело скрыл от своей жены, где был накануне, или обвел вокруг пальца своего начальника. А под политикой принято понимать и небескорыстную помощь одних стран другим, и интриги внутри тех или иных организаций, и отношения между супругами, и многое другое.
Но не будем утомлять читателя хитросплетениями понятий, запутывая еще больше и без того достаточно запутанный вопрос, а попытаемся разрубить этот Гордиев узел одним ударом Дамоклова меча. Автор этих строк и сам немного занимался политикой, и наблюдал других политиков, и становился жертвой политических интриг, и принимал в них участие, и имел возможность ощутить разницу между внутренней и внешней политикой, и так далее. Словом, он без особой гордости, но и без ложной скромности может сознаться, что с политикой знаком не понаслышке, в общем и целом улавливает разницу между ее видами, а, значит, видит и то общее, что их объединяет. И берется утверждать со всей возможной в таких случаях ответственностью (а политика и все, что с ней связано, дело абсолютно безответственное), что главное и общее во всех видах политики и, соответственно, ее суть это борьба за власть и, сразу же нужно добавить, за удержание власти[5]5
Здесь уместно вспомнить мудрую мысль одного известного революционера о том, что взять власть, особенно в одной отдельно взятой стране и особенно насильственным путем дело нехитрое, главное же состоит в том, чтобы ее удержать, ведь желающих перехватить насильственно присвоенное всегда в избытке то другое» и есть то лишнее, что нужно отсечь при вылепливании величественной статуи политики.
[Закрыть].
Подобное определение политики сразу же сводит к общему знаменателю и разборки между государствами, и революции, и семейные интриги, и все прочее. Внешняя политика это борьба за власть (и за ее удержание) на всей нашей планете или в каком ее отдельно взятом регионе, внутренняя в своем родном государстве, внутриорганизационная в своей организации, внутрисемейная в семье и т. д. Во всех этих случаях кто-нибудь с кем-нибудь (часто все со всеми) борется за власть, и она-то, эта самая борьба, и есть политика. Если же борьба за власть при этом отсутствует, мы имеем дело не с политикой, а с чем-то другим.
Соответственно, самих политиков можно определить как профессиональных борцов за власть, которые ничего другого делать не умеют. А психологические исследования подтверждают, что политиков отличает от простых смертных патологически сильная потребность во власти. Как отмечает такой авторитетный политолог, как А. Джордж, все настоящие политические лидеры стремятся к власти. Стало быть, если они к ней не стремятся, то никакие они не лидеры и вообще не настоящие политики. Впрочем, последнее замечание из области абстрактного, поскольку не стремящихся к власти в политике просто нет.
Почему все политики стремятся к власти? Вопрос, ответ на который позволяет высветить на сей раз психологическую сущность политики. Ответ на него прост и однозначен: политики стремятся к власти, чтобы компенсировать с ее помощью комплекс неполноценности, разъедающий каждого из них с раннего детства. Каждого из них в детстве кто-нибудь, да обижал. Так, бывшего президента США В. Вильсона в действе обижал его отец, и, процитируем одного из наших отечественных политологов: «соревнование с отцом породило в нем потребность во власти, которую он, став президентом, вынужден был маскировать государственными целями». Трудно пришлось и нашему И. В. Сталину, детство которого психоаналитики описывают как омраченное тяжелейшими невротическими переживаниями, побудившими будущего Отца народов стремиться к абсолютной власти и не церемониться с этими народами. Да и детство всех прочих известных политиков было не сахар.
Только что упомянутый А. Джордж доказал, что при обретении политиками власти их чувство собственной незначительности компенсируется чувством уникальности, чувство слабости чувством обладания огромной силой, чувство посредственности чувством обладания высшими способностями, чувство интеллектуальной неадекватности чувством интеллектуального превосходства и компетентности. Да и вообще политики, дорвавшись до власти, начинают реализовывать в отношении подвластных им те же самые принципы, которые их родители применяли в отношении их самих. Скажем, если их в детстве хорошо пороли, они обычно начинают делать то же самое в отношении своих народов. Психологи объясняют это идентификацией политиков со своими родителями, отчего выпарываемым народам, естественно, не становится легче. Причем, почему-то политиков больше поддерживают, когда они часто рассказывают о своем трудном детстве и о своих строгих родителях, хотя, с соответствии описанной логикой, они, придя к власти, и своим народам должны создавать нечто подобное своему детству.
Еще один известный политолог Г. Лассауэлл не поленился разложить комплекс неполноценности, служащий главным мотором каждого из политиков, на 5 составляющих: 1) чувство собственной незначительности, 2) чувство моральной неполноценности, 3) чувство слабости, 4) чувство посредственности, 5) чувство интеллектуальной неадекватности. То есть каждый политик с детства переживает, что он физически слаб, безнравственен, лишен каких-либо дарований и глуп. Теоретически из этого можно сделать два вывода. Либо политики и в самом деле посредственны, безнравственны, глупы и т. д., и их надо помещать в учреждения для умственно неполноценных, а не допускать до власти. Либо они ошибаются в себе, а, ошибаясь в себе, могут ошибиться и в том, над чем хотят властвовать, и их тоже не следует допускать до нее. Но мы таких выводов делать не будем.
Потребность во власти как ключевое психологическое качество политика определяет целый ряд других его качеств. Опять процитируем уже цитировавшегося выше политолога: «Политический лидер с высокой потребностью во власти проявляет беспокойство о престиже и престижных вещах, нередко потребляет алкогольные напитки, идет на относительно высокий риск в азартных ситуациях и враждебность к другим лицам, имеющим высокий статус. Он окружает себя малопрестижными друзьями, активен и влиятелен в малых группах, обычно сексуально рано созревает». К этому можно добавить «эффект близнецов» (политики, как правило, окружают себя похожими на себя людьми) и т. п. И все это тоже следовало бы отразить в тесте на Настоящего Политика, повсеместное применение которого позволило бы не допускать в политику случайных людей.
Важное свойство политика не только стремление к власти, но и умение его скрывать, а, точнее, камуфлировать под что-то другое. «Я политикой не занимаюсь», часто можно слышать от людей, Которые занимаются только политикой. «Я хозяйственник, а не политик», не менее часто можно услышать от человека перед его выдвижением его на какую-нибудь высокую должность, предполагающую политическую борьбу. Во всех подобных случаях имеет место стопроцентная политика, но на фоне отрицания политики как таковой, что тоже несомненно является политикой. Они же подобные случаи позволяют высветить еще одну важную, а, возможно, и определяющую сторону политики. Если главная, а часто, и единственная, цель политики это борьба за власть или за ее удержание, то главное средство политики это маскировка своего стремления к власти под заботу об общем благе или, что, в принципе, то же самое, выдавание своих личных интересов за общественные, использование общих лозунгов в личных целях и т. п.
Из этого вытекает необходимость корректировки основных определений политики. Например, политика это, безусловно, искусство, но не просто «искусство возможного», а искусство вы-давания своих личных интересов за общественные, камуфляжа своих истинных мотивов, т. е. стремления к власти, и т. п. Ведь, как не учись всему этому, главное все же остается искусством, а с помощью одного лишь обучения политика также невозможно вырастить, как с помощью обучения живописи из простого смертного нельзя воспитать Рафаэля.
Настоящий политик всегда ведет или, как сейчас модно выражаться, позиционирует, себя так, будто лично ему ничего не нужно ни власти, ни славы, ни, упаси Бог, денег, ни чего-либо еще. А нужно лишь одно помочь тем, кто в результате его прихода к власти окажется «под ним», решить их наиболее насущные проблемы. Поэтому политик должен быть рыцарем, но не только в традиционном для этой роли смысле слова не просто «рыцарем плаща и кинжала», а рыцарем в том смысле, что он всегда должен носить латы, скрывающие всю его подноготную корысть, личные мотивы и т. п. под блеском альтруистичных намерений. «Все это нужно не мне, а вам» начертано на фамильном гербе такого рыцаря. Или: «Не вы нужны мне, а я нужен вам».
Поэтому, кстати, как это ни парадоксально звучит, настоящий политик не должен иметь каких-либо политических убеждений, кроме, естественно, убеждения в том, что высшее благо нации это его личное благо, и вообще, что хорошо для него лично, хорошо и для человечества, а если нет, то, значит, человечество ничего не понимает, и его надо перевоспитывать. Хороший политик должен умело манипулировать политическими лозунгами, менять политические убеждения (точнее имитировать приверженность наиболее выгодным убеждениям) от случая к случаю, и вообще все это должно быть для него не самоцелью, а лишь средством борьбы за власть. То есть не политические убеждения должны руководить им, а он должен уметь использовать их выгодным для себя образом, для чего ему следует быть выше любых политических убеждений и не позволять им себя сковывать. Иначе он утратит необходимую любому политику гибкость и будет похож на робота, способного выполнять лишь одну операцию.
Конечно, простые граждане, обрабатываемые политиками со времен выхода человечества из пещер (в пещерах, впрочем, они тоже обрабатывались, но более грубыми средствами), с тех же самых пор догадываются, что под латами у политиков скрыто живое человеческое тело и все предпринимаемое политиками нужно, в первую очередь, лично им. Но, и опять с тех же самых пор, политикам верят или, по крайней мере, не сомневаются в их искренности настолько, чтобы не допускать их к власти. Да иначе и быть не может, ведь кого-то к власти все же надо пускать, а другие, кроме имеющих потребность во власти, к ней не рвутся. И в этом, возможно, заключена главная апория политики: политик должен делать вид, что не хочет власти, в то время как суть политики в стремлении к ней.
Над этой апорией надстраивается главный социально-психологический парадокс политики: политик делает вид, что не хочет власти, те, кому он внушает эту чушь, прекрасно понимают, что их дурят, но, несмотря на это, верят в благие намерения политиков, т. е., если провести аналогию с известным анекдотом, веками наступают на одни и те же грабли. И здесь уместна, если не необходима, еще одна аналогия, демонстрирующая, что политика это не просто искусство, а, перефразируя приведенное выше определение, «искусство невозможного». Ведь, казалось бы, внушить кому-либо, находящемуся в здравом уме и ясной памяти, что политик не рвется к власти и бескорыстно делает все, что он делает, попросту невозможно. Однако политикам это удается, и они действительно делают невозможное.
Уместна и еще одна аналогия сравнение политики не с искусством вообще, а со сценическим искусством. Да, мы знаем, что человек на сцене или на экране это всего лишь актер. Мы знаем, что, несмотря на вживление в образ, всевозможные сценические и виртуальные эффекты, на самом деле он не душит свою или чужую возлюбленную, не теряет друга, не проливает кровь врага, не летает на Марс, не сражается с акулами и крокодилами, и даже секс по телевидению это, за редким исключением (порнографии), не настоящий секс. Но мы верим во все это, точнее, делаем вид, что верим, мысленно, вместе с героем, убивая его врагов, опускаясь в пещеру с анакондами или перелетая через Вселенную. То же самое и с политиками. Мы знаем, что они играют определенную роль. Но и мы входим в роль в роль желающих быть обманутыми, верящих в их альтруизм и заботу о наших интересах. И этот театр по количеству зрителей, масштабу и кассовости представлений намного превосходит все прочие рынки актерской и режиссерской продукции.
И все же хотя мы и помогаем, как любые зрители, актерам играть их роли, совсем плохому актеру не поверят (вспомним классическое «Не верю»), и искусственно изображенные им эмоции вызовут разве что смех, а то и обстрел гнилыми помидорами или их современными аналогами. Политик тоже должен быть относительно правдоподобен. То есть мы должны иметь возможность ему поверить, что исключено в тех случаях, когда он играет абсолютно ненатурально. Есть, правда, особый контингент актеров-политиков, которые специализируются на игре перед патологически доверчивыми зрителями, верящими во что угодно. Но таких зрителей меньшинство, и типовой политик должен быть правдоподобен.
2. Авансцены для политиков
Разновидностей политики существует не меньше, чем всех прочих видов актерского мастерства. Их можно различать, в зависимости от разных факторов, например, от того, где именно политик демонстрирует свое искусство. А все множество политических авансцен и, соответственно, разновидностей актерского мастерства политиков, можно разделить на три типа.
Первая авансцена наиболее натуралистична. Это войны между политиками и, соответственно, между государствами, в которых они находятся у власти, или между социальными слоями, подчиненными их воле. Если политику можно определить как продолжение войны другими средствами, то можно дать и симметричное определение войны, охарактеризовав ее как продолжение политики другими средствами. И действительно война есть наиболее грубая и откровенная форма политики, при реализации которой никто ничего не стесняется и ничего не скрывает.
Бытует мнение о том, будто войны начинаются из-за того, что государства чего-то не могут поделить, а то и вообще из-за непримиримости их геополитических интересов. Это объяснение очень далеко от истины и легко опровергаемо. Геополитические интересы непримиримы всегда, ибо кому-то всегда хочется чего-то такого, что есть только у соседа, который всегда не желает этим делиться. Но войны в подобной ситуации возникают довольно редко, т. е. самой по себе непримиримости геополитических интересов явно недостаточно. Договориться же и что-нибудь поделить государства, напротив, могут всегда, и, если войны все же начинаются, то явно не из-за того, что государства не могут договориться.
Начало войн можно объяснить и совсем элементарно тем, что просто кто-то хочет повоевать, и ему в общем все равно с кем. Когда хотят повоевать две стороны, а тем более три, четыре и т. д., войны становятся неизбежными, а переговоры, формально направленные на их предотвращение, совершенно бессмысленны. Данное объяснение возникновения войн хорошо вписывается в одно из самых давних убеждений психологической науки в том, что, во-первых, человек по своей природе зол и агрессивен, во-вторых, когда агрессивной энергии в нем скапливается слишком много, она требует выхода. Если такое происходит у отдельно взятого человека, он убивает своего соседа, если у какой-либо социальной группы, она совершает революцию, если у целой нации, начинается война.
Подобное объяснение происхождения войн конечно, правильное, но не исключает других объяснений, которые, как и вообще объяснения любого сложного социального феномена, не исключают, а дополняют друг друга. Например, урожденные марксисты объясняли происхождение войн тем, что находящиеся у власти таким образом отвлекают своих подданных от внутренних проблем своего государства, обращая их недовольство и, соответственно, агрессивную энергию, на внешнего врага. Против этого трудно что-либо возразить, а психологические исследования подтверждают, что, когда два вечно враждующих человека находят общего врага, их взаимная ненависть перерастает в дружбу. И надо быть совсем тупым правителем, чтобы не использовать эту закономерность.
Но все-таки если не наиболее правильным (такового вообще нет), то наиболее уместным (такое есть всегда) объяснением происхождения войн служат личностные качества политиков. Как было отмечено выше, действия каждого из них направляются сильнейшей потребностью во власти, которая никогда не насыщается. Достигнув власти в своей стране, они пытаются обрести ее и над другими странами, а их главными врагами становятся те, кто, обретя высшую власть в своем собственном государстве, стремятся к тому же. Поэтому-то Гитлер так и не любил Сталина, хотя, казалось бы, у них были все объективные основания для крепкой дружбы. В подобных условиях войны между соответствующими государствами не могут не начаться, и к тому же с предельной отчетливостью проявляется взаимосвязь различных видов политики: война это продолжение политики (и, добавим, одна из ее форм), внешняя политика это продолжение внутренней, а обе они проявление психологических комплексов политиков и их борьбы за власть.
Второй тип авансцены для политиков выглядит более культурно, чем войны, но тоже далек от современных, слишком завышенных, стандартов цивилизованности. Соответствующий вид политики принято сравнивать с битвами бульдогов под ковром. Он характерен для не слишком демократических стран, при этом больше озабоченных внутренними политическими проблемами, чем внешними.
Надо сказать, что в современном обществе почему-то сложился уничижительный образ этого вида политики как неправильного и мало артистичного, а соответствующая метафора, при всем уважении к животному миру, прямо-таки оскорбительна. На самом деле подковерная политика может быть вполне разумной и интеллигентной, а под ковром могут происходить не только битвы бульдогов. Кроме того, находящиеся там существа, в отличие от бульдогов, не беспорядочно грызут друг друга, а договоривают-ся, вступают в коалиции и к радикальным мерам прибегают только в исключительных случаях, когда уломать кого-либо более цивилизованными способами не удается. Да, иногда из-под ковра вылетает разорванное тело, но, во-первых, это происходит не так уж часто, во-вторых, бульдоги не выбрасывают своих погибших товарищей куда попало, а стремятся закопать их где-нибудь поблизости, причем с приличествующими их статусу почестями.
Но главное все же не это. В общем и целом все согласны с тем, что политика грязное дело, но при этом считают, что она должна быть публичной и прозрачной. Как совместить одно с другим, непонятно не только диалектикам, но и извращенцам. То есть зачем грязным делом заниматься открыто и прилюдно, выставляя грязь на всеобщее обозрение? А вот под ковром для этого самое подходящее место, даже если время от времени оттуда вылетает что-либо непотребное. Так что «подковерная» политика хотя и ассоциируется с недемократическими государствами, в действительности представляет собой наиболее приличный и чистоплотный способ политической деятельности, основанный на простом принципе культуры и гигиены: то, что принято делать в туалетах, естественно и нормально, но не надо выставлять это на всеобщее обозрение.
«Но как же зрители?» может спросить читатель, соблазненный аналогией политики и искусства, «Что же увидят они, и вообще зачем тогда нужен этот вид искусства?» Этот вопрос правомерен, и на него можно дать два дополняющих друг друга ответа. Во-первых, искусство бывает как массовым, так и камерным, предназначенным для небольшого количества посвященных, но из-за узости аудитории не перестающим быть искусством. Во-вторых, не надо думать, что актеры, живущие под «ковром», не являют себя зрителям. То, что происходит там, можно сравнить с репетициями, позволяющими определить, кто из них лучше подходит на ту или иную роль и как лучше ее сыграть. В результате этих репетиций готовятся хорошие спектакли, и нормальному зрителю их достаточно. Зачем ему видеть всю подноготную актерской жизни, зачем знать, как актеры относятся друг к другу, за что сняли главного режиссера и т. п.? Все это уже не искусство и интересно не зрителям, а разве что въедливым искусствоведам, т. е. только историкам и политологам.
И все же, несмотря на все эстетические и прочие преимущества «подковерной» политики, она вытесняется другой формой борьбы за власть, которую принято связывать с демократией. Назовем эту форму «ритуальной» в том смысле, что она требует от рвущегося к власти политика осуществления определенных ритуалов: выставления своей кандидатуры на выборах, сбора подписей, проведения избирательных кампаний и т. д.
Данная форма политики, несмотря на ее многочисленные пороки, считается наиболее совершенной и демократичной. Почему нетрудно понять. В условиях первой, наиболее воинственной, формы политикой могут заниматься лишь те, кто способен начинать войны короли, диктаторы и т. д., в условиях второй те, кому досталось заветное место под «ковром», а в условиях третьей кто попало. То есть данная форма политики наиболее общедоступна, а общедоступность часто путают с демократичностью. На самом же деле демократична она только по отношению к самим политикам, поскольку в ее условиях политиком может стать кто угодно, и количество политиков также не ограничено, как и количество политических партий, которое им разрешено создавать. Правда, кое-что она дает и всем прочим гражданам, не являющимся политиками. Во-первых, возможность наблюдать в качестве зрителей за миром большой политики, что некоторым, имеющим извращенные вкусы, нравится, как некоторым нравятся, например, фильмы ужасов. Во-вторых, иллюзию, будто и ты можешь стать большим политиком, основанную на очень характерном для демократических стран чувстве: «если может этот иди от, то смогу и я». В-третьих, и это, наверное, самое важное, иллюзию сопричастности политическому процессу.
То, что в условиях т. н. «демократии» демос на самом деле ничего не решает, известно со времен Сократа и Платона, хотя считается, что судьбу первого из них решил именно этот демос. Решают за демос, a у него создают иллюзию, будто от него что-то зависит. Всевозможные имиджмейкеры, политические консультанты, специалисты по ведению политических компаний, которыми, как коровы мухами, облеплены все современные политики, существуют именно для того, чтобы, во-первых, гнать демос в нужном политикам направлении, во-вторых, создавать у него иллюзию, будто направление определяет он сам. Здесь очень уместно процитировать одного классика политической мысли, который сказал: «истинные лидеры никогда не выбираются массами, а навязывают себя им». Демократические лидеры естественно, не исключение. Более того, подмечено и подсчитано, что, например, у американских президентов-демократов потребность во власти выражена сильнее, чем у президентов-республиканцев. То есть демократы это затаившиеся диктаторы, а внутри любого политика-демократа сидит потенциальный диктатор. И, чем дольше такой политик пребывает в демократическом обличье, тем больший диктаторский потенциал он накапливает и тем в более бесцеремонного диктатора превращается, прийдя к власти (за примерами далеко ходить не надо). А настроения масс во многом способствуют этому: исследования демонстрируют, что современный обыватель склонен поддерживать демократию в абстрактных, а не в конкретных ситуациях. То есть на словах он, как правило, за демократию, но, когда доходит до дела, обычно предпочитает недемократические решения и соответствующих политиков.
Тем не менее иллюзия свободы выбора очень важна для масс и, по-видимому, жизненно необходима современному человеку, ибо у него тоже существует потребность во власти. Будучи не в состоянии ее удовлетворить на деле, он удовлетворяет ее иллюзорно с помощью иллюзии, будто он влияет на приход к власти политиков. А иногда и начинает идентифицировать себя с ними, что является одной из разновидностей Стокгольмского синдрома идентификации заложников с теми, кто их захватывает. Таким образом, третья «ритуальная» форма политического процесса, не будучи ни более совершенной, ни более демократичной (по крайней мере, в отношении демоса) в сравнении с двумя другими, заметно выигрывает у них в психологическом отношении. В ее условиях потребность во власти удовлетворяют не только сами политики, но и те, кого они обмишуривают. Первые путем получения реальной власти, вторые посредством иллюзии сопричастности этому. И поэтому принято считать, что, хотя данная форма политического процесса полна изъянов, ничего лучшего человечество пока не придумало.
Обмишуренные, правда, после каждого очередного акта политического обмана видят, что их надули. Но, во-первых, подобно тому, как купленную вещь, за которую заплачены деньги, трудно тут же отправить в мусорную корзину, сообразив, что купил не то, так и политика, за которого проголосовал, трудно тут же забраковать, даже если видишь свою ошибку. В обоих случаях обманувшийся продолжает обманывать себя с помощью психологических механизмов, блестяще описанных Л. Фестингером. Во-вторых, иллюзия сопричастности политическому процессу тем и хороша, что она практически не разрушима: обманувшись однажды, дважды, трижды и т. д., все же веришь в то, что уж в следующий раз точно не ошибешься, и политический самообман продолжается бесконечно.
3. Политические амебы
В науках о политике принято выделять три источника и три составные части последней. Во-первых, субъекта политического процесса, т. е. самих политиков, во-вторых, его объект, т. е. тех, кого политики охмуряют, скажем, от имени демократии, в третьих, сам политический процесс, т. е. процедуру охмурения. Естественно, главное в политике это ее субъект, т. е. сами политики. Но, говоря о политике, справедливости ради следует рассмотреть и ее объект, хотя, за исключением редких случаев, он имеет весьма второстепенное значение. Назовем объект политического охмурения не в обиду ему, а ради того, чтобы точнее отобразить его роль в политическом процессе, «политическими амебами» (ПА). Поведение ПА подчинено ряду простых закономерностей, которые, как и закономерности поведения всех простых организмов, настолько элементарны и немногочисленны, что их можно перечислить по пальцам. А учебники по политологии так толсты и серьезны на вид благодаря тому, что там речь идет, в основном, о самих политиках и о процессе охмурения ими ПА, а не о самих ПА. Ключевой закономерностью поведения последних служит аполитичность, т. е. отсутствие интереса к политике и неспособность в ней разобраться. И это в общем нормальное состояние простейших политических организмов, а их предельное возбуждение, приводящее к революциям и прочим катаклизмам, случается нечасто и относится к области патологии. Опросы показывают, что в современных странах очень интересующихся политикой от 9 % (Великобритания) до 24 % (США), в значительной мере интересующихся от 35 % (тоже Великобритания) до 45 % (опять США), мало интересующихся от 21 % (Германия) до 32 % (Великобритания), совсем не интересующихся от 9 % (США) до 24 % (снова Великобритания). То есть больше всего политикой интересуются в США, меньше всего в Великобритании, но во всех нормальных странах ею интересуется очень незначительный процент населения, что служит одним из главных показателей их «нормальности». А вот страны, где даже разводы между супругами нередко совершаются по политическим причинам, считать нормальными никак нельзя.
Одним из свидетельств неумения простых граждан разбираться в политике служит их очень плохая ориентация в той системе измерений, которую сами политики считают наиболее важной. Типовой обыватель не знает, кого из политиков считать «правым», а кого «левым», да и вообще где правое, а где левое в политике. Так, например, опросы, проведенные в ряде стран, продемонстрировали, что их граждане относят к «левым» предпринимателей и консерваторов, а к «правым» рабочих и коммунистов. При этом «левых» они почему-то считают нечестными и не заслуживающими доверия, а «правых» честными и хорошими, но голосовать предпочитают за «левых, что совсем уж непонятно и нелогично. И это во вполне стабильных и благополучных странах, политический курс которых не качается, как маятник, то в одну, то в другую сторону, в результате чего «левые» регулярно превращаются в «правых» и наоборот.
Вследствие своей почти полной аполитичности ПА очень плохо различают и политические партии, а также плохо понимают, что этим партиям нужно. Точнее, в общем-то понимают, что всем политическим партиям нужно одно приход к власти или, по крайней мере, близость к ней. Но они плохо различают лозунги политических партий и очень смутно себе представляют, что те собираются сделать в случае своего прихода к власти. В результате типовой избиратель голосует не за партии и их программы, а за конкретных людей, олицетворяющих партии, в зависимости оттого, нравятся они ему или нет. Поэтому наиболее важными для обывателя оказываются такие качества политиков, как их внешность, то, внушают они доверие или нет, и т. п. Отсюда обилие среди политиков людей, в принципе очень далеких от нее и ничего в ней не понимающих, например, спортсменов, эстрадных певцов и представителей прочих подобных профессий. И неудивительно, что президентом самой демократической страны мира может стать киноактер.