Текст книги "Третье открытие силы"

Автор книги: Андрей Сидерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Он вдруг замолчал, внимательно взглянул на меня и улыбнулся.

– Возможно, – продолжил он, – эти люди имели какое-то отношение к той давней истории, я не знаю... А может быть, какая-то сила просто использовала мою волю как инструмент... Я не знаю этого даже сейчас. Тогда же мне стало страшно. Я мгновенно вспомнил все слухи об экстрасенсах, парапсихологах и прочих нетрадиционных лекарях... и не только лекарях, много и другого было... в Комитете, в частности... "Вычислят, как пить дать – вычислят... – подумал я. – И тогда мне будет ой как нехорошо. И всем моим – тоже... Вот черт, неприятность-то какая..."

Он сделал паузу. Наверное, чтобы перевести дух. Или для нагнетания драматизма. Я ел кашу.

– И тут появился ЭТОТ... Я не видел ЕГО. Я вообще никогда не видел ЕГО, хотя много раз общался с НИМ после. Он всегда является, возникая в окружающем пространстве как некое присутствие чего-то. Но я сразу же почувствовал, что могу задавать вопросы – мысленно – и это что-то будет мне отвечать. По крайней мере, оно может ответить, если захочет. Вернее, ОН. "Не бойся, никто тебя не вычислит," – заявил ОН, едва проявившись. "Почему?" – спросил я. "Туда, где действует твоя сила, осознанно не добирается никто из них," – ответил ОН. "Из кого – из них?" – поинтересовался я. "Это не имеет значения. Вообще никто из смертных туда не добирается." "А из бессмертных?" – я не знал, почему у меня вырвался этот вопрос, поскольку ни о бессмертных, ни о бессмертии не имел в то время никакого понятия. И ОН на него не ответил. Он просто-напросто растворился. Я перестал чувствовать его концентрированное присутствие, хотя ощущение того, что ОН все время следит за мной, помогает мне и меня ведет, не исчезало после этого ни на мгновение.

Он замолчал. Воспользовавшись паузой, я налил ему чай. Он взял кружку, отпил глоток и продолжил:

– Я решил, что окончательно поехал крышей...

"И был, судя по всему, недалек от истины," – подумал я, но промолчал.

– Но я успокоился, – сказал он, сделав вид, что не заметил моей мысли. – Я просто плюнул на все, решил – пусть идет, как идет – и продолжал жить, как жил... А через несколько дней главный отдал концы... Потом был другой – с рыбьим взглядом. Этот начал наводить порядки... Меня это просто-напросто взбесило. И он долго не протянул. Потом был третий – этот тоже очень быстро сошел на нет, так как не отвечал сложившейся на тот момент, так сказать, энергетической ситуации. Ну, а последний затеял перестройку, и это было именно то, что нужно. Справиться с управлением он заведомо не мог, однако для того, чтобы развалить империю, его определенно было вполне достаточно. Я не знал, к чему все идет, но однажды почувствовал свободу от ненависти. И это был такой кайф! Мне стало все равно. Вроде бы даже забрезжили какие-то перспективы, но теперь мне было на них наплевать. ЭТОТ вел меня, складывая жизненную ситуацию так, что в нужные моменты я встречался с нужными книгами и людьми, и учился каждое мгновение своей жизни...

Он замолчал.

– А дальше – что? – спросил я, подозревая, что должно быть продолжение.

– Дальше? Дальше – ничего... До самого того дня, когда я накануне отправился за овощами.

– Но это – пять лет...

– Да. Пять лет спокойной жизни. И каждый день узнаешь что-то новенькое... Разве не кайф?

– А что случилось в тот день, когда ты пошел в поселок?

– Я узнал о путче. А по пути сюда мне явился ЭТОТ и сообщил, что созрела решающая ситуация, что я должен снова включить свою силу и для этого мне надлежит взять у тебя приемник и просто внимательно следить за событиями.

– А откуда ОН знал, что у меня есть приемник?

– Не говори глупостей, ОН знает все...

– Ну и...

– А дальше ты все знаешь.

– И что теперь?

– Теперь мне предстоит измениться. Сегодня ночью ОН пришел и сказал: "Ну, вот и все, МЫ забираем тебя отсюда. Ты сделал то, что мог. В дальнейшем твоя сила больше не понадобится. И даже может оказаться вредной". "Но почему?!" – спросил я, – "ведь мне всего лишь тридцать, еще жить да жить!.." "Ты не можешь просто жить, ты привык действовать, и с помощью силы своих эмоций действуешь в очень высоких и тонких сферах. А там любое действие накладывает отпечаток на все, что происходит с этой планетой. Ты – универсальное орудие разрушения. Ты был послан в этот мир специально для того, чтобы разрушать и уничтожать. И делал это мастерски, хотя и не вполне отдавал себе отчет в том, насколько глобальные изменения происходили в мире людей по твоей воле. Сегодня этап разрушения закончился. Пришло время созидания, и ты оказался не у дел. Ты совершенно бесполезен, ибо не способен создать ничего, кроме однозначно разрушительных в общечеловеческом масштабе эмоций и сил. Поэтому лучше всего будет, если ты уйдешь. Тринадцатое место свободно, и оно ждет тебя вот уже три тысячи лет. МЫ считаем, что ты более чем достаточно потусовался в мире людей, и вполне мог бы вернуться к НАМ", – так сказал ОН. Мне стало ясно, что ОН не шутит, и меня вот-вот уберут. Я испугался. Настолько, что даже не спросил, о каком таком тринадцатом месте он говорил, и каким образом я могу занять его среди НИХ. Перед моим мысленным взором мгновенно пронеслись отломившийся под ногами камень на кромке обрыва, отказавшие перед поворотом на мост тормоза полупустого междугороднего автобуса... Банальный приступ аппендицита в конце концов... ОНИ найдут способ обойти любые мои предосторожности – в этом я не сомневался. Но если Я – один из НИХ, то разве Я – не ОНИ? Разве Я не имею права решать сам за себя? И я сказал ЕМУ: "Я не хочу уходить. Мне нужно остаться, у Меня есть еще здесь свои собственные планы". Хотя планов никаких не было и нет, просто не хочется умирать. ОН понял это, ведь ЕМУ известно все. Я почувствовал, как он улыбался, когда говорил мне: "Ну что ж, Я знал, что Ты это скажешь. Хорошо. Ты можешь остаться. Пока... МЫ даем тебе три года. За это время Ты должен полностью измениться и научиться творить то, что созидает, а не разрушает. Запомни этот день. Через три года наступит последний срок. Если Ты сумеешь изменить качество своей силы – Ты останешься жить и покинешь эту страну, чтобы действовать там, где Твоя сила будет нужнее. Ибо здесь до истинного созидания дело дойдет не очень скоро, и с Твоим могуществом в ближайшие несколько лет делать Тебе в этой стране будет просто-напросто нечего. Возможно, впоследствии Ты вернешься, поскольку центральным изменениям нынешней эпохи перелома предстоит возникнуть именно отсюда. Ты можешь и не возвращаться сюда, если за отведенные тебе три года успеешь оставить кого-нибудь вместо себя – это возможно, хотя и маловероятно: Ты слишком ленив для того, чтобы действовать настолько эффективно. Однако если Ты не справишься и так и останешься идеальным разрушителем – тогда не обессудь, по истечении трех лет МЫ вынуждены будем убрать Тебя из мира воплощенных... Даже если Ты не захочешь занять свое место среди нас, тебе будет чем заняться – другие цивилизации в других мирах тоже нуждаются в своем Разрушителе, и некоторые из них давно уже заслужили право Его получить."

Он встал, молча подошел к обрыву и соскользнул по веревке вниз. Тогда я воспринял это как театральный жест, призванный усугубить драматизм его рассказа. И мне стало его даже немного жаль. Насколько все-таки странная штука – жизнь. Шиза косит, не жалея... Даже такой, казалось бы, сильный человек может оказаться в плену болезненных фантазий...

Я спустился к воде. Он сидел на краю каменной плиты и смотрел на воду.

– Ты не поверил мне... – сказал он.

– Почему не поверил? Поверил... В то, что некоторые из твоих субъективных галлюцинаций по времени и направленности совпадают с ходом определенных объективных исторических событий. Но если ты отправишься в какую-нибудь психоневрологическую лечебницу и там поговоришь с пациентами, тебе еще похлеще лапшу на уши навешают... Одних экстрасенсов там – знаешь сколько... Из них каждый второй – Мессия, а каждый третий – сам Господь Бог. Я уж не говорю про секты разные – там вообще одни сплошные спасители человечества... Кстати, а ты к психиатру не обращался? У меня в Киеве знакомый профессор есть. Приезжай, ежели чего... Он как раз шизофрениками занимается. У тебя ведь даже такой явный симптом, как резкое неадекватное старение тела – налицо...

– Господь Бог? Каждый из нас – Господь Бог. И Спаситель – тоже каждый... Все дело – в восприятии.. Я же объяснил тебе энергетическую сущность помешательства...

– Ну, это – твоя трактовка... Каждый невменяемый имеет свою интерпретацию того, что с ним происходит.

– Ушел в глухую защиту... – как бы ни к кому не обращаясь, произнес он, прежде, чем надолго замолчать.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь, и от того, что я это понимал, мне было несколько не по себе.

Он не ответил и до следующего утра не произнес ни слова. Я решил, что он обиделся – такая реакция была бы нормальной для шизофреника. Настораживало меня лишь то, что тяжести, повисающей в пространстве, где кто-то затаил обиду, я не ощущал. И временами допускал мысль, что он, возможно, просто экономит энергию. Однако тут же этой мысли пугался и мгновенно ее от себя отгонял, ибо приняв ее, вынужден был бы принять и все остальное, а делать это мне почему-то совсем не хотелось.

Наутро меня разбудил самолет. Такое случалось и раньше – здешние пустынные места идеально подходят для тренировочных полетов сверхзвуковых перехватчиков и штурмовиков. Однако для "диких" отдыхающих вроде меня это их свойство порою превращалось в сущее наказание. И дело было даже не в звуковом барьере, его самолеты переходили на больших высотах, и производимый при этом грохот достигал барабанных перепонок тех, кто находился на земле, будучи уже значительно ослабленным. Ужаснее всего были высший пилотаж и отработка захода на наземную цель. В особенности тогда, когда у летчика хватало чувства юмора для того, чтобы выбрать в качестве наземной цели отдельно стоящую палатку. Например, мою, так как она всегда стояла отдельно... Но человек ко всему привыкает. И за десять лет я привык к тому, что время от времени приходится мириться с раскалывающим небо грохотом, который повсюду сопровождает тебя в течение нескольких часов два-три раза в неделю.

Я выбрался из палатки. Он сидел внутри своего каменного круга, до пояса высунувшись из спального мешка, и следил за тем, как самолет делает над морем крутой вираж и устремляется к нам. Я стоял позади него и тоже наблюдал за самолетом. Когда летчик, видимо, решил, что прицелился уже достаточно хорошо, самолет взвился вверх. Двигатель дико взревел. Кажется, это называется "включить форсаж".

– Вот зараза, не дал доспать, – пробормотал он и повернулся ко мне.

Я остолбенел. Ему опять было двадцать два. От вчерашней жуткой изношенности тела не осталось и следа. И глаза его снова мерцали холодной сталью осеннего неба.

– Ну ты даешь... – вот и все, что я сумел из себя выдавить.

– Я же говорил тебе – просто расход энергии оказался слишком большим... А теперь – все опять в норме. За ночь поднакачался... Вот зараза... – последние его слова относились к самолету, который, завершив петлю Нестерова, снова заходил на наземную цель, то есть на мою палатку.

– Можно палатку свернуть, – сказал я. – Он тогда полетит в кого-нибудь другого прицеливаться.

– Да нет, зачем? Хамство следует пресекать на корню...

– Интересно, каким это образом? У него – вон махина какая... Мимо пролетает – и то жутко становится. Даже представить страшно, каково оно бывает, когда этакая дура на тебя прет, из пушек и пулеметов палит да к тому же еще и ракетами плюется... А ты говоришь – пресекать... Смешно слушать.

Ничего не сказав, он выбрался из спального мешка и, отойдя метров на тридцать в степь, справил малую нужду. Потом вернулся, задумчиво посмотрел на самолет, совершавший очередной заход, и, перекрикивая рев двигателя, сказал:

– У него очень много слабых мест. Вся машина напичкана электроникой, без которой не обойтись... И управляет этой, как ты говоришь, махиной обыкновенный человек. И электроника, и человек – объекты в высшей степени уязвимые, если знаешь, с какой стороны к ним подступиться...

– Уязвимые-то оно, конечно, уязвимые, однако как ты можешь их сейчас уязвить? Так, чтобы он убрался на базу...

– На базу? А зачем – на базу? Пресекать – так пресекать! Хотя люди и техника – это довольно сложно... Тренироваться лучше всего на погоде... Способность целенаправлено воздействовать на погоду – это, так сказать, базовый уровень искусства дистанционных волевых манипуляций. Люди и их творения защищены интеллектом. Однако мы сейчас эту защиту попытаемся пробить...

Он встал и сделал несколько движений, подобных тем, которые выполнял, когда я чуть было не свалился с обрыва. Потом сел рядом со мной и молча уставился в землю. И тут что-то изменилось в пространстве. Сначала я не сообразил было, что именно, а потом понял – рев двигателей прекратился. Самолет в это мгновение находился в самой верхней точке петли Нестерова.

В состоянии мгновенно охватившего меня оцепенения я смотрел, как над морем раскрылся парашют, и как самолет, еще немного пролетев в тишине, рухнул в степи на вершину холма примерно в полутора километрах от нас. Я увидел взрыв и через несколько секунд услышал его грохот.

– Вот так. И все живы, – произнес он, и, заметив, что я собрался отправиться к упавшему самолету, добавил: – Не нужно туда ходить. Перед тем, как катапультироваться, он наверняка сообщил на базу. И минут через десять здесь будет вертолет – за черным ящиком прилетят. Так что лучше тебе там не околачиваться. Российские военные – народ непредсказуемый. А "СУ", который упал – объект секретный. Просидишь остаток отпуска в каталажке... Выяснение личности и все такое прочее, неприятностей не оберешься. И потом, чего ты там не видел – груды искареженного обгоревшего металла? Зачем она тебе?

Почему-то я счел его не очень-то веские доводы убедительными и к самолету не пошел...

Мне даже в голову не пришло спросить его о моральной стороне события, свидетелем которого я только что стал. Это может показаться странным – как-никак, этакую матценность завалил ни за что, ни про что, только ради того, чтобы показать, кто в доме хозяин... Но мне очень хотелось считать происшедшее простым совпадением. А если так, то о какой моральной стороне может вообще идти речь? То же, что он тешил себя иллюзией обладания способностью влиять на ход неподвластных человеческой воле событий, было его собственным делом. И я не считал себя достаточно компетентным в психиатрии, чтобы в это дело вмешиваться.

С другой стороны, я не мог хотя бы самым краем своего рассудка не признать необычной точности соответствия случайного совпадения предварительно сформулированному намерению... И потому мне не удавалось полностью отбросить возможность наличия некоторой связи между его намерением "пресечь хамство" и внезапной поломкой, которая оказалась настолько серьезной, что заставила летчика заглушить двигатель и катапультироваться... Если же такая связь действительно существовала, то, по моему ощущению, речь шла об уровне игры, на котором даже человеческая жизнь – всего лишь фишка, и если она мешает более могущественной фигуре сделать ход – пусть ради простого удовлетворения минутной прихоти – фишка эта может быть запросто убрана с поля. Достаточно лишь развести несколько раз руками и посидеть пару секунд, молча уставившись в землю... "Выживает сильнейший". Ну, а такие вещи, как матценности и деньги, исчисляемые миллионами и даже миллиардами долларов, в этой игре – не более чем мусор, не заслуживающий вообще никакого внимания... Я старался не думать о том, что, несмотря на всю невероятность такого предположения, именно оно может оказаться единственно верным, но все равно мне было не по себе. Нет, мне было просто страшно... Я вдруг почувствовал, как из стройной управляемой объективными законами распределения случайных событий саморегулирующейся системы причин и следствий мир вдруг начал неумолимо превращаться в арену бесстрастных игрищ неких сверхчеловеческих монстров, для которых все мы – бедные и богатые, могущественные и убогие, сильные и слабые, больные и здоровые, честные и плуты – всего лишь просто обыкновенные люди, жалкие и мелочные марионетки, лишенные собственной воли невзрачные пешки, с головой погруженные в омут страстей и прихотей, продиктованных волей кого-то другого – того, кто некоторым непостижимым образом узурпировал право распоряжаться нашей судьбой ради своих собственных игр и сражений, оставаясь при этом в тени или скрываясь под маской ничем не примечательного одного из нас...

Завтракали мы в полном молчании. Я упорно старался не верить в то, что между этим человеком и падением самолета была какая-то связь, однако закопченные останки могучей боевой машины навязчиво дымились на вершине холма, то и дело притягивая взгляд...

Прилетел вертолет. Сначала он спустился к морю и подобрал летчика, потом приземлился на вершине холма рядом с обломками. Из вертолета вышли люди. Часа три они что-то делали там, потом сели в вертолет и улетели. Пока все это происходило, я загорал и купался внизу, время от времени поднимаясь к палатке, чтобы осмотреться и чего-нибудь не упустить. Он сначала тоже сидел внизу, а потом поднялся наверх и там остался. Когда я в очередной раз вскарабкался на обрыв, то увидел, что вертолета на вершине холма уже нет, а он стоит рядом с полностью собранным рюкзаком и смотрит на меня отсутствующим взглядом.

– НУ, ВОТ И ВСЕ, – произнес он, с лукавой усмешкой проведя рукой по сверкающей в лучах солнца свежевыбритой голове. – На этот раз...

Словно электрический разряд прошел по моему телу.

– ДА ТЫ РАССЛАБЬСЯ, – сказал он, – сегодня я просто ухожу.

– Надеюсь, мы с тобой больше не встретимся? – преодолевая сопротивление непонятно отчего возникшего в горле игольчатого кома, выдавил из себя я.

– И совершенно напрасно... Нам некуда деться друг от друга. И потом, все мы еще когда-нибудь встретимся. Вечность – она на то и вечность, чтобы можно было все успеть... Чтобы тот, кто намерен успеть, мог это сделать...

"Вот дятел", – подумал я, а вслух произнес:

– Вечность – вечностью, однако я очень рассчитываю на то, что с тобой мне встретится больше не доведется, и наше общение на этом закончится раз и навсегда. По крайней мере, здесь...

– И сейчас? – лукаво улыбнулся он. – Не знаю... Но, похоже, ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ... Ладно, мне пора.

С сомнением взглянув на его бритую голову, я спросил:

– Куда ты пойдешь в самую жару?

Он молча махнул рукой на юг.

– Псих... Подождал бы до вечера.

– Для того, чтобы измениться, потребуется энергия...

Тяжелая форма, ничего не скажешь... Он ведь полностью верит в то, что говорит... И в то, что самолет завалил – тоже... Интересно, все-таки: внешне – человек, как человек, ну глаза чуть не так блестят, а на поверку оказывается, что живет совсем в другом мире... Я чувствовал, что почти окончательно пришел в себя после инцидента с самолетом.

– ...так что мне как раз нужен огонь. Много огня. И потому сейчас – самое время. Пока... – с этими словами он забросил на плечи рюкзак, повернулся и зашагал прочь сквозь горячий степной ветер и сухой золотистый посвист ковыль-травы.

– Эй, постой, – крикнул я вдогонку, – как хоть звать-то тебя?

– Да ты ведь знаешь... Поройся в памяти... – не останавливаясь, бросил он через плечо.

– Шизик – он шизик и есть, что с него возьмешь?.. Ну, хорошо хоть уходит...

И я расслабился. Сетка-фильтр была больше не нужна, я с наслаждением содрал ее со своего восприятия. Вот тут-то он меня и поймал. Быстро повернувшись всем телом, он поднял правую руку и взмахнул ею, словно нанося медленный удар ладонью сквозь разделявшие нас двадцать метров воздуха. Серединой лба я ощутил мягкий толчок, который просочился сквозь череп в самую середину головы и оттуда распространился по всему телу обволакивающим изнутри потоком текучих вибраций.

Он повернулся и снова зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед. Внутри у меня было тихо-тихо.

Он шел, и на бритой голове его в такт мощным упругим шагам вспыхивали солнечные зайчики. Я чувствовал, что не в силах отвести взгляд. Нечто гипнотизирующее было в безмолвном созерцании ритмичного сверкания его блестящего черепа. Постепенно вспышки слились в постоянное устойчивое сияние, и я увидел, что его голову окружает яркий прозрачный ореол жемчужно-серебристого света, в котором текуче пульсировали золотые и радужные блики. Потом что-то вдруг перевернулось в моем восприятии, словно отворилась некая потайная дверь, и в сознание хлынул поток видений. Степь, небо, солнце – все разом исчезло.

В предрассветных сумерках я видел только камни на дне глубокого ущелья, слышал, как ревет рядом река, и затылком ощущал злобную радость узкоглазых, твердо уверенных в том, что уж теперь-то мне от них не уйти.

Я упорно продвигался вперед, и серые камни прыгали у меня перед глазами. Мне не хотелось верить в то, что это – конец, и даже когда, обогнув скалу, я обнаружил тупик, ощущение безнадежности не возникло. Остановиться и сражаться с ними, стоя спиной к скале? Нет, это не выход. Они слишком хорошо знакомы с моими мечами и не станут приближаться, несмотря на то, что их никак не меньше трех десятков. Они попросту расстреляют меня из луков. И я принялся взбираться вверх по отвесной стене ущелья, прекрасно отдавая себе отчет в том, что вряд ли до появления варваров успею подняться достаточно высоко, чтобы оказаться вне пределов досягаемости их стрел.

Пальцы немеют, но я карабкаюсь, время от времени вытирая о рубаху сочащуюся из-под изломанных ногтей кровь – чтобы руки не так сильно скользили по влажным от росы камням...

Сейчас они появятся из-за поворота и превратят меня в ежа – на спине моей достаточно места для дюжины-другой тяжелых боевых стрел с кремниевыми наконечниками. Два меча в ножнах крест-накрест не в счет – всего лишь узкие полоски стали.

Я уже слышу тяжелое дыхание и приближающийся топот... Нора... Вход в пещеру... Кажется, повезло... Они боятся духов глубинной тьмы и далеко внутрь земли не полезут ни за что...

Я протиснулся в узкий лаз, скатился куда-то вниз и оказался в кромешной темноте. Отсидеться, а потом вернуться в ущелье? Зачем? Война проиграна, все мои люди погибли, последняя крепость в низовых землях пала, в ущелье – полным полно узкоглазых. Все равно мне там не выжить... Перспектива же героической гибели "последнего из..." меня вовсе не прельщала. Во-первых, красоту этого подвига больше некому оценить – варвары не в счет, во-вторых, я, кажется, еще не все успел в этой жизни даже из того, что хотелось бы успеть, ну, и в-третьих, теперь мне почему-то казалось, что это – просто глупо. Ведь даже если я, прежде чем погибнуть, отправлю к предкам десяток-другой врагов, это уже все равно ничего не изменит...

Если пещера промыта водой, а похоже, что это именно так, то она должна иметь выходы наверху – на плоскогорье. Вероятнее всего, там нет никого, кроме диких зверей. Плоскогорье огромно, кто знает, куда можно по нему добраться? Ведь должны же где-то быть другие страны, другие народы. Другие войны, в конце концов... Где-нибудь за горными хребтами на юго-западе, например... Не может быть, чтобы больше нигде не было войн. А где война, там всегда нужны воины...

И я двинулся вглубь скалы – прочь от входа, прочь от старой жизни, исчерпавшей себя для меня раз и навсегда в этой последней погоне. Сколько шансов остаться в живых в темных каменных лабиринтах? Один против тысячи? Против десяти тысяч? Но один – он все-таки есть!

Не может не быть... Ведь вряд ли я могу умереть...

Я не верю в то, что могу умереть...

Что-то во мне знает: я не могу, не умею умереть...

Я полз, шел, ощупью пробираясь вдоль стен. Мне казалось, что ходы ветвятся, сходятся, расслаиваются. Медленно и очень осторожно, прощупывая каждую пядь пути перед собой, я продвигался – куда?.. Залы и туннели, узкие лазы, озера, колодцы и осыпающиеся под ногами козырьки над бездонными расщелинами... Время утратило значение, тьма, оглушающее безмолвие и предельное напряжение внимания вытеснили из сознания все мысли. Я действовал почти по инерции. Мне стало все равно. Я просто двигал руками и ногами, ощупывал путь, перемещал тело в пространстве. Я понимал, что смерть караулит меня на каждом шагу, но в то же время знал, что не могу умереть. И я шел, не давая контролю ослабнуть ни на мгновение. Что будет в конце пути? У меня не было свободной энергии на мысли об этом. Вся моя сила была сконцентрирована в кончиках пальцев и во взгляде, устремленном в кромешное никуда...

Когда впереди забрезжил свет, я уже ничего не мог сказать о времени. Несколько часов, дней, недель?.. Напряжение воли и внимания стерло всякие границы, безмолвие и тьма сместили все точки отсчета.

Прищурившись, я вышел из пещеры и шагнул в яркий солнечный день. Световой шок заставил меня мгновенно зажмуриться и закрыть глаза руками.

Я стоял с закрытыми глазами и ждал. Чего?

– Медленно убери руки, – услышал я мужской голос.

Сам не зная почему, я подчинился.

– А теперь очень-очень медленно открывай глаза. Не бойся, ты не ослепнешь, хотя другому в твоем положении понадобилось бы несколько дней на то, чтобы привыкнуть к свету.

И снова я последовал указанию говорившего.

Сначала была дикая давящая боль и нестерпимый белый свет. Потом окружающее начало проступать сквозь мерцающую кроваво-серебристую пелену. Я увидел, что нахожусь на плоскогорье. Выход из пещеры был у меня за спиной. Прямо передо мной стоял рослый мужчина. На вид ему было лет тридцать. Бронзовая кожа, слегка раскосые стального цвета глаза, тонкий прямой нос, плотно сжатые губы, резкий подбородок, широкие скулы, чисто выбритая голова. Я не видел, во что он одет, потому что на нем был широкий грубый плащ, шафранного цвета в довольно отдаленном, судя по всему, прошлом. Из-за правого плеча торчала длинная – примерно в локоть – рукоять огромного меча.

– Здравствуй, – произнес он. – Я ждал тебя здесь все время, пока ты бродил во тьме...

– Меня? Но мы незнакомы...

Я с удивлением обнаружил, что мои слова зависают где-то в тоненькой пленке слоя сформулированных мыслей на поверхности охватившего все мое существо неподвижного безмолвия.

– Как сказать... – улыбнулся он и принялся напевать какую-то странную тягучую и в то же время очень ритмичную мелодию, покачивая головой в такт пению. По блестящей поверхности бритого черепа забегали солнечные зайчики. Постепенно они слились в непрерывное свечение, и я увидел, что его голова окружена жемчужно-серебристым сиянием, в котором текуче пульсируют золотые и радужные блики.

– Меня зовут Зы Фэн Чу, – сообщил он, на несколько секунд прервав пение.

Мастер Чу – "одинокая птица" – таинственный маг и великий воин... О нем в низовых землях ходили самые невероятные слухи. Говорили, что бескрайние дикие равнины на плоскогорье – его страна, и что соваться туда без приглашения в высшей степени неосмотрительно. Этому человеку приписывали способности столь фантастические, что я был уверен: все это – выдумки суеверных невежд, и никакого Мастера Чу в природе не существует. Я всегда верил только в ясность рассудка, крепость рук и силу оружия. И вот – пожалуйста: Мастер Чу собственной персоной. Я почувствовал, как напряженное ожидание сворачивается в моем теле в тугую пружину...

– ДА ТЫ РАССЛАБЬСЯ, я – такой же человек, как все, – сказал он. – И настроен по отношению к тебе вполне благодушно. Даже, я бы сказал, дружественно... Идем.

Я молчал, не двигаясь с места.

– Идем, – повторил он, – ты не можешь остаться здесь. Ты ушел оттуда, но пока что никуда не пришел. ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ... Ты перешагнул через безмолвие, а это – больше, чем даже смерть. Теперь ты – совсем другой, и тебе никогда не удастся вернуться к тому, кем ты был. Никто не возвращается. Говорю тебе – расслабься, все нормально... Просто ты еще не знаешь, кто ты теперь...

Он повернулся и зашагал прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока сияние, окружавшее его голову, не скрылось за холмом, на вершине которого желтый столб дыма дрожал в знойном мареве над черными обломками упавшего самолета.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ

 

"Чувствуете? Здесь даже воздух – другой..."

А.Тарковский «СТАЛКЕР»

 

«Сигарета в руках, чай – на столе, эта схема проста. И больше нет ничего, все находится в нас...»

В.Цой

Во второй половине дня на небо медленно наползла черная туча, и пошел теплый тяжелый дождь. Я спрятался от него внизу – под нависавшими над плитой камнями белого обрыва. Большие капли отвесно падали в гладкое неподвижное море, и его поверхность покрылась дрожащей сеткой испещренных мгновенным жемчугом серых кругов. Потоки дождевой воды смывали с обрывов глину и мел. Длинные языки цветной мути вытянулись далеко в море и, причудливо извиваясь, медленно поползли на север вдоль берега, гонимые едва заметным течением.

Когда дождь закончился, я, то и дело срываясь и зависая без опоры на мокрой веревке, взобрался наверх. Обломки самолета больше не дымились.

Следующее утро снова было солнечным. Я высушил палатку и немного подмокшие вещи, собрал рюкзак и двинулся в свой обычный путь по побережью.

После того, как ушел Мастер Чу, все шло своим чередом, и ничего особенного со мной больше не приключилось. Через месяц я вернулся в Киев, а потом наступила осень, и жизнь вновь потекла своим чередом – дела в институте и в бассейне, тренировки в зале у Альберта Филимоновича, бытовые мелочи и неурядицы, маленькие радости семейной жизни, редкие склоки, транспортная толчея в часы пик... Дети росли, жена ходила на работу... Одним словом, все, как всегда.

Я так и не смог окончательно определиться в своем отношении к Мастеру Чу. Он явно что-то со мной сделал, я ощущал в себе очень тонкие неуловимые изменения, но не понимал, что именно они затрагивают в моем существе. Отголоски их я встречал в своих снах, время от времени нечто вдруг прорывалось сквозь пелену нормального восприятия во время тренировок, вызывая в сознании потоки странных образов, иногда в транспорте в голову вдруг начинали лезть стихи и видения непонятных геометрических картин, чего раньше со мной не случалось. Однако, пока все это никак не влияло на мою повседневную жизнь, я решил не акцентировать внимание на новых аспектах восприятия, так как все равно не знал, что с ними делать. Встретиться же с Мастером Чу раньше, чем следующим летом, у меня не было никакой возможности, ибо я не имел ни малейшего понятия о том, кто он в этой жизни, где живет, ни даже о том, как его здесь зовут.