Текст книги "Последний рубеж"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Глава четвертая

1

– Ведьма, – услышал Харднетт громкий шепот и невольно повернул голову.

Толстый коротышка, сидящий в кресле через проход, вновь взялся чихвостить жену – высокую тощую блондинку. И та опять не пожелала оставаться в долгу.

– Козел! – взвизгнула она пронзительно. Как кошка, которой наступили на хвост.

– Да пошла ты!

– Сам пошел, импотент!

Толстяк задохнулся:

– Да я!.. Да ты!..

Блондинка ехидно хохотнула, скорчила гримасу и показала язык. Толстяк дернулся, хотел вскочить, но сразу у него не вышло – не позволило крайнее положение спинки кресла. С трудом дотянувшись короткими пухлыми пальчиками до рычага фиксатора, он поставил спинку вертикально и только тогда выбрался. Оправил полы сюртука, комичным винтовым движением подтянул брюки и, не оглядываясь на покатывающуюся со смеху супругу, просеменил в сторону кают-компании.

Лайнер «Махаон», успешно стартовав с НП-узла Апарау, уверенно и без какого-либо надсада шел по разгонной дуге к зеву сто тридцать восьмого канала. До Перехода в Над-Пространство оставалось что-то около двух часов – пассажирам еще не возбранялось покидать свои места и свободно перемещаться по «зеленой» зоне.

Проводив равнодушным взглядом толстяка, Харднетт подумал, что не помешало бы размяться – бог знает сколько времени придется сиднем сидеть. Нужно пользоваться случаем. Да и в клюв чего-нибудь забросить было бы неплохо. Впрок.

Сосчитав до одиннадцати, полковник встал. Потянулся. Скинул плащ, бросил его на соседнее (пустующее по известной причине) кресло № 13 и собрался проследовать к выходу. Но его задержали.

– Эй, красавчик! – позвала жена толстяка. Харднетт обернулся.

Пьяная жердь сложила губки бантиком и манерно похлопала накладными ресницами.

– Вы меня? – удивленно спросил Харднетт.

Она не ответила, но, закинув ногу на ногу, приветственно поиграла красной лакированной туфелькой. Харднетт, скрывая отвращение, натянул на лицо маску учтивости и поинтересовался:

– Что миссис угодно?

Она поерзала тощим задом по искусственной коже сиденья и придумала:

– Миссис угодно, чтобы вы пригласили к ней стюарда.

Харднетт наклонился и, окунувшись в облако (на его вкус, чрезмерно желтого) парфюма, еле слышно произнес:

– Знаешь что, детка…

– Что? – заинтригованно потянулась она к нему всем телом.

– Кнопка вызова в правом подлокотнике.

Сказал, развернулся и пошел по дорожке между рядами.

Молодой, красивый и свободный.

Мегера обиженно фыркнула и, по-женски коряво замахнувшись, с силой швырнула в него пустую банку из-под замзам-колы.

Вращающаяся жестянка должна была попасть в то место, откуда у ангелов растут крылья, а у федеральных агентов Чрезвычайной Комиссии – расходятся ремни кобуры. Но не попала. Резко повернувшись, Харднетт поймал банку на лету. Сжав в руке, выпустил из нее дух и, практически не целясь, закинул в мусорный бак, что стоял на выходе из салона.

Кают-компания находилась на предпоследнем ярусе и представляла собой огромный зал с куполообразным сводом. Специальные перегородки разделяли ее на двадцать четыре сектора – от сектора «А1» до сектора «Б12». И хотя каждый сектор специализировался на чем-то особенном, пассажир, занявший столик в одном из них, мог получить весь набор предлагаемых услуг. По принципу «все включено» и не сходя с места. От чашечки кофе до консультации космопсихолога. Правда, для того чтобы понырять в бассейне, спустить в рулетку кровное или уединиться с девочкой заведения, пассажиры все равно вынуждены перебираться в специальные, отведенные именно для этого, залы и кабинеты. Но тут уж ничего не попишешь – такова специфика исполнения подобного рода желаний.

Харднетт выбрал ресторанный сектор «А4». Выбрал не случайно. Во-первых, рядом с выходом. Во-вторых, и в главных, именно оттуда доносились звуки рояля. Полковник повелся на них, как крыса на звук известной дудочки. Впрочем, в отличие от крыс, о своем выборе ничуть не пожалел.

В салоне, декорированном в имперском стиле рококо, все было обустроено как надо: монументально, статично, без каких-либо утомляющих новомодных выкрутасов. И атмосфера стояла несуетная, и публика подобралась на редкость спокойная, а вылощенные официанты скользили меж шикарно убранных столов тихими тенями.

Электрический свет отсутствовал. Вместо него горели свечи. Горели они всюду – и на столах, и на обитых бордовыми гобеленами стенах. Висящие подсвечники казались настолько массивными, что приходилось удивляться, как их выдерживают элементы крепежа.

И пахло в салоне изумительно. Церковный дух расплавленного стеарина вытеснялся сложной смесью ароматов: дорогого табака, подсушенного ягеля, бергамота и чего-то еще – знакомого, но не поддающегося с ходу определению.

В глубине, на небольшом подиуме, блестел перламутровой инкрустацией рояль «Мюльбах» – его приподнятая крышка напоминала крыло на взмахе, отчего весь инструмент походил на подстреленную черную птицу. Тапер, длинноволосый юноша в темно-зеленом фраке, не халтурил, играл виртуозно и – что особо трогало – с упоением. Даже глаза от удовольствия прикрыл. Длинные его пальцы скользили по клавишам, словно пальцы незрячего по выпуклым буквам Луи Брайля.

Очарованный музыкой Харднетт взял пример с исполнителя – закрыл глаза, а сам открылся.

И в ту же секунду обнаружил себя в комнате старой усадьбы, где сияла за окном высокая луна, шумела на перекатах река и тянулся с берега на берег горбатый деревянный мост.

Образ нарисовался столь реалистичный, что всерьез показалось – сейчас в комнату войдет лакей и скажет: «Сэр, лошадь подана».

Так мощно пробрало и подхватило.

Не без усилия стряхнув наваждение, Харднетт подумал, что компания «Сквозные Космические Линии» этого талантливого паренька явно не в подземном переходе подобрала. На каком-нибудь неслабом конкурсе имярек. Никаких сомнений.

Трудно сказать, как другие пассажиры, но полковник такой подход к сервису оценил. И в целом все здесь, в секторе «А4», пришлось ему по нраву. За исключением сущего пустяка – свободных столиков не наблюдалось. Пришлось решать, к кому из посетителей присоседиться.

Осматривая зал, он наткнулся взглядом на седовласого мужчину в годах, который сидел возле самой дальней от сцены колонны. Внешний вид этого попивающего кофе господина не раздражал. Строгий крой костюма, скованная поза, отсутствие улыбки на лице – все говорило о нем, как о человеке солидном. Такой с задушевными разговорами приставать не будет. Не должен. К тому же занят – в руках книга.

Харднетт пересек зал по начищенному до блеска дубовому паркету и, взявшись за тяжеленный стул с бронзовыми ножками в виде львиных лап, учтиво поинтересовался у того, кого для себя уже нарек «Седым»:

– Не будете против?

– Сделайте одолжение, – кивнул тот, не отрываясь от книги. Устроившись, Харднетт изучил меню. Ничего знакомого в этом путаном документе не нашел и по-свойски устроил для себя лукуллов пир: заказал вне шаблонов морское соте, овощной салат из ингредиентов на усмотрение шеф-повара, но без томатов, и «албийского» – одну бутылку винтажа 2198 года. Через полминуты бойкий паренек в расшитой золотом ливрее принес вино. Откупорил и накапал на дно бокала. Харднетт взболтнул, понюхал, пригубил, для проформы закатил глаза и дал добро.

Наполнив бокал и оставив на столе бутылку, официант удалился так же тихо, как и появился. Не человек – привидение.

В ожидании заказа Харднетт небольшими глотками, смакуя, катал на языке терпкие клубки, тянул вино и от нечего делать разглядывал публику. К своему удивлению за одним из столиков (через один впереди и справа) увидел Проводника. Самого что ни на есть настоящего Проводника. И, судя по форме, из актуального экипажа. Этот Проводник поедал ком розоватого крем-брюле. Огромными кусками и с чудовищной сосредоточенностью.

– Все же забавные они люди, – неожиданно произнес сосед. Оказалось, что, заложив страницу салфеткой, он проследил за взглядом Харднетта.

– Кто? – не понял полковник.

– Проводники.

– Вы считаете их людьми?

Седой удивленно вскинул брови:

– А вы, уважаемый, считаете иначе?

Да, Харднетт считал иначе. Он был убежден, что Проводники не люди. Что они нечто другое. Не лучше людей, не хуже – другое. И скрывать это свое мнение полковник не видел смысла.

– Есть всякие животные, – сказал он. – Есть мы и тморпы. И есть Проводники.

– Вы, уважаемый, придерживаетесь той гипотезы, что Проводники не принадлежат к роду людскому? – все еще не верил сосед. Его, похоже, поражала сама мысль, что кто-то может всерьез придерживаться столь дикой гипотезы.

– У человека сорок шесть хромосом, а у Проводника… У Проводника – сами знаете.

– Знаю. Сорок семь. Но разве дело в этом?

Харднетт промолчал. Он не собирался вступать в дискуссию. Для него в этом вопросе все было давно и предельно ясно. Мнение свое менять он не собирался. Навязывать его кому-то другому – тем более.

Где-то, наверное, к четвертому курсу учебы в медицинском у Харднетта сложилось глубокое убеждение, что у эволюции Вселенной, как это ни парадоксально звучит, два венца. Во-первых, человек, а во-вторых, то самое существо, в кариотипе которого присутствуют три хромосомы двадцать первой пары – Проводник.

В это трудно поверить, но еще сотню лет назад врачи считали Проводников просто нездоровыми людьми. И только. Полагали, что их болезнь неизлечима, и называли ее – по имени открывшего явление английского врача Лэнгдона Дауна – синдромом Дауна. Так и говорили, что синдром Дауна – это заболевание. Хромосомное заболевание. Наследственная патология.

В политкорректных обществах этих похожих друг на друга милых существ с «марсианскими» глазами, маленькими ушами, вдавленными переносицами и интеллектом, редко превышающим семьдесят пунктов, называли «альтернативно-одаренными» и пытались адаптировать к жизни в социуме. В менее продвинутых – давали обидные прозвища, всячески измывались и загоняли в специальные учреждения. Но и там и тут редко кто задавался вопросом – а из тех, кто все же задавался, никто не мог дать на него ответ, – почему с упорным постоянством рождаются от людей эти удивительные создания?

А они рождались.

Рождались на всем протяжении человеческой истории и с одной и той же частотой – на тысячу человек один «альтернативно-одаренный». Рождались абсолютно у всех народов обитаемых планет. Почему? Зачем? Никто не знал.

Подсказка пришла оттуда, откуда его точно никто не ждал – из космоса.

И это уже История.

Как известно, первые каналы в Над-Пространство земляне обнаружили еще в конце двадцать первого века. А к началу двадцать второго построили первые НП-корабли. Почти сразу начались испытательные НП-проникновения в пределах Солнечной системы. Первую экспедицию отправили в феврале 2102 года. Под звуки оркестров, брызги шампанского и огни фейерверков.

Но она не вернулась.

Надежда на то, что более удачными окажутся Проникновения по другим каналам, которых в Солнечной системе отыскалось семь, не оправдалась. И вторая и третья экспедиции тоже навсегда остались в Над-Пространстве. А за ними – и четвертая. И пятая. И все последующие.

НП-корабли один за другим растворялись в Неведомом, но руководство Всемирного Космического Агентства программу «Большой Прыжок» сворачивать и не подумало – бюджетное финансирование шло, а число стремящихся к звездам добровольцев, как это ни странно, постоянно росло. Попытки покорить Над-Пространство продолжились. В общей сложности оттуда не вернулось восемнадцать кораблей. Сто девяносто восемь человек – сто семь мужчин и девяносто одна женщина.

Вечная слава героическим покорителям космоса!

Минута молчания.

А потом случилось то, что случилось.

В девятнадцатый экипаж по специальному проекту «Эмансипация Жизни» был включен «альтернативно-одаренный» – космонавт-исследователь Федя Чайка. Федечка. Федюня. 27 апреля 2123 года в 18 часов 46 минут по единому времяисчислению пилотируемый им НП-корабль «Сохо-19» вынырнул из Над-Пространства по четвертому каналу у маяка в районе Фобоса. Других членов экипажа на борту не оказалось.

Так Федор Иванович Чайка стал вторым Гагариным. И так окольными путями нашло свое подтверждение одно тонкое положение квантовой физики, в котором утверждается, что без наблюдателя не может происходить туннелирование в пространство-время возникшей в результате флуктуации первичного вакуума частицы, которая создает Вселенную. Проще говоря, подтвердилась мысль, что континуум проявляется и существует только благодаря тому, что существует тот, кто способен его воспринять.

Доказательство было налицо – для того чтобы проявилось Над-Пространство, потребовался наблюдатель. Наблюдатель нашелся – Над-Пространство проявилось.

Положение сочли универсальным и приняли к массовому усвоению.

Не будучи специалистом, Харднетт это смутное дело иллюстрировал для себя так. Чтобы, к примеру, ожил мир мушкетера д'Артаньяна, обязательно должен найтись тот, кто способен прочитать книгу «Три мушкетера». Прочитает – мир оживет, соберутся мушкетеры в кучу и помчатся на всех парах за подвесками для королевы Анны Австрийской. А нет – так нет. С континуумом дело обстоит так же, как и с книгой. Кто-то его должен «прочитать».

К сожалению, люди с их врожденной трехмерностью и привязанностью ума к стреле времени на роль наблюдателей Над-Пространства не подошли. Абсолютно. Физиологический и ментальный потолок людей – быть наблюдателями Пространства, своей собственной Вселенной, этого от начала времен раздувающегося шара с текущим радиусом в тринадцать с половиной миллиардов световых лет. И не более того. А вот парни с сорока семью хромосомами справились с наблюдением Над-Пространства легко. Почему это так, никто не знает. Нет ответа. Или лучше сказать – ответ на этот вопрос у каждого свой.

Сам Харднетт считал, что сознание человека, попавшего в пятимерное пространство (или как его теперь называют – Над-Пространство), сливается с бесконечным количеством своих вариаций, совокупность которых можно назвать первоначальным «Я». Или окончательным. Что, по сути, все равно. Человек в Над-Пространстве перестает быть частью и сливается с целым. Сливается с концами. Так, если бы д'Артаньян вдруг смог каким-то чудесным образом выйти из мира «Трех мушкетеров» в реальный мир, оказалось бы, что и сам шевалье д'Артаньян, и его друзья – Арамис, Атос, Портос, и его возлюбленная – Констанция Бонасье, и все остальные-прочие персонажи знаменитой книги на самом деле являются проекциями разума одного-единственного человека – писателя Дюма. Правда, сам бы д'Артаньян в таком случае ничего такого, конечно, не осознал. Ведь он, надо полагать, исчез бы как личность.

Что же касается «альтернативно-одаренных», то для того и наделены они альтернативным сознанием – попадая в Над-Пространство, самость свою не теряют. Этот факт больше чем медицинский. Дар у них такой. Божий. Никто механизм этого дара разъяснить не может, но используется он теперь на полную катушку: люди, подключенные через нейрокомпьютер к сознанию «альтернативно-одаренного», безопасно проходят через Над-Пространство. Тысячу человек может провести за собой по Неведомому дитя божье с синдромом Дауна. Оттого этих ребят и нарекли в свое время Проводниками. Это благодаря Проводникам земляне открыли обитаемые планеты. Их, Проводников, заслуга в том, что человечество, разбросанное по всей Вселенной рукой неведомого Сеятеля, начало воссоединяться. А еще Проводники служат операторами связи на НП-трансляторах. Больше некому, а без связи нельзя. Никак нельзя…

И все же полковник ошибся, выбирая столик. Зря счел, что столь солидно выглядящий господин не будет приставать с разговорами. Еще как пристал. Видать, зацепила его за живое случайно возникшая тема. А может, дело в свечах? Свечи располагают к беседам. Даже, пожалуй, провоцируют.

– Простите мне великодушно мою навязчивость, – обратился Седой, так и не дождавшись от Харднетта каких-либо пояснений, – но я все же хотел бы кое-что уточнить.

Сообразив, что просто так теперь не отмолчаться, полковник отозвался с приторной вежливостью:

– Что именно вы, друг любезный, желаете уточнить?

Седой, которого явно распирало недоумение, вкрадчиво, чуть ли не шепотом, спросил:

– Ну как же так может быть, что Проводники не люди, когда они от людей рождаются?

– Не все так просто, – ответил Харднетт.

– Не понимаю. Их же наши женщины в любви зачинают и в муках рожают?

– На первый взгляд – да, так и есть. Но на самом деле…

– Не так?

– Не совсем так. Физиология процесса мне не совсем понятна – тут ничего не скажу, но уверен, процесс запущен извне.

– Кем?

– Думаю, Предтечами.

– Простите? – не понял Седой.

– Я сказал – Предтечами, – повторил Харднетт. – Это термин из моей персональной космогонии.

– Ах вот оно что! А то я уже было подумал… А нельзя ли, уважаемый, полюбопытствовать, кого вы так называете?

– Можно. Предтечи – те существа высшего порядка, от которых все и пошло: Вселенная наша со всеми ее подробностями, мы с вами. Все.

– Надо понимать, вы не верите в единого Бога-Творца. Не так ли, уважаемый?

Харднетт ожидал подобного вопроса и ответил домашней заготовкой:

– Бог в моей космогонии недосягаем для классификации и изучения. Бог для меня непостижим. До такой степени, что глубокая вера в Его существование спокойно уживается во мне с очевидной мыслью, что Его, конечно, нет и быть не может.

Седой понимающе покивал: мол, бывает. И стал рассуждать:

– А Предтечи, выходит, у вас это что-то вроде младших богов?

– Называйте, как хотите, – разрешил Харднетт. – Младшие боги, аспекты, херувимы или лаборанты. Лично для меня это не принципиально.

– Хорошо. Так, значит, вы утверждаете, что это некие Предтечи создали нашу Вселенную, а потом…

– Погодите. Одно маленькое, но принципиальное уточнение. Предтечи Вселенную не создавали, они позволили ей создаться.

– Вы хотите сказать, уважаемый, что Предтечи обеспечили физические условия для создания Вселенной?

– Верно, обеспечили условия. Причем условия эти были предопределены некими основополагающими принципами. Один из них – непременное появление разумной жизни. Нас с вами.

– Ну, хорошо, – согласился Седой. – Теория, что появление человека разумного не случайно, известна. Причем давно. Это теория пресловутого антропного принципа. Но – Проводники? По-вашему, их возникновение тоже не случайно? По-вашему, их появление вызвано не мутациями и сбоями в биологической программе человека, а загодя спланировано теми, кого вы, уважаемый, называете Предтечами?

– Да, именно так, – кивнул Харднетт. – Это работа Предтеч.

– А человечество тогда – что-то вроде суррогатной матери?

– Получается, что так.

Седой, швырнув книгу на стол, восхищенно всплеснул руками. Мол, ну, господин хороший, вы и даете! Горазды выдумывать и турусы городить. И, не удержавшись, воскликнул:

– Необычная, уважаемый, у вас концепция!

– Нормальная концепция, – невозмутимо отпарировал полковник и пояснил: – Понимаете, Предтечи позволили нам создать для себя клетку, но заранее предусмотрели механизм нашего выхода из нее. И теперь, достигнув определенного технического уровня, мы свободно из нее выходим. Выходим с помощью Проводников – этих счастливых существ, которым не ведомо, что такое зло.

– Ненадолго, между прочим, выходим, – напомнил Седой. – И только для того, чтобы тут же в нее вернуться. Вне клетки существовать-то самостоятельно не можем.

– Пока, – уточнил Харднетт. – Пока не можем.

– Вы думаете, что только пока?

– Я оптимист.

– Завидую, завидую, завидую, – пропел Седой таким тоном, что стало понятно – ничего подобного, не завидует. Предпочитает быть реалистом. Помолчав какое-то время, он вдруг улыбнулся и сказал: – А знаете, по одной старинной мистической легенде, все альтернативно-одаренные в прошлой жизни страдали грехом гордыни, за что, собственно, и дан им в этой жизни такой странный облик. Не слышали такую легенду?

Харднетт ничего подобного не слышал, покачал головой – нет. А по сути заметил:

– Чушь это все. Я же говорю, появление этих парней закономерно. За-ко-но-мер-но. Понимаете? Так же, как закономерна была подверженность евреев-ашкенази наследственным генетическим изменениям, известным под названием «болезнь Тея-Сакса». Наверное, слышали о такой?

Седой задумался, поиграл бровями и удрученно покачал головой:

– К сожалению, не в теме.

– Эта болезнь приводила к увеличению количества дендритов, – пояснил полковник. – Хотя лично я вовсе не склонен считать эти генетические изменения болезнью. Глупо считать подобные изменения болезнью. Ей-богу, глупо. Как и синдром Дауна считать…

– Извините, – прервал его Седой, – я не расслышал, к увеличению чего это болезнь, которая не болезнь, приводила?

– К увеличению дендритов, – повторил Харднетт. – Это такие древообразно разветвленные отростки нервных клеток. Их увеличение приводит к значительному повышению интеллектуальных способностей.

– Вы это серьезно? – не поверил Седой.

– Более чем. Вы знаете, что абсолютно все открытия, положенные в основу теории Над-Пространства, сделали ашкенази, страдающие синдромом Тея-Сакса?

– Не может быть?!

– Точно, – кивнул Харднетт.

– Так уж и все?

– Абсолютно.

– А откуда, уважаемый, вы это знаете? – все еще не верил Седой.

– Откуда? – Полковник задумался. – Ну, скажем так, обобщил и проанализировал некоторые данные.

– Закрытые?

– Почему закрытые? Все эти сведения свободно публиковались в различных монографиях. А что, вас что-то смущает?

– Нет-нет. Просто… Просто ничего подобного слышать не доводилось.

– Не удивительно. За всем не уследишь и все не переваришь. Никакой памяти не хватит. – Харднетт постучал по голове в районе Д-зоны. – Даже этой.

– Согласен, – кивнул Седой.

– Так вот, послушайте. Когда все необходимые открытия по Над-Пространству были сделаны, ашкенази перестали… В общем, болезнь Тея-Сакса больше не наблюдается. Восемьдесят лет уже как не наблюдается. Думаете, все это случайно?

– По-вашему, Предтечи так задумали?

– Именно. Функция полностью реализована – функция отключена. Вот и Проводники тоже заточены под определенную функцию. И, слава Богу, что настали такие времена, когда они могут исполнить свое предназначение.

– Вы это с таким придыханием говорите, будто завидуете им, – улыбнулся Седой.

– Да, завидую, – признался Харднетт. – А как тут не позавидовать?

– Чему именно вы, уважаемый, завидуете?

Полковник не стал спешить с ответом. Сначала подлил вина в бокал, пригубил и дал возможность горячему жирному осьминогу расползтись по нутру. Только потом, видя, что неугомонный сосед все еще ждет ответа, сказал:

– У меня вызывает зависть то обстоятельство, что они теперь знают, зачем существуют.

– Даже так?! – удивленно воскликнул Седой. – А зачем они, на ваш взгляд, существуют?

Харднетт пожал плечами:

– Разве не понятно?

– Если честно – как-то не очень.

– Полагаю, смысл их существования именно в том, чтобы дать возможность разбросанному по Вселенной человечеству собраться в кучу. Утилитарная, конечно, задачка, но все же привносящая в их жизни хоть какой-то смысл.

– Да уж, есть чему завидовать, – разочарованно протянул Седой и спросил: – А мы, люди, надо понимать, не знаем, зачем существуем?

– Думаю, что нет, – посетовал Харднетт. – Я, например, не знаю. По большому счету, конечно. Вы знаете?

Седой не ответил, и полковник продолжил:

– Не считать же, ей-богу, смыслом существования человека две эти наши извечные забавы – инфантильное созерцание звездного неба над головой и бесперспективное деление всего подряд на Добро и Зло. Чушь! Тогда уж лучше думать, что человек рождается единственно для того, чтобы выпить энное количество замзам-колы, потом энное ее количество, извините, отлить и тут же помереть. Так честнее… Мускус.

– Что «мускус»? – не понял Седой.

Харднетт шумно втянул ноздрями воздух:

– Никак не мог вспомнить запах. Чувствуете – мускус?

Седой поводил носом:

– Нет.

Повисла пауза.

Первым ее нарушил Седой. Постукивая пальцами по обложке книги, он вдруг заявил:

– А я, пожалуй, скажу вам, уважаемый, зачем мы существуем.

– С интересом выслушаю, – откликнулся полковник, вновь потянувшись к бокалу.

– Если исходить из вашей же логики, то существуем мы единственно для того, чтобы дать жизнь Проводникам.

– Занятно… – Харднетт поднял бокал и поднес к свече. – Они для нас, а мы для них. Правда, занятно. Я с такой стороны никогда на это дело не смотрел. Только…

Полковник замер: пламя, которое он наблюдал сквозь гранатовый фильтр, завораживало.

– Что вас, уважаемый, в этом смущает? – не выдержал его молчания Седой.

Харднетт вздрогнул, поставил бокал на скатерть и, не без усилия вспомнив, в чем состоит суть их философской беседы, включился:

– Если мы для них, а они для нас, то тогда напрашивается и встает в полный рост новый вопрос.

– Какой же?

– Очевидный. Зачем существует этот симбиоз – мы и они? Ведь зачем-то он существует.

Седой пожал плечами и вдобавок развел руками: мол, тут надо подумать и подумать основательно.

– Быть может, просто для экспансии? – предположил Харднетт. – Чем не цель?

– Возможно, что и для экспансии, – поддержал было версию Седой, но тут же ее и опроверг: – Только экспансия – это все же, согласитесь, инструмент достижения цели, а никакая не цель. И уж тем более не Цель с большой буквы.

– Ну да, наверное, – лениво признал полковник очевидное. – Тогда где ответ?

– Я так скажу. – Седой зачем-то переложил книгу с места на место. – Вопрос этот – болото. И лучше туда не лезть. Попадете в омут темы Спасения и сгинете.

Харднетт, повертев бокал по часовой стрелке, согласился:

– Это точно. Та еще топь.

Потом крутанул против часовой и добавил:

– Но все же этот наш симбиоз не случаен. Хоть убейте – не случаен. В нем есть какой-то высший смысл. Я уверен. Ничего случайного в мире не бывает, и в любом явлении больше смысла, чем нам кажется. Мир просто-напросто наполнен смыслами. Он ими наполнен, как бочка сельдью. Плотно. Беда наша в том, что мы не умеем их распознать… Пока.

– Пока? – иронически прищурился Седой.

– Ну да, – подтвердил Харднетт. – Пока.

– Нет, вы, уважаемый, все же большой оптимист!

– Тем и живу. Когда бы не эти, милые моему сердцу заблуждения, сам бы себя сгрыз давно.

В эту минуту официант, наконец, принес заказ и отточенными, почти акробатическими движениями выставил блюда с подноса на стол. Полковник поблагодарил кивком и взялся за приборы. Сосед же вновь раскрыл книгу.

И каждый занялся своим делом.

Но через некоторое время обнаружилось, что Седому после случившегося разговора отчего-то не читается, а Харднетту под вычурные импровизации юного пианиста кусок в горло не лезет.

Видя, как лениво он елозит вилкой по расписанному лилиями фарфору, сосед спросил:

– Простите, уважаемый, а вы, если не секрет, куда следуете?

– Я-то? – Полковник задумался, чего бы такого непринужденно соврать навскидку, и, нарисовав вилкой в воздухе кривой знак бесконечности, решил так: – На Прохту.

– Неужели, собрались провести отпуск в такой дыре?! – ахнул сосед.

Полковник пожал плечами и ничего не ответил.

– Нет, не спорю, – продолжил удивляться Седой, – климат на тамошних курортах что надо. Что да, то да. Особенно на побережье моря… моря… Тьфу ты! Как его там?

Харднетт, мгновенно вспомнив вереницы изумрудных дюн, подсказал:

– Моря Предчувствий.

– Да-да, Предчувствий, – кивком поблагодарил Седой. – Бывал я как-то раз там по молодости и без надобности. Маяк Последней Надежды, бухта Огненных Медуз, гора Единорог – чудесные места! Вернее, были таковыми. Когда-то. Но сейчас?! Повстанцы эти, взрывы-нападения, перестрелки и все такое… Не боитесь?

– Боюсь, – признался Харднетт в рамках роли. Взглянул на соседа исподлобья, выждал несколько секунд и вдруг пустился в совсем необязательные рассуждения: – Конечно, боюсь. Но… Как сказать-то? Преодолеваю я свой страх. Во всяком случае, стараюсь. Ведь им, ублюдкам, только того и подавай, чтоб мы все тряслись. Они питаются нашим страхом. Они просто жрут его!

– Ублюдки, говорите?

Судя по всему, Седой не являлся большим сторонником столь резких и однозначных определений. Скорее – наоборот.

– А вы считаете, что не ублюдки? – спросил Харднетт голосом опытного провокатора, выделив слово «ублюдки».

Над тем, отвечать или нет, сосед размышлял долго, чуть ли не минуту. И все же решился.

– Знаете, – сказал он, – а я, пожалуй, скажу вам, уважаемый, что на этот счет думаю. Все же скажу. Вы, кажется, порядочный человек. Думаю, не донесете.

– Не донесу, – уверил его полковник. – Не бойтесь, говорите.

Ему действительно было интересно. Не по службе – так, для общего представления о том, чем «дышит» репрезентативный представитель объединенного народа Большой Земли. Вот этот вот конкретный умник, не расстающийся с книжкой даже за обеденным столом.

– Мне кажется, что с этим вопросом не все так просто, – начал Седой издалека. – Я думаю, что зачастую мы сами плодим террористов. Ведь очевидно, террористами не рождаются, ими становятся. Под воздействием конкретных событий, личного опыта, представлений, фобий, национальных мифов, исторической памяти, религиозного фанатизма…

– А также сознательного промывания мозгов и зомбирования, – сумел вставить Харднетт.

– И это тоже имеет место быть, – не стал спорить Седой. – Но, согласитесь, основной фактор срабатывания спускового механизма ненависти – это негодование, охватывающее аборигенов, когда они видят, что вооруженные до зубов чужеземцы грубо попирают достоинство соплеменников. Им кажется, что это несправедливо.

– Все сказали?

– Ну… В принципе – да.

– А теперь я скажу. – Полковник откинулся на спинку стула. – И скажу вот что. Мне очень понравилось это ваше «им кажется». Это ключевые слова вашего бодрого спича. В том-то все и дело, что – «им кажется». Но нам-то с вами так не кажется. Ведь так?

Седой хотел было что-то на это сказать, возможно, даже собирался возразить, но передумал и благоразумно промолчал. Харднетт этим воспользовался.

– Никакими целями нельзя оправдать терроризм, – сказал он, не повышая голоса, но четко, с убеждением проговаривая каждое слово. – Никакими. Тем более надуманными. Скажете, банально звучит? Соглашусь – банально. Но оттого не менее верно. И вот что я еще скажу. На мой взгляд, вопрос с экстремистами необходимо решать жестче.

– Куда уж жестче?! – ахнул Седой.

– Есть куда. Вырывать нужно крамолу с корнем, ибо до нас сказано: «Сорная трава растет быстро». С корнем – и только так! А что касаемо Прохты, правильнее было очистить ее от ублюдков еще до принятия в Федерацию.

– Кардинально и масштабно? – спросил Седой мертвым голосом.

– Только так, – ответил Харднетт.

– В соответствии с тактикой выжженной земли? И, надо полагать, с применением Особой Бригады Возмездия?