Текст книги "Сон Императора (СИ)"

Автор книги: Андрей Сембай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Я ввожу в своей стране чрезвычайные меры, чтобы мобилизовать все ресурсы для победы. Я ожидаю такой же мобилизации политической воли от наших союзников. Если Франция хочет не только выстоять, но и победить, она должна видеть в России не вспомогательную силу, а равноправного и решительного партнера по битве.

Прошу Вас передать генералу Нивелю: его план должен быть не амбициозной мечтой, а подробной, реализуемой операцией, и я жду её изложения для согласования.

С уважением и верой в наш общий триумф,

Николай».

Он откинулся на спинку кресла. Рука болела от непривычного напряжения. Он никогда не писал таких писем. Всегда были послы, министры, дипломатические формулы. Но сейчас он ломал и этот стереотип. Он был уверен: король и президент, получив такие прямые, почти дерзкие послания лично от него, будут ошеломлены. Но они не смогут их проигнорировать. В них был грубый, солдатский вызов: «Ты со мной или нет?»

Он позвонил. Вошёл дежурный флигель-адъютант.

– Эти телеграммы – зашифровать и передать по срочному каналу в Лондон и Париж. Лично в руки адресатам. Минуя МИД. Это приказ.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– И еще. Попросите ко мне господина Трепова. Сейчас.

Пока ждал Трепова, Николай смотрел на карту Европы. Красные флажки русских армий, синие – союзников. Огромный фронт от Балтики до Черного моря. Он должен был заставить эту громоздкую машину дернуться летом одним, сокрушительным рывком. А для этого нужно было заставить работать каждую шестеренку, подавить любое сопротивление, переломить хребет бюрократии и запугать террористов. Он чувствовал себя канатоходцем над бездной. И под ним, в этой бездне, были не только враги, но и тени его прежнего «я», и страх в глазах сына, и молчаливое осуждение дочерей. Но назад пути не было. Только вперед. Сквозь пороховой дым покушений и чернила дипломатических сражений.

Глава шестая: Железо, Свинец, Бумага

Глава шестая: Железо, Свинец, Бумага

Часть I: Петроград, ночь на 20 января 1917 года. Облава.

Туман, густой и желтоватый от фабричной копоти, окутал Петербургскую сторону. Узкие, кривые улицы вокруг Чкаловского проспекта погрузились в сонную, беспросветную мглу, нарушаемую лишь редкими керосиновыми фонарями, отбрасывающими круги грязного света на обледеневший булыжник. В этой мгле, бесшумно, как призраки, двигались тени. Не одиночные пьяницы или ночные барышни, а плотные, организованные группы. Солдаты в шинелях без погон, но с характерными выправкой и винтовками со штыками – гвардейцы Преображенского полка. С ними – люди в штатском, но с одинаково жесткими, непроницаемыми лицами агентов охранного отделения. Они окружали доходный дом №17 по Загородному переулку.

Инженер-полковник Дмитрий Соколов, возвращавшийся с экстренного совещания на Путиловском (снова лопнул котел в паровозном цехе), свернул в переулок и замер. Его квартирура была в соседнем доме, но путь преградила цепь солдат. Он увидел знакомую фигуру – капитана из управления заводской охраны, который теперь координировался с военными.

– В чем дело, капитан? Опять облава?

Капитан, молодой, с усталым лицом, узнал Соколова.

– Полковник, вам лучше обойти. По наводке. Ловят тех самых... эсеров-боевиков. Говорят, с бомбами.

Соколов почувствовал холодный комок в желудке. Он слышал на заводе смутные разговоры, шепотки о «возмездии», но чтобы так близко, в его переулке...

– В семнадцатом номере? Там же в основном мастеровые, мелкие служащие...

– Конспиративная квартира на пятом этаже. – Капитан понизил голос. – Климович лично руководит. Ждут, когда все в сборе. Чтобы взять живьем.

В этот момент с верхнего этажа дома №17 донесся приглушенный, но отчетливый звук – глухой удар, потом крик, сразу прерванный. Потом – топот сапог по лестнице, грохот падающей мебели, ещё крики, уже нечеловеческие, полные ужаса и ярости. Свет в одном из окон пятого этажа вспыхнул и погас. Соколов, завороженный, не мог оторвать глаз. Он видел, как на черный откос крыши выскочила фигура, отчаянно цепляясь за слуховое окно. Прогремел выстрел – негромкий, сухой, явно из револьвера. Фигура дернулась, потеряла опору и рухнула вниз, с глухим, кошмарным стуком ударившись о выступающий карниз третьего этажа, а затем бесформенным мешком шлепнувшись в сугроб во дворе.

Из подъезда выбежали люди, волоча что-то тяжелое, завернутое в брезент. Соколов разглядел сапог, вывалившийся из складок ткани. Потом вывели нескольких человек – руки скручены за спину, головы накрыты мешками. Их грубо втолкнули в закрытые фургоны, стоявшие в переулке. Один из арестованных, высокий, попытался вырваться. Солдат, не церемонясь, ударил его прикладом в спину. Тот согнулся и затих.

– Закрывайте проезд, – раздался спокойный, вежливый голос. На пороге дома появился сам начальник охранного отделения, Климович. Он был в штатском пальто и котелке, в руках держал трость. Ничего не выражающее, круглое лицо было безмятежным, как у бухгалтера, подводящего удачный баланс. – Всех жильцов дома – под подписку о невыезде. Свидетелей допросить. Место происшествия опечатать.

Фургоны тронулись и растворились в тумане. Солдаты стали расходиться. Капитан вздохнул.

– Всё, полковник, можете проходить. Спокойной ночи.

– Спокойной... – автоматически повторил Соколов. Он прошел к своему подъезду, но перед тем как зайти, обернулся. Во дворе дома №17, в сугробе, куда упал тот человек, уже темнело пятно. Неслышно падал снег, пытаясь прикрыть его, как простыней. Но пятно проступало, черное и жидкое, растекаясь по белому.

Соколов поднялся к себе в холодную, неуютную каморку. Руки у него дрожали. Он не был наивен. Война, фронт – он видел смерть. Но там была какая-то страшная логика. А здесь... здесь была тихая, методичная охота в ночном городе. Удар прикладом по спине. Пятно на снегу. И всё это – «по личному распоряжению Его Величества». Царь, который теперь «железный». Царь, который, казалось, больше не делал различий между врагом на фронте и врагом в собственном переулке.

Часть II: Петропавловская крепость. 22 января. Военно-полевой суд.

Это не был суд в обычном понимании. Заседание проходило в одной из казарм Трубецкого бастиона, приспособленной под следственные помещения. Комната с голыми стенами, окрашенными в грязно-зеленый цвет, пропахшая табаком, потом и страхом. За грубым столом сидели пятеро: председатель – генерал-лейтенант Драгомиров, суровый ветеран с непроницаемым лицом; два полковника; представитель военно-судебного ведомства и, что было дикостью для любого юриста, – начальник охранного отделения Климович в качестве обвинителя.

На скамье подсудимых – четверо. Те двое рабочих, студент и солдат, схваченные в ту ночь. Они выглядели избитыми, подавленными. У одного рабочего (того, что с ожогами) была перевязана голова. Солдат сидел, опустив голову, и тихо плакал. Пятый, их лидер Иван, на суде отсутствовал. Он умер от ран при задержании, упав с пятого этажа.

Процесс длился три часа. Обвинение было оглашено: подготовка покушения на жизнь высокопоставленного государственного деятеля в военное время, хранение взрывчатых веществ, принадлежность к боевой организации партии, призывающей к свержению государственного строя. Доказательства: сами взрывчатые вещества, изъятые в квартире, показания свидетелей (соседа, который видел, как они что-то прятали), признательные показания одного из рабочих, данные на предварительном следствии.

Защиты как таковой не было. Подсудимым был предоставлен молодой, перепуганный военный юрист, который лишь формально задал пару вопросов. Он понимал, что это – спектакль, разыгрываемый по строгому сценарию.

– Подсудимый Егоров (студент), вы признаете свою вину? – спросил Драгомиров ледяным голосом.

– Я... я не признаю суда военного времени над гражданскими лицами! – выкрикнул студент, в последнем порыве отчаяния. – Я требую адвоката и гласного суда присяжных!

– Время для требований прошло, – отрезал Драгомиров. – Страна в состоянии войны. Ваши действия подпадают под действие Положения о чрезвычайной охране и законов военного времени. Суд удаляется для вынесения приговора.

Судьи удалились на пятнадцать минут. В зале стояла гробовая тишина, нарушаемая только сдавленными рыданиями солдата. Потом они вернулись. Драгомиров встал.

– Военно-полевой суд, рассмотрев материалы дела, установил вину подсудимых в полном объеме. В соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего №... о борьбе с государственной изменой в военное время, суд постановил: признать виновными и приговорить к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно, в пределах крепости.

Никто не вздрогнул. Казалось, подсудимые уже ожидали этого. Только рабочий с перевязанной головой тихо сказал: «Палачи...». Солдат перестал плакать и смотрел в пустоту широко раскрытыми, ничего не видящими глазами.

Их вывели во внутренний двор бастиона, где уже была приготовлена расстрельная команда из двенадцати гвардейцев Преображенского полка. Командир, молодой поручик с бледным, как мел, лицом, отдавал приказы отрывисто, не глядя в глаза приговоренным. Было холодно. Морозный воздух обжигал легкие. Четверых поставили к мокрой от инея кирпичной стене.

– Винтовки... на изготовку! – голос поручика дрогнул. Он был новичком в таком деле.

Прогремел залп. Нестройный, нервный. Двое упали сразу. Солдат и студент дернулись, но остались на ногах, раненые. Раздались еще два выстрела – добивали. Потом тишина, нарушаемая лишь эхом, отраженным стенами крепости, и тяжелым дыханием солдат.

Климович, наблюдавший за казнью с крыльца, кивнул, повернулся и ушел. Его работа была сделана. Пример – показан.

Часть III: Петроград, кафе «Вена» на Невском. Вечер 23 января.

Новость о расстреле в Петропавловской крепости облетела город к полудню. Она не была на первых полосах – цензура работала. Но она передавалась шепотом в трактирах, в конторах, на заводах. В кафе «Вена», традиционном месте встреч журналистов, литераторов и политиков из оппозиции, царила гнетущая атмосфера.

За одним из мраморных столиков сидели князь Феликс Юсупов и его приятель, великий князь Дмитрий Павлович. Перед ними стоял недопитый кофе и лежали свежие газеты. В них – сухая, на три столбца, заметка: «По приговору военно-полевого суда расстреляны государственные преступники, готовившие террористический акт в столице в военное время. Закон суров, но это закон военного времени».

– Суров, – с горькой усмешкой протянул Дмитрий Павлович. – Это даже не суд. Это бойня. Я говорил с кем-то из Генштаба. Там даже формального состава преступления не было – не успели ничего сделать. Схватили на этапе «разговоров». И за это – к стенке.

– И ты удивлен? – Юсупов медленно размешивал сахар в чашке. Его лицо было задумчивым. – Он предупреждал. Он сказал: «Цена ошибки – не отставка, а виселица». Он просто привел слова в соответствие с делом. Ты думал, он шутит?

– Я думал, это риторика для запугивания министров! Для рабочих, для этих... эсеров – да, пусть. Но чтобы так быстро, так... методично. Без шума, без публичного процесса. Просто взяли и расстреляли, как собак. Это... это варварство. Это не по-русски.

– А что по-русски? – Юсупов посмотрел на него. – Бесконечные разговоры в Думе, пока всё катится в тартарары? Милость к палачам, которые убили дядю Сергея? Нет, Митрий. Россия всегда понимала только силу. Просто мы, аристократия, давно забыли, как она выглядит вблизи. Мы привыкли к мягкому, удобному Ники. А это... это настоящий царь. Тот, который может приказать убить. И не моргнуть глазом.

Дмитрий Павлович с отвращением отпихнул газету.

– И ты этого хочешь? Чтобы нас снова начали бояться? Чтобы опять наступили времена Аракчеева и Бенкендорфа?

– Я хочу, чтобы Россия выиграла войну и не скатилась в революцию, – тихо сказал Юсупов. – Если для этого нужен царь с окровавленными руками... что ж, возможно, это меньшее зло. Но, – он понизил голос, – это опасно. Потому что однажды он может решить, что не только эсеры мешают порядку. Что и либералы в Думе мешают. Что и мы, великие князья, со своими разговорами... лишние.

Они замолчали. Эта мысль, высказанная вслух, повисла в воздухе, тяжелая и ядовитая. Страх, который они испытывали раньше, был абстрактным – страх хаоса, революции. Теперь он приобретал конкретные черты: холодный приказ, ночная облава, сухой залп в крепостном дворе. И источником этого страха был не смутный будущий Ленин, а их собственный кузен, с которым они еще недавно пили шампанское и смеялись.

Часть IV: Царское Село. Кабинет. 24 января. Ответы.

На столе у Николая лежали две телеграммы. Одна – от короля Георга. Другая – от президента Пуанкаре. Он открыл первую. Стиль был неформальным, но чувствовалась натянутость.

«Дорогой Ники,

Твое письмо получил. Поразился его... прямоте. Обсудил с Асквитом и нашими генералами. Понимаю твое положение и восхищаюсь решимостью, с которой ты берешь бразды правления. Англия верна союзу до конца.

Что касается конкретики: генеральный штаб завершает разработку плана крупномасштабного наступления во Фландрии на лето 1917 года. Цель – выход к побережью и ликвидация угрозы со стороны немецких подлодок. Окончательные детали, включая количество дивизий и дату начала (ориентировочно конец июля), будут представлены тебе через военных атташе в течение месяца. Координация, разумеется, будет налажена.

Прошу учесть: наши ресурсы также не безграничны. Битва на Сомме стоила нам колоссальных жертв. Мы рассчитываем, что русский удар отвлечет значительные силы немцев с Западного фронта.

Надеюсь, твои внутренние меры принесут стабильность, столь необходимую для победы. Желаю сил.

Твой кузен,

Джорджи».

Николай отложил телеграмму. Ответ был, но в нем сквозила осторожность и желание переложить основную тяжесть на Россию. «Ориентировочно конец июля». «В течение месяца». Не та железная определенность, на которую он рассчитывал.

Вторая телеграмма была более официальной, но и более конкретной.

«Ваше Императорское Величество,

Президент Французской Республики и правительство, рассмотрев Ваше послание, поручили генералу Нивелю предоставить Вам детали готовящейся наступательной операции. Генерал Нивель, чей план получил полное одобрение, уверен в успехе. Наступление на участке Эна – Шмен-де-Дам запланировано на вторую декаду апреля 1917 года. Мы рассчитываем на мощный, отвлекающий удар русской армии не позднее конца мая, чтобы сковать германские резервы.

Прилагаем предварительные выкладки по силам и средствам. Окончательный вариант будет направлен в Ставку через генерала Жанена.

Франция полна решимости довести войну до победного конца плечом к плечу со своим великим союзником. Мы высоко ценим проявленную Вашим Величеством личную вовлеченность и твердость.

С глубочайшим уважением,

Раймон Пуанкаре».

«Апрель... Май...» – пробормотал Николай. Французы были готовы раньше, но и требовали от него удара раньше. Это меняло расчеты. Летнее русское наступление нужно было сдвигать на весну, а это означало готовиться в авральном порядке, в условиях зимней стужи и ещё не законченной переброски ресурсов.

Он позвонил. Вошел дежурный адъютант.

– Срочно вызвать ко мне генерала Алексеева и военного министра Беляева. Немедленно. И передать в Ставку: начать предварительное планирование наступательной операции на Юго-Западном фронте на конец мая. Цель – максимальное скопление неприятельских сил.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

Пока ждал военных, он взял третий документ. Это была докладная записка от генерала Алексеева с рекомендациями на пост министра внутренних дел. Наверху списка стояла одна фамилия, подчеркнутая: Генерал от инфантерии Николай Иудович Иванов.

В записке было краткое досье: «65 лет. Участник Русско-турецкой и Японской войн. Командовал Юго-Западным фронтом в 1914-1915 годах. Отстранен за неудачи, но сохранил авторитет в войсках. Отличается железной волей, личной храбростью, неприхотливостью в быту. Беспощаден к врагам и нерадивым подчиненным. Политически – убежденный монархист, сторонник сильной руки. Не связан с придворными группировками. Минусы: резок, недипломатичен, может вызывать отторжение у либеральной общественности».

«Беспощаден... сторонник сильной руки» – эти слова были подобны ключу к замку. Именно такой человек был нужен. Николай сделал пометку на полях: «Вызвать на аудиенцию завтра. 10 утра».

Часть V: Кабинет в Зимнем. 25 января. Знакомство.

Генерал Николай Иванов не был похож на изящных гвардейских генералов или сановных бюрократов. Это был старый служака, крепко сбитый, с седыми, щетиноподобными усами и пронзительными, светло-серыми глазами, которые смотрели прямо, без подобострастия, но и без вызова. Его мундир был поношен, но чист, сапоги – вычищены до блеска. Он стоял по стойке «смирно», когда Николай вошел в кабинет.

– Ваше Императорское Величество, генерал от инфантерии Иванов, по Вашему повелению.

– Спасибо, что прибыли, генерал. Прошу садиться.

Иванов сел, выпрямив спину, положив руки на колени. В его позе не было ни капли расслабленности.

– Генерал, вы знакомы с текущей ситуацией в стране, и особенно в Петрограде?

– Из докладов и газет, Ваше Величество. Ситуация – предгрозовая. Тыл разболтан, фронт держится на героизме солдат и воле офицеров. В столице – брожение. Интеллигенция ноет, рабочие бунтуют, буржуи наживаются.

– Коротко и ясно, – кивнул Николай. – Я назначил вас на пост министра внутренних дел. Почему вы думаете, что справитесь там, где другие не справились?

Иванов даже не моргнул.

– Потому что я не буду искать популярности, Ваше Величество. И не буду бояться. Министерство внутренних дел – не дискуссионный клуб. Это орган подавления смуты и поддержания порядка. Мой метод прост: железная дисциплина внутри ведомства и беспощадность к его внешним врагам. Бунт – расстрел. Саботаж – каторга. Шпионаж – виселица. Газеты будут писать то, что им разрешат. Думу – прижмем к ногтю, если начнет мешать. Никаких компромиссов с теми, кто подрывает государство в военное время.

Его речь была грубой, как напильник, и бескомпромиссной. Николай слушал, не перебивая.

– А как быть с общественным мнением? С союзниками, которые могут осудить репрессии?

– Общественное мнение, Ваше Величество, формируется теми, у кого есть власть и воля. Союзникам мы покажем порядок и железный тыл, который обеспечивает фронт снарядами. Они быстро забудут о своих гуманитарных принципах, когда увидят результаты. А принципы... – Иванов жестко усмехнулся, – принципы хороши в мирное время. Сейчас – война. Война на уничтожение.

Николай почувствовал странное облегчение. Этот человек говорил то, что он сам думал, но не всегда решался сказать вслух. Он был воплощением той самой «железной воли», инструментом, который не будет мучиться угрызениями совести.

– Хорошо, генерал. Ваша программа мне понятна. Вы получите полный карт бланш. Но помните: ваша жестокость должна быть целесообразной. Не ради жестокости, а ради порядка и победы. Каждый ваш шаг должен быть взвешен. Я не потерплю бездумной резни. Вы будете отчитываться лично мне. Каждый вечер. Понятно?

– Понятно, Государь. Целесообразность и отчетность. Будет исполнено.

– Ваша первая задача – окончательно зачистить эсеровские и другие боевые группы в столице. Используйте опыт недавней операции. Но действуйте тоньше. Нам нужны не только трупы, но и информация. Вторая – взять под контроль все крупные газеты. Не закрывать, а направлять. Чтобы они писали о ваших успехах в борьбе со спекуляцией, о подвигах на фронте, о единении царя с народом. Третья – подготовить список самых одиозных либералов в Думе, с компроматом. На случай, если они решить поднять голову.

– Слушаюсь. Списки будут готовы через неделю. Газеты – под контроль в течение двух. Эсеров – выкорчуем с корнем.

– Тогда – приступайте. И, генерал... – Николай встал, подошел к карте. – Помните, за вашей спиной – не только я. За вашей спиной – будущее империи. И моей семьи. Ошибок быть не должно.

Иванов встал, отдал честь. Его глаза горели холодным, стальным огнем фанатика долга.

– Ошибок не будет, Ваше Величество. Или я умру, исправляя их.

Он развернулся и вышел твердой, солдатской походкой. Николай остался один. Он только что выпустил на волю джинна беспощадности. Человека, который, возможно, был даже более «железным», чем он сам. Это был огромный риск. Но иного выбора не было. Чтобы бороться с огнем революции и саботажа, нужен был свой огонь – контролируемый, направленный, калёный. Генерал Иванов был именно таким огнем.

Николай подошел к окну. Начинало смеркаться. Где-то там, в городе, новый министр уже приступал к работе. Где-то на Западе генералы союзников дорабатывали планы наступления. А в Петропавловской крепости кровь на снегу уже замело свежим порошем. Колесо, запущенное им, набирало обороты. Остановить его было уже нельзя. Можно было только пытаться управлять. И молиться, чтобы под его тяжестью не рухнуло всё, что он пытался спасти.