Текст книги "Сон Императора (СИ)"

Автор книги: Андрей Сембай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Тогда… тогда придётся посылать войска. Но я верю, что ваша идея сработает, полковник. Нужно, чтобы люди увидели: новый порядок защищают не чужие солдаты, а их же соседи, получившие от этого порядка выгоду. Это сильнее любых карательных отрядов.

Часть VI: Под стенами «Отрадного». 12 сентября.

Земская дружина курского уезда, человек восемьдесят, под командованием капитана Арсеньева (да, того самого, артиллериста, теперь хромого, но полного решимости) подошла к имению на рассвете. Они были одеты кто в что: кто в гимнастёрках, кто в крестьянских зипунах, но с винтовками и с нарукавными повязками с гербом губернии. У них был один пулемёт.

Капитан Арсеньев, прихрамывая, вышел вперёд, к баррикаде.

– Князь Мещерский! Я, капитан Арсеньев, командир земской стражи, уполномочен требовать от вас во имя Государя Императора прекратить сопротивление законной власти и допустить земельный комитет для исполнения Высочайшего указа! Сложите оружие!

С баррикады выглянуло багровое от бешенства лицо князя.

– Убирайся, выскочка! Я с твоим сбродом разговаривать не буду! Я требую прислать ко мне генерала! Или уездного предводителя дворянства!

– Последнее предупреждение, ваше сиятельство, – холодно сказал Арсеньев. – Через десять минут мы идём на штурм. Ваши люди – такие же крестьяне, как и мои. Они проливали кровь за царя. Неужели вы заставите их проливать её за вашу упрямую гордыню?

Среди защитников имения началось брожение. Наёмные солдаты смотрели на организованную дружину, на их решительные лица, и их боевой дух таял. Крестьяне-дворовые и вовсе не хотели воевать. Через семь минут священник вышел с белым флагом. Через десять князь Мещерский, сломленный и униженный, вышел сам, бросая на землю свой парадный палаш.

Конфликт был разрешён без единого выстрела. Сила оказалась не в оружии, а в моральном превосходстве. Дружина Арсеньева охраняла не абстрактную власть, а свой, только что полученный шанс на новую жизнь. И эту силу почувствовал и зачинщик бунта, и его сторонники. Мещерского под конвоем отправили в Петроград. Его земли были описаны. А капитан Арсеньев и его люди стали героями уезда – и живым доказательством того, что новый порядок работает.

Известие об этом дошло до Царского Села вечером. Николай, читая доклад, впервые за долгое время позволил себе улыбнуться не горькой, а облегчённой улыбкой. Он нашёл путь. Не только железный, не только бархатный. А умный. Он создал новую опору – не на страхе, а на заинтересованности. Это было шатко, ново, опасно. Но это работало. Первая борозда на земле, отвоёванной у старого порядка, была проложена. Предстояло вспахать и засеять всю огромную, израненную, но живую страну.

Глава шестнадцатая: Новые берега

Глава шестнадцатая: Новые берега

Часть I: Петроград. Особое присутствие Сената. 20 сентября 1917 года.

Процесс над князем Владимиром Мещерским стал событием не столько юридическим, сколько символическим. Зал суда был полон. На галёрке, за решёткой, толпились журналисты (тщательно отобранные властью), представители разных сословий. В ложах – высшая аристократия, в том числе и те, кто втайне сочувствовал подсудимому. Сам Мещерский, в чёрном сюртуке, но с орденской лентой через плечо, держался с ледяным, презрительным достоинством. Он отказывался признавать легитимность суда, настаивая, что защищал священное право собственности, данное его предкам царями.

Обвинителем выступал не обычный прокурор, а специально назначенный сановник – обер-прокурор Сената. Обвинение звучало грозно: Мятеж против верховной власти, выразившийся в вооружённом сопротивлении исполнению Высочайшего указа, создание незаконного вооружённого формирования, приведшее к гибели подданного (имелся в виду тот самый застреленный парень из охраны обоза), подстрекательство к бунту. Фактически – статья о государственной измене.

Защита, нанятая за огромные деньги родственниками Мещерского, пыталась строить линию на «заблуждении», «недоразумении», «праве на самооборону». Но судьи, суровые старики в мундирах, слушали их с каменными лицами. Они получили ясные директивы свыше: пример должен быть показательным.

На последнем слове Мещерский встал. Его голос, дрожащий от сдерживаемого гнева, зазвучал в гробовой тишине:

– Господа судьи! Вы судите не меня. Вы судите вековой уклад Российской империи. Вы судите право, данное моим пращурам кровью, пролитой на полях сражений за эту самую Россию! Я не бунтовал против Государя. Я защищал его же законы от тех, кто, прикрываясь его именем, эти законы попирает! Если за защиту своего родового гнезда от грабежа полагается казнь – что ж, я готов. Но знайте: вы рубите сук, на котором сидите. Сегодня – я. Завтра – вы.

Приговор огласили на следующий день: лишение всех чинов, орденов, дворянства, титула и… ссылка на поселение в Сибирь, в город Минусинск. Не расстрел. Не каторга. Ссылка. Та же мера, что и для Милюкова. Но для князя Рюриковича – страшнее смерти. Это было публичное, ритуальное низвержение. Его не уничтожили физически, но уничтожили социально. Сделали простолюдином.

В ложе, где сидели аристократы, воцарилось ледяное молчание. Многие не выдержали и ушли до конца заседания. Для них приговор был ясным сигналом: железная воля царя не остановится ни перед какими титулами. Старый мир с его неприкосновенными привилегиями рушился. Одни – более гибкие, подобно князю Львову, – понимали, что нужно приспосабливаться, искать место в новой иерархии, построенной на службе и лояльности, а не только на крови. Другие, более ригидные, уносили в сердцах жгучую, бессильную ненависть. Мечтали не о компромиссе, а о реванше. Но все понимали: открыто выступить сейчас – самоубийственно. «Земская стража» капитана Арсеньева показала, что у царя есть новая, преданная ему сила на местах.

Часть II: Кронштадт. Внешний рейд. 25 сентября.

Британская эскадра в составе трёх лёгких крейсеров и нескольких эсминцев неспешно патрулировала воды Финского залива. Они не нарушали территориальных вод, но их присутствие в непосредственной близости от главной военно-морской базы России было красноречивее любых нот. С берега, через бинокли, за ними наблюдали русские моряки. Настроение на фортах и кораблях было мрачным. Все знали о разрыве с союзниками, о замороженных кредитах, о слухах о блокаде.

В кают-компании крейсера «Аврора» (которая в этом мире не стала символом революции, а осталась рядовым кораблём) шёл тягостный разговор между командиром, капитаном 1-го ранга, и старшим офицером.

– Англичане демонстрируют флаг, – сказал старший офицер. – Скоро, поди, и в торговлю вмешаются. Не пропустят суда с углём из Англии.

– Уголь… – командир мрачно вздохнул. – Уголь у нас свой, донецкий, есть. Хуже качеством, но есть. А вот станки для заводов? Рельсы для железных дорог? Лекарства? Всё это шло через Архангельск и Владивосток. Теперь – не пойдёт.

– И что будем делать?

– Что прикажут. Царь выиграл войну с немцами. Теперь, гляди, война с бывшими друзьями начнётся. Экономическая. И кто кого пересидит…

В это время на горизонте показался дымок. Вскоре стал виден силуэт большого транспортного судна под нейтральным флагом – скорее всего, шведского. Британский крейсер немедленно направился к нему, подняв сигнал «Лечь в дрейф для досмотра». Через полчаса шведский пароход, сопровождаемый британским эсминцем, повернул обратно, на запад. Его не пустили в русские воды. Блокада, ещё не объявленная официально, начала работать.

Экономические последствия ударили быстро. В Петрограде и Москве начался кризис с импортными товарами. Исчезли кофе, какао, качественные ткани, некоторые медикаменты. Резко выросли цены на металл и уголь – их теперь нельзя было легко импортировать. Промышленность, и так перестраивавшаяся с военных на мирные рельсы, получила новый удар. На биржах паника. Рубль, и так ослабленный войной, начал падать с катастрофической скоростью.

В кабинете председателя Совета министров (всё ещё князя Голицына, чистой марионетки) экстренно собрались министр финансов, министр торговли и промышленности и… представитель нового, неожиданного ведомства – Управления по экономическому сотрудничеству с нейтральными и дружественными державами. Его возглавлял бывший дипломат, умный и циничный барон Нольде.

– Господа, – начал он, разложив карту. – Англичане и французы нас душат. Значит, нужно искать воздух в других местах. Первое – Соединённые Штаты. Они недовольны нашим сепаратным миром, но они – деловые люди. Им нужны рынки сбыта. Мы предлагаем концессии по разработке леса, нефти на Кавказе, золота в Сибири. В обмен на оборудование и технологии. Второе – Германия. Как ни парадоксально.

– С вчерашним врагом?! – воскликнул министр финансов.

– С сегодняшним партнёром по необходимости, – поправил барон. – Германия тоже в изоляции. Ей нужны русское зерно, лён, нефть. А нам – немецкие станки, химикаты, инженеры. Мы уже ведём неофициальные переговоры через швейцарцев. Третье – нейтралы: Швеция, Дания, Голландия. Через них можно организовать транзит. Да, будет дороже. Да, будут трудности. Но это – путь к выживанию. Нам нужно время. Пять лет, чтобы перестроить промышленность на самообеспечение. А чтобы продержаться эти пять лет, нужны партнёры.

Это была стратегия экономической контрабанды и рискованных союзов. Россия, вырвавшаяся из одной войны, оказывалась в тисках новой, холодной войны на истощение. И чтобы выиграть её, Николаю предстояло проявить не военную, а экономическую и дипломатическую гибкость. Железная воля должна была соединиться с тонкой игрой.

Часть III: Курская губерния, село Красное. Штаб-квартира -го уездного земского стража. 30 сентября.

Штаб располагался в бывшем доме волостного старшины – просторная изба, теперь заставленная столами с бумагами, оружием на стеллажах и большой картой уезда, утыканной флажками. Капитан Арсеньев, теперь уже официально «начальник уездной стражи», принимал доклады. Он изменился: появилась уверенность, властность в голосе, но и новые морщины у глаз – груз ответственности был тяжёл.

Ему докладывал один из десятников, бывший унтер-офицер:

– В Черемисовском лесу, капитан, опять шныряют. Не Грач уже, другие. Мелкие, человек по десять. Скот угоняют, лавки грабят. Население ропщет: мы, мол, стража, налоги платим, а порядка нет.

– Знаю, – хмуро сказал Арсеньев. – Людей не хватает. Уезд большой. А банды, как тараканы: одну раздавишь – две новые выползут. Что с пойманными на прошлой неделе?

– Троих в острог отправили, двое… – десятник запнулся.

– Что «двое»?

– Двое при задержании оказали сопротивление. Пришлось… утихомирить. На месте.

Арсеньев взглянул на него пристально. «Утихомирить» – это означало убить. Без суда. По закону военного времени, который ещё действовал в отношении бандитизма. Но где грань между бандитом и просто голодным, отчаявшимся мужиком, укравшим мешок муки?

– Хорошо. Усильте патрули на дорогах в Черемисово. И передай людям: пойманных с поличным – вязать и везти сюда. Без самосуда. Мы не палачи. Мы – стража закона. Понял?

– Понял, капитан.

Когда десятник ушёл, Арсеньев вышел на крыльцо. Перед домом на площади шло учение новобранцев – молодых парней, получивших землю и теперь отрабатывающих службу. Их учили строю, обращению с винтовкой. Они старались, но в их глазах читалась не только дисциплина, но и некоторая спесь. Они уже чувствовали себя избранными. Они были «стражами», а их соседи – просто «мужиками». Зарождалась новая каста – вооружённых землевладельцев, обязанных царю и лично командиру. Это была сила, но и опасность. Сила – потому что они защищали новый порядок. Опасность – потому что могли превратиться в местных князьков, бесконтрольных и алчных. Арсеньев это понимал. И понимал, что его задача – не только ловить бандитов, но и следить за своими людьми, чтобы они не стали теми, с кем боролись.

В этот момент к крыльцу подъехал верховой. Это был связной из губернского центра.

– Капитан! Срочное предписание от Петербурга! – Он вручил конверт с печатью.

Арсеньев вскрыл его. Читал, и лицо его стало суровым. Это была директива из нового, созданного при МВД, Главного управления земской стражи. Предписывалось провести «тотальную чистку» от «неблагонадёжных и сомнительных элементов» в рядах стражников. Приложен был секретный список критериев: «имевшие связи с революционными партиями до войны», «проявлявшие нелояльность офицерскому составу на фронте», «склонные к пьянству и буйству». Список составлялся на основе донесений агентов, внедрённых Ивановым в дружины.

Арсеньев скомкал бумагу. Он знал, что троих из его лучших бойцов, бывших простых солдат, но честных и смелых, можно было подвести под эти критерии. Они ругали начальство в окопах? Ругали. Пили с горя? Пили. Но они были преданы делу. Отдавать их в руки жандармов? Он чувствовал, как его новая власть сталкивается с всевидящим оком центра. Ему предстояло сделать выбор: слепо выполнить приказ и потерять доверие своих людей, или попытаться защитить их, рискуя собственной позицией. Это был его личный тест на место в новой системе.

Часть IV: Царское Село. Урок наследника. 5 октября.

Кабинет Алексея больше не походил на детскую. На столе лежали не игрушечные солдатики, а карты губерний, сводки по земельному переделу, даже выдержки из экономических отчётов. С ним занимались новые преподаватели: не только законовед и историк, но и бывший фронтовой офицер (для военной науки) и чиновник министерства финансов (для основ экономики). Наследнику исполнилось четырнадцать лет, и его готовили к правлению в новой, сложной реальности.

Сегодняшний урок вёл сам Николай. Он пришёл не как отец, а как преподаватель государственного дела. На столе лежало дело князя Мещерского.

– Ты читал материалы суда, Алексей. Скажи, почему я не утвердил смертный приговор, а согласился на ссылку?

Алексей, сосредоточенный, смотрел на отца своими большими, серьёзными глазами.

– Потому что смерть сделала бы его мучеником для других князей. А ссылка… она унижает. И показывает, что даже князь не выше царского слова и нового закона.

– Верно. Но не только. Смерть – это точка. С ней кончается всё. А ссылка – это процесс. Он жив. Он будет жить в Сибири, получая известия о том, как его имение делится, как на его земле селятся новые хозяева. Это – постоянное напоминание и ему, и всем, кто думает, как он. Это более действенно. Но запомни: такая милость возможна только тогда, когда нет сомнений в твоей силе. Если бы Мещерский сумел поднять за собой всю губернию, пришлось бы казнить. Сила – основа милосердия. Не наоборот.

Алексей кивнул, впитывая урок.

– А земская стража, папа́? Она ведь как… новое дворянство? Получает землю и оружие за службу.

– Очень точное наблюдение. Да. Это попытка создать новую опору на местах. Но это опасно. Они могут возгордиться, стать местными тиранами. Поэтому нужен жёсткий контроль из центра. И баланс: их сила должна зависеть от нашей поддержки. Если они почувствуют себя независимыми… – Николай сделал паузу. – Ты, когда будешь царствовать, должен будешь следить за этим балансом. Доверять, но проверять. Награждать, но и карать, если переступят черту. Это тонкая игра.

– А если… если они всё же станут слишком сильными? Если не захочешь подчиняться?

– Тогда, – тихо сказал Николай, – придётся стравливать их друг с другом. Или посылать регулярные войска. Но это – провал системы. Значит, она была построена плохо. Лучше не допускать такого. Создавать конкуренцию: между уездными дружинами, между губерниями. Чтобы они смотрели не друг на друга, а на тебя, как на арбитра и верховного покровителя.

Он видел, как сын напряжённо думает, переваривая эту сложную, циничную мудрость власти. Ему было жаль лишать Алексея иллюзий, но иного пути не было. Мягкий наследник в жестоком мире, который они с Аликс создали, не выжил бы.

– Папа́, а что будет, когда все земли поделят? Чем тогда стража будет заниматься?

– Охраной порядка. Сбором налогов. Помощью в строительстве дорог и школ. Они станут… костяком местной администрации. Если система приживётся. А если нет… – Николай взглянул в окно, на осенний парк, – тогда всё начнётся сначала. Но уже без нас.

После урока, когда отец ушёл, Алексей достал свой альбом. Он уже не рисовал рыцарей. Он набросал схему: вверху – корона. От неё линии к нескольким фигурам в мундирах (генералы, губернаторы). И от них – множество мелких фигурок с ружьями (земская стража), которые, в свою очередь, стояли над толпой обычных людей. Он смотрел на схему и думал. Он понимал логику. Но в его душе, воспитанной на Евангелии и детских идеалах, эта пирамида власти казалась чем-то холодным и бездушным. «А где здесь люди? – думал он. – Где те, для кого всё это делается?» Пока ответа у него не было. Но вопрос этот, заданный самому себе, был, пожалуй, самым важным итогом урока.

Глава семнадцатая: Взращённая земля

Глава семнадцатая: Взращённая земля

Часть I: Деревня Ново-Петровское, Саратовская губерния. 15 октября 1917 года.

Осень в Поволжье была золотой и тревожной. Поля, ещё недавно бывшие частью обширных помещичьих латифундий, теперь были расчерчены на полосы. Новые межи, отмеченные кольями и канавками, резали землю причудливым лоскутным одеялом. Урожай – первый урожай, который новые хозяева собирали для себя – был снят. Скирды соломы и амбары, наполненные зерном, стояли как памятники новому порядку.

Подполковник Свечин, теперь уже не только офицер, но и хозяин тридцати десятин, обходил свои владения. Земля досталась ему непростой – бывшие барские покосы на берегу речки. Он не был крестьянином, но три года окопной жизни и смертельной ответственности научили его практичности. Он нанял двух местных мужиков-батраков, ветеранов-инвалидов, которые не могли обработать свою землю, и одного бывшего фельдфебеля в управляющие. Вместе они подняли целину, засеяли рожью и овсом.

Результат был… скромным. Не хватало инвентаря – хороший плуг был на вес золота. Не хватало лошадей – их мобилизовали на войну, а новые стоили бешеных денег. Не хватало знаний. Но был главный результат: зерно лежало в его амбаре. Его. Не помещика, не государства. Его. Эта мысль всё ещё казалась ему странной и головокружительной.

Он зашёл в избу своего соседа – бывшего пулемётчика Пети, теперь Петра Ивановича, владельца десяти десятин. Изба была старая, но крытая новой дранкой. В горнице пахло свежим хлебом и детьми – у Петра родился сын, первый на новой земле. Сам Пётр, загорелый, с окрепшими руками, улыбался широко, но в глазах его читалась усталость.

– Ну что, подполковник, как урожай? – спросил он, угощая гостя квасом.

– С грехом пополам, Пётр. Твои десятинки как?

– Да вот… – Пётр вздохнул. – Земля-то хорошая, барская, жирная. Да сил моих мало. Одной лошаденкой, да с женкой… еле управились. Но, слава Богу, с голоду не помрём. И на семена осталось. Весной – расширюсь. Может, брата младшего из города заберу, он на заводе гнётся.

Это был общий результат реформы на данном этапе: не процветание, а выживание с перспективой. Люди работали до седьмого пота, но работали на себя. Это рождало невиданную ранее энергию. В деревне затеяли строительство новой школы – деньги скидывали всем миром, и земская управа пообещала помочь. Местный священник, получивший участок для церковного причта, начал вести беседы о «богоугодности труда на своей земле». Порядок, основанный на частном интересе и чувстве справедливости (пусть и суровой), начинал работать.

Но были и проблемы. В соседней деревне двое новых хозяев, бывших однополчан, разругались из-за межи до драки. Одного зарезали вилами. Земский суд, состоявший из таких же новоиспечённых хозяев-фронтовиков, приговорил убийцу к каторге. Справедливость была скорой и беспощадной. Это был дикий, первобытный капитализм, рождавшийся в муках, но рождавшийся. И его плодом был не хлебный избыток, а хлипкая, но реальная стабильность. Люди, у которых есть что терять, реже идут громить поместья.

Часть II: Берлин. Вилла на Вильгельмштрассе. 18 октября. Секретные переговоры.

В уютном, отделанном дубом кабинете за закрытыми дверями встретились две делегации. Русскую возглавлял барон Нольде, немецкую – статс-секретарь ведомства иностранных дел фон Кюльман. Разговор вёлся на французском – языке дипломатии.

– Итак, господа, – начал фон Кюльман, поправляя монокль. – Мы оба находимся в… своеобразном положении. Наши бывшие союзники объявили нас париями. Логично, что парии находят друг друга.

– Мы не ищем союза, господин статс-секретарь, – холодно парировал Нольде. – Мы ищем взаимовыгодных экономических отношений. Война окончена. Пора торговать.

– Торговля – это тоже форма союза. Особенно когда речь идёт о таких товарах, как зерно, нефть, лён… и станки, локомотивы, химические удобрения. Германии нужно продовольствие для своего населения и сырьё для промышленности. России – технологии для модернизации и товары, которых она лишилась из-за блокады.

Переговоры шли трудно. Немцы хотели эксклюзивных прав, концессий на добычу полезных ископаемых, политических уступок в Польше. Русские стояли на своём: только торговые соглашения, только на принципах взаимности, без политических условий. Нольде играл ва-банк: он знал, что Германия отчаянно нуждается в русском хлебе. Голодные бунты в немецких городах были лучшим аргументом.

– Вы забываете, барон, – сказал фон Кюльман, – что у вас нет выбора. Англичане вас душат.

– А у вас есть выбор? – улыбнулся Нольде. – Вы можете купить зерно в Аргентине. Но через блокированное море? И за золото, которого у вас тоже не густо. Мы же можем обойтись какое-то время без ваших станков. Голодная зима – она ведь не только в Беркенруде будет, не так ли?

В конце концов, был намечен компромисс: трёхлетнее торговое соглашение. Россия поставляет зерно, нефть, лён. Германия – промышленное оборудование, рельсы, лекарства. Расчёты – золотом и через нейтральные банки. Политические вопросы – отложены. Это был не союз, а сделка двух истощённых гигантов. Но в Петрограде, когда слухи о переговорах просочились (а они не могли не просочиться), общество взорвалось.

Часть III: Петроград. Редакция «Нового времени». 20 октября.

Газета «Новое время», всегда бывшая рупором консервативно-патриотических кругов, вышла с яростной передовицей: С немцами – за одним столом?. Статья клеймила «предательство национальных интересов», «братание с душителями славянства», «торговлю кровью павших героев за германские машины». Редактор, Суворин, получил щедрый анонимный перевод – явно от обиженных англофилов из аристократии.

На улицах, в университетах, в гостиных, кипели страсти. Для одних, особенно для тех, кто потерял на войне близких, сама мысль о торговле с немцами была кощунством. Для других, практичных буржуа и крестьян, думавших о хлебе насущном, это был вопрос выживания: Лучше немецкий плуг, чем английская блокада.

Инженер Соколов, читая газету в своей каморке, чувствовал глубокий раскол. Он ненавидел немцев – они убили его брата под Танненбергом. Но он, как специалист, понимал: без новых станков и технологий российская промышленность, и без того отсталая, окончательно загнётся. Его разум говорил одно, сердце – другое. Этот внутренний раскол был отражением раскола всей страны. Победа в войне не принесла единства. Она лишь сменила один фронт на другой – внутренний, идеологический.

В Царском Селе Николай, читая сводки полиции о настроениях, понимал, что игра идёт по-крупному. Риск был огромен. Но альтернатива – экономический коллапс, голод в городах, крах земельной реформы из-за нехватки инвентаря – была ещё страшнее. Он дал указание Нольде подписать соглашение, но с оговоркой: всё в строжайшей тайне, официально – только «частные коммерческие контракты через нейтральные страны». Он пытался усидеть на двух стульях, оттягивая открытый разрыв с общественным мнением.

Часть IV: Курская губерния. Кабинет капитана Арсеньева. 22 октября.

Чистка в земской страже началась. Из губернского центра приехали два жандармских офицера в штатском и чиновник из Главного управления. Они потребовали предъявить личные дела всех стражников. Капитан Арсеньев, бледный от бессонницы, сидел за своим столом, а перед ним лежали три дела: на его лучшего разведчика, бывшего ефрейтора Сидорова, на писаря Быкова (того самого, что писал жалобы на плохое питание ещё в окопах) и на молодого парня, Гаврилу, который был братом местного эсера, давно сидевшего в тюрьме.

– Эти трое подлежат немедленному увольнению и передаче в распоряжение губернского жандармского управления для дальнейшего разбирательства, – сухо сказал чиновник, тыча пальцем в бумаги. – Неблагонадёжные элементы.

– На каком основании? – глухо спросил Арсеньев. – Сидоров три раза в разведку ходил, банду Грача выследил. Быков – единственный грамотный в отряде, все отчёты ведёт. Гаврила – парень хоть куда, брат его сидит, а он сам ни в чём не замечен.

– Основания – в директивных указаниях центра, – не моргнув глазом, ответил жандармский офицер. – Связи, прошлое… Выполняйте приказ, капитан.

Арсеньев встал. Он чувствовал, как его новая, ещё не окрепшая власть сталкивается с безликой, всесокрушающей машиной государственной подозрительности.

– Если я отдам этих людей, я потеряю доверие всего отряда. Они узнают, что я предал своих.

– Ваша задача – выполнять приказы, а не завоевывать популярность, – отрезал чиновник. – Или вы сомневаетесь в решениях руководства?

Это был ультиматум. Либо он ломает свою только что созданную систему ради слепого повиновения, либо его самого сотрут как неблагонадёжного. Он вспомнил уроки отца о «железе» и «бархате». Здесь «железо» требовало от него стать винтиком, предать своих людей. «Бархат»… «Бархат» требовал мудрости, которой у него, возможно, не было.

– Дайте мне сутки, – хрипло сказал он. – Чтобы сдать дела, проинформировать людей.

– Два часа, – безжалостно сказал жандарм. – Мы будем ждать здесь.

Арсеньев вышел. Он не пошёл в казарму. Он пошёл к небольшой деревенской церкви, стоявшей на окраине. Он не был особо набожен, но ему нужно было тихое место, чтобы подумать. Он стоял в почти пустом храме, перед темным ликом Спаса, и его раздирало. Предать троих – значит спасти систему в целом? Но разве система, построенная на предательстве, чего-то стоит? Или, отказываясь, он губит всё дело – и себя, и, возможно, саму идею земской стражи?

Он не нашёл ответа у алтаря. Он нашёл его, выходя из церкви и видя, как по улице идут Сидоров и Гаврила, смеясь о чём-то своём. Они доверяли ему. Они видели в нём не начальника-барина, а своего командира, «капитана», который вытащил их из окопной грязи и дал шанс. Предать это доверие… это было хуже смерти.

Он вернулся в штаб. Жандармы ждали.

– Я не могу отдать этих людей, – тихо, но чётко сказал он. – Они нужны здесь. За них я ручаюсь.

– Вы понимаете последствия, капитан? – спросил чиновник, и в его глазах вспыхнуло холодное любопытство.

– Понимаю. Составляйте рапорт.

На следующий день пришёл приказ: капитана Арсеньева отстранить от должности «для проведения служебной проверки». Командование дружиной временно возлагалось на присланного из губернии штабс-капитана, человека с бесцветным лицом и пустыми глазами. Сидоров, Быков и Гаврила были арестованы той же ночью. Арсеньев, ожидая своей участи в том же здании, под домашним арестом, слышал, как в казарме наступала гробовая тишина. Дух братства, тот самый цемент, что скреплял новую силу, был сломан. Теперь это была просто вооружённая бюрократия. Его эксперимент по созданию «новой опоры» потерпел локальное, но горькое поражение.

Часть V: Петроград. Тайная квартира на Васильевском острове. 25 октября.

Собрание было немногочисленным, но представительным. Князь Львов (тот самый, гибкий), бывший министр иностранных дел Сазонов (ярый англофил), несколько крупных промышленников, чьи заводы страдали от блокады и непонятной экономической политики, и, что было ново, – два молодых, но влиятельных гвардейских офицера, связанных с великокняжескими кругами. Они говорили шёпотом, шторы были плотно задёрнуты.

– Итак, резюмируем, – начал Львов. – Земельная реформа идёт, создавая новую, преданную царю прослойку. Но она же озлобляет дворянство. Переговоры с немцами – если они станут известны – взорвут общество. Экономика в тисках. А сам Государь… он устал. Он правит через Иванова и таких, как этот барон Нольде. Он оторвался от здоровых сил нации.

– Он превратился в деспота, – мрачно сказал Сазонов. – Пусть и эффективного. Но деспота. Он сломал Думу, посадил лучших людей, теперь давит и дворян. Страна не может вечно жить в казарменном режиме. Война кончилась!

– Кончилась, – подхватил один из промышленников. – Но мира нет. Есть страх, подозрительность, экономический хаос. Нам нужно… изменение курса. Мягкое, легитимное.

– Легитимное? – переспросил один из офицеров, гвардии поручик. – Вы о чём?

Все взгляды обратились к Львову. Тот медленно выдохнул.

– Наследнику, Алексею Николаевичу, скоро пятнадцать. Он умный, впечатлительный мальчик. Воспитывается в строгости, но… он не затронут той кровью, что пала на руки его отца. Он – символ будущего. Чистый. Если бы… если бы Государь, устав от бремени власти, решил передать престол сыну, назначив регентский совет из разумных, опытных людей… – Он сделал многозначительную паузу. – Это была бы законная смена курса. Без революции. Без крови. Возвращение к законности, к союзу с державами Согласия, к компромиссу внутри страны.

Идея витала в воздухе. Она была соблазнительной и страшной. Свергнуть железного царя силой было почти невозможно – у него была армия, преданная гвардия, земская стража. Но уговорить его отойти в сторону «ради блага сына и России»… Это было в духе старой, придворной игры. Они знали о его кошмарах, о его усталости. Может, он сам ищет выхода?

– А Императрица? Иванов? – спросил офицер.

– Императрица… её влияние может быть нейтрализовано, если будет действовать законно, через наследника. Иванов – солдат. Он подчинится законному государю. Алексею, – сказал Львов. – Нам нужно наладить… осторожные контакты. В Царском Селе есть люди, недовольные засильем Александры Фёдоровны. И нужно подготовить общественное мнение. Чтобы когда час «X» настал, это выглядело не как заговор, а как естественное, ожидаемое всеми решение мудрого, но уставшего монарха.

Заговор рождался не как мятеж, а как придворная интрига высшего порядка. Их оружием была не бомба, а идея преемственности, законности и… надежда на то, что в душе уставшего железного царя ещё осталось что-то от того «Ники», который мог поддаться уговорам и, ради сына, отступить в тень. Они играли на самом тонком и болезненном – на его отцовских чувствах и на его страхе перед тем, во что он сам превратился.