Текст книги "Печать ворона"

Автор книги: Андрей Прусаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Из всей компании Санек и Леха показались Ивану вполне нормальными па-цанами, с которыми можно общаться, Тунгус доверия не вызывал.

– Мы все один призыв, – серьезно сказал Саня, – мы должны вместе держаться! Нас всего трое было, сейчас ты появился – уже легче будет!

– Расклад такой, – разъяснил Алексей. – Нас, «духов», здесь четверо. «Черпа-ков» – больше двадцати, остальные «деды». Есть еще наш призыв: двое азеров, Байрамов и Ахмедов, но их земляки поддерживают. Про них забудь.

Он выжидающе посмотрел на Ивана. Тот молча переваривал информацию.

– Нам продержаться надо полгода, даже меньше! – сказал Саня. – Потом придут «духи», и тогда мы отдохнем. Тогда они летать будут.

Иван кивнул, понимая, что здесь все так же, как и везде.

– Если подойдет «дед», – сказал Саня, блестя карими глазами под пушистыми девичьими ресницами, – скажет: погладь подворотничок. Что делать будешь?

«Что за дурацкие вопросы? – удивленно подумал Иван. – Это что, провер-ка такая?»

– На хер пошлю! – сказал он, ожидая чего угодно, только не ужаса, мелькнувше-го в глазах сослуживца.

– Нельзя так делать! – выкрикнул Саня. – Потому что нам всем пи…ц будет!

– Потому что здесь так, – заметно волнуясь, пояснил Леша, – один упорол косяк – люлей все получают! Тебя деды заставлять не будут. Не хочешь – не делай, только бить будут весь призыв, то есть нас… А нам этого очень не хочется, пони-маешь?

– Почему вас? – не понял Иван. – Почему не меня?

– Ты новенький, еще не знают: может, ты стукач…

Иван молчал. Мозг отказывался принимать услышанное. «Какая же сволочь это придумала! – кипел внутри Иван. – Как же так?!» Он понял, что система про-думана превосходно: слабых она прогибала, сильных ломала, извращая привычные по жизни понятия о чести и справедливости.

Тунгус молчал, не переставая разглядывать Ивана. Его глаза были такими же черными и раскосыми, как у Джона.

– А потом мы будем бить тебя, – неожиданно сказал он, и осклабился, показывая гнилые неровные зубы.

– Нам вместе надо держаться! – повторил Саня. – Тунгус, помолчи, а? Ваня и так все поймет.

Конечно, Иван понял. Понял, что придется играть по чужим правилам, и жить в этом черном мире, где доброта – слабость, а справедливость никому не нужна. И доверять можно только времени, потому что лишь оно честно считает дни от приказа до приказа, и когда-нибудь закончит отсчет. Надо только ждать и держаться. Держаться и ждать.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Здесь камни похожи на мыло,

А сталь похожа на жесть.

И слабость – как сила.

И правда – как лесть.

В. Цой

Иван исправно натирал пол коридора щеткой с мылом, как вдруг у входа раздались четкие властные шаги. Так шагать мог только офицер, но откуда ему взяться ночью? Иван обернулся: в казарму входил прапорщик Басмачный. Как его занесло в такое позднее время, Иван не понял, но почувствовал приближавшуюся грозу.

Прапорщик остановился перед ним. Иван выпрямился, сжимая в руке щетку. Жесткое лицо Басмачного с глубоко посаженными въедливыми глазками оглядело солдата. Прапор был невысок, ниже Воронкова, но имел широченные плечи и раз-витую атлетическую фигуру.

– Ты что, дневальный? – рокочущим басом спросил он.

Иван замер. Врать бесполезно, Басмачный накануне назначал дневальных, и наверняка помнил, что Воронкова среди них нет.

– Нет, – выдавил Иван.

– Тогда что ты тут делаешь? – когда прапор говорил, он выпячивал нижнюю че-люсть, как блатные в фильмах про бандитов.

– Пол мою.

– Я тебя еще раз спрашиваю: ты дневальный?

– Нет.

– Тогда что ты тут делаешь?

Иван промолчал, отводя глаза от цепкого взгляда Басмачного. Признаться, что его заставили, означало заложить «товарища» и сделаться всеми презираемым стукачом.

– Почему на тумбочке никого нет? – зловеще спросил старшина.

Иван удивленно пожал плечами. Это было странно даже ему. У входа обяза-тельно должен дежурить кто-то из младшего призыва – смотреть, чтобы не за-стал врасплох дежурный по части или еще кто-нибудь, и вовремя дать сигнал об опасности. Там должен стоять Байрамов, но раз прапор прошел незамеченным, значит, Байрамов проспал. Вот попали!

– Дневальный! – рявкнул старшина.

– Здесь! – из глубины коридора, по-видимому, из туалета, выскочил Байрамов – второй дневальный. Он понял, что случилось, и выглядел напуганным. В проходах между ярусами кроватей послышалось шевеление: народ просыпался и прислуши-вался к происходящему.

Байрамов вытянулся в струну и отрапортовал:

– Дневальный по казарме рядовой Байрамов!

– Почему на тумбочке никого нет?

– Я в туалете был.

– Кто второй дневальный? – спросил прапор.

– Мелецкий, – ответил Байрамов.

– И где он?

– Где-то здесь был… – Байрамов стал оглядываться, словно Мелецкий мог при-таиться в совершенно пустом коридоре.

– Быстро найти!

Не успел дневальный сдвинуться с места, как из прохода между кроватями показался взъерошенный, наскоро застегивавший на себе китель Мелецкий.

– А-а! Вот ты где! – обрадовался прапорщик. – Что ты там делал? Спал?

– Пыль вытирал, – не растерялся «дед».

– Пыль вытирал! – с сарказмом повторил Басмачный. – А он в это время полы за тебя мыл?!

– Да вы что, товарищ прапорщик, – сказал Мелецкий, – ничего он не мыл.

– Я сам видел! – процедил старшина.

– Не знаю, чего он мыл. Никто ему не говорил, – отпирался Мелецкий. Иван пре-зрительно улыбнулся: вот они, «деды»! А как отвечать – так я тут ни при чем… Трусы.

– Ах, никто не говорил! Наверно, он сам захотел встать ночью и помыть полы за своего старшего товарища. Всю ночь не спал и думал: как бы помочь Мелецкому? Дай-ка полы за него помою! Так? – вопрос предназначался «деду» и молодому одновременно.

Оба молчали. Басмачный нехорошо улыбнулся:

– Значит, не успел молодой прийти, уже начинаете! – он интенсивней задвигал лошадиной челюстью. – Иди за мной! – приказал он Мелецкому. Голос старшины не предвещал ничего хорошего.

Они прошли мимо Ивана и остановились у каптерки.

– Открывай! – велел старшина, протягивая деду ключи.

– Зачем? – упавшим голосом произнес Мелецкий. Иван увидел, что «дед» испу-гался. Зрелище было удивительным и приятным.

– Пыль у меня протрешь! – жестко ответил прапорщик.

«Дед» открыл замок, и они зашли внутрь. Дверь закрылась. Байрамов стоял рядом с Иваном и прислушивался. Сначала послышалась приглушенная дверью речь, потом раздались глухие удары. Кто-то загремел на пол.

– Что стоишь? – напустился Байрамов на Ивана. – Иди спать!

Дверь каптерки распахнулась, оттуда вылетел красный и всклокоченный Мелецкий. «Дед» быстро скрылся в умывальной, а вышедший прапорщик посмот-рел на Ивана:

– Спать, быстро! – приказал он.

Иван задергался, не зная, что делать со щеткой и ведром воды, но Басмач-ный не дал раздумывать:

– Бросай все здесь!

Иван бросил щетку, подбежал к кровати и быстро разделся. Лежа под одея-лом, он слышал, как старшина заставляет Мелецкого драить пол. Засыпая, Иван подумал, что щас прапор уйдет, и тогда его снова поднимут. Но этого не случи-лось, и он проснулся со всеми по команде «подъем».

Он сходил в туалет, умылся, а потом взвод построился на утреннюю повер-ку. Старшина уже пришел и, не торопясь, прохаживался вдоль строя. Когда закон-чилась перекличка, и старший сержант Гунько объявил заступающих в наряды, прапорщик взял слово.

– Я говорил, что не потерплю во взводе дедовщины? Кое-кто, видно, этого не по-нимает. Кое-кому, наверное, надо объяснить!

Он враскачку подошел к одному из «дедов» и резко ударил в грудь здоро-венным бугристым кулаком. Солдат покачнулся, едва не упав на стоявшего за ним молодого.

– Тебе все понятно? А? – челюсть Басмачного выпятилась, голос зазвучал над-менно и властно.

– Кому еще не понятно? – он продолжал идти вдоль ряда, неуловимым движени-ем руки давая под дых очередному деду. Солдат согнулся, пытаясь вздохнуть. – Тебе понятно?

Иван смотрел и не понимал, какие законы правят в этом замкнутом, душном мирке. То, что вытворял Басмачный, нельзя было назвать воспитанием – это был настоящий беспредел, но, с другой стороны, Иван не жалел наглых и жестоких «дедов», с которые сейчас поступали так же, как они с молодыми. И еще мягко…

Потом Иван узнал, что иногда Басмачный «воспитывает» «стариков», заводя по одному к себе в каптерку. Он бил их там, как говорится, без свидетелей. Никто не осмеливался дать отпор. Ведь прапор был старшим по званию, ударить его оз-начало дисбат, к тому же Басмачный был мастером спорта по боксу…

– Я знаю, кто из вас дедовщину рассаживает! – продолжил старшина. – И всегда буду знать! Понятно? И буду учить так, что мало не покажется никому! Р-разойдись.

– Чем на гражданке занимался? – спросил Саня, устало опуская руку с ножом на колени. Весь призыв в полном составе чистил картошку. В крохотной подсобке ог-ромного здания столовой было тихо, лишь изредка раздавался плеск брошенной в огромный чан очищенной картофелины.

– Учился, – пожал плечами Иван. Была глубокая ночь, спать хотелось жутко, но «духи» спят мало. Раньше Иван бы ни за что не поверил, что можно спать по че-тыре часа в сутки и при этом работать, маршировать и учить устав. Сидевший ря-дом Тунгус мерно раскачивался из стороны в сторону, его плоские губы шептали то ли молитву, то ли тягучую восточную песню, но работал он быстрее остальных.

– Да это понятно, – проронил сидевший напротив Ивана Художник. – Все мы учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…

– Еще работал, – вяло произнес Иван. Разговаривать не хотелось. Хотелось спать. Да и чего говорить? Все, как у всех: учеба, гулянки, девчонки. Он отличался от прочих лишь черным клеймом на груди. Но о нем он говорить не хотел.

– Эй, ты! Иды суда! – в дверях возник повар-азербайджанец. Его скрюченный грязный палец указал на Саню.

– Чего надо? – спросил тот, поднимаясь с места.

– Иды, там убрат нада! – махнул рукой азер. Иван посмотрел на Саньку. Они бы-ли в наряде по столовой и обязаны делать все, что говорят. Хотя, вообще-то в на-ряде были не они, а несколько дедов, но им картошку чистить западло, они лучше поспят…

Саня положил нож и пошел за поваром.

– А чего тебя Художником называют, рисуешь здорово? – спросил Иван. Алексей улыбнулся:

– Да так, умею немного. А называют… Потому что мы для них не люди вовсе, – сжав губы, он посмотрел на Ивана, – мы «духи». А «духу» зачем имя? Я – Ху-дожник, он – Тунгус, Санек – Водила. Тебя они тоже как-нибудь назовут.

Из соседней комнаты донеслась матерная ругань и глухой звук удара.

– Чего ты? – раздался нервный голос Санька.

Снова приглушенное ругательство. Иван поднялся.

– Сиди, что ты сделаешь! – одернул его Художник, но Иван, не выпуская нож, вышел в коридор. Тунгус перестал раскачиваться и замер, но пальцы продолжали вращать картофелину, и ржавый кухонный нож вгрызался в желтую с черными «глазками» мякоть.

Ориентируясь по звуку, Иван вошел в соседний бокс. Это была разделочная. Стены в белом кафеле, деревянные доски на нержавеющих столах, и огромная иссеченная колода посредине. Саня сидел на полу, держась за руку, с которой стекали струйки крови. Кавказец нависал над ним, сжимая нож. Он обернулся на звук шагов и уставился на Ивана:

– Чего здесь? Иды на х…й работай!

– Сам иди на х…й! – сказал Иван.

– Что сказал? – Повар шагнул к духу, но заметил, как шевельнулся нож в руке Ивана, и остановился. – Что, душара, ох…ел, да? Нож палажи!

Их взгляды встретились. И повар увидел, как в карих глазах духа на мгно-венье мелькнула странная тень, и зрачки стремительно почернели, уставившись двумя бездонными, жуткими жерлами. Он открыл рот, но не мог выдавить ни сло-ва. Иван смотрел на него, мысленно втыкая нож в белый, замызганный халат.

Протиснувшись бочком мимо, повар помчался прочь. Иван подошел к Сане. Солдат поднялся, держа на весу рассеченную, залитую кровью ладонь.

– За что он тебя? – спросил Иван.

– Надо в медпункт идти, – ответил Саня. Он не сказал «спасибо», но Иван знал, что поступил правильно.

– Повезло, – завистливо сказал Леша. – Может, в лазарет положат…

– И ты себе полосни, – посоветовал Иван.

– Я б полоснул, да уже не поверят…

Иван проводил Санька до дверей, но двери открылись прежде, чем он успел протянуть руку. На пороге стоял дежурный капитан.

– Что случилось? – спросил он, сразу разглядев рассеченную руку. Иван посмот-рел на приятеля.

– Порезался, – ответил Саня, воровато оглянувшись на Ивана.

– Иди в медпункт, – сказал офицер. – У вас тут все в порядке? – он шагнул в коридор.

Иван промолчал. «Все в порядке, – подумал он, смеясь про себя, – так, немного поножовщины. А так все в порядке! И всегда будет в порядке, пока вы сами не захотите увидеть.»

– Азиф! Азиф!! – позвал капитан. В конце коридора явился повар. Подойдя, он улыбнулся, показывая ряд золотых зубов.

– Здорово, Азиф, – капитан пожал повару руку, как равному. – Слушай, картош-ка есть жареная?

– Сделаем, товарищ капитан! – у азербайджанца пропал акцент.

– Салатик еще сделай, с маслицем, хорошо? Я подойду через полчаса. Да, у тебя там боец руку порезал, ты в курсе?

– Да-а, – улыбочка повара чуть поблекла.

– Я его в медпункт отправил. А так все в порядке?

– Канэшно!

– Ну, все, – капитан развернулся и вышел. Азиф уставился на Ивана с нескры-ваемой ненавистью:

– Иды картошка чисти! Душара!

* * *

Капитан ушел, и Азиф отправился в поварскую, кипя от злости. Душара по-смел так смотреть! Он раздраженно открыл дверь поварской и зашел. Внутри на-курено, на ковре перед телевизором сидел Вагиз – здоровенный татарин одного с Азифом призыва.

– Эй, говорил тебе, не кури здесь! – Азиф не курил и не любил табачного дыма. – Капитан тут ходит. Придет скоро.

– Ладно, сейчас ухожу, – Вагиз посмотрел на повара. – Что-то ты нервный ка-кой-то.

– Да, душары совсем ох…ели! – пожаловался Азиф.

– Что, вые…вается кто-то? Так дай ему п…ды! – усмехаясь, бросил дед. – Не можешь, меня позови!

– Кто не может? Я не могу? – оскорбился Азиф. – Капитан помешал, слушай!

– А-а. Хочешь, пойду, разберусь? – Вагиз почесал мощный кулак.

– Не надо сейчас. Скоро капитан придет, увидеть может. Пусть его свои накажут.

Когда Вагиз ушел, Азиф отдал команду помощникам нажарить картошки и сделать салат, сам же отправился в туалет. В столовой туалет ремонтировался, а для нужд поваров во дворе построили деревянную будку.

Азиф вошел в будку и прикрыл дверь. Затем снял штаны и присел над дурно пахнущим отверстием. Когда дело было почти сделано, в дверь сортира раздался странный стук.

– Кто? – спросил Азиф. Никто не отвечал. Послышалось, решил Азиф, но стук повторился.

– Кто тут? – Азиф, не вставая, толкнул дверь: за ней на деревянном крыльце си-дела большая черная птица. Азиф выругался и резко махнул рукой, но птица не сдвинулась с места. Даже не пошевелилась. Она совершенно не боялась человека, даже в позе орла. Азиф привстал, придерживая штаны, а ворон расправил крылья и, резко скакнув, взвился перед лицом азера. Острый клюв метил в глаза. Повар попятился, запутался в штанах и рухнул в выгребную яму.

* * *

После наряда Иван и остальные вернулись в казарму. Спать оставалось пару часов. После подъема взвод отправился на строевую подготовку. Разбрызгивая лужи, маршировали на мокром плацу. Крупные желтые листья падали под ноги, закрывая расчерченные белой краской линии построения. Иван шагал старательно, тянул носок и размахивал руками, завидуя, как небрежно и вразвалку ходят деды.

– Воронков, выше ногу! Еще выше! – сержант Немченко был украинцем, и этим все сказано. Художник говорил, что Немченко, как все «хохлы», если прикажут, родную мать расстреляет, но Иван так не думал. Не все люди одинаковые.

Еще круг по плацу. Подметавшие асфальт от листьев духи из соседнего взвода бросали сочувствующие взгляды. Когда все это кончится?

– Воронков, песню запе-вай!

Иван задумался и, услышав свое имя, остановился в замешательстве. Идущий за ним «черпак» Молдован больно наступил на пятку.

– Отставить! Взвод, стой! Раз-два!

Остановились. Немченко подошел к Ивану.

– Рядовой Воронков!

– Я!

– Головка от патефона, – проронил сержант. В строю засмеялись. Это позволя-лось лишь дедам. – Почему не поешь? Команды не слышал?

– Задумался, – ответил Иван.

– О бабах, что ли? В строю нельзя думать о бабах, – весомо произнес Немченко. – О чем надо думать в строю, Воронков?

«Идиотизм какой-то, – подумал Иван. – Вот что ему ответить?»

– В строю надо ни о чем не думать! – сказал сержант. – Солдат должен быстро и четко исполнять приказы командира, так что если я тебе говорю «запевай», ты должен тут же запеть! Все понятно?

– Нет.

– Что не понятно? – Немченко приблизился. Его испещренное шрамами рябое лицо выглядело не слишком дружелюбно. Говорили, что так его избивали деды, но несмотря на жуткие шрамы, Немченко никого не застучал, и в части его уважа-ли. А Иван не понимал, за что. В чем здесь доблесть, за что уважать? Промолчать невелика заслуга. Он и сам молчит…

– Какую песню петь, не знаю.

– Любую! Когда я говорю «петь», ты должен петь! Хоть «В лесу родилась елоч-ка»!

В строю снова заржали.

– Отставить смех! Взвод, шагом марш!

Сапоги дружно вдарили по плацу, разбрызгивая капельки воды из луж.

– Воронков, песню запе-вай!

– Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног. Звездная пыль на сапогах. Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок. Солнечный день в ос-лепительных снах!

– Группа крови на рукаве, – подтянул Художник. Он знал песню, в отличие от Тунгуса, неуверенно мычавшего отдельные слова. Черпаки подпевали вяло, дедам петь вовсе не полагалось. – Мой порядковый номер на рукаве!

– Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне не остаться в этой траве, – пел Иван. Его голос прорезал затхлую тишину военной части, рассекая душное небо, и под-метавшие плац солдаты уставились на него, замерев с метелками наперевес. – Пожелай мне-е-е удачи!

Закончив песню, Иван все еще слышал живой ритм музыки внутри себя. В голове мелькнула кощунственная мысль, что он спел лучше Цоя.

– Взвод! – сапоги застучали сильнее. – Стой! Воронков, будешь запевалой! Вольно, разойдись.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Солнце мое, взгляни на меня:

Моя ладонь превратилась в кулак.

И если есть порох, дай огня.

Вот так.

В. Цой

Служба текла медленно и вязко, ползла неторопливо и лениво, как объев-шийся удав, заглотивший и не спеша переваривавший Ивана и сотни тысяч таких же, как он. Поглощенные змеем думали, что через два года все кончится, что сис-тема переварит и изрыгнет их, но змеиный яд уже был в них, и отрава пропитала души.

Нет, мир не рухнул и даже не пошатнулся. Лишь душу Ивана расколола черная змеистая трещина, разделившая жизнь на «до» и «после». Он понял, что не останется прежним, и мир, когда-то цветной и радостный, приоткрыл изнанку, будто ножом вспороли арбуз, кажущийся спелым и сочным, но внутри оказалась зеленая зловонная гниль…

* * *

– Воронков!

Иван оглянулся. Позади стоял «дед» – маленький, круглолицый, мальчи-шечьего вида паренек с круглыми навыкате глазами. Звали его Веня. Это он когда-то угощал Ивана конфетами.

– Чего?

– Через плечо! – передразнил дед. – После отбоя зайдешь в ленинскую, понял?

– Понял, – сердце тревожно колыхнулось. В последнее время он чувствовал на-раставшее напряжение, словно на гитарной деке кто-то сильнее и сильнее натяги-вал струны. Еще немного – и от легкого удара они лопнут, а гитара превратится в ненужный хлам. Деды смотрели косо, разговаривали зло и грубо. Санька все еще был в лазарете, тянул дни, как только мог, только чтобы не возвращаться во взвод.

После отбоя Басмачный ушел, и в полутемном коридоре повисла тяжелая тишина. Потом задвигались люди, послышались приглушенные голоса. Идти сей-час? Пока Иван раздумывал, к кровати подошел Немченко:

– Вставай!

Иван поднялся, протянул руку к одежде, но сержант перехватил ее:

– Так иди!

В майке и трусах Иван вышел в коридор. Дневального не видно, наверно, уже стоит на стреме в дверях, охраняя негласную ночную жизнь.

В ленинской было темно, но почему-то играл проигрыватель.

– Кони в яблоках, кони серые, как мечта моя, кони смелые, – хрипел старенький динамик. Когда Иван вошел, музыка сделалась тише. Иван встал у стены и заметил сутулую фигуру Тунгуса, маячившую у светлого проема окна.

– Ваня, иди сюда, – раздался голос Леши-Художника.

Глаза постепенно привыкли, Иван увидел, что в комнате только его призыв.

– Зачем нас сюда позвали? – спросил он. Ему не ответили. Тунгус отошел от окна и, сгорбившись, присел на стол. Дверь открылась, в «ленинскую» зашли деды. Их было немного, всего пятеро. Последний плотно прикрыл дверь.

– Что, духи, совсем ох…ли? – в темноте не было видно, кто говорит, но по голосу Иван догадался. Стоявший ближе всех Тунгус загнулся от удара в живот, а Художник отлетел на пол. Две тени подступили к Ивану, он поднял руки, защищая лицо.

– Руки! – рявкнул кто-то. – Руки по швам! Смирно!

– Руки опустил, солдат! – гаркнул еще один. Почти все они собрались возле Ива-на. Он медленно опустил руки, понимая, что сопротивляться бесполезно. И полу-чил точный удар в солнечное сплетение. Воздух кончился и, задыхаясь, Иван по-валился на колени. Кто-то от души врезал по ребрам ногой.

– Эй, ногами не бить! – прикрикнул кто-то, вроде бы Немченко. – Следы оста-нутся.

Добродушно улыбаясь, вожди ленинизма покровительски взирали со стен, наблюдая, как дюжие молодцы избивали три скрючившихся на полу тела.

Ивана вздернули на ноги, и удары посыпались один за одним: в живот, грудь, по почкам… Он снова упал, краем глаза разглядев, как дед раз за разом припечатывал Художника к стене. Тунгус мотался как огромный гуттаперчевый столб, но не падал. «Повезло Саньку, – подумал Иван. – Пропустил самое инте-ресное…»

Потом духов свалили на пол. Лежа, Иван видел перед собой лишь несколько пар черных сапог, и узкую полоску света, пробивавшуюся под дверью из коридора. Туда бы, на свет…

– Слушать сюда! – произнес кто-то. – Если еще кто-то будет тормозить, или глазами зыркать… Будем каждую ночь учить! Всех! Все ясно? А тебе, Ворона? – дед наступил лежащему Ивану на руку. Иван застонал, пытаясь вытащить руку. Сапог больно давил на кисть.

– Понял, сука? Попал в ПВО – гордись, не попал – радуйся!

– Ладно, пошли, – сказал кто-то из дедов. – Он все понял. А не понял, будем п…ть, пока не поймет.

Дед убрал ногу, и Иван схватился за раздавленную кисть. Деды ушли.

– Пошли, умоемся, – сказал, поднимаясь с пола, Художник. – Урок окончен.

Словно в тумане, Иван поднялся на ноги и пошел за приятелем в туалет.

– За что нас били? – смывая кровь, спросил Иван. Леша повернул мокрое при-пухшее лицо:

– Для профилактики.

– Как так? – не понял Иван.

– Вот так. Даже если ты не тормозишь, все шаришь, как положено – все равно они будут нас бить.

– Зачем?

– Я же говорю: для профилактики. Чтобы не расслаблялся.

– Дерьмо! Все они – суки и дерьмо! – Иван посмотрел в зеркало. Да, он изме-нился. То же лицо, но что-то изменилось. Дело не в том, что похудел, и скулы приобрели более жесткий и мужественный вид. Глаза стали другими. Странно, раньше были карие глаза, а теперь темно-коричневые. И взгляд стал пронзитель-ный и дерзкий. Не нравится он им… Пусть катятся к черту – другого лица у меня нет!

* * *

– Сколько до приказа осталось, Ворона? – перед Иваном стоял Немченко. В руке он держал тарелку с овсяной кашей.

– Тридцать шесть, – Ивану не нравилось прозвище, но он ничего не мог поде-лать. По крайней мере, ближайшие месяцы.

– Молодец, шаришь, – похвалил дед и, выудив из тарелки желтый цилиндрик масла, плюхнул его в тарелку Ивана. Это был обычай: когда приходили духи, деды имели право отбирать у них масло, но когда начинались сто дней до приказа, дембеля сами должны отдавать масло духам. Этот дешевый, извращенный симво-лизм Иван никак понять не мог.

Он посмотрел на сидевшего напротив Художника. В лешиной тарелке лежа-ло четыре куска масла. Интересно, сможет он это съесть? Леха, хоть и худой, ап-петит имеет отличный и всегда съедает все полностью. Сегодня друг был не в на-строении и вяло размазывал кашу по алюминиевой тарелке.

– Что случилось, Леша?

Художник поднял голову от тарелки. У него были вечно задумчивые и водя-нистые, как у рыбы, глаза.

– Не везет мне, Ваня.

– Что произошло-то? Мелецкий достает? – Иван знал, что дембель недолюблива-ет Леху, стараясь унизить при первом удобном случае. Мелецкий был порядочной сукой, ненавидевшей всех, кто умнее – и армия была раем для таких подонков. Здесь чествовали силу и умение держать язык за зубами, прочие качества никого не интересовали.

– Да черт с ним, с Мелецким, – отмахнулся Художник. – Меня девушка бросила.

– То есть, как? – глупо спросил Иван.

– Вот так. Написала, что… В общем, все. Кранты.

– Да ладно, – попытался успокоить приятеля Иван. Он впервые услышал, что у Леши была девушка, и весьма удивился. Почему-то он не мог представить себе Лешу с девушкой. Он сам, как девушка. Тихий, мягкий, с тонкими девичьими ру-ками и пушистыми ресницами. Интересно, какая его девчонка? Но теперь уж лучше не спрашивать. – Не ты первый, не ты последний. Знаешь, сколько…

– Знаю, – сказал Леша. – Только мне от этого не легче. Как все задолбало!

– Держись, Леха! Нам недолго осталось. До приказа дотянуть. А там уже легче будет.

– Ты как они заговорил. А потом, как они, молодых п…ть будешь?

Иван промолчал. Он давно уже думал над этим. В этом монастыре свои пра-вила, жить по-другому не дозволялось никому. Но ему не хотелось уподобляться стаду, не хотелось становиться таким же, как все, быдлом. Здесь он понял, что добро побеждает лишь в фильмах. В книгах писали, что сильные великодушны. Какое заблуждение! Нет. Есть закон джунглей: сильный должен доказывать свою силу. Как? Унижая слабых. Это самый простой и понятный каждому муравью путь. А скоро и он станет на этот путь.

Иван понимал друга, но обижался, что Художник не верил ему. Леша – хо-роший друг, все понимает, с ним интересно говорить о чем угодно, но иногда ка-жется, что тот держится на расстоянии, чего-то недоговаривает, в то время как Иван ничего не скрывал. Это было неприятно, но Иван не выражал недовольства, оставляя все, как есть.

Леша встал с недоеденной кашей, но рядом оказался Мелецкий:

– Художник! Сколько до приказа?

– Тридцать шесть, – устало произнес Леха. Мелецкий плюхнул ему масло, рядом прошел еще один дед и бросил желтый цилиндрик на тарелку Художника. Леша перешагнул через скамейку и направился сдавать посуду. Аппетита сегодня не было. Но Мелецкий был начеку:

– Ты куда?

– Тарелку положить, – сказал Художник, пытаясь пройти, но дед не пустил.

– Вот съешь масло – и иди, – ухмыляясь, проговорил он. Съесть шесть масляных цилиндров по пятьдесят грамм каждый Иван бы не смог. У него в тарелке лежало четыре, и он не собирался их есть. Надо дождаться, пока дембеля уйдут, и отнести тарелку на мойку. Но Леша не дождался, и это было ошибкой.

– Не хочу я есть! – сказал Леша.

– Чего? – приподнял брови дед. – Садись и ешь! Чтоб все схавал, понял! А я по-смотрю.

– Не буду!

Это был бунт. Иван хорошо представлял последствия, но что он мог сде-лать? Умолять Мелецкого не трогать Лешу или просить Художника съесть все мас-ло? Ни того ни другого он делать не станет.

– Жри, я сказал! – Мелецкий гневно смотрел на духа, осмелившегося перечить деду.

– Не буду я есть! – твердо повторил Леша. Он поднял тарелку и, перевернув, припечатал масло и недоеденную кашу к столу. Здорово он разошелся, подумал Иван.

– Ну, п…ц тебе! – пообещал дед и вышел из столовой. Иван быстро отнес тарел-ку и побежал за Лешей, который уже становился в строй.

– Взвод! Шагом марш, – отдал приказ Немченко, и они пошли к казарме.

Ночью их разбудили и построили. Всех четверых. На этот раз «учили» не в ленинской комнате, а прямо в коридоре.

– Стоять смирно! – сказал Немченко. Почти все деды собрались вокруг четырех духов, замерших вдоль стены. «Полное дерьмо,» – подумал Иван. На ум пришла реплика Арамиса из любимых «Трех мушкетеров»: «Интересно, нас здесь при-стрелят, или отведут за бруствер?» Раньше эта фраза вызывала улыбку. Теперь было не до смеха. «Быстрей бы все закончилось», – подумал он, стараясь не дрожать. Стоять босиком на бетонном полу было холодно.

– Ты что, солдат, нюх потерял? – Мелецкий подошел к Леше, смеривая того уни-чижительным взглядом. Леша был бледен и молчал. Возможно, теперь он жалел, что сорвался, но было поздно.

– Да он ох…л, в натуре! – сказал кто-то. – Учить надо!

– Что, кому-то тут плохо служится, солдаты? – сержант Немченко прошелся вдоль ряда духов. – Что тебе не нравится, сынок? – он остановился напротив Леши, оттерев в сторону Мелецкого. – Говори, что не нравится?

Леша молчал. Иван повернул голову, чтобы посмотреть на товарища, и по-лучил кулаком по «фанере»:

– Смирно стоять, сказали!

Ивану вспомнились вороны. Эх, если бы они могли… как тогда, на Лиговке! Он бы с удовольствием поглядел, как ворон вырвет глаз у этой ухмыляющейся сволочи! Но они не прилетят. Здесь жизнь на гражданке казалась далеким краси-вым сном, а до дома тысячи километров. Здесь надо самому решать свои пробле-мы.

– Все нравится? – продолжал Немченко. – А хули тогда выеб…ся?

Послышался гулкий удар. Иван не видел, но услышал, как Художник пова-лился на пол. Ударом Ивана опрокинуло навзничь и, повернув голову, он увидел безумный, затравленный взгляд Лехи. Его остервенело пинали несколько дембе-лей. Леха глухо стонал, сжимаясь в комок.

– Ты у меня не только масло, ты говно жрать будешь! – отоваривая духа, приго-варивал Мелецкий.

– Мелецкий, иди сюда! – выкрикнул Иван. Действо приостановилось. Дембель подошел к Ивану, тот поднялся на ноги и произнес:

– Ты сука, Мелецкий! – и без замаха, изо всех сил ударил лбом в лицо. Мелецкий, застонав, скрючился и отошел, прижав руки к хлещущей из носа крови. Немченко, подскочив к Ивану, точным ударом под дых свалил непокорного духа наземь.

– Ну, сучара, сдохнешь теперь! – замесившие Алексея деды переключились на Ивана. Что делали с Тунгусом и Саней, он уже не видел. Удары сыпались со всех сторон, он сжимался, закрывая голову и пах, и бессильная злоба жгла сердце. Будь у него пистолет или нож, он пустил бы их в ход, не задумываясь. И пусть потом его судят.

Экзекуция закончилась внезапно.

– Атас, дежурный идет! – крикнул дневальный. Ивана и остальных подняли с по-ла и швырнули в кровати.

– Лежать тихо! – предупредил Немченко. – Всем спать!

Деды разбежались по местам и накрылись одеялами. В казарму вошел де-журный.

– Товарищ капитан, во время дежурства происшествий не было, младший сержант Петраков, – отрапортовал дежурный по казарме.

– Вольно, – произнес офицер. – Значит, все в порядке?

– Так точно.

– Ну, хорошо, – каблуки застучали по ступеням, и звук их затих вдалеке.

Иван лежал в постели, чувствуя, как болит все тело, и думал. Зачем он здесь? Защищать Родину? Как ее защищать, если себя защитить не могу? Он долго не спал, а утром узнал, что Художник повесился.