Текст книги "Печать ворона"

Автор книги: Андрей Прусаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Земля. Небо.

Между землей и небом – война.

И, где бы ты ни был,

Чтоб ты не делал, -

Между землей и небом – война.

В. Цой.

После несчастного случая с Мирзоевым оружейную комнату закрыли и опе-чатали, а в патруль заступали без автоматов, только со штык-ножом. На дивизион свалились комиссии и проверки, потом начались учения, и Иван целую неделю ос-ваивал новую армейскую специальность, отслеживая и захватывая воздушные це-ли. Время шло, дембеля увольнялись, в часть приехали новые солдаты, сплошь местные жители. Русских по-прежнему не присылали. Шевцов объяснил, что на-чинается сокращение и вывод войск из Узбекистана, и Иван обрадовался, надеясь, что его переведут в Россию, ближе к дому.

Но ничего не менялось. В один из майских дней капитан Колпаков взял Ивана с собой в бригаду. Нужно было привезти какое-то оборудование из ремон-та. Дела завершили быстро, а машина запаздывала, и капитан разрешил Ивану часок погулять.

Иван направился в свою бывшую казарму, надеясь увидеть Лешу-Художника или Санька и, наконец-то, поболтать по душам. Поднявшись по бетонным ступе-ням, вошел внутрь. На тумбочке стоял дневальный из молодых, Иван его не знал. Он повернул к вошедшему круглое простоватое лицо. Надо же, сюда еще призы-вали русских…

– Здорово, – сказал Иван. – Ломакина знаешь?

Молодой окинул солдата быстрым оценивающим взглядом, понял, что перед ним старший по сроку службы, и, вытянувшись, ответил:

– Нет.

– Как не знаешь? – удивился Иван. – Ломакина Лешу? Художника?

– А-а, Художника! – осенило молодого. – Знаю.

– Где он? Позови!

Дневальный замялся. Почесал веснушчатую щеку:

– В госпитале он.

– Почему в госпитале?

– Дембеля его отпи… – перехватив горящий взгляд Ивана, солдат запнулся.

– Когда?!

– Да неделя прошла…

– Кто его бил? – спросил Иван. Дневальный закрутил головой.

– Я не знаю.

Иван схватил его за ремень и стащил с тумбочки, встряхнул, как куклу:

– Кто его бил?!

– А-а, это ты? – в конце коридора показался Тунгус. – Давно не видел.

Иван отпустил дежурного и неприязненно посмотрел на одногодка.

– Кто его бил, скажи, – уже почти шепотом спросил он дневального, но парень лишь крутил головой и пожимал плечами. Он не хотел говорить при Тунгусе.

– Как стоишь, солдат? – спросил Тунгус, остановившись напротив дневального. Тот вытянулся, словно палку проглотил. А ведь он здоровее, подумал Иван, мог бы Тунгуса по стенке размазать! По крайней мере, попробовать…

– Почему посторонние в казарме? – наехал на него Тунгус. – Службу забыл, сы-нок? – кулак воткнулся в грудь молодого. Тунгус наслаждался своим положением, ожидая реакции Ивана. Но Иван молчал. Он сам не понял, почему не возмущается, не лезет в драку. Чувство гадливости охватило его, как будто эти двое занимались чем-то непотребным. Он презирал их обоих.

– Еще увижу, что службу не шаришь, будешь сортир зубной щетка чистить! – сказал Тунгус. Солдат замер, подняв испуганные глаза к потолку.

– Чего пришел? – спросил Тунгус Ивана.

– Где Леша?

– Твой друган-чумошник в больнице, – осклабив скуластое лицо, радостно сказал Тунгус.

– Что с ним случилось?

– П…ды получил! – довольным голосом сказал уроженец Якутии.

– За что? От кого? – стараясь выглядеть равнодушным, спросил Иван. Если Тун-гус почувствует его интерес, ничего не узнаешь.

– Не шарил, как следует, – пояснил Тунгус, – и получил! Немченко его так раз-украсил перед дембелем, а вчера уехал. Жалел, что тебя нет!

Иван посмотрел Тунгусу в глаза, но в этих диких раскосых зенках давно умерло то, что можно назвать душой. И если до сих пор Иван слабо представлял, каким должен быть мужчина, то сейчас понял, каким он не должен быть. Таким, как это быдло. Таких не исправишь.

– Прощай, Тунгус, – сказал Иван и повернулся к дневальному:

– А ты соберись и дай этой скотине по зубам! И не бойся, потому что все они тру-сы и подонки!

Взглянув на оторопевшего от таких слов Тунгуса, Иван вышел. Кулаки сжи-мались от бессильной ненависти, но что он мог поделать! Леша в больнице, а Немченко едет домой! И будет же ходить по земле такая сволочь! Где справедли-вость, где?

Обратно Иван ехал мрачнее тучи, так что даже капитан Колпаков поинтере-совался, не случилось ли чего. Не случилось, ответил Иван. Но случится, подумал он. Что-то обязательно случится. Возникнув неизвестно откуда, это чувство не по-кидало его, но Иван не понимал, что это значит.

На следующий день Воронкова отправили за колючку чинить оборванный провод. Он пошел знакомым маршрутом, мимо почты и старой бани, перешел пе-рекресток с шоссейной дорогой и остановился у пекарни. Небольшой домик с пло-ской крышей и яркими побеленными стенами стоял возле автобусной остановки, и Иван, проходя мимо, всегда покупал там румяные оранжевые лепешки. Но вместо женщины, обычно стоявшей у сделанного прямо в стене окошка-прилавка, внутри пекарни орудовал старый узбек в тюбетейке, из-под которой торчали остатки бе-лых как снег волос. Увидев Ивана, пекарь обрадовался:

– О, солдат! Как дела? – по-русски он говорил весьма неплохо, лучше, чем моло-дые парни из пополнения.

– Ничего, спасибо, – сдержанно ответил Иван. – Мне лепешку одну, – он про-тянул в окно пятнадцать копеек.

– Подожди! – пекарь задвигался по комнате, выдвигая из печек огромные гре-мящие листы с еще не успевшим подрумяниться хлебом. – Еще не готово! Подож-ди пять минут. Откуда будешь, солдат?

– Из Ленинграда.

– Из Ленинграда? – радостно воскликнул узбек. – Я воевал под Ленинградом, город твой защищал! Заходи, дорогой, чаю попей.

Иван отказывался – времени мало, но старик был неумолим, и пришлось зайти.

– Я знаю: тяжело солдату! – сказал он, разливая в пиалы дымящийся чай. – Так далеко от дома служишь! Письма пишешь?

– Пишу, – односложно ответил Иван. Ему было неудобно, он не мог привыкнуть к восточному гостеприимству, когда совершенно незнакомые люди могли запросто пригласить проходящего мимо человека к столу, накормить и напоить. Почему у нас такого нет, думал Иван, представляя, как он идет по Ленинграду, а прохожие наперебой зовут в гости… Представлялось с трудом.

– Пиши, дорогой. В письмах вся правда пишется. Бери варенье, – старик подо-двинул Ивану большую пиалу с густым темно-красным вареньем.

– Спасибо.

– Кушай, дорогой, мне работать надо, – старик повернулся, белый незастегнутый халат распахнуло ветерком, и Иван увидел старую медную медаль…

Обрыв он обнаружил там, где и ожидал. На одном из участков провод сле-зал со столбов и тянулся по канаве и кустам вдоль поля, и каждой весной колхоз-ные трактора задевали и рвали его, нарушая связь. Зачистив и соединив изране-ный провод, Иван прозвонил его, удостоверился, что все в порядке, и спешно по-шел обратно.

Дни плелись, как усталый караван под палящим солнцем. Яркая, всегда хо-рошая погода, обилие зелени и фруктов немного скрашивали армейские будни. Колхозная баня, в которую ходили каждую субботу, закрылась на ремонт, и при-ходилось мыться в арыке с не слишком чистой проточной водой. По приказу ко-мандира в одном месте арык расширили и углубили, сделав что-то вроде крохот-ного бассейна, там и купались, спасаясь от сильной жары. Шел второй год службы. Оставалось меньше года до свободы, но как же еще далеко!

После смерти Мирзоева отношения Ивана со старослужащими еще более накалились. Кто-то из солдат, скорее всего повар, подслушал допрос Нагаева, и теперь с Иваном никто не разговаривал. Но это его не беспокоило, Иван общался с Шевцовым, играл с ним в шахматы или говорил о музыке.

Иван чувствовал: противостояние коллективу не доведет до добра – но за-игрывать с дембелями и местными он не собирался. Один из дедов как-то разот-кровенничался:

– Ты дурак, Воронков. Ссышь против ветра. Хочешь, чтобы по-твоему было? Ни-когда по-твоему не будет! Знаешь, почему? Потому что правила понятны всем: год летаешь, год отдыхаешь. Скоро сам дедом станешь, что, отдохнуть не хочешь?

– Знаю, слышал. У меня свои правила.

– Знаешь, куда тебе засунут эти правила?

– Посмотрим, – ответил Иван.

– Посмотришь, – согласился дед.

Тот парень знал, о чем говорил. С подачи старослужащих, местные узбеки стали задевать Ивана, каждый день проверяя его на стойкость. Над ним зло смея-лись, пакостили, пытаясь вывести из себя. Стоило переброситься парой слов с Шевцовым, в глаза звали стукачом, а когда Иван посылал их подальше, угрожали, что домой он не вернется.

Иван держался, не позволяя себе сорваться, зная, что тогда будет только хуже. Сжав зубы, он ходил по периметру, и смотрел в ослепительно-синее небо, надеясь увидеть черных птиц, которые уже не раз помогали. Он думал, что готов отдать душу, только бы унестись на их крыльях домой, вонзиться в питерское не-бо, парить над куполами и шпилями, а потом… Потом лететь дальше, к черным белорусским болотам, где они властвуют из века в век.

Здесь вороны были редкостью, местные считали их дурными птицами и про-гоняли. Но для Ивана не было никого роднее. Он смотрел воронам в глаза и чув-ствовал умный, понимающий взгляд. Птицы не могли говорить, но они не подли-чали, не хитрили, не предавали. Они много лучше людей. Однажды Иван за-метил летящую стороной птицу и долго провожал взглядом, остро желая, чтобы она прилетела к нему. И ворон развернулся, спланировал над выцветшими на солнце крышами махалли и подлетел к Ивану, опустившись у ног. «Я позвал его! – изумился Иван. – И он прилетел! Значит, и остальные прилетят!» Ему захотелось прыгать и кричать. То, что он чувствовал, нельзя описать словами. Отныне он имеет власть, власть большую, чем приказы офицеров, а еще силу, по сравнению с которой висящий за спиной «Калашников» казался смешным и жалким…

Ворон сидел неподвижно, ожидая приказа. Иван мысленно приказал птице вспорхнуть на ветку дикого персика. Ворон исполнил желание быстро и смотрел на солдата сверху вниз, помаргивая черными бусинами глаз. Иван отпустил его и радостно засмеялся, когда птица, мощно ударив крыльями, поднялась вверх и скрылась за деревьями.

Когда он вернулся к казарме, разводящий и сменяющий Ивана патрульный удивленно воззрились на сияющего солдата. Они давно не видели его таким.

– Что радуешься, а? – спросил Магомедов.

– Вам не понять, – ответил Иван, не сдерживая торжествующей улыбки.

– Почему не понять? – спросил Наманганов, второй патрульный. – Скажи, да?

– Я же сказал: вам не понять! – оборвал Иван. Наманганов сжал зубы. Иван за-метил злобу, но ему было наплевать.

– Зачем так говоришь? – обиделся Магомедов. – Мы, что, глупые?

– Смотри, какой глаз у него, – сказал Наманганов. – Черный! А, смотри!? Что ты так смотришь, а?

– Нормально смотрю, – ответил Иван. Сияющая радость прошла, и Иван разо-злился на двух придурков, приставших на ровном месте.

– Что «нормально»? – не унимался узбек. – Что так смотришь, говорю?

– Да пошел ты! – крикнул Иван так, что даже сидевшие неподалеку в курилке солдаты привстали, пытаясь разглядеть, что происходит.

Наманганов двинулся на него, но Иван расхохотался ему в лицо. Я раздавлю тебя, как муравья! Он смеялся и смеялся, и узбек попятился, в страхе глядя в чер-ные, расширенные глаза русского.

– Шайтан, – прошептал Наманганов. Самоуверенная наглость слетела с него, как пыль с сапог. С презрением глядя на узбека, Иван сдал оружие и пошел в казарму.

По совету старого пекаря Иван стал чаще писать домой и чаще получал от-веты. Удивительно, но скупые немногословные письма матери давали такой заряд жизни и сил, что в тяжелые дни, когда казалось: весь мир против тебя, и что жи-вешь, что не живешь – все едино, он читал эти строки и улыбался, вспоминая Ленинград, и тогда приходила надежда.

Однажды темным августовским вечером Иван сидел у казармы, дожидаясь отбоя. Из курилки слышались голоса и смех. Там собрались одногодки-азера. На-верно, лишь они до сих пор общались с ним нормально, в отличие от «дедов» и молодых местных, но Иван чувствовал: эти парни всегда будут сами за себя и ни-когда – на его стороне. Случись что-то серьезное, они не вступятся. Зачем ему такие друзья?

– Иван, иди сюда! – позвал Алик, один из них. Иван посмотрел на него и отрица-тельно качнул головой. Алик что-то произнесъ, азера засмеялись. Пусть смеются. Сидеть с ними Ивану не хотелось. Он смотрел на траву, упрямо пробивающуюся сквозь утоптанный земляной плац, и думал обо всем и ни о чем, медленно и лени-во перекатывая валуны мыслей.

– Слышал новость? Цой разбился! – перед Иваном остановился Шевцов, на рука-ве прапора была повязка дежурного, а в руке он держал неизменный магнитофон с радиоприемником.

– Ага, а Пугачева повесилась! – усмехнулся Иван. Шевцов любил пошутить.

– Серьезно! Все говорят.

– Да ну!

Но приемник в руках прапорщика, прервав колоритное восточное тренька-нье, голосом охочего до сенсаций диктора произнес:

– Вчера, пятнадцатого августа, в автомобильной аварии погиб лидер группы «Ки-но» Виктор Цой…

Иван окаменел. Этого не могло быть!! Он не принадлежал к тем, кто отдаст все за билет на его концерт, не писал имя «Виктор» на стенах и заборах, не соби-рал статьи и фотографии, он просто любил его. Его песни просто помогали ему выжить… Иван не помнил ни единого дня, когда бы не вспоминал какую-то из них, чувствуя и понимая каждое слово. Цой не мог умереть! Не мог!

Иван затряс головой, чувствуя, как из глаз, помимо воли, текут слезы. Он поднялся, отворачиваясь от Шевцова, и ушел в темноту. Скоро поверка, но ему было плевать. «Цой умер, а всякая сволочь живет! – думал Иван, бредя прочь от казармы. – Зачем она живет? И я зачем живу? А он умер…»

Он давно не плакал. Измученная солнцем чужбина иссушала глаза и души, он не мог, не смел плакать. Сейчас никто его не видел, и Иван ушел в рощу, рыдая и проклиная себя за то, что плачет он не о Цое, а о себе…

* * *

Подперев щеку рукой, сержант Немченко глядел в темное окно, за которым виднелись редкие огни проносившихся мимо селений, а затем и они сгинули в не-проглядной мгле. Поезд, покачиваясь, несся вперед, и на пьяном лице Немченко играла довольная улыбка. Домой! Два года службы позади, и там, за чернотой южной ночи, ждала совсем другая жизнь. «Улетают в родные края дембеля, дем-беля, дембеля. И куда ни взгляни, в эти майские дни всюду пьяные ходят они», – напевал про себя он. Скучно. Соседи по купе перепились и спят, а ему что делать? Он посмотрел на японские «Сейко», купленные за полтинник на Ташкентском рынке: почти три часа ночи. И вспомнил. Вот! Покурю!

Он полез в матерчатый чемодан и достал газетный кулек с анашой, пода-ренный соседом по купе Ибрагимом, который дрых сейчас на верхней полке. Это то, что нужно! Немченко сунул кулек в карман, открыл дверь купе и вышел. Ка-чающийся коридор пытался свалить с ног, но дембель упрямо продвигался вперед, держась за металлические поручни. Никого! И на весь поезд, наверно, одна-единственная баба, которую Немченко видел в вагоне-ресторане и пытался под-валить с бутылкой шампанского. Баба оказалась занята. Немченко было пофиг – дембеля не отступают, но ее узкоглазые дружки полезли в драку. Он, Немченко, не боится никого и отделал бы чурбанов, как следует, но Ибрагим растащил их. Жаль! У сержанта сладко заныли кулаки. Хорошо бы кому-нибудь заехать в рожу! Но вокруг никого. Поезд спит. А «духи» далеко…

Немченко остановился у окна и со второго раза рывком опустил стекло, подставляя голову свежему ночному воздуху. Хорошо! Где-то вдалеке медленно проплывали огни. Немченко сплюнул в чернильную мглу и хотел закрыть окно, но сквозь стук колес услышал хлопки. Сержант постоял, подумывая, что бы это могло быть – но ничего не придумал и поднял раму.

Добравшись до прокуренного тамбура, Немченко вытащил кулек и понял, что здесь у него ничего не выйдет. Держать кулек с травкой, одновременно сво-рачивая косяк, в дергавшемся и качающемся тамбуре было невероятно трудно. Немченко подумал и пошел в туалет. Закрывшись, он водрузил кулек на мыльницу, оторвал кусок газеты, разгладил на полке и насыпал порцию травы. Соорудив косяк, Немченко убрал куль в карман, опустил сиденье толчка, присел и сделал затяжку. Отлично!

Через минуту Немченко развезло. Он смотрел на окружавшие его предметы и хихикал. Зеркало в туалете оказалось кривым, и в нем то и дело появлялась чья-то наглая харя, полотенце напоминало портянку, зачем-то висевшую на крючке, наверно, для свежести воздуха; в мыльнице лежала пайка масла, а когда Немченко посмотрел вниз, то едва не задохнулся от смеха! Нет, духи совсем оборзели, как сортир моют! Придется кое-кому поползать здесь с зубной щеточкой! Отсмеявшись до колик в животе, дембель с трудом встал и попытался открыть окно, чтобы освежиться. Тяжелая рама не поддавалась, Немченко боролся с ней и, наконец, одолел. Струя холодного воздуха едва не сбила с ног, но дембель открыл рот и наслаждался, глотая живительный поток. Повернулся, собравшись выходить.

За спиной что-то захлопало. Немченко обернулся: на опущенной раме сидел огромный ворон и смотрел на него. «Вот это мультики!» – весело подумал он и, улыбнувшись, протянул руку, чтобы потрогать птицу. «Я схвачу тебя за хвост и спущу в унитаз!» Посмеиваясь, Немченко пытался поймать ворона, но тот ловко отпрыгнул в сторону, усевшись на спускной бачок.

– Кар-р-р! – сержант поднял голову. На раме сидели еще два ворона. «Раз, во-рона, два, ворона», – посчитал дембель и захихикал. Но смех застрял в горле. Два ворона скакнули внутрь и разместились на полке и мыльнице, а на раме сидели уже три.

Немченко дернул рукоять дверного замка. Дверь не открывалась. Дембель оглянулся и увидел, что воронов стало вдвое больше. Сержант развернулся и, чувствуя, как внутри нарастает ужас, изо всех сил затряс ручку двери, но тщетно. В туалете стало тихо и как будто темнее. Немченко медленно обернулся, надеясь, что морок прошел, и никаких воронов нет… но застыл, как изваяние. Мозг отказы-вался верить тому, что видели глаза: все стены и потолок были покрыты движу-щимся ковром из перьев и клювов. Он вжался в дверь и расширенными от ужаса глазами наблюдал, как стая приближается к нему, а на оконную раму, бесшумно выныривая из тьмы, вспрыгивают все новые и новые птицы… Раздался короткий грай, и стая разом бросилась на Немченко. Только тогда он смог закричать. Но крик был недолгим.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Крепкий утренний чай.

Крепкий утренний лед.

Два из правил игры.

А нарушишь – пропал.

В. Цой

– Эй, Иван, иди сюда! – У колючки стоял Наманганов. – Разговор есть.

Иван остановился, но подходить не стал. По зову подходят только к стар-шему по званию или по сроку службы. К остальным нельзя, если не хочешь, чтобы тебя считали слабаком. Этого удовольствия он доставлять им не хотел.

– Чего тебе?

– Там к тебе пришли! – объявил узбек.

– Чего? – кто мог прийти за три тысячи километров от дома, Иван не представ-лял. – Кто пришел?

– Сюрприз! – засмеялся Наманганов. – Девушка! Просила не говорить. Там сто-ит, в винограднике.

Виноградник был за колючкой. Выйти туда означало самовольно покинуть часть. Хитрожопым азиатам Иван не верил. Но не позовут же его туда, а после за-ложат офицерам? Что-что, а понятие о стукачестве дембеля вбили в них очень хо-рошо. И все же он чувствовал неладное.

– Что стоишь? Боишься, что ли? – спросил Наманганов. Иван смотрел на узкое скуластое лицо, раздумывая, что ответить. Показывать себя трусом не хотелось.

– Его девушка ждет, а он думает, – развел руками Наманганов.

– Какая девушка?

– Она сказала, не говори! Сюрприз.

Иван повернул голову. Солнце садилось за горы, оставляя подсвеченные красным облака. Он вспомнил последнее письмо от матери. Та писала, что Ленка, его двоюродная сестра, собиралась к нему приехать. Неужели она?

– Иди, не бойся, – Иван уже не боялся, но на всякий случай оглянулся: нет ли рядом офицеров, и быстро подлез под проволоку, оказавшись за территорией час-ти.

– Туда, – указал рукой Наманганов, и Иван свернул в одну из аллей. Виноградник был разбит на склоне, белые бетонные столбы с натянутой на них проволокой спускались вниз на целый километр и заканчивались у пыльной проселочной до-роги. Зимой виноградные стебли спускали вниз, и снег укрывал их, оберегая от мороза, летом лоза тянулась к солнцу, цепляясь зелеными усиками за проволоку. Сейчас виноградник напоминал живой лабиринт из зеленых листьев, но затеряться в таком лабиринте невозможно, если идти прямо и никуда не сворачивать.

Иван повернул, куда показал сослуживец. Что же она так поздно приехала? Наверно, долго часть не могла найти. Здесь, в махалле, легко заблудиться в пере-плетении дорог и тропинок, среди садов и похожих одноэтажных домов. Он дошел до конца ряда и вышел на развилку. Отсюда тянулась полоса прямо до части, но проехать тут можно разве что на тракторе. Где же она? Иван разволновался. Так хотелось увидеть любимое лицо, посмотреть в родные глаза, обнять и погово-рить… Он опешил и встал столбом, когда из виноградника разом вынырнули не-сколько долговязых фигур. Быстро темнело, Иван не различал их лиц, но понял, что попал. Вот сука Наманганов!

Первый удар застал врасплох, а дальше… Иван отмахнулся, попав кому-то по роже, но его быстро сбили с ног, и подняться он не сумел. Нападавшие били молча и сосредоточенно. У одного или двух были палки, Иван понял это, когда одна из них с треском сломалась о его плечо.

Иван скрючился от боли, и губы сами зашевелились, выдавливая со слюной и кровью:

– Вороны! Помогите мне! Придите…

Пыхтя от злобы, кто-то лупил ногами по ребрам. Иван, теряя сознание, ин-стинктивно сжимался в комок. Но потом раздались крики, громко залопотали по-узбекски. Удары прекратились, и кто-то заорал не своим голосом. Иван услышал знакомое хлопанье крыльев и карканье, более походившее на собачий рык, потом выстрел, и потерял сознание.

* * *

Иван летел над землей. Черные крылья несли его, с легкостью рассекая уп-ругий, пьянящий свободой воздух. Солнце заходило, но глаза видели каждый ка-мешек и каждую веточку на проплывавших внизу деревьях. Он летел, не огляды-ваясь, но чувствовал, что рядом летят другие, его друзья, его братья. Их сила бы-ла велика, она была и его силой, и он упивался ею, проносясь над засыпающей землей.

Всходила луна, и он купался в бледно-желтом сиянии, играющем серебром на широких распластанных крыльях. Это мое время!

Он спланировал над черными кронами и, легко найдя просвет меж узлова-тых ветвей, опустился на землю. Иван был дома. Черная, сложенная из могучих стволов хижина ждала хозяина. Дверь отворилась бесшумно и легко. Иван вошел и сел на мягкий, покрытый шкурами топчан. Все здесь казалось родным и знакомым, но ощущалась неясная тревога. Иван перебирал руками нехитрую утварь, диковинные фигурки, вырезанные из дерева, пучки каких-то трав и замысловатого вида корешки, напоминающие человеческие фигурки. Беспокойство нарастало, и вот он услышал шум крыльев. Кто-то опускался на поляну вслед за ним. Иван вы-глянул в окно, надеясь увидеть гостя, но призрачная чернота леса сменилась на-стоящей непроглядной мглой, затянувшей поляну. Лучи тьмы хлынули в окно, об-жигая холодом. Иван вскочил и попятился, а дверь избушки открылась. Внутрь вошел гость.

Знакомая фигура в накинутом на плечи плаще еле проявлялась в черниль-ном мраке, но Иван знал, кто это. Бывший хозяин избушки остановился на пороге и смотрел на него. Иван не видел глаз старика, но ощущал его радость. Гость был доволен, что Иван здесь. Он не говорил, но Иван знал его мысли. Почему ты не входишь? – Потому что теперь здесь новый хозяин. – Кто? – Ты.

Ивану стало страшно. Он не хотел оставаться тут и тем более быть хозяином этого места. Собравшись с силами, он бросился на гостя, стремясь оттолкнуть его и выйти из дома, бил его вязнувшими в сгустившемся воздухе руками, но тот стоял и смеялся. Окно! Иван кинулся к брызжущей мраком дыре, остановился, не решаясь прыгнуть, но издевательский смех заставил сжаться в комок и нырнуть…

* * *

Иван открыл глаза и увидел белый потолок с лампой дневного света, ви-севшей прямо над ним. Он пытался вспомнить, что произошло, но в голове был лишь странный и страшный сон. Почему мне это приснилось? Иван взглянул на руки, ожидая увидеть черные, как мрак, крылья. Но руки были как руки, и он об-легченно откинул голову на подушку. Слава Богу, это лишь сон!

Он попытался подняться, но ребра будто сдавило клещами, и Иван едва не закричал. Руки более-менее двигались, он провел ими по телу и обнаружил, что грудь и живот туго перевязаны бинтами. Из-за этого не вздохнуть – острая боль пронзала, как копье.

Дверь в палату открылась, и вошел чернявый парень в пижаме. Увидя, что Иван очнулся, склонился над ним и спросил:

– Оклемался?

– Да, – ответил Иван.

– Тогда привет!

Соседа звали Эдик. Он был одного с Иваном призыва и в госпиталь попал из бригады, где раньше служил Иван. Мир тесен, думал Иван, слушая бесконечную болтовню соседа, видимо, обрадовавшемуся терпеливому и неподвижному слуша-телю.

Они находились в областном военном госпитале – огромном комплексе из старых и новых корпусов, разделенных обширным парком, разделенным идеально прямыми аллеями. Больница как больница, единственным отличием от граждан-ской были шлагбаум и пост охраны на въезде, врачи с военной формой под белы-ми халатами, да больные, одинаково стриженые, одного пола и возраста.

Через несколько дней Иван смог самостоятельно передвигаться и первым делом вышел на улицу, подальше от больничного запаха и гнетущих стен. Снару-жи было чудесно: большой парк с раскидистыми деревьями и аккуратно подстри-женными кустами напомнил Ивану Таврический сад, где он бегал мальцом. Иван мог бродить по аллеям весь день, но надо делать процедуры, да и переклички здесь проводились вдвое чаще, чем в дивизионе, а нарушители режима подметали дороги и убирали мусор.

В госпитале было хорошо. Эдик не приставал с расспросами, постоянно бол-тая о чем-то своем. Иван делал вид, что слушает, а сам улетал, и перед раскры-тыми глазами проплывала угловатая Петропавловка и нескончаемые галереи Эр-митажа, старинные дома с прохладными каменными парадными, намытый дождем асфальт Невского с отражавшимися в лужах огнями витрин. Иван представлял, как вернется домой и все будет хорошо. Главное теперь – выдержать и вернуться. А за ценой не постоим.

В один из дней дверь в палату распахнулась, и вошел мужчина в халате. Новый врач, подумал Иван, поворачиваясь к вошедшему.

– Здравствуй, Воронков, – сказал посетитель, и Иван признал следователя, при-езжавшего в часть после убийства Мирзоева.

– Зд…равствуйте, – Иван запнулся, не зная, как обращаться. Звания следователя Иван не помнил, к тому же он был в гражданском костюме.

– Сиди, не вставай, – сказал следователь. – Помнишь меня?

Взгляд Ивана остановился на знакомой бородавке.

– Помню, – ответил он.

– Вот и хорошо. Тогда поговорим, – следователь присел на стул.

– А что случилось? – задал вопрос Иван. Он почувствовал беспокойство, и, не успел следователь открыть рот, уже знал, что случилось страшное. Нечто, связан-ное с ним. Снова вороны?! Беспокойство зашевелилось в кишках, и холод медлен-но потек по венам. Странное чувство овладело Иваном. Казалось, напрягись он чуть-чуть – лопнет какая-то пленка, и он узнает и увидит все, как было. Надо только захотеть. Но Иван не хотел видеть и не хотел знать.

Следователь посмотрел на него. Лицо его было правильным, с идеальными чертами, тонкие, как будто женские, брови подрагивали над внимательными ка-рими глазами. Он был идеально выбрит и приятно пах одеколоном. Его фамилия Оврагин, припомнил Иван.

– Разве с тобой ничего не случилось?

Иван промолчал. Так вот он по какому делу!

– Как ты оказался за пределами части? – задал вопрос следователь. Все эти дни в госпитале Иван думал, что ему придется отвечать на этот вопрос.

– Меня позвали.

– Кто?

Иван задумался. А не застучать ли мне суку Наманганова, подумал он. Пусть получит по заслугам, сядет в тюрьму или в штрафбат… И так ведь стукачом назы-вают, что я теряю, мысленно усмехнулся он. А сам пожал плечами:

– Кто-то из местных.

– Узнать сможешь?

– Да они все на одно лицо, узкоглазые.

– Значит, узнать не сможешь. Ладно. Так почему ты самовольно покинул часть? Ты знаешь, что за это бывает, рядовой?

– Они сказали, что ко мне приехала сестра, – сказал Иван. – Я ждал, что она приедет, и поверил. Я не собирался убегать. Поговорил бы и все. Я подумал: вдруг она не знает, где переночевать, а я знаю, где гостиница.

– Откуда знаешь?

– Ходил за письмами на почту и видел. Я действительно не хотел сбегать, зачем? К тому же тогда скоро отбой был и перекличка. Сразу бы заметили. Только дурак побежал бы в это время, еще и в военной форме!

– Допустим. Что было дальше?

– Дальше я пошел в виноградник, а там целая толпа стояла. Ну, и набросились на меня…

– Почему набросились?

– Откуда я знаю? Я их никогда раньше не видел.

– Тебе командир разъяснял, что сейчас выходить за пределы части небезопасно? Вам же рассказывали об Оше, про другие… события? Рассказывали?

– Рассказывали, – подтвердил Иван.

– Тогда зачем ты сунулся туда? Купился, как дурачок! А если бы они тебе голову проломили? В гробу хочешь домой поехать? Как Мирзоев? А майор Ордин будет объяснять твоей матери, почему он не доглядел за подчиненным! Но свою-то го-лову надо иметь! Если бы не прапорщик Шевцов…

«Шевцов, – с благодарностью подумал Иван, – спасибо тебе! Есть все-таки люди на земле!»

– Виноват, – сказал Иван. Ему действительно было стыдно. Он подставил своего командира и земляка, которому за его выходку по голове не погладят.

– Виноват, – повторил офицер. Он о чем-то задумался. – Когда Шевцов прибежал в виноградник, те парни убегали со всех ног… а над тобой вилась стая воронов.

Иван молчал. «Значит, меня спас не Шевцов, – подумал он, – а они…»

– Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Не знаю, – спокойно ответил Иван. – А что тут сказать? Я без сознания был…

– Да, это так, – согласился следователь. Повисла тишина.

– Ты знаешь сержанта Немченко? – вдруг спросил Оврагин.

Иван замер, понимая, что его реакция не ускользнет от следователя, но пауза была нужна, чтобы собраться с мыслями.

– Знаю.

– Ты служил с ним в одном взводе, так?

– Так.

– Что ты можешь сказать о нем?

Иван взглянул на собеседника:

– А если я не хочу говорить о нем?

– Тогда мне придется вызвать тебя на официальный допрос, с протоколом и со-всем другими вопросами. Итак, что ты можешь сказать о сержанте Немченко?

– Сволочь он был! – Не выдержал Иван. – Сволочь и подонок!

Оврагин встрепенулся:

– Почему говоришь «был»?

– Не знаю, – пожал плечами Иван. – Потому что он уехал домой.

– Он не приехал домой, – сказал следователь. – Его нашли мертвым в поезде.