Текст книги "Путь домой (СИ)"

Автор книги: Андрей Турундаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Ма Ян подтвердила наличие связи и взяла блокнот для записи. Кржижановский коротко изложил последние петербургские новости. Только что на Измайловском проспекте, недалеко от Варшавского вокзала, динамитной бомбой взорван министр внутренних дел Плеве – от кареты остались одни колеса. Метальщик-эсер Егор Сазонов тяжело ранен при взрыве и арестован. Сейчас находится в Александровской больнице под стражей. Также арестован второй метальщик Леон Сикорский. По слухам, насильственную смерть Вячеслава Константиновича предсказал новый царский фаворит Василий Никитин.

Завершив сеанс связи традиционным (хоть и непонятным для собеседника) "73", Ма Ян надела выходное платье и поспешила на железнодорожную станцию. Начальник станции был давно знаком с "Вильямсами", экзотическая восточная красота и европейское образование кореянки производили на неизбалованного светским обществом чиновника неизгладимое впечатление. Поэтому просьба воспользоваться служебным телефоном не встретила ни малейших возражений. Вспомнив здешние нормы этикета при общении с "телефонными барышнями", Ма Ян позвонила на фабрику Шмита, попросила "инженера Вильямса" и, перейдя на английский язык, рассказала Ростиславу про новый успех боевой организации эсеров…

Стачком собрался тем же вечером. Под нажимом не очень многочисленной, но сплоченной большевистской фракции, посвященной в суть сообщений из Санкт-Петербурга, прошло решение: общая забастовка московских рабочих должна была начаться на следующий день. Комитет назначил руководителей дружин на случай столкновений с полицией.

Утром заводские гудки стали сигналом к действию. Рабочие разных московских предприятий с мрачной решительностью стали собираться перед заводоуправлениями. Квалифицированные мастеровые, объединенные в полулегальные профсоюзы, марксистские рабочие кружки и ячейки революционных партий, тянули за собой недавних крестьян. Фабриканты получили ультиматум. Требования экономические, но это только первый шаг. Сократить рабочий день до девяти часов, ввести надбавки за выполнение военных заказов, отменить систему штрафов, выплатить компенсации пострадавшим при московском июньском урагане. Экономика, как всегда, переплетена с политикой – московские мастеровые сейчас постигают этот факт на практике.

На Пресне рядом с зоопарком начался митинг. Выступали представители заводских комитетов. Кроме уже заявленных требований всё чаще повторялось: "На кой черт рабочим война с Японией? Пусть безобразовская шайка и прочие дельцы сами выясняют отношения с японскими конкурентами!" В толпе Ростислав увидел Баумана. Сам руководитель московских большевиков сегодня не выступал, но его роль в подготовке акции была огромной. Про себя физик сравнивал нынешнее выступление с демонстрациями 1993 года и днями несогласных.

Появились городовые. С наглым видом полицейские требовали разойтись. Но у доведенных до крайней степени возмущения рабочих эти требования вызывали даже не злость, а смех пополам с матюгами.

– Разойтись? А не пошел бы сам, фараон, на…

По Малой Грузинской подъехала закрытая карета. Сзади и рядом следовали вооруженные всадники в незнакомой униформе – вероятно, охрана какой-то важной персоны. Из кареты выбрался грузный субъект средних лет в расшитом золотом мундире с эполетами. Усы, закрученные в стиле немецкого кайзера, воинственно топорщились, торчала аккуратная бородка клинышком.

Кто-то из стачечников присвистнул:

– Ого, какие люди к нам пожаловали! Это же сам московский обер-полицмейстер, генерал-майор Трепов. Здра-асте, Дмитрий Федорович!

Многие помнили скандальную историю, как лет десять назад во время похорон Александра III Трепов, тогда еще ротмистр, скомандовал своему эскадрону: "Смотри веселей!". Ныне Дмитрий Федорович вырос в чинах, но сохранил прежнюю "деликатность". Генерал, игнорируя смешки, поплотнее нахлобучил форменную фуражку, несмотря на жару, прокашлялся и рявкнул басом:

– Приказываю разойтись! Вчера в Санкт-Петербурге злоумышленниками-социалистами, действующими в японских интересах, убит министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович Плеве.

– И хрен с ним! – задорно крикнул Тимоха.

– Господа, в этот тяжелый час долг каждого истинно русского человека – сплотиться вокруг престола и истинной веры. Как обер-полицмейстер и как председатель московского отделения православного союза, требую немедленно прекратить беспорядки и разойтись. Любые антиправительственные действия будут рассматриваться на предмет связи зачинщиков с японскими агентами.

– Главные зачинщики – фабриканты-живоглоты, которые житья не дают рабочему человеку, – опять перебил генерала рыжий Тимофей, сплевывая на землю шелуху от семечек.

Ольга раздавала забастовщикам свежеотпечатанные на гектографе листовки стачкома и экземпляры последнего номера «Искры» со статьями Ленина и Троцкого о положении российского рабочего класса в условиях войны с Японией. Толстый городовой грубо схватил женщину за руки, пытаясь отобрать пачку газет. Андрей Вельяминов, защищая жену, с размаху ударил полицейского в висок самодельным кастетом. Острый стальной шип глубоко вошел в череп. Теперь отступать поздно. Или каторга, а то и виселица, или борьба до полной победы.

– Бей фараонов! – крикнул рыжий Тимоха. Боевой клич подхватили многие рабочие. Даже некоторые неграмотные сезонники, мгновением раньше почтительно внимавшие Трепову, накинулись на городовых. Один из полицейских успел ткнуть мастерового саблей в живот, но тут же был растерзан мастеровыми. Кто-то из стачечников деловито, как мясник на рынке, отделил трофейным клинком от тела голову городового и насадил ее на стальной штырь.

В сторону обер-полицмейстера полетели камни. Генерал с неожиданной резвостью скрылся за спиной широкоплечего телохранителя и под прикрытием охраны отступил к карете…

Ростислав понимал, что силовое столкновение явно преждевременно, ситуация вышла из-под контроля, но надо действовать. Хорошо, что Ма Ян осталась в Лосинке дежурить на рации. Физик подошел к Бауману.

– Николай Эрнестович, надо быстро организовать патрулирование рабочих кварталов. Иначе люди озвереют окончательно, получится погром, "русский бунт, бессмысленный и беспощадный" – это и нужно царским опричникам для оправдания ввода войск в Москву.

Бауман подозвал остальных членов стачкома. Люди вооружились захваченными у полицейских саблями и револьверами, а также просто дубинами и железными ломами. Активисты возглавили небольшие отряды из наиболее сознательных рабочих. Вовремя! Со стороны устья Пресни поднимался черный дым, слышались крики, истошный визг женщин.

Ростислав возглавил одну из дружин, сформированную из рабочих мебельной фабрики Шмита. Дружинники увидели горящую винную лавку. Поддатые мужики вытаскивали ящики с водкой и хлебали выпивку из горла. Здоровенный блондин в грязной поддевке, сопя и похрюкивая, рвал простенькое ситцевое платье на девочке лет двенадцати. Пожилой мастер, не дожидаясь приказа, слегка ударил насильника по голове обухом топора.

– Что ж ты, Яшка-паскуда, делаешь? Чешется – иди на Драчевку, а к дитю лезть – последнее дело. Ну, больше не будешь сильничать…

Мастер перехватил топор поудобнее, собираясь без лишних проволочек отрубить педофилу голову. После разорванных на куски полицейских психологический барьер перед убийством, тем более заведомого мерзавца, снят полностью. Но стоит ли торопиться? Ростислав пригляделся к окровавленной физиономии насильника и узнал Яшку-посыльного из заводской конторы Шмита, предположительно, агента полиции или православного союза.

– Петрович, не торопись! Успеешь еще снести башку этому козлу. Но прежде сексуального придурка стоит допросить – сам он поперся громить лавку или кто его надоумил.

– Мужики, не надо, пощадите, нельзя же из-за какой-то девки человека убивать… – заюлил очухавшийся посыльный.

Ростислав усилил нажим, не давая опомниться врагу. Для дополнительного эффекта физик врезал носком ботинка по яшкиным яйцам. Понимая, что его вполне могут если не убить, то оскопить, Яков раскололся быстро. Посыльный начинал еще активистом зубатовского общества взаимного вспомоществования рабочих. Позднее общество было поглощено православным союзом. Многие рабочие отошли от организации, разочаровавшись в казенном патриотизме, но наиболее темные и религиозные недавние крестьяне стали массовкой для черносотенцев. Яшка получил задание от полицейского исправника (он же руководитель местной ячейки ПС) подбить рабочих на погром. Оперативно Яков подчинялся дьякону местной церкви. Посыльный опознал священнослужителя в неприметном мужичке, которого изловили дружинники при попытке поджога местного реального училища.

– Ну что, святоша, сменил рясу на пиджак, а кадило – на бутылку с керосином? – риторически спросил Ростислав, накручивая на кулак бороденку второго задержанного. – Этих козлов запереть в фабричном подвале, обязательно раздельно, строго охранять. Если попытаются бежать, прирезать. Но только в этом случае. Будем судить их революционным трибуналом.

Со стороны Горбатого моста показался еще один отряд рабочих-дружинников, возглавляемый Андреем Вельяминовым. Ольга держалась рядом с мужем, держа наготове револьвер. Физик пошутил:

– Супруга от поклонниц охраняете с оружием в руках?

Ольга не приняла шутки и крепко выругалась.

– Пээсовцы несколько раз стреляли в наших товарищей. Есть раненые. Мы захватили троих провокаторов, подбивавших несознательных рабочих на погромы.

Ростислав вспомнил про познания Ольги в стенографии и быстро принял решение.

– Берите свою добычу, тащите в подвал фабрики вместе с нашими пленниками и допрашивайте самыми жесткими методами. Наплюйте на гуманистические предрассудки. Если потребуется, воспользуйтесь опытом святейшей инквизиции. Запишите всё, что православные козлы расскажут, – неважно, останутся ли пээсовцы потом в добром здравии, – и быстро в Лосинку. Пусть Ма Ян немедленно передаст сведения по радио в редакцию "Искры".

Казаки появились в Москве через два дня. Похоже, князь Святополк-Мирский, сменивший покойного Плеве на посту министра внутренних дел, получил серьезную поддержку при дворе, очаровал либералов и сумел быстро договориться с военными. Широколицые диковатые всадники на мохнатых лошадках заняли ключевые точки первопрестольной.

Члены стачкома с серыми от недосыпания лицами пытались убедить рабочих дать организованный отпор карателям. Но до конца идти были готовы немногие – сотни две дружинников из числа квалифицированных рабочих, уже дравшихся с городовыми. Молчаливое большинство, как и в 1993, предпочитало выжидать. Ростислав свирепел и переходил на мат, видя и слыша, как вроде бы неглупый взрослый мужик, отец семейства, бестолково чешет затылок и косноязычно твердит:

– Таперича про нашу жизнь до царя дойдет. Уж государь-то разберется, не обидит, защитит народ православный. В церкви, в воскресную службу, батюшка обещал… Мы против иродов-фабрикантов и фараонов, не против царя. Не сумлевайтесь…

Забастовка выдыхалась. К удивлению физика, самыми нестойкими и склонными к компромиссам оказались самые обездоленные – неквалифицированные выходцы из деревни. Стачком после долгих дебатов согласился принять посредничество московских либералов. Выторговать удалось даже больше, чем рассчитывал Ростислав. Обещания навести порядок с выплатой зарплаты, право на легальные профессиональные союзы, помощь на восстановление домов после урагана. Кроме того, неофициально Святополк-Мирский обещал не преследовать организаторов забастовки и участников линчевания полицейских. Формально амнистия не объявлялась, но фактически дело спускалось на тормозах. Однако казачьи части оставались в Москве на неопределенный срок. Отряды православного союза получали официальный статус и полицейские полномочия для «поддержания порядка». Власти и фабриканты маневрировали, чередуя нажим и уступки. В общем, результат забастовки нельзя было назвать ни победой, ни поражением. Впрочем, главный успех прошедшей «разведки боем» – формирование активного революционного ядра и его сплочение вокруг московских большевиков.

В легальных газетах о забастовке не говорилось почти ничего, зато официозная пресса переполнялась елейными статьями о рождении долгожданного наследника у императорской четы. Про гемофилию у цесаревича Алексея Николаевича, естественно, ни слова. Жарким душным вечером в Лосинке Ростислав и Ма Ян развлекались, цитируя наиболее идиотские верноподданные перлы официальных "патриотов". Вспоминали со смехом и историю о четырех поросятах, услышанную недавно от Андрея Вельяминова. Чуть больше года назад цензура запретила безобидный календарь от Сытина – криминалом оказались четыре поросенка на картинке, в коих цензор углядел намек на императорских дочерей.

Отсмеявшись, Ма Ян чуть помрачнела и сказала уже серьезным тоном:

– Слава, нам давно пора обсудить дальнейшие планы. Еще в Женеве мы приняли решение – использовать знания двадцать первого века в интересах коммунистического движения. И больше года мы крутимся, как протоны в синхротроне, приближая победу революции в России. Уверена, вероятность успеха велика. Но что дальше? Не получится ли через несколько десятилетий такой же контрреволюционный бедлам, что и в нашей истории? Развал Советского Союза, ползучая реставрация капитализма в Китае, самоизоляция КНДР, склоки в европейских компартиях…

Ростислав задумался, стараясь поточнее сформулировать ответ. Наконец медленно проговорил:

– Знаешь, любимая, меня такие мысли донимают с момента эксперимента. Но в первые месяцы реальной альтернативы у нас просто не было. Устраивать свою жизнь где-нибудь в Швейцарии или США, потихоньку подталкивая развитие науки и техники, неприемлемо этически, несовместимо с левыми взглядами, да и вообще спокойная жизнь не для нас. А моих знаний истории двадцатого века было недостаточно, чтобы сразу определить возможные и желательные направления изменений в развитии человеческой цивилизации.

– Но с Лениным и Троцким ты говорил очень уверенно.

– Я просто подсказывал им их же выводы и убеждал принять во внимание перспективу близкой революции, – заметил Ростислав. – Это позволило большевикам действовать на опережение. Зато практическая революционная работа в Москве помогла мне понять очень многое о нынешнем обществе.

– Активный эксперимент всегда полезнее пассивного наблюдения, – кивнула Ма Ян.

– Думаю, что главная проблема – крестьянство. Традиционно его относят к мелкой буржуазии. Но атрибут мелкой буржуазии – работа на рынок. А изрядная часть российских крестьян занято в почти натуральном хозяйстве, продавая лишь малую часть произведенного продукта и покупая сверхжесткий минимум промышленных товаров. Поэтому даже копеечный заработок рабочих-сезонников, каких-нибудь рублей двадцать в месяц в Москве, кажется крестьянам сумасшедшими деньгами. При этом крестьянин во многом зависит от общины, вмешивающейся и в хозяйственные дела, и в частную жизнь. Фактически русское крестьянство со своими общинными традициями – живое ископаемое, реликт традиционного общества раннего средневековья.

– Похоже на Азию, – заметила Ма Ян. – И в Корее, и в Китае община с круговой порукой сохранялась очень долго.

– В нашей истории столыпинская реформа поколебала общину, но не покончила с ней. Для крестьян революция свелась, в первую очередь, к борьбе за землю. А вот потом… Потомственных квалифицированных рабочих сравнительно мало, многие из них погибли в гражданскую войну. Но индустриализация потребовала резкого роста рабочего класса, так что после коллективизации на заводы хлынула масса полуграмотных крестьян с кучей религиозных предрассудков и руками, привыкшими к сохе, а не к станку. Известный афоризм Маркса "бытие определяет сознание" я бы дополнил определением "постепенно". А в Советском Союзе общество менялось быстрее, чем сознание, и в городах преобладали носители крестьянского менталитета. Был в XXI веке такой философ по фамилии Кара-Мурза. Он силился доказать, что причина всех советских достижений – как раз крестьянские общинные традиции. И, между прочим, подобными традициями объяснял южнокорейское экономическое чудо.

– Какая чушь! – Ма Ян раздраженно фыркнула. – Американцы с шестидесятых очень много вкладывали в Сеул, а рабочие в Корее получают мало, вот и всё чудо. А корейская интеллигенция европеизировалась очень давно. Но историю Советского Союза я знаю недостаточно.

– На самом деле роль крестьянства, при всём моём уважении к труду земледельцев, в советской индустриализации первых пятилеток была пассивной. Экспорт зерна давал средства, но инженерные кадры были отчасти дореволюционными, отчасти – из получивших образование рабочих. А после Великой Отечественной выходцы из крестьян действительно стали в массовом порядке занимать инженерные и управленческие должности. И началось торможение, в конце концов приведшее к краху 1991 года. Я давно обратил внимание, что среди крупных советских ученых крестьянское происхождение – редкое исключение. Гораздо больше потомственных интеллигентов. Хватает выходцев из духовенства, порвавших с религией. Да и из рабочих семей немало. В прошлые века понятно – социальные барьеры пробивали лишь отдельные гении. Но при всеобщем образовании что тормозит крестьянским детям путь к вершинам науки? Гены те же. Видимо, проблема в менталитете. Общинные традиции способствуют конформизму, а религиозность препятствует рациональному познанию мира. Даже у получивших образование крестьян и их потомков научное диалектическое мышление не стало нормой. Отсюда и интерес ко всяким паранормальным явлениям, к религии. Сперва истерический интерес к "пророчице Ванге", чтение книг писателей-деревенщиков, преклонение перед самыми архаическими чертами жизни русского народа, потом официальное празднование тысячелетия "крещения Руси". Именно неспособные к рациональному мышлению люди вопреки собственным интересам поддались на антисоциалистическую пропаганду перестроечных времен.

– Возможно, дело в сталинских деформациях социализма? – предположила Ма Ян.

Физик поморщился.

– Немарксистский и вообще ненаучный подход получается – сводить всё к личности Сталина. Поклонники приписывают ему персонально все достижения Советского Союза, критики валят на него все зверства и провалы. Реально Сталин просто выражал интересы и архетипы сознания масс, вовлеченных революцией в модернизацию страны, но сохранивших средневековый менталитет. В Советском Союзе передовые рабочие и техническая интеллигенция подталкивали прогресс, а недавние крестьяне тормозили его. Противоречивая политика Сталина – отражение этого конфликта. В любой стране доминирование крестьянства вело, в лучшем случае, к стагнации. Вспомним средневековый Дитмарш, Швейцарию до Дюфура.

– Еще тайпины и ихэтуани в Китае, – добавила Ма Ян. – Вроде бы освободительные движения фактически боролись за возврат в средневековье. "Боксеры" даже уничтожали железные дороги. А у нас в Корее подобную роль играло движение тонхак. Да и в КНДР не все гладко. Ким Ир Сен начинал неплохо, но потом республика зашла в тупик самоизоляции. Даже идиотские игры с чистотой корейской крови начались.

– Крайний случай извращения социализма в крестьянском обществе – полпотовская Кампучия. Пол Пот объявил, что марксизм не годится для Азии, что ведущий класс – не пролетариат, а крестьянство. Вместо марксистского диалектического материализма – туманные националистические рассуждения об особой кхмерской "духовности" и особом "кхмерском социализме". Это стало официальной доктриной "ангка". В итоге – уничтожение городов, возврат в раннее средневековье с истреблением трети населения, причем наиболее культурной трети. К счастью, в СССР индустриализация стимулировала рост европеизированных групп населения, противостоявших озверелому кулачью. Если бы у Союза была еще сотня лет спокойного развития для приведения менталитета в соответствие с экономикой! Европеизация – процесс медленный, но неуклонный. Естественно, под европеизацией я имею в виду не умение завязывать галстук или чистить зубы, хотя это тоже не мешает, а формирование самостоятельно мыслящих, не склонных к конформизму личностей, осознающих свои классовые и личные интересы. Не общинников, тупо подчиняющихся заведенному порядку, и не осатанелых шкурников, чихающих на общество. Но шкурники консолидировались первыми. Обуржуазившиеся элементы во власти смогли опереться на окрестьянившиеся массы. Не случайно начало контрреволюционному перевороту положил Горбачев – ставропольский крестьянин, пусть и получивший образование.

Ростислав со злости ударил кулаком по столу, чуть не опрокинув вазу с хризантемами. Ма Ян попыталась успокоить мужа.

– Слава, не кипятись, мне кажется, история нашего двадцать первого века теперь представляет чисто академический интерес. Мы сами творим наше будущее, своими руками и головой.

– Вообще-то я не уверен, что мы попали в собственное прошлое, а не в параллельное. Хотя разобраться без научного центра уровня нашего ЦЕРНа, с соответствующей приборостроительной базой, всё равно невозможно. Будем делать, что должно, и будь, что будет, – перефразировал Марка Аврелия физик. – А если наша бывшая ветвь Вселенной продолжает существовать, там неизбежна мировая социалистическая революция. Глобализация объединяет капиталистическое хозяйство в одну систему, кризисы учащаются, и рано или поздно мировой пролетариат, в первую очередь, в новых индустриальных странах, объединится и уничтожит буржуазию.

– Но какие практические выводы для нас, для здешнего 1904 года? Что дальше делать?

– Не берусь прогнозировать все детали – это невозможно. Крестьяне – хорошие разрушители, но плохие созидатели. Сейчас по моему совету большевистские листовки для крестьян отредактированы в духе "декрета о земле". Это привлечет на нашу сторону эсеров и поможет свалить царизм. А дальше надо бороться за усиление рабочего класса и технической интеллигенции. Максимально сохранить кадры в случае гражданской войны. И обязательно бороться за распространение социалистической революции на европейские страны, где доля рабочего класса повыше, чем в России. Шансы на успех имеются, и немалые.

– Будем надеяться, что интернационалисты во Втором Интернационале нас поддержат, – медленно проговорила Ма Ян. – Извини за тавтологию.

На следующее утро в газетах появились первые сообщения о победе русского флота в Желтом море.

Ростислав, возвращаясь с фабрики в Лосинку, скупил на вокзале целую кучу самых разных изданий – "Речь", "Московские ведомости", "Новое время", "Русское знамя", откровенно бульварные листки. Высокопарные псевдопатриотические благоглупости и обещания скорой победы над желтыми макаками чередовались с более-менее здравым анализом международных последствий. Но подробностей сражения было мало. Упоминалось потопление японского флагмана "Микасы", прорыв русских броненосцев "Цесаревич" и "Ретвизан", крейсера "Диана" и нескольких эскадренных миноносцев сквозь блокаду.

Вечерний сеанс радиосвязи с Женевой и Парижем не добавил ясности, хотя европейские газеты успели напечатать сообщения из японских и нейтральных источников без оглядки на цензуру. Японцы трубили о собственной победе и прославляли героическую гибель адмирала Того, англичане тоже сообщали об успехе японского флота, но в достаточно сдержанных выражениях, а французы и немцы поздравляли с победой Макарова. Списки потопленных кораблей у разных корреспондентов также отличались. Пока складывалось впечатление, что Макаров оказался талантливее, а может, просто удачливее несчастного Витгефта. Похоже, Степан Осипович сумел грамотно организовать прорыв и сохранить управление эскадрой во время боя. Тем не менее, сказалось техническое превосходство японского флота, созданного с британской помощью, и упорство моряков микадо. Часть эскадры Макарова, включая флагман, действительно прорвалась во Владивосток, но и потери были огромны. Да и состояние прорвавшихся кораблей сомнительно. Сколько времени займет ремонт?

По сравнению с историей, которую помнил Ростислав, результат сражения в Желтом море действительно можно было назвать победой, но победой Пирровой. Впрочем, если в царском правительстве и понимали это, то народу демонстрировали только превосходство православного воинства над желтыми язычниками. Благодарственные молебны начались сразу после выхода газет с сообщениями об успехах. Активисты православного союза лезли из кожи вон, организуя патриотические манифестации. Ростислав и Ма Ян увидели такое сборище в ближайшее воскресенье – толпа празднично одетой публики, в основном, местных лавочников и дачников, шествовала по улицам Лосинки с хоругвями, распевая "Боже, царя храни". Упитанный поп из пристанционной церкви размахивал массивным кадилом, бубня молитвы. Поддатые мужики в выходных поддевках несли иконы. Интересно, много ли получает здешняя массовка?

Процессия обошла всю Лосинку и вернулась к храму. Бородатый красноносый субъект в мундире железнодорожного ведомства выступил с очень длинной занудной речью.

– … вознесем молитвы наши за победоносного царя православного, за Русь-матушку. Возблагодарим бога за дарованную нам победу над коварным супостатом и сплотимся вокруг престола и истинной веры ради окончательного одоления врага, как внешнего, так и внутреннего. В то время, когда наши моряки топят японские броненосцы, когда под Ляояном наша доблестная армия громит желтые полчища Ноги, социалисты, жиды и масоны плетут заговоры, чтобы уничтожить Российскую империю и православную веру. Они хотят уничтожить русский лад, чтобы люди забыли про истинно национальные ценности, чтобы исчез русский дух. Но православный союз стоит на страже. В единстве – сила! За веру, царя и отечество!

Заканчивая выступление, оратор резко сменил стиль, перейдя от монотонного пономарского бормотания к истерическому выкрикиванию лозунгов в духе то ли Гитлера, то ли Жириновского. Не Никитин ли устроил курсы повышения квалификации для своих нациков?

Патриотическая истерика продолжалась неделю. Верноподданнические манифестации, молебны, банкеты… Потом пыл стал ослабевать. Пресса печатала короткие сводки о ходе сражения под Ляояном.

Бодрые заявления Куропаткина и бездарные карикатуры на японских генералов плохо заполняли информационный вакуум. По просьбе Ма Ян доктор Федоров из Женевы зачитывал по радио статьи британских военных корреспондентов. Даже с поправкой на прояпонские симпатии англичан выстраивалась картина полного разгрома русской Маньчжурской армии. Первая японская армия генерала Куроки после захвата Сыквантуня прорвалась в тыл русских войск и перекрыла пути отступления. Множество русских солдат остались лежать в зарослях гаоляна. В плен попал генерал Штакельберг. Маршал Ояма организовал классическую операцию по окружению и уничтожению противника, во многом предвосхищая стратегию грандиозных битв второй мировой войны. Только вместо танков кавалерия. Ростислав припоминал, что в известной ему истории успех японцев был заметно скромнее – русская армия тоже была разбита, но смогла организованно отступить на север к Мукдену. Похоже, что в новом варианте истории ободренный успехом моряков Куропаткин не стал торопиться с отступлением. С другой стороны, Ояма должен был опасаться усиления Владивостокской эскадры после прорыва из Порт-Артура части флота под командованием Макарова. Крейсерская война создавала угрозу снабжению японской армии в Корее и Маньчжурии. В такой ситуации японскому маршалу требовалось не просто занять территорию, оттеснив русские войска от Ляояна, а добиться максимальных потерь противника в кратчайшие сроки. Ояма пошел на серьезный риск и выиграл…

Физик осознавал, что ход войны уже сильно отклонился от знакомого ему варианта. Чего теперь стоят исторические знания из книг и специализированных сайтов? Ростислав и Ма Ян спорили об историческом детерминизме, гуляя по тропкам Лосиного острова.

– Слава, эти превратности войны – щепки в бурном ручье. Ничтожно малые возмущения исторического процесса. Всерьез на судьбы человечества они практически не влияют. Через несколько веков при коммунизме только историки будут помнить подробности.

– Любимая, это какой-то фатализм получается. Получается, что и нам нет смысла рыпаться? Результат предрешен?

– А вот этого я не утверждала! Я хочу выиграть один пустяк – чтобы наш ребенок вырос при социализме.

– Это реально… – Ростислав осекся, поняв последние слова жены, – ты хочешь сказать, что…

– Именно, Слава, тут нет тестов на беременность, но я уже убедилась…

Физик крепко обнял жену, целуя бесконечно милое лицо. Модная шляпка с лентами съехала набок.

Ма Ян лукаво улыбнулась.

– Надо же Ольгу догонять. Не всё твоей бабуле важничать.

– Она мне прабабушка, – машинально уточнил Ростислав.

Последнее время Ольга Вельяминова вместе с округлившимся животиком приобрела несвойственную ей раньше солидность, не утратив, впрочем, стервозности. Андрей сбился с ног, разрываясь между выполнением капризов беременной жены и усовершенствованием двигателя для нового автомобиля.

– Слушай, обязательно поговори с Олей насчет хорошего врача, – спохватился ученый. – Может, она уже определилась по собственному опыту? Или вообще будет разумнее отправить вас обеих в Женеву? Тамошняя университетская клиника считается лучшей в Европе. Да и в России становится неспокойно.

Ма Ян совсем по-детски показала язык.

– Чтобы я пропустила самое интересное? Не дождешься, дорогой! Надеюсь, всё будет нормально и в Москве. Главное, асептика уже известна здешним врачам.

За разговором супруги не заметили, как вышли к железной дороге. Ростислав поправил увесистый рюкзак.

– Черт! Совсем забыл! Собирались же пострелять, опробовать автоматы из последней партии. Но возвращаться в лес смысла нет. Мы почти до Ростокина дошли. Сейчас наймем около станции извозчика или просто сядем на поезд до Лосиноостровской.

За железной дорогой виднелись черные покосившиеся избы Ростокина. Ростислав и Ма Ян вышли к станции, точнее, полустанку, известному в будущем как платформа «Яуза». Рядом на площади собралась большая толпа – местные активисты православного союза проводили очередной митинг. Монах в черной рясе что-то истерически орал, размахивая внушительным наперсным крестом. Дело, однако, не сводилось к пустой говорильне: дюжие молодцы вышибали смазными сапогами двери в ближайшей лавке. Вывеска «Соломонъ Кацъ. Всякие колониальные товары» уже висела на одном гвозде. Наконец массивная окованная железом дверь поддалась, погромщики ворвались внутрь. Донесся истошный женский визг. Вскоре из разгромленной лавки выбежал один из нападавших, таща граммофон с блестящей латунной трубой. Еще один бандит в поддевке выволок целый ворох платьев.