Текст книги "Партизаны Е.И.В.(СИ)"

Автор книги: Андрей Саргаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11

Белый снег не всегда белый и пушистый, иногда он и на снег-то непохож, так, что-то непонятное между дождём и градом. Русские называют это явление странным словом «krupa», что в переводе с их языка означает... Да, сейчас можно говорить о крупе не опасаясь голодного ропота солдат, говорить о каше, о супе, в конце концов! Гений Императора привёл армию в те места, откуда хитрый царь Павел не успел выселить людей и вывезти запасы. И если бы не снег... хуже него только песчаные бури в пустынях Египта.

Но ничего, уставших солдат ждут зимние квартиры и мясо в котлах, а господа офицеры имеют билет на постой к местному помещику. Да-да, в просвещённых цивилизованных странах именно так и делается, и мосье Клюгенау (так его, кажется, зовут) когда-нибудь будет заплачено за оказанное гостеприимство. Нет, не в этом году и не в следующем, но обязательно!

Кстати, почему у русского немецкая фамилия? Он не из тех немцев, что приехали сюда при матери нынешнего царя? Если так, то можно рассчитывать на более-менее приличный приём – хоть боши и свиньи, но культурная нация.

– Выше голову, господа, мы победители!

Капитан Граммон (да-да, совершенно правильно, из тех самых Граммонов, хотя и потерявших приставку "де") немного лукавил. Оборванный сброд никак не походил на победителей, особенно те неудачники, вытянувшие жребий исполнять роль артиллерийских лошадей, заменив собой съеденных животных. Печальное зрелище...

Но кто мог предположить, что против Великой Армии выступит самый главный русский военачальник – генерал Мороз? Шутка... но, как и в каждой шутке, в ней есть большая доля горькой правды. Ничего, злой солдат – хороший солдат! Ещё бы не этот снег...

Вот и деревня вдали показалась. Название смешное – Кошёлкино. Почти как cochon, что внушает определённые надежды и возбуждает аппетит. [10] 10
  cochon (фр.) – свинья


[Закрыть]Никто не встречает, что не удивительно – квартирьеров заранее не отправляли, решив сделать сюрприз. А то ещё помещик сбежит, или... или посланцы пропадут. Но не стоит об этом распространяться – и без того обеспокоенный непрекращающимися нападениями Император весьма холодно относится как к напоминаниям о потерях, так и к самим напоминающим.

А деревня и вправду смешная. И почему местные жители строят дома из дерева, причём даже в городах, где нужно опасаться пожаров? Или они специально, чтобы в случае опасности быстро сжечь и укрыться в лесах? Как горели Великие Луки.... Сколько же нужно воевать для появления такой привычки? Нет, не смешно... страшная страна и страшные люди.

– Барин, француз идёт!

Вопль конюхова младшего сына не застал Аполлона Фридриховича врасплох. Отставной поручик Клюгенау ещё вчера получил известие о приближении гостей, и сегодняшнее их появление не стало неожиданностью. Если идут, значит так нужно, значит, сам Господь привёл. И зачем тогда суетиться, наполняя дом криками, а то и рёвом наподобие виденного о прошлом годе парохода? Суета сует, всё суета...

– Манефа Полуэктовна, полно же вам бегать!

– Так супостат на пороге!

Ну и что делать с глупой женщиной? Да, именно с женщиной, а не с бабой! Аполлон Фридрихович и в мыслях не называл свою дражайшую половину столь обидным прозвищем – та хоть и происходила из купеческого сословия, но размер полученного когда-то приданого позволял видеть в ней определённое благородство. И тестюшка на зятя обидится, даром, что на пять лет младше. А обида человека, с которым на паях держишь почти всю льняную торговлю в губернии, дорогого стоит. Вернее, дорого обойдётся.

Давно бы, конечно, стоило треснуть богоданному родственнику в глаз, а то и в оба, но увы, жизненные обстоятельства не позволяют. Паи, оно хорошо, но без поддержки разом сожрут доброжелательные до тошноты соперники. И куда потом податься? Для военной службы стар, статскую стезю по отсутствию приязненности к оной лучше не вспоминать... С земли жить? Так скудна она донельзя, порой вместо взимания арендной платы приходится самому мужиков подкармливать. Вроде бы и вольные теперь, но разве оставишь?

– Прикажите хлеб-соль подать, Манефа Полуэктовна. И мадеры ещё... – природная бережливость взяла верх без всяких раздумий, и Аполлон Фридрихович добавил. – Той, что из Ярославля прислали.

– Уксуса им кипячёного, – проворчала супруга, мгновенно переходя от паники к деловитой сосредоточенности. – За мадеру-то по сорока копеек плачено.

– Не самим же её пить? Несите.

Требуемое появилось ровно через три минуты. Именно столько времени ушло на перекладывание пышного белого каравая с приготовленного к ужину стола на покрытый вышитым полотенцем поднос – Аполлон Фридрихович хоть и имел немецкое происхождение, но русские обычаи знал и ценил. Если положено быть вышитому полотенцу, значит, оно и будет. Традиции требуют орднунга.

– Солонку другую дайте.

– Эта покрасившее будет.

– Серебряную сопрут, деревянную давай.

Клюгенау подождал, пока кухарка произведёт замену, кивнул удовлетворённо, и прежде чем выйти на улицу, оглядел себя в зеркале. Он ещё вчера приказал приготовить старый парадный мундир, право на ношение которого не утратил после отставки, и завить парик – негоже добропорядочному немцу являться пред французами в затрапезном халате и опорках из обрезанных валенок. Пусть сразу увидят человека, имеющего представление о европейском обхождении. Так, а вот это брать не стоит...

Аполлон Фридрихович несколько грубовато отпихнул супругу, пытающуюся всучить фамильную шпагу с гербом на эфесе. И укорил:

– Разве можно вооружённому-то? Которым местом думаете, Манефа Полуэктовна?

Та возмущённо пискнула:

– Модные пистолеты хотя бы возьмите, а то прямо как голый, ей-богу.

– И о них забудьте. Мы идём встречать освободителей!

– От кого?

– Не знаю от кого и от чего, но освободителей!

Спустя три часа.

Если и есть где на земле место, похожее на рай, то для каждого оно своё. Кто-то назовёт собственный домик с виноградником в Ландах, кто-то винные подвалы знаменитого бенедиктинского монастыря, а третий признает за таковое тёплую постель развесёлой и сговорчивой жёнушки соседа-пекаря. Разный он у всех, этот рай... ровно до тех пор, пока человек не попадёт в армию.

И тогда нет ничего милее на свете любой дыры, где есть крепкая крыша над головой, стены, защищающие от холода, огонь в очаге, да наваристый мясной суп, чьё бульканье прекраснее музыки небесных сфер. И пусть вскоре прозвучит голос архангела, изгоняющего грешника из страны вечного блаженства... в смысле, сержант отправит в караул, но это всё потом. Сейчас же есть котелок, ложка, большой кусок местного чёрного хлеба, и отличный аппетит, возбуждённый за долгие недели вынужденного поста. Ну чем не райские кущи?

А пейзане не мешают. Их и было-то не больше сотни, как раз все поместились в церкви. Ну не замёрзнут же они там? Не должны – северные люди привычны к холоду, и ничего с ними не случится. А завтра выкопают себе землянки, как приказал господин капитан в приступе благодушия. Месье Граммон славится добротой, несмотря на то, что из аристократов происхождение имеет.

Ну, это дело не солдатское, чтобы его обсуждать. Пусть о том господа офицеры языками молотят... и челюстями. Они-то небось в помещичьей усадьбе тонкие вина пьют под паштеты, страсбургский пирог и спаржу. Или для спаржи не сезон?

А господа офицеры во главе с командиром батальона (хотя от него и осталось две неполных роты) действительно предавались чревоугодию, наслаждаясь гостеприимством и радушием Аполлона Фридриховича. После лишений и голодовки нынешней кампании даже жареная кошка покажется изысканным яством, а тут неожиданное изобилие... Несколько грубоватая, конечно, еда: жирные печёные поросята, заливное из говяжьих языков, караси в сметане, рыбный суп из окуней и ершей, ветчина семи сортов, четыре вида сыра, и прочее, сытное и тяжёлое для ослабевших желудков. Впрочем, впечатляющее количество и разнообразие способствующих пищеварению вин радовало, и внушало надежду на благоприятный исход праздничного ужина. А то, знаете ли, бывали случаи... Но не стоит о грустном – даже если и случатся неприятные последствия, так завтра же не в бой, не так ли? А некоторое расстройство можно и перетерпеть.

– Месье Аполлон, как вы считаете, пойдёт ли ваш царь на заключение перемирия? – капитан Граммон сделал глоток весьма недурного бургундского и поставил бокал на стол. – И почему ваша обворожительная супруга совсем не пьёт вина? Будьте здоровы, мадам Манефа!

Разговор шёл на французском языке, каковым Манефа Полуэктовна не владела, и при упоминании своего имени она вопросительно посмотрела на мужа. Аполлон Фридрихович перевёл:

– Дорогая, француз интересуется, почему вы не пьёте.

– Передайте ему пожелание пойти в собачью задницу.

Клюгенау улыбнулся, и сообщил месье Граммону:

– Она предложила выпить водки за здоровье Великого Императора всех французов. Господа офицеры поддержат тост дамы?

Господа офицеры встретили предложение одобрительными восклицаниями, и по знаку хозяина кухарка выставила на стол огромную бутыль из почти прозрачного стекла с красочным этикетом и залитым сургучом горлышком.

– Это всё нужно выпить? – с опаской уточнил капитан.

– Не переживайте, у нас есть ещё! – успокоил Аполлон Фридрихович. – Винокурня Леонтия Шустова на Мясницкой! Поставщик двора Его Величества! Хлебная слеза! Дар русских полей! Ну и прочее...

Клюгенау долго бы ещё изрекал похвалы в превосходных степенях, но его супруга решительно взяла дело в свои нежные ручки:

– По полной!

– Что она говорит?

– Неполный стакан оскорбляет славу французского оружия.

– Да?

– Устами женщин и младенцев часто говорит Господь.

– Хорошо! – капитан поднял налитый расторопной кухаркой стакан. – Vive la France! Vive l'empereur!

Аполлон Фридрихович проследил за движением кадыка месье Граммона, и тут же сунул ему солёный огурец:

– Вот! С личного огорода его светлости князя Александра Фёдоровича Белякова-Трубецкого.

Француз вяло отмахивался, но, справившись с мучительным кашлем и вытерев слёзы, переспросил:

– У вас князья работают в огородах?

– А у вас разве нет? – в свою очередь удивился Клюгенау. – Впрочем, вы, кажется, что-то говорили о перемирии?

– Я говорил? – живительное тепло, разливающееся по всему организму, сделало течение мыслей капитана вялым и тягучим. – Наш Император намерен добиться не перемирия, а капитуляции.

– Чьей?

– Разумеется вашей.

– Извините, господин Граммон, но я не воюю с Францией.

– Да? – вялость вдруг сменилась необыкновенной лёгкостью. – Это легко исправить, прикажите подать перо и бумагу.

После того, как всё та же кухарка (единственная прислуга в доме, не считая конюха) принесла писчие принадлежности, капитан некоторое время потратил на освоение ручки со стальным пером. Удивительное и странное устройство... И в чернила не нужно макать каждый раз. Потом несколько минут ушло на сосредоточивание. Или сосредоточение? Впрочем, это неважно... главное, чтобы строчки получились ровные. По возможности, конечно.

– Извольте, месье Клюгенау! – француз протянул Аполлону Фридриховичу исписанный лист.

– Что это?

– Документ, в котором Франция объявляет войну непосредственно вам! – Граммон рассмеялся удачной шутке. – За это нужно выпить!

– Непременно, – согласился поручик, бережно складывая бумагу. – Водки?

– Да! За победу французского оружия мы будем пить русскую водку!

Пока офицеры аплодисментами благодарили командира за свежий каламбур, Манефа Полуэктовна спросила у мужа:

– Чего это они?

– Войну мне объявили.

– Нести вторую бутыль?

– Пожалуй, две...

Где-то перед рассветом скрипнула дверь спальни, и сидевший на кровати Аполлон Фридрихович повернул голову. Супруга...

– Чему обязан столь позднему визиту?

Как и водится в приличных семьях, чета Клюгенау спала раздельно, дабы не нарушать благочестие излишним... хм... Да и возраст, точнее, разница в нём. Согласитесь, в пятьдесят четыре года тяжело быть героем не только на войне. Особенно не на войне!

– Что делать, Аполлон? – с несвойственной ранее фамильярностью спросила Манефа Полуэктовна, и присела рядом. – Ты уже придумал?

Аполлон Фридрихович с неожиданной теплотой, появившейся впервые за пять лет совместной жизни, провёл кончиками пальцев по щеке застывшей от нечаянной ласки жены:

– Манечка... то есть... да, мне не оставили выбора.

Звякнули детали разобранного для чистки многозарядного пистолета, и этот звук будто пробудил Манефу Полуэктовну:

– Нам не оставили выбора.

– Ты женщина, и не должна...

– Перед алтарём... помнишь? И в радости и в горе... Не спорь.

Только сейчас Клюгенау обратил внимание, что его супруга одета в мужское платье, и в тусклом свете ночника обрисовывается нечто, заставляющее сердце биться быстрее, а дыхание – стать прерывистым и горячим. Как же хороша. Право слово! Может быть, немного подождать с войной?

– Манечка...

Манефа Полуэктовна улыбнулась, отчего милые ямочки на щеках стали ещё соблазнительнее, но тотчас приобрела прежнюю серьёзность:

– Идём Аполлон, нас ждут великие дела!

Какие именно дела, супруга не уточнила, но нервный жест, которым стиснула рукоять висящей на поясе мужниной шпаги, недвусмысленно выказывал намеренья. Брунгильда! Нет, валькирия!

– Дорогая, в первую очередь нужно позаботиться об офицерских денщиках и ординарцах.

Манефа Полуэктовна небрежно отмахнулась:

– Я ещё с вечера велела отнести им мадеры. Много мадеры.

Едва слышный скрип половиц. Свет от горящих во дворе костров проникает в окна и отбрасывает на стены причудливые тени. Две фигуры в темноте... Одна в дурацком завитом парике, съехавшем набок, другая радует глаз (если бы было кому смотреть) приятными округлостями в нужных местах. Тишина. Тяжёлый запах, от которого становятся дыбом волосы и бежит холодок по спине.

Шёпот:

– Не старайся перехватить глотку, душа моя. Ты и так вся перепачкалась... Знаешь, сколько сейчас стоит новый сюртук?

– Но ведь закричат.

– Если всё сделать правильно, то никто не закричит. Пойдём, покажу.

Скрип половиц сменяется звуком открываемой на смазанных петлях двери. Торопливые, и в то же время мягкие шаги... Опять тишина. Что-то звякнуло...

– Вот видишь, шомпол в умелых руках как бы не надёжнее ножа или шпаги. Господина Граммона сама, или помочь?

– Сама. Обратил внимание на ухмылку этого мерзавца?

– Когда он говорил о государе-императоре?

– Нет, когда меня глазами раздевал.

– Вот сука...

– Аполлон...

– Прости, дорогая, это непроизвольно.

Французский капитан умер с улыбкой на лице. Неизвестно, что ему снилось, но спи спокойно, дорогой господин Граммон, так и не вернувший себе приставку "де". Извини, но ты сам начал эту войну.

Там же. Ближе к полудню.

Аполлон Фридрихович благодарил Господа, надоумившего когда-то Клюгенау-старшего перейти в православие из лютеранской ереси. Иначе он бы ни за что не построил в Кошёлкино каменную церковь. Не Господь, разумеется, а покойный Фридрих Иоганнович. Зато теперь за крепкими стенами не страшны французские пули, и с колокольни открывается замечательный вид на деревню. Да, замечательный вид... и возможность обстрела, разумеется.

Когда супруги пробрались в храм с десятком ружей и мешком боеприпасов, священник отец Сергий пришёл в ужас и долго не мог поверить в случившееся. Неужели вот эти люди, перепачканные кровью как мясники, и есть их набожные и благочестивые помещики?

Но Манефа Полуэктовна решительными действиями не позволила изумлению перейти разумные пределы:

– Доложите о состоянии вверенных вам людей, отче.

– Так это...

– Понятно. Аполлон, душа моя, раздай оружие добровольцам. Надеюсь, таковые здесь найдутся?

Нашлись, и не только на оружие. Народ охотно завалил двери подручными средствами, а развёрнутый вопреки возражениям отца Сергия прямо в алтаре лазарет приготовился принимать раненых. И они не замедлили появиться.

Разбуженные бушующим в усадьбе пожаром французские часовые быстро сообразили о причастности местного помещика к случившемуся несчастью, и определили единственное место, где тот мог укрыться от возмездия. Вскоре была предпринята попытка штурма церкви, впрочем, быстро отбитая. За ней ещё две, но обороняющиеся огрызались огнём столь метко, что и те закончились неудачей. Противостояние продолжалось почти до полудня. Пока в чью-то голову не пришла мысль предъявить более весомые аргументы. Наверное, гибель офицеров не позволила сделать это раньше. Но не будем гадать, что случилось, то случилось.

– Аполлон, пушки выкатывают! – Манефа Полуэктовна выстрелила, на удивление точно попав в голову одному из артиллеристов.

– Значит, будем умирать, – невозмутимо ответил Клюгенау, скусывая бумажный патрон. – Судьба у нас такая, Манечка.

Шальная пуля ударила в колокол, заставив супругов вздрогнуть.

– Но сделай же что-нибудь! Ты умный!

– Могу помолиться.

– Шутишь?

– Нисколько, – Аполлон Фридрихович не торопился с выстрелом. – Искренняя молитва порой творит чудеса, а в крайнем случае помогает отойти в мир иной с подобающим достоинством. Вот у нас в полку был случай...

Не договорил – поймал на мушку бойкого француза и потянул спусковой крючок. Крякнул удовлетворённо, увидев результат работы, и продолжил:

– Двенадцатый! Я выигрываю.

Неприятель наконец-то закончил приготовления, и сразу две пушки оглушительно рявкнули, посылая ядра в сторону церкви. И следующие посыпались одно за другим...

– Умирать будем, Аполлон?

– Судьба у нас такая, – повторился Клюгенау, зажимая рассечённую обломком кирпича щёку.

– А я детишек хотела... пятерых. Чтоб три сына и две дочки... Дай-ка перевяжу.

– Некогда, – Аполлон Фридрихович отнял ладонь от лица и потянулся к зарядной сумке. – Перевязывать тоже некогда.

Глава 12

Поднятый по тревоге Второй гусарский, бывший Ахтырский, полк напоминал разворошённый неосторожно пчелиный рой. Но отнюдь не бестолковой суетой, как сказали бы предвзято настроенные господа, совсем не суетой. А её как таковой и нет – бегающие туда-сюда гусары имели чётко обозначенную задачу, и любые намёки на бестолковость восприняли бы отрицательно. Военные люди вообще не любят намёков.

– О чём задумались, господин временный лейтенант?

Маленький пухлый человек в круглых очках, чей вид совсем не гармонировал с мундиром, вопроса не расслышал. Он наблюдал за всеобщим движением с любопытством учёного, каковым. Собственно, и являлся до недавнего времени.

– Симеон Модестович! – голос за спиной приобрёл сердитые интонации.

Ответа не последовало – бывший профессор Московского университета настолько глубоко ушёл в изучение упорядоченного хаоса, что выпал из реальности и не реагировал на внешние раздражители. Впрочем, чего ещё ожидать от статского человека? И он не один такой в полку – указом Его Императорского Величества разрешалось принимать на вакансии добровольцев, не имеющих опыта военной службы. Разумеется, в технические и прочие нестроевые подразделения. Оружейными мастерами, например, или как Симеон Модестович – главным механиком воздухоплавательного парка.

Да, хлебнули лиха со штафирками... И ведь не выгонишь в отставку за отсутствием замены – тот же аппарат для получения летучего газа требует знаний, каковых у большинства офицеров не наблюдается. Нет уж, пусть лучше вчерашние студенты с погонами временных сержантов занимаются.

И воздушные шары, гордость небесной кавалерии, желательно обслуживать грамотно. Это вам не посыльно-почтовые баллоны, чья точность прибытия на место назначения достигается исключительно массовостью запуска. Сотня посланцев с сотней одинаковых писем... хоть какой-нибудь, да долетит.

Из-за них, паразитов, шёлк подорожал безбожно. А китайцы три шкуры дерут, пользуясь моментом.

– Видишь, Миша, что с людьми творит излишняя учёность? – безуспешно пытающийся докричаться до профессора командир полка повернулся к спутнику. – Беда с ними.

Старший лейтенант Нечихаев тоже не ответил. Он буквально на днях вернулся в двумя эскадронами, казаками, и примкнувшим шляхетским ополчением из многомесячного похода по лесам, и пребывал в некоторой эйфории. Полк для Мишки давно стал семьёй, и родные лица друзей и знакомых настраивали на лирический лад.

– Миша, уж не спишь ли ты на ходу?

– Что, Иван Дмитриевич?

– Проснись, говорю.

– Я не сплю.

– Заметно, – командир полка покачал головой. – Свою задачу помнишь?

– Там и забывать-то нечего! Высаживаемся в тылу у противника и приступаем к привычным партизанским действиям. Не переживайте, Иван Дмитриевич, чай оно не в первый раз.

– Поэтому и беспокоюсь, – нахмурился полковник. – Обнаглели там до потери осторожности... Береги себя. Миша.

Нечихаев, отличавшийся редкой среди гусар рассудительностью, возмущённо засопел, но перечить не стал. Командир добра хочет и беспокоится исключительно в силу почти родственных чувств.

– Поберегу, – пообещал Мишка, и хлопнул так и не обернувшегося профессора по плечу. – Симеон Модестович, ну и где наши воздушные кони?

Лететь на воздушном шаре интересно только первые полчаса, а потом виды и пейзажи приедаются. Попутный ветер, которого дожидались двое суток, исправно несёт летательный аппарат в нужном направлении, мелькают далеко внизу заснеженные леса и покрытые льдом реки, кое-где видны сожжённые деревни с торчащими печными трубами... В общем, обычная картина среднерусской полосы, в меру красивая, в меру скучная. Всё как всегда.

Попадаются и французы. Вот на них полёт полусотни шаров производит впечатление. Иные пытаются стрелять, а когда осознают тщетность попыток, то бессильно грозят вослед. Смешно выглядят крохотные, размером с муравья фигурки, то и дело окутывающиеся пороховым дымом. Ружья с высоты не разглядеть, и кажется, будто неприятель попросту портит воздух, пытаясь взлететь подобно ракете.

В таких случаях от одного-двух аппаратов отделяется едва заметная точка. И устремляется к земле с нарастающим воем, чтобы там разлететься тысячами осколков. Плюнувшему в небо возвращается сторицей...

Нечихаев на происходящие время от времени бомбардировки внимания не обращал – сыплющиеся на головы французов подарки являлись личной инициативой воздухоплавателей, и никак не могли сказаться на уменьшении принадлежавших отряду боеприпасов. Хотят швыряться – пусть швыряются. У каждого своя привычка развлекаться.

Сам Мишка предпочитал более традиционный для солдата способ времяпровождения – привалился спиной к стенке корзины, укрылся поплотнее, и задремал. Нужен станет, разбудят.

И снился старшему лейтенанту Нечихаеву никогда не виденный им Париж, горящие дворцы, какой-то полуразрушенный артиллерийским огнём католический собор с украшениями в виде каменных обезьян, расстрельный взвод и стоящий с завязанными глазами у стены коротышка в белых штанах... Вот поднимаются винтовки... молодой офицер, в котором Мишка узнал себя, отдаёт команду... Залп!

– Ваше благородие! – пилот воздушного шара дотронулся Нечихаеву до плеча. – Ваше благородие, проснитесь!

– Что случилось?

– Прямо по курсу бой!

– Где? – старший лейтенант поднялся на ноги и вынул из кармана сложенную подзорную трубу. Не ахти какое увеличение, конечно, но в случае чего можно использовать в качестве неплохой дубинки. – Что у нас там?

Действительно, в показавшейся на горизонте деревеньке кипела нешуточная баталия с применением пушек. Шесть штук, почти полная батарея, дружно лупили по небольшой церквушке на окраине, а на той в ответ вразнобой вспухали белёсые облачка от ружейных выстрелов.

– Дать сигнал!

Жёлтые ракеты, обозначающие команду приготовиться к прыжку, ушли в разные стороны, а через минуту – ещё четыре. Мишка достал из-за борта жестяной короб с парашютом:

– Фёдорыч, подсоби.

Сержант помог застегнуть ремни и довольно усмехнулся:

– По полтине заработаем!

– В боевом рейде по два пятьдесят полагается, – Нечихаев тоже умел считать деньги, и причитающееся за прыжки вознаграждение откладывал на подарок младшей сестре. – Все готовы? Цепляй вытяжные фалы! И красные ракеты давай!

Деревня Кошёлкино. Некоторое времени спустя.

– А я говорю, что Господь явил чудо! – отец Сергий внушительно указал пальцем в небо. – Не может человек своей волей по воздуху ходить аки по земле, и если сие случилось, то никак не без помощи небес. Ангелы по доброте своей дали крылья православному воинству. Дабы те успели придти на помощь погубляемым безвинно душам.

Аполлон Фридрихович с батюшкой не спорил, не до того ему было. Пока кто-то из добровольных сестёр милосердия перевязывал пробитое плечо и посечённую осколками ядра ногу, отставной поручик с тревогой прислушивался к частой стрельбе армейских винтовок и редкому бумканью ружья на колокольне. Манефа Полуэктовна оказалась настолько везучей, что не получила ни единой царапины, и продолжала палить по позабывшим про осаду французам.

– Самое бы время вылазку сделать, – предложил Клюгенау.

– Без вас там обойдутся, – священник отвлёкся от проповеди и подмигнул служке. – Лекарство принеси! И закусить чего-нибудь сообрази!

Тот довольно улыбнулся, предвкушая малую толику целебного снадобья и на свою долю, но уйти никуда не успел. В дверь забарабанили прикладами, и громкий голос спросил на чистом русском языке:

– Есть кто живой?

– Откройте, отец Сергий, – Аполлон Фридрихович сделал слабую попытку подняться. – Это свои.

– Нужно ещё разобраться, что там за свои.

– А кто недавно говорил об ангелах небесных, давших крылья?

– Аз есмь человек, и могу ошибаться.

Стук в дверь прекратился, и Клюгенау забеспокоился. А ну как пришедшие на подмогу гусары (а кому ещё взбредёт в голову прыгать из поднебесья?) обидятся? А тут раненые... За себя Аполлон Фридрихович не переживал – это не первые дыры в шкуре старого солдата, и если не случится горячки или антонова огня, то можно посчитать их пустяковыми царапинами.

– Открывайте, отче!

На разбор завалов ушло не менее получаса. И откуда в бедной деревенской церкви столько всего? Два сундука, резной комод, куча берёзовых дров, старинный клавесин, портрет Петра Великого в бронзовой раме, мешки с зерном и картошкой... Особенно удивительно последнее – господин главный губернский агроном неоднократно рекомендовал сей продукт, уверяя, что именно картофель выручит в трудную минуту. Неужели он подразумевал войну?

– Господин старший лейтенант! – отец Сергий перехватил Нечихаева около французских пушек, где тот руководил приведением их в полную негодность.

– Слушаю вас, – не слишком верующий Мишка, тем не менее, с искреннем уважением относился к священникам, и некоторое вольнодумство тому не мешало. – Требуется наша помощь?

– Да. Я хотел бы осмотреть пленных, и при необходимости... Ну вы понимаете? Из человеколюбия...

– Пленных? Увы, пленных у нас нет.

– Как это?

– А вот так.

– Расстреляли или повесили? Это не по-божески?

– Какое повешение, Господь с вами! Государственных преступников ждёт суд и каторга, чай в России живём, а не захолустье европейском. Поэтому не беспокойтесь, оба француза живы и здоровы.

– Оба?

– Ну да, двое их. Или вы отказываете нам в умении метко стрелять?

– Но я думал...

– Зря.

– Что зря?

– Для думанья у нас есть государь-император, а прочим же полагается проявлять разумную инициативу, своевременную смекалку, и прочие, способствующие укреплению государства материи. У нас в армии исключительно так!

По серьёзной физиономии Нечихаева никак не определить, шутит он, или нет, и лишь вид веселящихся гусар навёл отца Сергия на правильный ответ:

– Ржёте всё... А люди, может быть, страдают.

– Люди? – усмехнулся Мишка. – Знаете, меня всегда удивляла привычка некоторых... скажем так, человеческих особей творить добро. Нет, поймите, я не против добра как такового, но против его применения к чужим за счёт своих.

– Поясните свою мысль, господин старший лейтенант.

– Пояснить? Охотно. Причём на вашем же примере. Но сперва ответьте на вопрос – среди крестьян раненые есть?

– Есть.

– А среди моих гусар?

– Не знаю.

– Вот вы и пояснили... мне, во всяком случае. А себе?

– Не понимаю.

– А что тут сложного в понимании? Вам перед иностранцами стало стыдно, так?

– Но причём здесь это?

Мишка зло прищурился:

– А при всём! Прав был государь Павел Петрович – нужно выдавливать из себя раба. Какая, на хрен, забота о ближнем?

Деликатный кашель за спиной вынудил Мишку прервать фразу и обернуться. Поддерживаемый под руки двумя гусарами человек в почтенном, далеко за пятьдесят лет, возрасте смотрел на старшего лейтенанта уважительно и чуть смущённо. Только выглядел он несколько... старомодно, что ли. Кого в нынешние времена заставишь напялить на себя тесный мундир екатерининской эпохи, а на голову водрузить нелепый парик с буклями и косицей?

– С кем имею честь?

– Отставной поручик Ингерманландского полка Аполлон Фридрихович Клюгенау! – бодро отрапортовал незнакомец, после чего покачнулся, и упал бы, не будь подхвачен сопровождающими. Слишком рано те его отпустили.

– Лекаря сюда! – закричал Мишка, бросившись на помощь.

– Не стоит беспокоиться, господин старший лейтенант, – вяло отнекивался отставной поручик. – И он уже меня осмотрел.

Нечихаев возражений не слушал и повысил голос:

– Где этого коновала черти носят?

– Оказывает помощь тем, кому она нужнее! – Аполлон Фридрихович скривился от боли, но повторил. – Не нужно лекаря.

Внимательно наблюдавший за сценой отец Сергий вдруг ни слова не говоря повернулся кругом, и размашистым шагом пошёл к церкви. На половине пути будто что-то его подтолкнуло в спину – заторопился и перешёл на бег.

– Неужели дошло до человека? – хмыкнул Мишка, провожая взглядом священника.

– Вы не думайте, он хороший, – вступился за батюшку Клюгенау. – Просто ему в молодости не повезло, и пришлось прослушать три курса в Гейдельберге...

– Вот как?

– Да, и пагубное влияние европейской цивилизации... Но он на самом деле хороший! Тут сразу столько всего навалилось! Война, французы, стрельба из пушек... расстроился немного, но это с каждым может произойти. Кстати, господин старший лейтенант, вы сегодня обедали?

Пообедать Нечихаеву довелось только поздним вечером, почти ночью. Плох тот командир, что хватается за ложку вперёд подчинённых. Понятное дело, это не относится к снятию пробы, но как раз данное мероприятие сегодня сильно запоздало. Пока размещали на постой гусар, причём руководила сим ответственным делом Манефа Полуэктовна, оказавшаяся рачительной и внимательной хозяйкой вдобавок к выдающимся достижениям в стрельбе из ружья, и ночь наступила. Надобно сказать, что сама госпожа Клюгенау фактом человекоубийства не тяготилась, и на осторожные похвалы и поздравления с геройским поведением попросту отмахивалась:

– Так они первые войну объявили! У Аполлона Фридриховича и бумага есть!

Вышеозначенный документ Мишка видел, и настоятельно рекомендовал отставному поручику сохранить оный, дабы по окончанию войны передать в музей победы. В том, что и победа и музей обязательно будут, старший лейтенант нисколько не сомневался.