Текст книги "Партизаны Е.И.В.(СИ)"

Автор книги: Андрей Саргаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Саргаев Андрей Михайлович
Партизаны Е.И.В.

Если ты перенесся с Великой Отечественной на полтора столетия назад, оказавшись в теле императора Павла I, если тебе удалось подавить дворцовый переворот и усидеть на российском престоле, – будь готов воевать сразу на два фронта, против Британии и Наполеона, и не дай застать себя врасплох! Но «попаданец», переживший трагедию 22 июня, не допустит ее повторения в прошлом! В кои-то веки Россия готова к войне: армия перевооружена и реорганизована, западные губернии заранее эвакуированы, элитные разведывательно-диверсионные подразделения, обученные по образцу советского осназа, с первых дней вторжения развязывают против Бонапарта полномасштабную партизанскую войну, наши снайперы отстреливают офицеров противника, как собак, а парашютные десанты с воздушных шаров наводят ужас на вражеские тылы. Русские диверсанты против наполеоновской гвардии! Царский спецназ против французских оккупантов! «Попаданец» из будущего против военного гения Бонапарта!

Глава 1

– И как же это понимать? – отец Михаил, священник храма Преображения Господня в деревне Федяково, неодобрительно покачал головой, и задал новый вопрос. – Доченька, да девичье ли это дело, с пистолями возиться?

Младшая поповна, отцова любимица, так похожая на покойную мать, смутилась и вытерла нос перепачканной маслом ладонью:

– Так ведь почистить... – на тряпице перед ней разложены детали многозарядного пистолета. – Только не помню, как его обратно собирать.

– Горюшко ты моё, – широкая ладонь, вся в твёрдых мозолях от плуга и сабельной рукояти, ласково опустилась дочери на голову. – Подвинься.

Руки привычно делали своё дело, а мысли унеслись куда-то вдаль. Да и привычка эта... мог ли пять лет назад простой деревенский священник подумать о том, что будет сидеть вот так за столом и собирать положенное по сану оружие? Да, немало воды утекло с тех пор, как император Павел Петрович издал свой знаменитый указ, в простонародье называемый "Указ о добре с кулаками". А сколько уже прошло? Летом третьего года вышел... ага, на Троицу как раз четыре года будет.

Поначалу-то тяжело было, а потом ничего, привык. Даже почётную грамоту от Священного Синода получил как лучший стрелок Нижегородской епархии. И пистолет наградной с серебряной табличкой. Редкость величайшая – такими, говорят, только Красную Гвардию и войска госбезопасности вооружили. У остальных попроще, сам видел.

Где видел? Да в армии, где же ещё. Положено два месяца в году солдатскую лямку тянуть, так будь любезен, смени рясу на пятнистый мундир и неси слово Божие служивым людям. Или, ежели так повезёт, бунтующим нехристям на западных границах.

Ходят слухи, что император скоро тоже вступит в войну, вот уже три года идущую в Европе, но отец Михаил в те слухи не верит. Не таков государь Павел Петрович, чтобы ввязываться в бессмысленные свары, не приносящие прибыли. Если прибыль есть, тогда да, смысл появляется... Но всё равно война под сомнением.

С едва слышным щелчком встала на место последняя деталь, и священник привычным движением засунул пистолет в поясную кобуру. Пора идти.

– Не забудь про масло – после собрания заготовитель по домам пойдёт.

– С вечера всё заготовили, батюшка, – откликнулась дочь. – А что нынче за него давать будут?

– Деньгами.

– Плохо.

Можно понять огорчение младшей поповны – в прошлый раз заготовитель рассчитывался особыми карточками, на которые в лавках торгового дома "Князь Гагарин и сыновья" можно было взять товаров производства императорских заводов. Хоть и ехать за ними в Нижний Новгород аж за двадцать вёрст, а нигде больше не купишь керосина к лампе, духов хороших, или новых иголок к чудо-машине, что шьёт сама, едва стоит нажать ногой на качающуюся педаль. Да мало ли других приятных и полезных диковинок?

– Всё, Настенька, пошёл я, – священник перекрестился на красный угол, где под иконами и поясным портретом императора теплилась собственноручно сделанная из половинки бомбического ядра лампада. – И урок выучить не забудь, чтоб мне перед их благородием снова краснеть не пришлось.

Это намёк на позавчерашний конфуз, когда на годовых испытаниях в школе Настя от волнения забыла почти всю таблицу умножения, и директор был вынужден назначить повторный экзамен через неделю. А отцу Михаилу сделал выговор. Что-то, а ругаться отставной лейтенант Федяков, уволенный из полка по тяжёлому ранению, умел превосходно.

– Выучу, батюшка! – крикнула поповна вслед отцу сквозь закрывшуюся дверь, и потянулась к учебникам.

А священник шагал по широкой деревенской улице, перепрыгивал через непросохшие после вчерашней грозы лужи, и морщился, когда разлетающиеся из-под сапог грязные брызги попадали на новую рясу. Нет, никак не получается убедить вечно скупердяйничающих местных мужиков скинуться, и покрыть дорогу гудронной смесью изобретения господ Кручинина и Вершинина. Ладно ещё уговорил засыпать самые глубокие колдобины крупным щебнем. В прошлые годы, бывало, в них телеги чуть не тонули.

– Здрав будь, батюшка! – догнавшего отца Михаила человека никак нельзя назвать мужиком, хотя нынче он и пребывал в постоянном сельском жительстве. – Как здоровье Марьи Михайловны?

– Да ничего, слава Богу, – улыбнулся попутчику священник. – А чего же не заходишь, Фёдор Савич? Сам бы и узнал.

У того рука сама непроизвольно дёрнулась к лицу, где на скуле желтел след почти сошедшего синяка.

– Зайду как-нибудь, ежели сковородки попрячете.

Вот ведь напасть! И чем пригожий молодец не угодил старшей дочери? Ведь семнадцать стукнуло – ещё немного, и перестарок. А Фёдор Савич и собой пригож, и летами молод, и хозяин справный. Он одних только свиней сдаёт в заготовительный комиссариат по полторы сотни за сезон. Земельный надел ещё немалый, положенный отслужившему в армии вольному хлебопашцу. А что ногу чуть приволакивает, так в том нужно винить не его, а злую шведскую пулю в финляндском походе. Зато на груди знак военного ордена, дающий право детям героя учиться в Суворовском училище, а там и дворянство получить. Какого же хрена Машке ещё надобно?

Фёдор Савич в надраенных до синих искр сапогах, по торжественному случаю в мундире с погонами Второго Егерского полка, только нашивки младшего сержанта по отставному серебряные, а не золотые. И тоже кобура на поясе, откуда торчит рукоять барабанного пистоля, на иноземный манер именующегося "револьвером". Нет, в лепёшку расшибиться, а такого зятя не упустить. Грешно упускать, право слово.

Так неторопливо беседуя, дошли до церкви, перед которой на площади уже начал скапливаться народ. Вот тут везде гудронной смесью залито, ни единой лужицы. Это Юрий Сергеич Федяков постарался, нынешний помещик и директор школы. Традиции блюдёт – храм-то его дедом построен, отец колокола на колокольню аж из самой Москвы выписывал, а внуку, значит, о благоустройстве заботиться.

Вот, кстати, и он сам. Стоит, опираясь на костыль, и хмурится, выслушивая оправдывающегося в чём-то управляющего.

– Моё почтение, Юрий Сергеевич!

– Отец Михаил, безмерно рад вас видеть! – благожелательно откликнулся помещик и рявкнул на управляющего. – Прочь с глаз моих, мерзавец.

Того как ветром сдуло, и батюшка усмехнулся:

– Сурово.

– Иначе нельзя. Представляете, этот недоумок уговаривает взять на себя повышенные обязательства и втрое увеличить посевы яровой пшеницы.

– Я бы не стал, – скромно заметил остановившийся чуть в стороне Фёдор Савич. – По нашим климатам рожь куда как урожайнее выйдет.

– Справедливо замечено, господин сержант, – кивнул помещик. – Здравствуйте, кстати.

– Здравия желаю, ваше благородие! Не посмел первым...

– Полноте, братец. Уж не нам, понюхавшим пороху и с лихвой хлебнувшим горячего, чиниться подобно провинциальным купчихам.

– Привычка со службы.

– Оно похвально, но мы же в отставке. Так что там про рожь, господин сержант?

– Как вам сказать, господин лейтенант... Пшеница, конечно, закупается комиссариатом по весьма приятным для нас ценам...

– Ещё бы! Почти вся идёт за границу и возвращается чистым золотом.

– Точно так. В воюющей Европе некому и некогда растить хлеб, а голодных ртов убавилось не так уж много.

– Мерзавец-управляющий то же самое и говорил. А под повышенные обязательства предлагал взять кредит на паровую машину для мельницы. Ведь дадут?

– Свободных средств не хватает? – удивился отец Михаил. – Сколько у вас с аренды выходит?

– У меня общегосударственные расценки со скидкой на суглинки и подзолистые почвы! – Федяков, оскорблённый в лучших чувствах, вскинул голову. – Ни копейки лишней не беру, вам ли этого не знать?

– Простите, Юрий Сергеевич, не хотел обидеть, но...

– Я купил пай на Выксунском сталелитейном заводе, – пояснил мгновенно остывший и пришедший в прежнее добродушие помещик. – Так что бедую нынче без гроша в кармане. А обвинять в скупости и скопидомстве...

– Разве кто обвиняет? – поспешил вмешаться отставной егерь. – Вернёмся к нашему разговору, ваше благородие.

– Извольте.

– Так вот... мы говорили о пшенице, но читали ли вы газеты за последние полгода? Тон некоторых заметок, появляющихся с завидной регулярностью, позволяет предположить скорую острую потребность именно во ржи, так как ржаной хлеб составляет основу рациона... Вы понимаете?

– Запахло порохом?

– Мне так кажется.

– И где учат подобной внимательности при чтении газет?

Фёдор Савич сделал непонимающую физиономию:

– В каком смысле? После излечения и отставки я прослушал курс сельскохозяйственного училища императрицы Марии Фёдоровны, и более нигде не обучался.

– Возможно, – не стал спорить помещик. – Но не пора ли начинать?

– Сейчас готово будет, – Фёдор Савич кивнул в сторону отца Михаила, незаметно покинувшего их и распоряжавшегося на паперти. – Вот и стол выносят. А вам кресло.

Батюшка не знал, откуда появилась традиция накрывать стол алым сукном, но митрополит Нижегородский и Арзамасский Антоний, на приёме у которого пришлось бывать несколько раз, уверял, будто бы в Петербурге по-иному и не делают. Чтобы не отставать от столичных мод и веяний, пришлось пожертвовать целым рублём, зато теперь никто не упрекнёт жителей Федякова их провинциальностью. Поверх сукна, ближе к правому краю, неизменный графин с водой.

– Господа мужики! – начал отец Михаил, и замолчал, пережидая поднявшийся гул.

Подобное обращение к крестьянам давно вошло в привычку, но до сих пор вызывало оживление в толпе. Пришлось постучать по графину кохинуровским карандашом, после чего шум стих и можно было продолжить.

– Господа мужики! – повторил священник и поклонился в сторону сидящего в кресле Федякова. – И господин лейтенант... Мы собрались для принятия обязательств и, самое приятное, для получения задатков под будущий урожай. И благослови вас Господь! Прошу вас, Потап Захарович, начинайте.

Скромный чиновник государственного закупочного комиссариата, более обеспокоенный предстоящей заготовкой и перевозкой сливочного масла, чем процедурой оформления обязательств, придвинул к себе толстую тетрадь с висящей на шнурке сургучной печатью, и, устало вздохнув, крикнул:

– Подходите по одному!

Мужики замешкались, не решаясь выйти поперёд спокойно сидящего Федякова. Разве можно так не уважить барина? Пусть бывшего барина, но всё же...

– Давайте-давайте, – махнул рукой Юрий Сергеевич. – Я не тороплюсь.

Тогда первым протиснулся сквозь толпу Фёдор Савич:

– Самохин я. Пиши пятьсот пудов ржи, да по триста пудов ячменя с овсом.

Отец Михаил расслышал завистливый вздох. Оно и понятно, на немалый урожай рассчитывал вольный хлебопашец, но народ-то знал сколько будет на самом деле – занизил Фёдор обязательства, чтобы осенью продать тому же комиссариату по более высокой цене. Хорошо крепкому хозяину, а многие с нетерпением ждали сегодняшнего задатка – кто собирался лошадёнку прикупить, кто дом подновить, а кто и просто от природной предусмотрительности. Мало ли засуха, а выплаченное назад никто не забирает.

– Извольте получить и расписаться, – чиновник зазвенел извлечённым из вместительного сундучка серебром, и протянул Самохину деревянную ручку со стальным пером. – Грамоту знать изволите?

– А оформления в Зубцовский уезд Рыльской губернии не желаете ли? – ледяным тоном, перенятым когда-то у полкового командира, осведомился Фёдор Савич.

Закупочный комиссар только сейчас удосужился взглянуть на стоящего перед столом человека, и слегка спал с лица:

– Простите великодушно, господин младший сержант! Совсем замотался, понимаете ли. Страда!

– Но к людям внимательнее нужно быть, – Самохин оставил в тетради витиеватую подпись и сгрёб деньги. – Будьте здоровы, сударь.

Чиновник проводил взглядом уходящего с площади вольного хлебопашца и прошептал отцу Михаилу:

– Сурьёзный господин, однако, – и уже во весь голос. – Следующий кто!

Последним объявил об обязательствах Юрий Сергеевич Федяков. Он к столу не подходил, так что пришлось комиссару нести тетрадь и сундучок к креслу, в котором с удобствами расположился помещик.

– Пишите, милейший, семь тысяч пудов ржи.

– Всё же приняли решение? – явившийся следом отец Михаил позволил себе усомниться. – Народу где возьмёте на уборку?

– Разорюсь на пару конных жаток. И чёрт с ней, с паровой мельницей.

– Хм... Не поминайте нечистого.

– Извините, отче, само вырвалось. Вы нынче к Макарию едете?

– Хотите там жатки посмотреть? Лучше приказчику князя Гагарина отпишите, а уж он в наилучшем виде сделает. И привезёт, и людей работе научит, и на учёт в губернской мастерской поставит.

– У князя дорого.

– Зато без поломок, особенно если своевременно механика вызывать для обслуживания. Тем более работники у вас серьёзные.

– Это точно, – согласился Федяков.

Действительно, на работников он нарадоваться не мог. А если бы хоть один из них говорил по-русски, то им бы вообще цены не было. Три десятка беглецов из воюющей одновременно против Наполеона и германских княжеств Австрии изъяснялись на каком-то странном наречии немецкого языка, и Юрий Михайлович, любивший коротать время за перечитыванием глубоких размышлений господина Канта в подлиннике, понимал их с трудом. Но работали так, что аж спины от натуги трещали. Настолько изголодались по земле в своих игрушечных Европах? Наверное, так. Ничего, за десять лет, положенных на кандидатство в российские подданные, и человеческой речи научатся, и заслужат право служить в армии. Пусть право не для себя, для детей, но всё же...

– Проводите меня, отец Михаил? Здесь и без вас прекрасно справятся.

Священник оглянулся – церковный староста с помощью звонаря утаскивал накрытый кумачом стол в сторожку, а дьячок унёс графин. По пути принюхиваясь к его содержимому. Неужто не верит, что там налита обыкновенная колодезная вода? Вот же свинья, прости Господи.

– Наливочка с прошлого года осталась замечательная, – продолжал уговаривать Федяков. – Нынче удастся ли такая?

– На грех подбиваете? Впрочем, ради вишнёвой наливки можно и согрешить. Сами делаете, насколько помню?

– Кому ещё сие благородное дело доверить? Так что, идёте?

Дорога домой показалась засидевшемуся в гостях до поздней ночи отцу Михаилу в два раза длинней. Коварна вишнёвка у Юрия Сергеевича – в голове чисто, пусто и ясно, мысли исключительно о высоком и светлом, а ноги идти отказываются. Нет, конечно же, они не выписывают замысловатые кренделя на радость и потеху шепчущейся в зарослях ещё не зацветшей черёмухи молодёжи, но не хотят шагать твёрдо, и всё тут. Мягкие какие-то стали – гляди того вывернутся коленками назад, и поскачешь кузнечиком-стрекозой. Или заморским зверем кенгурой, что привёз из кругосветного плаванья капитан третьего ранга Лисянский. В газетах ещё рисунок был, разве не видели?

Но наливка того стоит. И не зря Юрий Михайлович платит в казну налогу по полтине с каждого ведра – разве приятственность для души и усладу для чувств можно измерять деньгами? В старые-то времена...

Что было в старые времена и каким образом они соотносятся с вишнёвкой отставного лейтенанта Федякова, отец Михаил додумать не успел – мерзкая маленькая собачонка, какими, собственно, и бывают все мелкие собаки, с заливистым лаем выскочила из чьего-то палисадника и попыталась вцепиться в ногу. Получив пинка, злобное чудовище с жалобным визгом укатилось в темноту, но, справившись с потрясением и ведомая природной вздорностью характера, повторила атаку. Ещё удар, попавший точно под нижнюю челюсть, и шавка опять улетела, захлебнувшись ненавистью ко всему миру.

– Вот же бляжий зверь, – пробормотал батюшка, нащупывая на дороге подходящий камень. – Вот я тебе...

Подвело угощение господина Федякова, как есть подвело. Не в том смысле, что его самого, а вот отца Михаила...

Звон дорогущего, с завода братьев Нобелей, стекла привёл батюшку в некоторое смущение. Как и раздавшийся следом испуганный визг.

– Стой! – заорал кто-то в темноте и в небо ударил сноп огня, сопровождающийся грохотом. – Стоять, я сказал!

Грозный окрик и выстрел заставили отпрыгнуть в сторону, а в руке неведомым образом сам собой появился пистолет. Лукавый смущает, подталкивая к оружию?

Топот тяжёлых сапог по дороге – кто-то пробежал мимо, остановился, постоял немного. Вернулся. И уже потише:

– Марья Михайловна, вас стеклом не поранило? Беспокойствие имею большое.

– Ой, скажете тоже, Фёдор Савич, – откликнулся звонкий голосок, по которому священник узнал старшую дочь. – Царапина пустяковая.

– Где? – ощутимо перепугался Самохин. – Перевязать бы!

– Не надо.

– Почему?

– Так оно попало... не скажу...

– Я сам посмотрю.

– Ой, руки убери, охальник.

– Да чего...

Звучный шлепок, сменился жарким шёпотом. Что было дальше, отец Михаил не слышал – он перекрестил темноту, улыбнулся с умилением, и зашагал обратно к дому отставного лейтенанта Федякова. Чай примет постояльца на одну ночь?

Принял. Даже очень обрадовался вернувшемуся собеседнику. Так и просидели до утра за наливкой. Рассуждая о видах на урожай, о европейской политике, о проводимом Павлом Петровичем перевооружении армии. Славно поговорили.

А утром...

Утром отец Михаил вернулся домой, громко обругал неизвестных злоумышленников, бросивших камень в окно, и совсем было собрался пойти в церковь, как в дверь заколотила чья-то решительная рука.

– Кого ещё нечистая принесла, прости Господи? Машка, ну-ка посмотри.

– Телеграмма! – несколько мгновений спустя откликнулась старшая дочь. – Мне расписаться?

– Я сам, – священник вышел в просторные сени и протянул руку к неясно видимой фигуре в дверном проёме. – Дай сюды.

Но невозмутимый почтальон сначала заставил черкнуть закорючку в прошнурованной тетради, и только потом отдал запечатанный сургучом пакет.

– Ответ нужен?

– Нет, – покачал головой письмоносец. – Желаю здравствовать.

– Благослови тя Господь, – машинально откликнулся батюшка и зашелестел бумагой, громко цыкнув на дочь. – Не твоего ума дело! Лучше Федьку своего сюда позови!

– Он не мой.

– Поговори ещё...

– А сказать-то чего?

Отец Михаил задумался на минутку, и выдохнул:

– Война!

Глава 2

15 апреля 1807 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

– Ну так что, государь, война? – Кутузов бросил указку на расстеленную карту и выжидательно посмотрел на меня.

– А сам как думаешь?

Михаил Илларионович неопределённо хмыкнул и ответил с лёгкой усмешкой:

– Для думанья у нас твоя голова имеется, а моё дело – приказы исполнять!

Фельдмаршал один из немногих, а честно сказать, так вообще единственный, кто позволяет себе так вольно разговаривать с императором. Соблюдая меру, ни в коем случае не перебарщивая, но с достаточной бесцеремонностью и малой толикой панибратства, временами переходящей в амикошонство. Имеет право, между прочим. Право друга и боевого товарища, с которым полтора года хлебали горькую кашу войны. Той, которая дай Бог никогда не случится.

Мы попали сюда из сентября одна тысяча девятьсот сорок третьего года, из-под Ленинграда. Как? Не знаю сам... может быть погибли и наши души переселились, а может... Не верю я в это. Но пришлось поверить. И пришлось зубами вцепиться в шанс прожить ещё одну жизнь. И началось!

В первую очередь я категорически отказался помереть от апоплексического удара табакеркой в висок, чем очень озадачил заговорщиков. Причём многих из них сюрприз удивил до смерти – в ночь, когда всё держалось пусть не на ниточке, а на кончиках штыков оставшихся верными присяге гренадеров, церемониться с убийцами никто не собирался. Сколько тогда народу в горячке порешили? Много. Сейчас бы действовал иначе, но в тот момент казалось, что другого выхода просто нет. Ладно, кто старое помянет...

А что было во-вторых? Ага, вспомнил... Как-то само собой получилось, что репутация слегка помешанного императора Павла Петровича не только подтвердилась, но и явила себя во всей красе. И сам постарался, и недоброжелатели подсуетились, но сейчас мне это на руку – не приходится придумывать оправдание действиям и поступкам, взгляду постороннего наблюдателя кажущимся очередным сумасбродством. Взгляду иностранных разведок тем более. Плевать, пусть ломают голову, пытаясь разгадать второй, третий, а то и пятый смысл любых движений русского царя.

Вот так и прожил шесть лет. Уже шесть лет?

– Надумал?

От голоса Кутузова воспоминания рушатся подобно стенам Иерихона, услышавшим трубы Иисуса Навина. Нетерпение фельдмаршала вполне объяснимо – только что по телеграфу поступило сообщение, что австрийскую столицу осадили неожиданно объединившие свои усилия французские и венгерские войска. Ну, венгров за полноценное войско можно считать с большой натяжкой, хотя повстанцы и сражаются с редким воодушевлением, а вот действия Наполеона изрядно беспокоят.

Не любит он нас. Причём знает, что мне об этом хорошо известно. Да я и не просил любить, лишь бы платил аккуратно за поставки. Да, ситуация... Ещё недавно казалось, что стоит только перекрыть поток товаров, за прошедшие годы превратившийся из крохотного ручейка в полноценную реку, и Бонапартий будет поставлен на колени. Казалось, да.

Вообще, когда сюда попал, мне казалось, что знаю историю почти на полтора столетия вперёд. И поэтому полагал, будто сведений из будущего достаточно, чтобы обойти все подводные камни внешней и внутренней политики. Наивный дурак! Сам чёрт не разберётся в нынешней мешанине, куда оказались втянуты даже те, кто о войнах и не помышлял никогда.

– Сволочи!

– Вы про кого, государь? – фельдмаршал снова стал самим собой, временно задвинув сознание Мишки Варзина на второй план.

– Про всех, – лёгкой улыбкой даю понять, что к присутствующим это не относится. – Как у нас с готовностью?

– Как обычно, – пожимает плечами Михаил Илларионович. – Артиллерия укомплектована новыми орудиями на двадцать пять процентов от потребного, патронов к кулибинским винтовкам едва ли по сотне на ствол наберётся, воздухоплавание в глубокой ж... хм... в ней самой, производство миномётов начнётся только осенью. Мы традиционно не готовы.

– И кавалерия?

– Пфе! Гусары полков спецназначения ещё чего-то могут, а остальные...

Старый товарищ неправ, очень во многом неправ. Просто ему хочется всего и сразу, а не получается. Вот я не переживаю: подумаешь, три четверти пушек не успели заменить, у других и этого нет. В том смысле, что наши старые и до того считались лучшими. И с патронами не так страшно, как кажется. Да, всего по сотне на ствол, но принимая во внимание некоторую увлечённость графа Кулибина своими винтовками и пуск новых оружейных заводов в Сормове и Туле... Иван Петрович претворяет в жизнь самые радушные мечты, вдруг оказавшиеся вполне осуществимыми.

Хм, не забыть бы ему напомнить о необходимости провести инспекцию на предприятиях княгини Лопухиной – в последнее время оттуда идёт столько брака, что в иные времена милейшей Дарье Алексеевне хватило бы на червонец. Плюс пять лет поражения в правах. А я вот либеральничаю.

– Готовы мы к войне. Или не готовы, – подвожу итог нашей беседы, – а воевать, Миша, всё равно придётся. Или не хочешь?

– Не хочу, – соглашается Кутузов. – Я ведь, твоё величество, не сопливый младший лейтенант из училища, у которого в мозгах вместо извилин отражение широких лампасов.

– Не хочешь, но будешь?

– Есть варианты?

– Нет, – обнадёживаю друга.

– А что же спрашиваешь?

– Да так...

– Нет уж, – фельдмаршал повертел в руках ни в чём не повинную указку и переломил её об колено. – Вместе кашу заварили, вместе и расхлёбывать будем. Мы же большевики?

Хороший вопрос. Своевременный вопрос.

– Сам как думаешь?

Молчит. Оно и правильно, что молчит. Мне тоже нечего ответить. Наверное, пару-тройку лет назад и смог бы, но не сегодня. Представляю, как нерождённые пока Карл Маркс и Фридрих Энгельс ворочаются в гробах от нашего с Мишкой марксизма. Кстати, не попросить ли Александра Христофоровича Бенкендорфа озаботиться тем, чтобы прогрессивное учение так никогда и не появилось на свет? Всего-то и нужно... Сколько стоит человеческая жизнь в нынешней Европе?

И не надо меня обвинять в ревизионизме, уклонизме и прочих грехах, не надо. Вам нужны великие потрясения? Замечательно, тогда засуньте их себе в задницу, а мы и без потрясений как-нибудь проживём. Постараемся, во всяком случае.

Всё, к чертям посторонние мысли! Работать!

Фарфоровая кнопочка на столе – новое веянье в моде и прорыв в науке. Мы стоим на пороге эпохи электричества. Оно, правда, ещё в зачаточном состоянии, но примитивную батарею для питания звонка осилили.

– Вызывали, Ваше Императорское Величество? – секретарь появился в кабинете неслышно, хотя дверные петли должны отчаянно скрипеть. Он сквозь стены проходит, что ли?

– Да, вызывал. Бумаги готовы?

– Так точно, – толстая папка ложится на край стола. – Копии тоже здесь.

У Сергея Александровича хороший почерк – буковки округлые и ровные, словно идущие в атаку шеренги французской пехоты. А у меня строчки кривые, с многочисленными кляксами и исправлениями. Это дают о себе знать последствия покушения двухлетней давности – плохо сгибаются пальцы на правой руке. Стакан или шпагу удержать могу, но ручка со стальным пером подчиняться категорически отказывается. Впрочем, для трёх десятков подписей много сил не потребуется.

Пять последних листов откладываю отдельно. Это будущая добыча иностранных шпионов, слетевшихся в Петербург в поисках совершенно секретной информации. Пусть шпионят на доброе здоровье, мне не жалко. Вот когда сопредельные державы перестанут проявлять интерес, тогда будет печально. А бумаг я ещё напишу, благо богатое и нездоровое воображение порой подсказывает такое...

– Передашь Бенкендорфу, дальше он сам озаботится.

– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество, сей же час передам лично в руки.

– Курьера достаточно.

– Но Александр Христофорович будет нынче на совещании.

– А мы куда-то торопимся? Благородное искусство шпионажа суеты не терпит.

Да, господа-товарищи, хороший шпионаж много чего не любит. А вот мне в последнее время нравится с самым серьёзным видом произносить заведомые глупости и рассказывать бородатые анекдоты. Волнуюсь, наверное, в преддверии большой войны, и пытаюсь спрятать неуверенность за шутками. Боюсь? Скорее всего так и есть – полководец из меня аховый, и больше полка в обороне не потяну. Про наступление вообще лучше не заикаться, дабы не опозориться. Будем надеяться на полководцев, зря что ли жалование получают. И немалое – содержание генералов обходится нисколько не дешевле расходов на Черноморский и Балтийский флот вместе взятые.

А война стоит на пороге и уже стучится в двери. Война, которая сейчас нужна больше мира, как бы ни страшно это звучало. Семь лет мы работали на неё, теперь наша очередь собирать камни. Или разбрасывать? Что же, значит будем разбрасывать.

– Разрешите идти? – застывший неподвижно секретарь наконец-то решился нарушить моё задумчивое молчание. Инициативный, и это хорошо.

– Да, конечно же.

Сергей Александрович щёлкнул каблуками и вышел – никак не избавится от въевшихся с детства привычек. Потомственный военный, то вам не фунт изюму.

– Вызывали, Ваше Императорское Величество? – в приоткрытую дверь заглядывает усатый сержант с двумя золотыми нашивками за тяжёлые ранения.

Чёрт побери, я сам не заметил, как рука привычно нажала на звонок. Зачем мне солдат в кабинете? Поговорить?

– Садись, – показываю на стоящий напротив стул. – Или присаживайся. Если так удобнее.

Улыбается, каналья, но мотает головой. Тоже правильно – для часового на посту караульный начальник пострашнее любого императора. И если обнаружит нарушение, то никакие монаршие милости не компенсируют грядущие неприятности по службе.

– Слушай, Василий Петрович, что ты думаешь о французах? – Сержант улыбается ещё шире. А что, если Наполеон знает в лицо чуть ли не каждого своего гвардейца, то и русскому царю не зазорно. Вроде малость, а людям приятно. – Ну? Только правду.

Задумался. И это тоже хорошо, ведь лет пять назад мне бы ответили в таком духе – мол, не сумлевайся, надёжа-государь, бравы солдатушки одолеют супостата одной левой, ты только прикажи. А глаза обязательно выпученные и похожие на оловянные пуговицы.

– Француз вояка умелый, Ваше Императорское Величество.

– Давай без титулований, братец. Умелый, говоришь? А ты сам?

– Ну-у-у... сравнивать не стал бы.

– Это почему же?

– Несправедливое сравнение, государь! Кто я, а кто они!

– Русскому солдату негоже скромничать.

– Причём здесь скромность? – искренне удивился часовой. – В правильном бою я пятерых побью не запыхавшись, а в тайном, как Александр Христофорович обучает, и двух десятков мало будет.

– Ладно, иди, чудо-богатырь, – я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Вот и поговорил с народом! Vox populi [1] 1
  Vox pópuli vox Déi (лат. «голос народа – голос Бога») – латинская поговорка, эквивалент русской пословицы: «глас народа – глас божий».


[Закрыть]послушал, мать его за ногу!

Скрипнула дверь. Чёрт побери, безопасность безопасностью, но всё же стоит приказать смазать проклятые петли. Нервы и без того натянуты струной, а мерзкий звук проходится по ним даже не смычком – пилой, оставляющей зазубрины. Вот хватит кондрашка невзначай!

Лёгкие шаги Марии Фёдоровны узнаваемы. Дражайшая супруга в свои годы умудряется не только выглядеть на тридцать лет, но и чувствовать себя так же. Злые языки, к сожалению ещё не подрезанные под корень товарищем Бенкендорфом, утверждали, что императрица играла с дьяволом в карты, поставив на кон бессмертную душу против секрета вечной молодости. Как сообщали рассказчики, царица совсем было проиграла, но появление вооружённого кочергой и винтовкой ревнивого супруга, то бишь меня, радикальным образом повлияло на результат.

В итоге состоявшегося выяснения отношений, чёрт лишился рогов, хвоста, целомудрия (тут как раз пригодилась кочерга), и был отправлен этапом на Аляску. Вечная же молодость досталась призом победителю, разделившему ещё в равных долях, не считая малой толики, выделенной присутствовавшему при допросе и аресте нечистого фельдмаршалу Кутузову.