Текст книги "Дьявольское кольцо"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

К счастью, летел Казик недолго и низко и с плеском шлепнулся на отмели, подняв целую стену брызг.

– Караул! – уже готов был крикнуть Казик, но тут же стукнулся об дно в вихре взбаламученных песчинок. И вскочил, дико озираясь. Ему было примерно по пояс.

Тихонько подвывая от страха. Казик рванулся на сушу. То ли его и впрямь задело по плечу что-то похожее на прут, то ли он сам, опять же с перепугу, это выдумал – трудно сказать.

Теперь Казик был у другого, пологого берега. Оставляя в стороне озеро, Казик мчался туда, где еще по свету видел палатки, огонек керосинки. Переться несколько километров до Туима… Об этом не могло идти и речи. Озеро огибала дорога, среди лугов явственно темнели глыбы палаток. В одной светилась керосиновая лампа, но опытный Казик полез вовсе не туда: раз люди, значит, будут бить. И он нырнул в самую большую палатку с полуоткрытым входом – уж очень у нее был нежилой вид, в ней не должно было сейчас быть людей.

В палатке было очень тепло. Наверное, тепло осталось от огня газовой плиты, на которой готовился ужин, от скопления людей, которые ужинали здесь часа четыре назад, а еще часа два назад играли в шахматы, пели под гитару, пили чай… а ветер не смог выдуть тепло, потому что опытные люди закрыли окна, надежно привязали дверь.

Только внутри палатки Казик понял, до чего успел замерзнуть. А! Вот на скамейке – чья-то брезентовая куртка. Вот и пара полотенец…

Опытный начальник держал спиртное в другом месте, но поставить чай – пара минут. Есть и сахар, и нарезанные ломтики хлеба под полотенцем, и свежая заварка, и недоеденная банка пряной свинины, и казахстанское «повидлоси»…

Казик еще не решил, как лучше: оставаться здесь до первого света и все-таки бежать в Туим или обратиться за помощью к начальнику экспедиции. С одной стороны, Мишка мог засесть в гостинице, и тогда они уедут вместе. С другой – если Мишка сбежал, то нет места надежней экспедиции – например, чтобы получить заем денег на билет, а отдать его в Петербурге… Казик сидел, размышлял… А как это часто бывает в жизни, обстоятельства все уже решили за него и без него.

Потому что как ни старался Казик, а шум он все-таки производил. То уронил скамейку, то тряхнул ящик с посудой. При желании можно было заметить и огонек, когда он подогревал чайник. Услышать неясный шорох, бормотание, звуки шагов… Послышался тихий, очень «брезентовый» шорох, – кто-то выходил из палатки. Заплясало, начало перемещаться световое пятно фонаря. Казик оцепенел. Сознание против воли, против здравого смысла уже готовилось к вторжению чего-то вроде виденного только что. Но нет, плясало световое пятно, слышались неверные шаги еле проснувшегося, вставшего под утро человека. Высокий дядька поднял звякнувший фонарь, от входа осветил палатку, Казика… Молчал несколько секунд, светил… потом шагнул в палатку, вынул руку из кармана брюк.

– Что, решил искупаться? – осклабился Кузькин от двери. – А к нам чего? Сидел бы на берегу, водичка теплая.

– Ограбили меня, начальник… Не гони, пригожусь, отработаю…

– А ты откуда? Как тебя зовут?

– Казимиром… Казимир Владленович. Я ехал на машине, возле озера.

– Там недавно машина шумела… Я-то думаю, кого принесло в такую пору…

– Ну, я ехал. Мне сказали, воду из Туима надо брать в полночь, лечебная она тогда… Налетели, выкинули в озеро…

– Ты один ехал? Кто налетел? Тот, кто с тобой или местные были?

– Местные, начальник… Вышел из машины, напали, бросили в озеро, я плыть…

– Там такой, косматый, в синей безрукавке, был?

– Не-а… Там такой большой… Длинный такой, темный…

– Смуглый, что ли?

– Да-да, смуглый, темный такой…

– А второй?

– А второй… второй, вроде маленький…

– Как он одет-то был, маленький?

– Одет? Ну как… в рубашку одет, в брюки… Темные, наверно.

– А третий? Их же трое было?

– Может, трое…

– Так двое или трое?! Тут лагерь, тут подростки, тут деньги… Сколько их было, бандитов?!

– Вроде трое, начальник… Темно было, страшно, не видел… Можно, я у вас тут обсушусь? Я не местный, идти некуда…

– Ну, бог с тобой, сиди сушись…

– Начальник, я из Питера, жить мне негде, я один…

– Пока устроим, отработаешь. Завтра на работу тебя повезем и в милицию.

При слове «милиция» Казика передернуло. Впрочем, спросил о другом:

– А на работу зачем?!

– А тебя мы кормить будем? Будем. Вон, ты уже сам кормишься, самовольно. Спальник я тебе сегодня выдам? Выдам. Решай сам, но если взял – на работу вместе с отрядом, только так.

– А… А в милицию зачем?

– Ну ты, парень, и даешь! Тебя в озеро кинули, покушались, можно сказать! Еще немного, и убили бы. Машину отняли… Документов нет?

– В машине документы, начальник…

– Я так и думал. А паспорт у тебя точно есть?

– Обижаешь, начальник…

– И данные помнишь?

– Как не помнить…

– Значит, справку тебе надо? Вот и поедем, справку выпишем.

В экспедиции бывает такое – прибивается к ней некто и живет, работает за еду и место в палатке. Обычно от таких прибившихся никаких неприятностей нет, но иногда все же случаются. Лучше их проверять. А то кто его, прибившегося, знает? Может, беглый из лагерей, может, скрывается… и хорошо, если только от алиментов.

Кроме всего прочего, нельзя сказать, что Кузькин так уж наивно поверил Казику на слово. Казик аккуратно попадал в каждую ловушку Кузькина по поводу «нападавших», и очень уж было заметно, что с ним произошло что-то совсем другое, и что-то очень уж нечисто было и с «нападавшими» на Казика, и с «ограблением». И обращаться в милицию Казик боялся, как отрицательный персонаж фильма 1960-х годов. И это тоже было подозрительно. А когда все же повезли, то показания давал как-то нечетко. Например, почему-то уверял, что приехал в Хакасию один и исключительно на собственной машине. А грабителей видел в первый и последний раз, не знает их, не рассмотрел и не запомнил.

Через три дня в экспедицию приехал молодой милицейский капитан, спросил, не останавливался ли Казик в гостинице «Сияние Сибири». И Казик, очень разволновавшись, изменил показания, поведав, что был на озере не один, а со своим другом, и машина эта его, друга. Но что номер машины он помнит, и как зовут друга он помнит, а вот фамилии друга и адреса уже нет, совсем вылетело из головы… наверное, когда его убивали и топили в этом страшном озере. Убивали и топили эти, местные, которых он не знает. А друг, шофер… то есть который был за рулем, Мишка, он оказался с ними…

Казик все отчаяннее путался. Лейтенант надолго останавливался, сидел, молча глядя на Казика через стол. Казик от этого внимательного, профессионального взгляда становился совсем невменяемым и почти терял контроль за естественными функциями организма. Исписав лист, лейтенант тут же заставлял Казика его подписывать, и тот хоть и трясся, но подписывал. А лейтенант прятал подписанный лист и снова задавал вопросы.

Лейтенант потом долго пил чай в палатке Кузькина… Казик рад был бы подслушать, но боялся.

– Значит, все-таки из Ленинграда, – обронил лейтенант с элегической задумчивостью.

– Город он знает. И знает так, словно там жил, – не только улицы, а где работать, где покупать… Скажем, объяснял мне, где живет… я притворился, что сам город знаю плохо. Он мне и объяснял: «где химчистка… напротив гастронома». Так город, вообще-го, знает житель…

– Может, ты бы к нам пошел работать? – уважительно хмыкнул лейтенант. – Хотя тут, конечно, у тебя… Не знаю, стоит ли меняться.

Он в лагере сидел уже долгонько, и непреклонность начинающего мента уже сменялась в его взоре некой мечтательностью.

Под вечерними лучами озеро отливало золотом, качались березки под ветерком, перекликались девушки возле палаток.

– А может быть, как раз ты – к нам? – так же ухмыльнулся ему Кузькин. Посмеялись.

– Ты как считаешь, если честно – нападал на него кто-нибудь?

– Очень может быть, и нападал. Только нападали те, кто его знает… а он – их.

– С кем он ехал, те и выбросили?

– Очень может быть. Повздорили, а он сам крупно виноват. Или вместе делали что-нибудь эдакое, – лейтенант неопределенно повел в воздухе пальцами. Он сам не мог придумать, что бы «эдакого» мог сделать Казик. – Или приехали, здесь влезли во что-то, а этот подставил. Что за существо, ты и сам видишь…

Кузькин понимающе кивнул.

– Или вообще из самого Питера везли. Везущим – развлечение, как отдых. А этого здесь и оставили, без документов и без денег. Это как наказание.

– В общем, ты машину искать не будешь и расследовать факт разбойного нападения тоже не будешь?

– А нет тут никакого нападения. Он в показаниях путается, как…

Тут лейтенант загнул такую матерную руладу, что Кузькин только мотал головой и ухмылялся.

– Машину-то я в розыск подал. Ее, может быть, и найдут, но помяни мое слово – там еще такое откроется… То ли они сперли ее, машину, то ли неизвестно чья она, эта машина. Может быть, владелец про твоего Казика и не слыхал.

– Уже и «моего»! Его в экспедиции-то держать можно?

– А что он сделает? Справку ему выдадим, пусть работает…

Кузькин и до этого не видел, почему должен обращаться с Казиком, как с некой невиданной ценностью, и постоянно приставлял к работе попроще: дежурить по кухне, на раскопе отбрасывать отвалы… Поневоле хороший психолог, Коля Кузькин понял очень быстро – работник из Казика еще тот… Но работать будет, хотя и без особого старания, – если его время от времени пугать. Вот если не будет бояться – скоро обнаглеет и станет совершенно невыносим. Обстановка в экспедиции способствовала чему угодно, только не запугиванию участников, и Кузькин понял, что пугать Казика придется ему самому. Он еще вчера рассказал Казику, что поблизости от лагеря бродит медведь-людоед, что у Сережи Гульфикова, фанатика археологии, от недобросовестной работы и от простоев бывают нервные припадки, с криками и с мордобоем.

Лейтенант героически отказался от любых добавок в чай, но уезжать уж очень не желал и полчаса еще мотался между машиной и скамеечкой у озера. Проводив его, Кузькин пошел общаться с Казиком.

– Значит, так. Денег я тебе занимать не буду. И сам не хочу, и лейтенант не советует. Как ты с ним договоришься – это вы сами разбирайтесь. Вот что могу – это принять на работу. Полевое довольствие – 56 рублей в месяц. Обычно мы в это укладываемся. Зарплата – 70 рублей. Будешь стараться – поощрю, накину десятку. Сегодня середина августа… В середине сентября поедешь домой. Останешься до октября, сможешь лететь самолетом. Или поедешь сопровождающим машину, это даром. Можешь дать телеграмму, запишу на твой счет. Согласен?

Казик уныло кивал головой, ковыряя землю носком ботинка. Кузькин удивился, как далеко он сумел засунуть палец в ноздрю – чуть ли не наполовину.

ГЛАВА 10
Вторая половинка

Тут надо сделать еще одно объяснение, почему Казик так спокойно отнесся к своей временной жизни в экспедиции. Одно объяснение, что называется, лежит на поверхности – провалив задание, лучше всего исчезнуть с глаз того, кто его дал. Не навсегда, конечно, но на время.

А была и другая причина – Миней Израилевич ясно объяснил, что если задуманное не получится, Казик должен жить в Туиме и внимательно следить, кто приближается к озеру. И если кто-то заполучит кольцо, а Казик донесет, кто его смог заполучить, то и плата остается та же. Сидя в лагере экспедиции, Казик надежно скрывался… а в случае чего легко было подать дело и так, что он и засел здесь, чтобы лучше видеть все и слышать. И лучше выполнить задание Минея.

Вообще-то, к 20 августа Казик вполне мог бы выйти на связь… И не выходил. Потому что обещания обещаниями, а было совершенно неизвестно, как воспримет провал Миней Израилевич. Может, сразу вышлет денег, велит явиться в Питер, пред ясные очи… Но с какой целью явиться? Что Миней вполне способен свернуть ему, Казику, шею – в этом-то Казик не сомневался ни единого мгновения. Вряд ли, конечно, собственными руками – не будет человек такого полета сам мараться. Но раз уж вопрос только в этом…

Вот если бы были у Казика какие-то… Ну хоть какие-то результаты…

И тут черная полоса внезапно кончилась, и Казику опять стало везти. Потому что в экспедиции внезапно появились гости – сразу на двух машинах, привезли с собой черного барана, хлеба, чая и невероятно много водки.

Трое из них были археологи, и с ними было все понятно. Особенно с молодыми, один работал в экспедиции и уезжал зачем-то ненадолго, а второй был из Ростова-на-Дону, которому все здесь было внове и который бегал по всем раскопам, а ему все показывали, что и где. Третий был приятелем начальника.

Еще один оказался вроде писатель… и с ним тоже все было понятно, потому что мало ли какой народ шатается по экспедициям.

А еще один был странный какой-то, немного сумасшедший мужик, судя по лицу – из местных. Вел он себя так, словно бы здесь он только частично, а часть его – где-то совсем в другом месте. Смотрел он как-то больше в пространство, словно не видя ни людей, ни прочей мелочи, и на его лице застыла смесь величавой отрешенности, горя и фанатизма.

Наступал вечер, и именно этот мужик, Виктор, зарезал барана, зарезал до ужаса ловко, одним движением ножа. Но до этого мужик плясал, прыгал и кричал вокруг бедного животного, напугав его до полусмерти, а смотреть представление сбежался весь лагерь.

Пили водку, и опять мужик вел себя не как все. Во-первых, чем дальше – тем сильнее застывала у него на лице трагическая маска. Во-вторых, он постоянно плакал и начинал говорить на незнакомом Казику языке. Звучание языка походило на то, что Казик слышал недавно из озера… И это Казику особенно не нравилось.

В-третьих, он со всеми прощался. Ну, допустим, Гульфиков и Кузькин скоро допились до того, что вполне могли бы прощаться с телеграфными столбами и проливать слезы над курицей, которую три года назад сами же съели на обед. Но приехавшие вместе с Виктором прекрасно знали, что происходит, и обнимались, хлопали его по плечам, пили на брудершафт вполне серьезно. Они не снисходили до безумия, они скорее тоже были в нем.

Казик пил вместе со всеми, но отлично знал, что надо делать: после каждой третьей дозы выбирался наружу и срыгивал все в канаву за палаткой-столовой. И наблюдал, что происходит, с кем и как.

К полуночи часть народа отправилась спать, а остальные были невменяемы. К часу и эти, самые стойкие, начали повально засыпать. Упал прямо на стол лицом сам могучий бастык [21]21
  Бастык – по-хакасски значит «начальник». Так часто называют начальников курганных экспедиций – в шутку, конечно.


[Закрыть], начальник экспедиции Коля Кузькин.

Серега Гульфиков, как всегда, стал делать вид, что все его обидели, и начал нарываться на скандал. Бить морду ему упорно никто не хотел, и он пошел гулять на свежем воздухе… И не вернулся, прикорнув в палатке студенток, – еще настолько юных, чтобы принимать всерьез и самого Гульфикова, и все его страдания.

И тогда приехавшие поднялись. Пятеро мужиков, из которых всерьез пил один, сначала обменялись взглядами. Оперев ладони о стол, народ многозначительно гмыкал, гмыкал… И, наконец, разом поднялся.

Казик вроде как бы спал на скамейке и наблюдал исподтишка – что они делают? А народ, к изумлению Казика, собрался и пошел к восточному берегу озера – туда, куда Казик не пошел бы за все сокровища Голконды. Зачем?! Ну, допустим, взяли с собой бутылки и кружки, что-то из еды – это-то было понятно. Но взяли с собой еще и шкуру черного барана! И бубен, и головной убор, в котором Виктор скакал, перед тем как зарезать барана.

А еще из машин достали два здоровенных, явно очень тяжелых вьюка, и в этих вьюках сильно лязгало. Проснулся один из экспедишников, Никита, засобирался было идти вместе. Никите объяснили деликатно, но совершенно непреклонно – извини, у нас своя компания.

Никита, впрочем, и сам сделал несколько неверных шагов и повалил в свою палатку. Вышел-то он попросту пописать. А эти пятеро ушли без фонаря, и ушли как раз туда, где Казик уже побывал и куда он сам идти не собирался… пусть даже за все зеленые бумажки, которыми напичкан был Миней.

Казик расположился у печки, курил, наблюдал – куда идут. Вроде появился огонек… да, ушедшие сделали костер. Огонек разгорался, бился по ветру. В тихом ночном воздухе неслись звуки бубна, какое-то заунывное пение – вроде того, которое сегодня уже слышал Казик. Как будто был и еще какой-то свет, не от костра, вроде бы другого оттенка… Или это Казику казалось? Сидеть пришлось довольно долго, и Казик начал клевать носом. Спать, впрочем, было нельзя… Умыться из озера Казик тоже боялся, пришлось умыться из фляги, а там вода была куда более теплой. Впрочем, помогло и это – Казик уже снова мог почти не дремать. Еще в конце пьянки сварили кофе, и Казик допил этот крепчайший, уже почти холодный напиток. Стало легче, ясней голова, хотя сердце закололо.

Часа в четыре, в первом полусвете, костер там, далеко, стал уменьшаться. Казик увидел силуэты приближавшихся людей. Казик ясно видел, что шло четверо. Не было Бутаманова, не было огромных, явно увесистых тюков. Вроде не было шкуры барана.

Казик ничего точно не знал. Но то, что дело связано с интересами хозяина, у него не было сомнения.

Люди ставили на место кружки, тихо беседовали… и даже обрывки их беседы были для Казика очень, очень информативны…

С вечера приезжим была отведена палатка, они собирались в нее, таскали спальники из машины… И продолжали разговаривать. А ведь и стенки палатки, в сущности, немногое задерживают. Ну кому бы в этом заваленном спящими, похмельном лагере пришло в голову, что одна из застывших в причудливых позах фигур может как раз самым внимательным образом наблюдать и изо всех сил слушать? Тем более, вот одно из преимуществ карапета – серьезно к нему не относятся. Скажи Володе, Васе, Бушкину, Михалычу, что здесь есть шпион и он тоже охотится за кольцом, – они искали бы его где угодно, могли бы заподозрить даже Гульфикова и Кузькина, но следить за Казиком начали бы только в самую последнюю очередь.

Конечно, не так много узнал. Казик… Но, с другой стороны, и немало. Узнал, что кто-то исчез, и, скорее всего, там, куда не смог проникнуть Казик из-за дурацкой ошибки, – из-за того, что, оказывается, и черт имеет границы своих владений. Что были совершены какие-то действия – уж, наверное, не глупее его художеств с железным шестиугольником.

Знал, что у одного из приезжих – то самое кольцо, что он искал. Или они принесли его только что? Казик ведь не знал, что колец, по сути дела, два и не понимал, когда говорили об одном, а когда о другом. Он только удивлялся, что то один, то другой, говоря о кольце, смотрит себе на руку. Что колец два и одно из них появилось ночью, Казику предстояло узнать только утром, поглядев на руки Володи и Васи.

Но и сейчас он знал, что кольцо здесь, и знал еще одну важную вещь… Когда Володя спросил, где документы, Михалыч ответил: «Да где обычно, в бардачке». А Володя на это кивнул. Опять нельзя было заснуть, а ведь серая полоска появилась уже над горами, становилась все шире и шире. Делалось почти светло. Казик сделал перебежку и прилег совсем возле машины: пьяный, свалившийся там, где его застиг тяжелый наркотический сон. Никакого движения, еще несколько часов все будут спать. Тихо-тихо всунул руку Казик в бардачок. Какой-то целлофановый пакет. Ага! Паспорта! Документы! Водительские карточки! Всего несколько минут потребовалось Казику, чтобы узнать, где живут все четверо. Грязный обрывок бумажки с записью адресов пошел в карман штанов. Прислушался. Документы положил на место.

Казик сам не знал, почему едва таскает ноги, от бессонной ночи, водки, нервного перенапряжения? Но добраться до палатки было трудно. В ушах тоненько звенело, плыли какие-то мутные полоски перед глазами.

Спустя минуту Казик спал – счастливо спал сном человека, который славно поработал.

А назавтра Казик сделал звонок из поселка. Дело, в общем-то, обычное – ну, надо человеку позвонить. Едва дождался Казик своего – «Ленинград заказывали? В кабинку номер…». Как наркоша, готовящий шприц, торопливо, судорожно вцепился Казик в трубку. Он сделал дело. Он – заработал.

– Это вы, шеф? Я восьмой…

– Казимир? Как ты там? Вещь у тебя?

– Шеф, меня чуть не убили! Я вызвал черта, а он – европеец! Тут такие были! В сто раз страшнее нашего! Нас чуть не прикончили! Я тут в экспедиции, на том же озере, недалеко…

– Ты хочешь сказать, что вещь не у тебя и ты не знаешь, где ее искать? Я правильно понял?

– Шеф, я нашел, у кого вещь! Вещь взяли четверо, они принесли в жертву пятого! Вещь у археолога Курбатова! У меня есть его адрес!

– У Курбатова?

Голос шефа дрогнул… Или это опять показалось?

– У Курбатова! У меня есть адрес! И его, и других, из той же компании…

– Ты можешь дать мне адреса?

Да, голос шефа изменился. Теперь он говорил подчеркнуто спокойно, властно.

И Казик опять сделал глупость. Он еще мог спастись, еще мог выйти живым из этой истории, но вместо того, чтобы продиктовать адреса, пообещать приехать к октябрю и больше не докучать шефу. Казик поступил совсем по-дурацки.

– Нет-нет, шеф! – истошно вопил глупый Казик. – Мы с вами должны расплатиться! У меня адреса, я отдам! Пришлите за мной человека! Я на озере Туим, в экспедиции! Я приезжаю в Ленинград, и мы сразу меняемся – я вам адреса, вы мне деньги!

С полминуты телефон молчал.

– Хорошо. Я высылаю человека. Где Михаил?

– Он уехал! Он увидел… ну, тех, кто появился… Он испугался и уехал!

– Так. Сегодня выезжает человек. Жди его через пять дней, потому что он поедет очень быстро. Так ты говоришь, вещь у Курбатова? А как вещь попала к Курбатову?

– Курбатовых двое! Из Ленинграда и из Ростова-на-Дону! И с ними еще двое красноярских!

– Хорошо, жди человека. Он сам тебя найдет. До связи!

– До связи, шеф!

Что касается наших героев, то для них эта история не кончилась… но продолжалась уже совсем в других местах. Потому что Володя объяснил, что должен опять ехать в Петербург, по делам наследства деда, и они с Васей поездом уехали в Москву, а оттуда сразу в Ленинград. Бушкин посоветовал поезд, чтобы Василию не надо было лишний раз показывать паспорт. Наверное, он и надежен, а все же не ровен час… И вечером того же дня братья ехали в плацкарте – других билетов летом не было, хорошо хоть были эти. Машину он пока отдал Михалычу – пусть осенью отправит на платформе.

Михалыч с Бушкиным тоже уехали – только в Красноярск. Какие выводы сделал Михалыч из этого всего, история умалчивает. А вот Сергеич написал еще одну книжку, «Пиранья на машине времени».

А для других, также зацепленных кольцом, события также не кончились.

Утром того самого дня, в первых лучах которого Казик беседовал с Минеем, произошли два важнейших события, имеющих прямое отношение к героям нашей глубоко правдивой повести.

Первое событие состояло в том, что в Пулковском аэропорту по трапу взошел неприметный, скромный человек в кепочке и кожаной куртке. Человек этот, улыбчивый и тихий, трудился на одном предприятии в должности метролога – есть такая важная, но очень неприметная должность, требующая в основном проверять соответствие изделий существующим государственным стандартам. Молодой человек летел в Красноярск, в командировку по делам своего завода, и на другой, на красноярский завод. В Красноярске у него жил родственник – в частном доме, на окраине, и нет ничего естественнее, чем остановиться у него. У родственника была машина, и они в первую же субботу решили поехать на рыбалку.

Какое отношение это имеет к нашим героям? А то, что рыбачили родственники на озере Туим, и что именно с их появлением из лагеря исчез Казик Кастратьевский. Правда, и до Красноярска Казик не доехал, и конец его был неприятен. Потому что умирал он в костре, который родственники постепенно передвигали все выше и выше – от пяток к коленям и бедрам. Они задавали Казику только один вопрос. Только очень простой вопрос: «Где адреса?» Они не вступали в беседы, не отвечали на вопросы, не вели переговоры. Они спрашивали: «Где адреса?» – и только.

Казик понимал, что происходит, и держался до самого последнего. Он знал, что у него нет другого выхода.

Но когда огонь передвинули выше обугленных колен, Казик сказал, где адреса. И они проверили, убедились, что это адреса, обсудили ситуацию, после чего размозжили Казику голову топором и уехали в Красноярск.

Потому что кроме того, что улыбчивый молодой человек был метрологом, он еще выполнял некоторые задания другого, и тоже улыбчивого человека, только пожилого, и не метролога, а директора магазина. А этот человек, в свою очередь, имел папу, который состоял когда-то в ложе Астрального Света. И когда Миней Израилевич просил о чем-то этого пожилого улыбчивого человека, тот не был в силах отказать.

А молодой человек, вернувшийся из командировки в Красноярск, совершенно ничего не знал. Ни кто такой Казик, ни кто такой Миней, ни что за адреса и кому они нужны и для чего. Этот молодой человек и жил еще на белом свете, потому что всегда хорошо выполнял все задания и никогда ни о чем не спрашивал. И в этот раз молодой человек отдал привезенные адреса, ушел… и спустя несколько дней он уже не помнил ничего ни о Кастратьевском, ни об озере Туим, ни о грязной бумажке с адресами… Были новые задания и новые проблемы.

Второе важное событие состояло в том, что Виктор Бутаманов, каган племени хягас, с высоты холма озирал соплеменную степь. По степи, охватывая долину от края до края, сплошь ехали гяньгуни. В движении по степи их группы разъезжались и съезжались, и было очевидно, что вот скоро, вот почти сейчас эта лава двинется, придет в согласное движение, помчится всем весом и людей, и коней.

А за спиной кагана молча стояла такая же орда на конях, тысячи и тысячи людей. Каган обернулся, опершись о луку седла, еще раз оглядел своих. Скоро нужно будет приводить их в движение – чтобы встретить их удар своим ударом. Чтобы люди и кони сшиблись, одинаково калеча и сметая с лица земли и тех, и других, и чтобы у тех не оказалось преимущества перед своими.

Каган был уверен в себе, уверен в войске и в оружии. Особенно – в оружии, потому что не зря же этот каган в своей другой, закончившейся жизни, в жизни, которая еще только когда-то начнется… не зря же он таскал сабли по всем музеям, всем запасникам и в Абакане, и в Минусинске. Да что музеям! Все казацкие шашки, все холодное оружие Первой мировой, Гражданской войны, все выгреб Виктор Бутаманов. Решительно все, что сумел.

И еще в одном мог быть уверен каган – в том, что все кончится хорошо. Уж он-то знал, чем все должно будет закончиться.

Оглянувшись на войско, в тысячный раз убедившись в его готовности, каган, как отметили самые старые и дотошные, протянул… какое-то неуловимое мгновение, но протянул перед тем, как поднять руку, крикнуть, первым тронуть коня. Что поделать, каган был неопытный…

Много раз потом, сбивая войско ли, отряд ли в сто сабель перед боем, каган не будет колебаться, и ему простят эту задержку.

Простят и то, что иногда великий каган будет плакать и говорить на не известном никому языке ничего не значащие слова. Чаще всего это будет слово «Майя».

Каган пройдет великий, светлый путь, украшенный великими победами и памятными стелами в их честь. Необычайно славный путь, отмеченный брошенными в степи трупами, горящими кочевьями, топотом угнанных табунов и блеяньем украденных отар. Ему будет обеспечена благодарная память народа и огромный, очень красочный склеп. Весь народ будет оплакивать великого кагана. Вой жертвенных собак, ржание падающих под ударами жрецов коней будут заполнять собой Вселенную и будут слышны на полдня пути.

Еще одним человеком, которого коснулась эта история, стала девушка по имени Майя. Проснувшись с то самое утро, Майя Бутаманова испытала какое-то странное состояние. Почему-то она точно знала, что с отцом что-то произошло, что ему угрожает опасность.

Впрочем, отец написал Майе письмо… Длинное, подробное письмо, не оставлявшее сомнений. Содержание письма было так невероятно, что могло быть только два варианта – или с отцом все-таки случилась беда, и частью этой беды стало повреждение в уме. И тогда Майя никогда больше не увидит папу, потому что его убили, заставив или обманом принудив написать письмо.

Или Майя все равно никогда не увидит папу, и это печально… но в этом случае его судьба удивительна, а путь светел и непостижим и должен вселять в дочку гордость и благоговение.

Майя была девочка умная и достаточно реалистичная. В письме назывались люди, которые могут подтвердить папины слова… И Майя обратилась к ним и даже сопоставила рассказы. Но все было так невероятно, что недоверие продолжало жить в сознании Майи. Тем более, письмо отца врачи объясняли, все как один, психической неустойчивостью и даже произносили мудреные слова диагноза. Майя была не в силах поверить, что Михалыч, Бушкин и Володя убили ее отца… да и кто бы сказал, с какой целью они стали бы это делать?

Но где-то в глубине сознания копошился червячок сомнений… Так и копошился вплоть до не очень далекого года, когда спустя десятилетие молодой, подающий надежды археолог Майя Викторовна Бутаманова раскапывала склеп кагана III века.

Майя была неплохим археологом и антропологом. Ей достаточно было видеть череп, чтобы угадать внешность человека… Хотя бы примерно. Взяв череп в руки, Майя ошибиться не могла – слишком хорошо знала она эту голову, слишком часто прикасалась к ней – в те еще времена, когда забиралась к отцу в постель, слушала бесконечные истории о людях и духах, животных и удивительных приключениях, случавшихся в разное время.

Дул ветер, срывался с диванов вокруг сопок; там, в вышине, ветер гнал тучи туда, куда уходят души умерших. У земли ветер шелестел травой, свистел и выл в камнях могильной оградки, сушил слезы на лице археолога и антрополога с ученой степенью. Бежали тени облаков по сопкам прекрасной страны, оставшейся родиной Майи благодаря еще и обладателю этого черепа.

После этой находки удивительная история стала приносить Майе Бутамановой благоговение перед непостижимым путем великого отца и гордое чувство прикосновения к тайнам истории.

Впрочем, внук великого кагана родился русским по отцу, и род Орла на этом не прекратился… но стал жить уже совсем, совсем иначе.