Текст книги "Дьявольское кольцо"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Были, конечно, свои проблемы и у брата… Были! У кого же их нет? Например, брату не вполне повезло со своими сыновьями. Был у него сын Лев, и стал он перед самой войной студентом-инженером. Мальчик был старательный и честный, искренне верил с советскую систему и в 1941 году пошел в ополчение добровольцем. И был убит под Москвой, кажется, в ноябре.

Вот сын Сема был умнее и никуда не высовывался. Когда подошли сроки его возрасту, Сема сумел купить бронь и остался цел, на свое счастье и папино утешение.

Правда, утешение получилось какое-то не очень-то утешное… То есть к делу-то его папа приставил и парень вполне мог тянуть то, что создавали до него другие, не разрушая и не портя. Но не больше. Где-то сразу после войны, году в 48-м, Сема женился, и Моисей устроил чудесную свадьбу. Человек сто пятьдесят или даже двести добрых трое суток подряд, почти без перерыва, орали, пили, пели и плясали, лили на стены вино – «на счастье!» и справляли разного рода дикие и странные обычаи – например, вполне всерьез желали молодым иметь двести или триста детей, или «крали невесту», или начинали орать «горько!», и выглядело это все, как убогие попытки вспомнить старую народную свадьбу, старинный, полузабытый, вспоминаемый нелепыми кусками обычай.

Разумеется, была регистрация брака в ЗАГСе, и никакого религиозного обряда… впрочем, то, что заменяло этим людям религию, отправлялось со зверской серьезностью. Например, первый тост был вовсе не за молодых и не за их родителей, даже не за их фантастическую плодовитость, а за «генералиссимуса Советского Союза, вождя нашей партии, товарища Сталина». И, конечно же, среди всего прочего, помимо регистрации в ЗАГСе, молодые возложили цветочки к подножию памятника Ленину.

Но, несмотря на замечательную свадьбу. Сема жил с женой довольно странно – он то расходился с ней, то опять сходился. Вернее, если уж быть точным, то это жена Семы, Наташа, то сходилась с мужем, то расходилась… У нее был странный аргумент, что она не может постоянно жить с тряпкой, и ей нужно делать перерывы.

Сема тоже был не сокровище: если Наташа сбегала к родителям или к подружкам, то он-то сбегал к своим знакомым женщинам. Иногда сбегать ему было лень, он дожидался очередного исчезновения Наташи… и, возвращаясь по сень супружеского крова, жена постоянно находила в его постели совершенно посторонних и, по ее мнению, совершенно отвратительных и сильно уступавших ей самой баб.

Гриша, естественно, пошел в торгаши, начав со спекуляции иконами. Израиль Соломонович был и остался приверженцем Великой Идеи и готов был каплю за каплей отдать всю свою кровь за советскую власть, за идею коммунизма и за то, чтобы обществом правили-таки умные люди. Как ему было хорошо, как весело во время коренного переустройства всего общества! Когда такие, как он, решали судьбу и самую жизнь быдла, прозябающего где-то внизу, жалких скотов, не способных проникнуться величием ИДЕИ ИДЕЙ. Даже работа в НКВД была мельче, скучнее… Там власть над жизнью человека уже была поставлена на поток, облечена в какие-то, но правила…

А тут, во главе шаечки своих, не какой-то затянутый в черную кожу, с мандатом и наганом… нет, прыщеватый, туповатый юнец обретал власть над обывателями – над всеми, кто не увлекался Великой Идеей, не входил ни в какие шаечки, кого не стали бы защищать более сильные вожаки многочисленных и сильных шаек. Власть была абсолютной. Ее не ограничивал никто, не ограничивал ничем… Право революционера на жизнь и смерть обывателя была непреклонной, несомненной, как право «тайяжа» – право норманна делать все, что угодно, в захваченной Саксонской Англии. Как право римского легионера – три дня грабить захваченный город. По законам «революционного правопорядка» любой обыватель был законной добычей – его можно было пытать, грабить, насиловать, убивать.

Как писал Эдуард Багрицкий:

Моя иудейская гордость пела,

Как струна, натянутая до отказа…

Я много дал бы, чтобы мой пращур

В длиннополом халате и лисьей шапке,

Из-под которых седой спиралью

Спадали пейсы и перхоть тучей

Взлетает над бородой квадратной…

Чтоб этот пращур признал потомка

В детине, стоящем подобно башне

Над летящими фарами и штыками

Грузовика, потрясшего полночь.

Это были те смутные, страшные месяцы, о которых большая часть переживших это время рассказывала мало и скупо. Даже спустя годы, десятилетия им было страшно вспоминать. Месяцы, за которые в Петрограде из 3 миллионов населения осталось 800 тысяч. Когда трупы лежали на улицах городов и некому их было убрать. Когда в Москве появился термин «китайское мясо» – расстрельщики-китайцы продавали человечину на рынке. Когда несколько миллионов стариков зимой 1919 года тихо умерли от голода в своих истопленных квартирах. Когда в России появились вдруг миллионы беспризорных – детей, в одночасье оставшихся без родителей и без всяких средств к существованию.

Те самые месяцы, в описании которых захлебывались от восторга Евгения Гинзбург и Надежда Мандельштам: «Ох, как нам было хорошо!!! Ох, как нам было весело!!!» Нежить плясала свой Танец Смерти, страшный, как танец тибетского бога смерти, увешанного черепами Ямы, на фоне обледеневающих, умирающих городов, отбивала чечетку на гробах, гремела человеческими костями, срала в монастырях и церквах (кто-нибудь считает, в переносном смысле? Нет, в самом буквальном!).

Израиль Соломонович вполне серьезно считал, что революцию в Российской империи совершили великие, святые люди… И что их прекрасное, благородное дело было просто грязно извращено и опоганено теми, кто спустя пятнадцать, двадцать лет перестрелял, пересажал этих замечательных людей. Его до слез трогали слова Надежды Мандельштам: «Ну разве мы знали, отменяя законность для других, что отменяем ее и для себя?» И если женщина не понимает столь простых вещей – ее надо держать в сумасшедших домах, лечить, заворачивая в мокрую простыню, и ни в коем случае не выпускать.

А тогда, в ходе Гражданской войны, сразу после, шла грандиозная вакханалия разрушения, апофеоз погрома, оргазм расточения. Израиль Соломонович был кровь от крови, плоть от плоти этих смутных месяцев и лет. Лучше, чем в эти месяцы уничтожения России, ему не было никогда. Вслед за отплясывающими Танец Смерти коммунистическими ведьмами он готов был кричать от восторга: «Как хорошо!! Как весело!! Как здорово нам тогда было!!!»

…Так какие же обиды на советскую власть, на капесоси (или капэсэс? Не помню), могли быть у Израиля Соломоновича?!

Всерьез обижался и сердился Израиль Соломонович разве что на ту новую волну коммунистов, которая поднялась уже в конце 1920-х и захлестнула людей его типа… То есть и раньше были такие, но их все-таки было гораздо меньше…

По существу, в СССР столкнулись два типа социалистов – интернационалисты и националисты. Интернационалисты раскачивали империю, что было сил. До сих пор неясно – они ли это, сами по себе, устроили такую грандиозную смуту или же русская смута возникла сама, в силу объективных причин. Но как бы то ни было, интернационалисты использовали эту смуту и захватили власть в основных частях распадавшейся Российской империи. Среди коммунистов-интернационалистов был крайне силен инородческий элемент (да и то – какой же буйно помешанный будет уничтожать СОБСТВЕННОЕ государство).

Эти люди вовсе не хотели продолжать никакой такой «исторической России». Будем справедливы – захвати они любую другую страну, ту же Баварию или Венгрию, они бы и историю этих стран не стали бы продолжать. Эти люди хотели уничтожить все, что было до переворота, и построить нечто совершенно новое, никак с прежним вообще не связанное. Чтобы пространство было то же, люди – частично те же самые (кроме уничтоженных в процессе перевоспитания), а вот общество и государство – совсем новенькими, словно вышедшими из огромной социальной колбы…

Эти люди искренне хотели, чтобы новое поколение раз и навсегда избавилось от «приверженности к русскому слову или русскому лицу» и осмысливало бы себя как «граждане мира», как совершители мировой революции, равнодушные ко всяким там россиям, бавариям и испаниям.

В 1917 году в РСДРП состояло 400 тысяч человек. В 1924 году – уже 4,5 миллиона. В 1930 – 6 миллионов.

Многие из этих людей были совершенно искренними социалистами. Но, разумеется, далеко не все эти люди были пылкими интернационалистами. Более того – национальные лозунги крови, почвы, любви как раз к своему лицу и родному слову вообще очень действуют на людей – даже на социалистов.

Слияние национальных идей с социалистическими дало возможность привлечь к делам государственным и людей, большинство из которых имело весьма косвенное отношение к идеям социализма, и в национальной, и в интернациональной аранжировке. И чем очевиднее становилось, что строить социализм придется не после мировой революции, а в одной, отдельно взятой стране, национальный социализм становился все актуальнее и актуальнее…

А в СССР и вообще никакой идеи гражданского общества не было и в помине. Русские, по причинам более чем понятным, в основном были настроены национально. Евреи, тоже в «основном» и тоже по причинам понятным, были настроены интернационально. Но русских-то ведь очень много… Даже если объявить евреев поголовно «угнетенной нацией», а среди русских вести строжайшую селекцию, настанет печальный день, когда социалисты-националисты будут возобладать над интернационалистами. Просто численно, и ничего тут не поделать.

Ну, а в Советском Союзе оба типа социалистов дожили до 1980-х годов. Наивные люди думают, что привидений не бывает! Как же! В годы «перестройки» из небытия полезла целая толпа привидений! Было забавно слушать их баталии, словно бы пришедшие из другого века, из совсем другой жизни. Люди 1920-х годов во главе с Рыбаковым, люди 1930-х годов с «Молодой гвардией» под мышкой сцеплялись между собой со всей рьяностью католиков, бьющих табуретками еретиков на III Вселенском соборе. Билась нечисть груди в груди… а вменяемые люди веселились.

Так что вот кому не мог простить победы Израиль Соломонович, так это социалистам-националистам. Так и жил обиженным Израиль Соломонович, реликтом поганых времен «ленинских правовых норм», трудовой повинности, Соловецкого лагеря, правительства Советской России, в котором, как ни ищи, с фонарем не отыщешь ни одного русского лица.

И еще одно обстоятельство сильно раздражало Израиля Соломоновича… Это было неверие: Нет, не в идеалы! На этот раз все обстоит совсем иначе. Дело в том, что волею судеб Израиль Соломонович стал хранителем, владельцем одной огромной и совершенно удивительной тайны…

В 1933 году Израиль Соломонович вел дело некоего Павла Николаевича Сариаплюнди… Дело было стандартное, скучное – Сариаплюнди шпионил в пользу Турции, Германии, Англии и, кажется, еще Австралии. Попутно он еще закладывай бомбы в камни станционной водокачки, отравил колхозных коров и собирался прокопать туннель до центра Земли, чтобы оттуда хлынула лава и залила бы территорию молодой республики Советов. Словом, дело было обычное, скучное, расстрельное.

Грек Сариаплюнди, разумеется, никак не мог не оказаться агентом Греции. Был он человеком с чувством юмора и свое общение с НКВД начал с показаний, как данные о советских водокачках и коровах увозил под черной повязкой кривой Филипп резиденту греческой разведки Александру Македонскому.

Но остальные державы… О них даже сам следователь имел очень смутное представление и, чтобы вспомнить, был вынужден посматривать в бумагу. А уж сам Сариаплюнди тем паче не имел никакого представления, чей именно он агент. В голове у него прочно мешались следователи, сокамерники, державы, «кандидат былых столетий, полководец новых лет», и все мчалось в жутком ганце, и летели во все концы гамадрилы и британцы, тайны, Чингисхан, энкавэдэшники и мертвецы…

Но как ни обалдел подследственный, а понимал – дело расстрельное. И, ясное дело, он, скотина такая, сразу не сознавался, и Израиль Соломонович уже готов был потеть и потеть… Но вот тут Сариаплюнди, похоже, до конца понял, где находится; и тихим, вежливым голосом предложил своему следователю некий обмен… чтобы не использовать вызывающего подозрения, плохого слова «сделка». Он, Сариаплюнди, расскажет своему следователю одну удивительную тайну и даже поможет ее использовать. А следователь, соответственно, сначала изменит ему, Сариаплюнди, статью и сделает ее уже не расстрельной, а потом сумеет заменить заключение на поселение. Что будет только справедливо, не правда ли? Потому что где же гражданин начальник видел грека, который шпионил бы в пользу Турции? Простите, но есть же вещи попросту смешные. От одних колхозных коров тянет на веселый приступ смеха…

И это была такая тайна, которая стоила многого… Собственно говоря, в самой тайне Израиль Соломонович не усомнился ни на мгновение. В конце концов, если у царя Соломона было волшебное кольцо, должно же оно было куда-то деваться? Да и Кабалла содержала какие-то глухие упоминания, которые, судя по всему, должны были быть понятными как раз для посвященных… Чем больше думал Израиль Соломонович, тем больше убеждался – овчинка очень даже стоит выделки.

Вот вытащить Сариаплюнди и начать искать кольцо оказалось несравненно сложнее. Для начала они вместе с Павлом Николаевичем разработали такой проект, который не только спас бы Сариаплюнди, но и дал бы ему совсем неплохой статус в лагерном мире. В сущности, они вдвоем придумали особую, очень хитрую «шарашку». Шарашка называлась «Белая юрта». И так же назывался секретный лагерь НКВД.

Для начала Сариаплюнди минимум трижды давал показания про то, где находится могила Чингисхана, даже подробно рассказывал, сколько именно золота из нее можно извлечь. Сариаплюнди ссылался на уйгурские, китайские, монгольские документы, которые якобы нашел и перевел. Перлом его «исследовательской работы» стало извлечение тайных планов и описаний могилы на нескольких языках из статуэтки бронзового Будды. Якобы некто семьсот лет назад сделал такой замечательный тайник, а Сариаплюнди вот взял и открыл.

Впрочем, в этой истории вообще было много такого, во что ни один психически вменяемый человек поверить был решительно не в силах. Но вот в НКВД – поверили. И создали секретный лагерь, специально для поисков могилы Чингисхана и извлечения из нее золота и бриллиантов. Сариаплюнди перестали избивать, и он стал главным научным консультантом НКВД по поискам могилы Чингисхана. Начало было многообещающим, и можно было считать, что первый этап получился. Правда, Израиль Соломонович и Павел Николаевич имели разное представление о том, каков должен быть второй, следующий этап. Сариаплюнди полагал, что скоро его вызовут в Москву, вручат справку о том, что он по состоянию хилого здоровья не может отбывать вполне заслуженное наказание, и он сможет убраться в тень. А Шепетовский считал, что скоро начальство убедится в лживости Сариаплюнди, в том, что могилу Чингисхана он попросту высосал из пальца, и все вернется на круги своя, и уже окончательно.

Оба они ошибались. Во-первых, дело было взято на контроль… обоим было страшно и подумать, кем… Потому что «гений всех времен и народов», конечно, мог думать о самом себе все, что бы только ему ни взбрендило. И его жополизы могли тешиться какими угодно байками. Но двух или трех лет семинарии маловато для того, чтобы разбираться… ну хотя бы в той же истории с «могилой Чингисхана». Полудикий полусеминарист клюнул на сочинения Сариаплюнди, как пиранья – на кровавый кусок мяса.

Во-вторых, когда прошло полгода… год, а сокровища Чингисхана так и не были представлены «отцу всех народов», был сделан вывод, что виноват в первую очередь тот следователь, который не сумел дожать врага народа. Что враг народа любой ценой пытался спрятать сокровища от слуг трудового народа, как раз не удивляло – так и должен был себя вести враг народа, по их представлениям.

Израиль Соломонович, понятное дело, сразу загремел в лагеря. За применение неправильных методов допроса и за шпионаж в пользу колхозных коров… или в пользу водокачек? Неизвестно…

А Сариаплюнди еще три или четыре раза пришлось давать новые показания, придумывая новые, все более невероятные подробности. Разумеется, поиски могилы Чингисхана были занятием сродни ловле «летающих тарелочек» или спиритическим сеансам. Но отказаться от этой идеи НКВД никак не могло, уверовав в могилу всей душой. Время от времени Сариаплюнди извлекали из лагеря и начинали страшно пытать, чтобы он показал правильное место захоронения. Убить его не могли, пока не найдут и он до конца станет не нужен. Сариаплюнди давал нужные показания, и снова шатавшиеся от ветра люди днем и ночью, в пургу и мороз долбили кайлами, протаивали, откидывали лопатами никогда не тревожимый человеком грунт в самых невероятных местах.

Конец шарашки «Белая юрта» наступил в 1956 году, когда Сариаплюнди выпустили из лагеря и он подробно рассказал, как было дело. Обеззубевшего, с трясущейся головой Сариаплюнди простили и даже выдали об этом справку. Этот дурно воспитанный человек не оценил прощения, уехал в страну, которую зачем-то считал своей Родиной, и там вскоре умер. Великий проект «Белая юрта» пришлось бесславно прекратить. А Израиль Соломонович Шепетовский стал единственным обладателем Тайны…

За все годы Израиль Соломонович рассказал тайну только одному человеку – своему родственнику и благодетелю… Моисею Натановичу… Произошло ужасное – Моисей Натанович не поверил. Израиль Соломонович надеялся, что родственник заинтересуется и они смогут начать новое большое дело, которое принесет ему, бедному старичку, если и не власть над миром (хотя кто его знает…), то уж, во всяком случае, совсем другое положение в семейном кругу, на худой конец.

Тайна жила в семье Шепетовских до того самого дня, когда совершенно внезапно Семен Моисеевич и Гриша Семенович явились вечером к Израилю Соломоновичу в его кооперативную квартиру.

Причиной визита стало то, что в России Шепетовским стало плохо. О том, почему «здесь» стало плохо, и «приходится» ехать «туда», существовало сразу несколько версий. Первая версия состояла в том, что Грише стало необходимо вернуться на «историческую родину». Так необходимо, такая вдруг тоска охватила Гришу по Палестине, что он даже стал пускать слезу при виде соплеменных пустынь на картинах Иванова или Крамского.

«Генетическая память… – толковал народ „поинтеллигентнее“, – никуда от своей наследственности не денешься… Кровь, кровь…»

Местечковые неучи не знали, что опустынивание Палестины произошло поздно – уже в XV – XVI веках, и что художники XIX века и впрямь рисовали уже почти современный ландшафт.

Но еще в Средневековье, когда конница Салах-ад-Дина обижала крестоносцев под все тем же многострадальным Иерусалимом, не было в Палестине пустынь. Не говоря уже о временах, когда в Палестине прозябал этот самый, «библейский»… на задворках то Вавилона, то Египта, то Ассирии. Даже пустыня Негев тогда была не пустыня, а сухая степь, почти везде – лесостепь, саванна с перелесками. Вблизи Средиземного моря, в долине Иордана перелески окончательно переходили в настоящий густой лес. Можно, конечно, спросить: что ж Гришина генетическая память не звала его ни в Восточную Африку, ни в Северный Казахстан? Но, в общем, это и так ясно – такая память…

Вторая причина Гришиного отъезда состояла в том, что в СССР развелся страшный антисемитизм, что Гриша не может допустить, чтобы его детей называли жидами. Правда, русско-украинско-польское «жид» происходило не от чего-нибудь, а из самоназвания, звучащего примерно как «аид». Так что в Германии быть бы Грише «юде», у англосаксов «джудом» – что и есть языковые вариации все того же пресловутого «жида». Но Гриша согласен был на «джуда» и категорически не соглашался на племенное самоназвание именно и только в СССР.

Не будем уличать Гришу и его папу в еще одном нахальном вранье – никто и никогда лично их не дискриминировал, не обижал и не преследовал. Даже когда ЦК КПСС и лично их товарищ Леонид Ильич Брежнев затеяли политику официального антисемитизма и стали, среди всего прочего, вводить процентные нормы на предприятиях и в ВУЗах (а иные профессии и вовсе запрещать для гонимого племени), – волны антисемитизма и эти меры вовсе не подняли. Наоборот…

Логика советских людей была проста – если против чего-то выступает ЦК – это очень хорошее, правильное «что-то». Если кого-то не любит Брежнев – значит, хороший человек. В лагерях уголовные всячески опекали диссидентов, всевозможные «уезжанты» вызывали сочувствие у одних, зависть у других… но никак не презрение и ненависть.

Так что спасибо партии и правительству – благодаря их идиотским мерам советские начали активно любить евреев, а среди интеллигенции даже развилось извращение, которые одна дама (по фамилии Бирман) определяла как «диссидентское жидолюбие». Приверженцы этого «…любия» вызывали дикое раздражение у большинства тех, кого ритуально любили. Но, само собой, записные «борцы с антисемитизмом» начали их тут же использовать в качестве ударного отряда. Еще одной шайкой «диссидентов» стало больше – а то с кем бы «боролся» КГБ и ЦК? Страшно подумать!

Но вот о самой важной причине Сема и Гриша молчали, и правильно делали… Изнасилованная страна с вычерпанными недрами, с искалеченной землей, с истребленным на треть населением оказалась окончательно загнана в «борьбе» за мировое господство собственным ВПК, поддержкой социалистических режимов во всем мире. В 1970-е СССР окончательно стал бедной страной.

И умные люди, Сема с Гришей, приняли понятное решение… Понятное, совсем не вызывающее вопросов у других, таких же умных людей. Как сказал один неглупый армянин: «Если ты от этой земли не родился, зачем будешь такой дурак, на камнях выращивать виноград?!» Действительно, зачем выращивать картошку в превращенной в помойку России, если можно этого как раз и не делать? Если можно без особых усилий перескочить в совсем другую, куда более плодородную грядку?

Другое дело, что если ехать, то ведь не с пустыми же руками… И хорошо бы не на пустое место. Благо, и впрямь же есть где-то братик Миней! Раньше-то он в основном только портил биографию, а вот в перспективе отъезда! В такой перспективе Миней становится особо, исключительно важен и начинает играть совершенно экстраординарную роль. Но и к родственнику ехать надо ведь не с пустыми руками… Тем более, они же там умнее, чем мы здесь, и родственников там не очень принято обхаживать. Будет, конечно же, у Гриши кое-что на первое время! Но если будет у Гриши не только это кое-что, а еще и удивительная тайна? Тайна, на которую вышел, к тому же, не кто-то, а именно папа самого же Минея? Вот то-то и оно…

А ведь Сема с Гришей не очень вникали во все, что рассказывал им папа и дедушка. Какие-то сказки про кольцо древнего царя, скучища… Рассказал бы про презервативы с усиками, про сникерсы и памперсы, про райскую жизнь за бугром, про интересное и важное – тогда имело бы смысл слушать…

Но к дяде Минею в Израиль следовало явиться во всеоружии. А раз так, приходится выходить еще раз на полусумасшедшего родственника, проконсультироваться еще раз, уточнить все же, что именно говорил Сариаплюнди, а чего как раз не говорил…

Общаться с Израилем Соломоновичем им ну никак не хотелось – и говорить было не о чем, и пути давно разошлись… Ну кто он такой, Израиль свет Соломонович, отопок минувших времен? Жалкий, спившийся, убогий… Кто он может быть им, преуспевающим и славным?

Да и вообще – давно ведь прошли времена, когда советская интеллигенция млела при виде энкавэдэшника, как провинциальная барышня – от гусара. Деятелей «органов», особенно сталинских времен, полагалось ритуально презирать. В доме Семы регулярно собирались уважаемые люди, так сказать, цвет московской интеллигенции. Вели умные разговоры про то, как ужасен социализм, как он им всем мешает жить и про то, как такой-то ездил туда-то, привез то-то, а вот любовник такой-то драпанул туда-то и устроился так-то… Ну и «поддерживали диссидентов» – доставали книжки Бродского или Коржавина, вполголоса, выключив телефон, шушукались про последние меры борьбы с «борцами с Системой».

Показать им родственника, который лично строил сталинские лагеря, работал следователем в НКВД?! Помилуйте! Кто с ними потом здороваться-то будет?! Что у очень многих были родственники и похлеще, Сема с Гришей иногда догадывались, иногда знали совершенно точно, но ведь это же не значит, что ТАКИХ родственников кто-то тащил в общество или заявлял о них открыто…

Так что в гости к Израилю Соломоновичу поехали они вечером, не рано и не на своих машинах – на такси. Скажем откровенно – квартира Израиля Соломоновича их потрясла. И даже очень потрясла. Заросшая грязью кухня. Не мытая сто лет раковина. Куча лушпаек, мясных обрезков, каких-то уже полуразложившихся… И на столе, и на полу. Мухи сплошной пеленой поверх кухонного стола. Израиль Соломонович Шепетовский, когда-то карающий меч диктатуры пролетариата, а ныне совсем старый, гниющий заживо пропойца, валялся с утра пьяненький, страшненький и небритый.

Еще коньячку?! Охотно! Про Сариаплюнди?! Пожалуйста! Добрый час московские интеллигенты преодолевали отвращение, подпаивали родственничка в его заросшей грязью, чудовищно засаленной квартире, качали нужную информацию. Израиль Соломонович охотно беседовал с гостями, хотя нового ничего не сообщал; так, мелкие уточнения. Все больше заговаривался, ходил за стенку рукой, смеялся диким смехом… А успокоиться никак не мог. Влили еще коньячку… Много ли ему, бедному, надо?! Может, успокоится, уснет… А Израиль Соломонович, словно назло, взял и учудил вот что: побледнел, как стенка, да и хлопнулся вдруг навзничь!

Забегали, засуетились, потащили с пола на диван (чего делать было категорически нельзя). Нет же ему помереть тихо, скромно, сообразно своему положению в обществе! А он вот помер, как и жил – эгоистично, за счет родственников! Пришлось Семе и Грише с ним и дальше возиться (просто уйти, захлопнуть дверь не хватило духу; и «вдруг кто-нибудь видел»… и просто не хватило духу, да и все тут).

Пришлось вызывать «скорую помощь». Телефона у старичка не было, пришлось Семе бегать на угол, оставлять сыночка Гришеньку наедине с хрипящим Соломонычем, рисковать, что испугается тридцатилетнее дитятко… А дитятко и правда испугалось – но не столько зрелища инфаркта (плевать было Гришеньке и на смерть, и на чьи-то страдания), а в основном потому что стал Соломоныч вдруг дико сипеть и кричать, тыкать рукой в потолок, в стены, плакать; страшно округлив глаза, шарахался от неизвестно чего и едва ли не убедил бедного Гришу в том, что метались, метались по комнате, вроде бы даже сгущались, обретали форму некие тени.

Ехали в больницу, и продолжалось то же самое. Разве что уже не метался, не орал Соломоныч, а только плакал, скривя рот, надсадно воя на одной ноте: «Ааа-аааа!..».

А уже в приемном покое, пока заполнялись документы, он и орать перестал. Как скоро выяснилось – перестал заодно и дышать. Так и лежал – обгадившийся, жутко грязный, с перекошенным от ужаса ртом, с распяленными, уставленными в неизвестное расширенными зрачками. Сему с Гришей поразило одно – вставшие дыбом серо-седые волосы трупа и даже грязная седая щетина.

Хоть и ловили на себе Сема с Гришей и не очень хорошие взгляды – видно же, какой тощий, какой неухоженный полутруп привезли к ним в приемный покой – заросший грязью, одичалый, обглоданный насекомыми, но все же врачи, наверное, по инерции, сочувствовали родственникам, объясняли: мол, так часто бывает у московских старичков, особенно часто – из «бывших». Но смерть Израиля Соломоновича, само собой, оставила у Семы с Гришей самый неприятный отпечаток… Как ни удивительно, одному из них вскоре предстояло точно узнать, что так испугало Израиля Соломоновича в его последние часы.